Текст книги "Воспевая бурю"
Автор книги: Мэрилайл Роджерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Мэрилайл Роджерс
Воспевая бурю
ПРОЛОГ
Начало марта, 688 год н. у.
Низко плывущие тучи еще больше сгущали царившую в лесу тьму. Единственными звуками в этом сумраке было монотонное чавканье лошадиных копыт по грязи да мелко моросящий нескончаемый дождь. Для небольшого отряда, возвращавшегося по едва различимой тропе, пролегавшей сквозь чашу, звуки эти были единственной наградой за все тяготы этого бесплодного дня. Так что ненастье казалось чем-то вполне естественным, прямо-таки необходимым пятерым мужчинам, чьи поиски не дали никаких результатов.
Пытаясь помешать струйкам дождя стекать по твердым, резко очерченным скулам и сжатым губам, Адам пониже надвинул капюшон черного плаща, отчего лицо его совсем скрылось в тени. Он продрог, вымок и был раздражен этим напрасно потерянным днем и нежеланием противника достойно сразиться в открытую. Только прошедшей ночью эти презренные трусы напали на маленькую хибарку, притулившуюся на лесной прогалине, и перебили всех спавших обитателей.
Лес служил границей между Нортумбрией и Мерсией, и нападение было очередной попыткой не признавать существующие рубежи между двумя владениями. Несколько месяцев назад король Олдфрит приказал Адаму, своему преданному вассалу и илдормену Оукли, вести отряд из их скира в глубь королевства, к юго-восточной границе. Здесь они объединились с силами местного илдормена, защищаясь от подобных набегов. И вот сегодня, с восходам солнца, Адам повел четверых людей злодеев; следы эти становились все пока не пропали совсем. Негодяи, которые их оставили, просто исчезли, что еще более усиливало досаду Адама. Он скрипнул зубами и так натянул вожжи, что они впились в его сжатые в кулаки и огрубевшие в сражениях ладони.
Опытный воин, Адам был вне себя от этих ребяческих – нет, трусливых – воровских нападений мерсийцев. Их воины после набегов скрывались, растворяясь во мраке, не пытаясь встретиться с защитниками лицом к лицу. Сжав зубы от ярости, Адам безмолвно клял бурю, виновную в их теперешней неудаче.
Буря? Какое там! Эта погода недостойна таких сильных определений. В сплошных серых тучах, тянувшихся вслед за туманом, и в нескончаемом мелком дожде не было ничего драматического – ни мощного грохота, ни ослепительных вспышек. Скорее, это было жалкой пародией на неистовство бури, нелепой и удручающей, как и весь этот день, начавшийся надеждой на отмщение злодеям и кончившийся ничем. Хуже того, Адам боялся, что день этот предвещает целую вереницу ему подобных.
После того как три года назад умер король Эсгферт, корона Нортумбрии перешла к его сводному брату Олдфриту. Человек необычайной учености, намеревавшийся постричься в монахи, Олдфрит хотел лишь одного – жить в мире со всеми. Никоим образом нельзя было сообщать ему об этих раздорах. А тут еще Этелрид, король Мерсии, подливает масла в огонь. Этелрид решил во что бы то ни стало расширить границы своих владений, а потому обращал алчные взоры на земли нового правителя, считая его ни на что не способным ничтожеством. Как и во время последнего ночного набега, воины Этелрида начали потихоньку отщипывать от владений Нортумбрии, пока война наконец, прямо и недвусмысленно, точно черная грозовая туча, не замаячила на горизонте. Адам и его люди неуклонно продвигались вперед сквозь неподвижную тишь, а мысли его тем временем становились все безрадостнее.
В-ж-ж-жик! У-ап-п! Воздух наполнился свистом летящих стрел и приглушенными ударами наконечников, вонзающихся в мягкую плоть.
Со звоном выхватив меч из ножен, Адам развернул лошадь, успев заметить, как четверо его спутников и товарищей по оружию падают с седел, пронзенные стрелами. Лес точно взорвался, наполнившись вдруг людьми, грубыми голосами и резкими воинственными криками.
Адам не успел даже вскрикнуть, когда внезапный удар по затылку, у самой шеи, свалил его на землю, выбросив из седла. Он потерял сознание.
Грохот сотен лошадиных копыт, мчавших своих всадников в битву, отдавался у Адама в голове болью. Сознание медленно возвращалось к нему, он стал ощущать приятное тепло потрескивающего рядом огня, однако веки его были слишком тяжелы, чтобы поднять их, и Адам возблагодарил за это судьбу, услышав знакомый голос, который ему совсем не хотелось бы слышать.
– Отведите нашего гостя в приготовленное для него место.
Слова были сказаны спокойным, сдержанным тоном, но в них явственно слышалось удовлетворение этой удачей и превращением благородного мужа в беспомощного пленника.
– Зачем это? – проворчал чей-то голос. – Неужто не найдется подходящего местечка поближе, куда можно было бы надежно упрятать лорда Адама, не тратя столько времени и сил?
– Ты не способен понять, какие опасности таятся в его присутствии здесь.
Раздраженный непрестанными выпадами мерсийского тэна, его собеседник сдобрил свой ответ крепким словцом.
– Ну еще бы. Ты ведь дрожишь от одной только мысли обо всей этой друидской чепухе, которая тотчас же повергает тебя в омут беспричинного ужаса.
Явно оскорбленный, первый из собеседников пытался скрыть это за язвительной насмешкой.
– Зачем тратить столько усилий, когда мои воины прекрасно могли бы охранять лорда Адама. Они достаточно опытны, чтобы не допустить вмешательства магии друидов, да она и не имеет никакой власти – разве что может лишить тебя сил и заставить дрожать от страха. – Слова его так и сочились сарказмом. – В благодарность за мою поддержку ваш король предоставил мне возможность распоряжаться пленником по своему усмотрению. Так что, невзирая на твои беспричинные похвальбы, тебе приказано сопровождать его и проследить, чтобы он был заключен в каменные стены темницы. Они надежно укроют его от глаз тех, кто, без сомнения, отправится на его поиски.
Адам услышал в голосе епископа ненависть к себе, черную, таившуюся в глубине его злобной души все эти десять лет, с тех пор как пути их пересеклись в последний раз в жестокой и яростной схватке. Что же, благочестивого епископа нетрудно было узнать по голосу, но того, кто насмехался над силами, которых следовало страшиться, Адам не мог узнать. Желая подтвердить свои подозрения, Адам медленно, с усилием приподнял тяжелые веки.
Щурясь от яркого света костра, больно резанувшего по глазам, Адам увидел фигуру епископа Уилфрида. Годы изгнания ничего не смогли поделать с его объемистым животом, на котором Уилфрид имел привычку складывать руки, но Адам тотчас же перевел глаза на мужчину, с яростью взиравшего на упитанного священника. Чем-то он ему был знаком. Еще мгновение и Адам узнал в нем Торвина, тана короля Мерсии Этелрида.
Торвин был так сухопар, что казался слабым, но Адам знал по собственному опыту, столкнувшись с ним в битве, что это всего лишь видимость, скрывающая жилистую силу и острый ум. Однако он был поражен не столько присутствием Торвина, сколько тем, что его всклокоченные волосы грязными соломенными прядями падали из-под помятого бронзового шлема, увенчанного головой вепря. Мало того, грубо обточенные края шлема задевали за густой мех плаща, лишь частично скрывавшего короткую кожаную куртку, покрытую сеткой бронзовых переплетенных колец.
Не в силах сдержать ярости, Адам хрипло застонал от негодования: и шлем, и куртка были его собственные.
Сидевшие у костра мужчины тотчас же взглянули на пленника, связанного и беспомощного, лежавшего на земляном полу. Губы епископа раздвинулись в улыбке ледяного презрения и неприкрытого торжества, затем, не вымолвив больше ни слова, он отвернулся и вместе с другим заговорщиком вышел из хижины. Адам остался один у угасающего костра с невеселой уверенностью, что хижина окружена людьми, которые вскоре увезут его далеко-далеко, что даже магическая власть его жены окажется не в силах помочь ему.
И все-таки, почему? Почему его старинный недруг попросту не убрал с лица земли человека, который некогда не просто одержал над ним верх, но и выставил на посмешище? Что означало это странное поведение епископа, какую тайную цель он преследовал?
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Конец мая, 688 год н. э.
«Духи лугов, духи лесов, вечного камня и хрупких цветов, нежной росы и могучего моря, трижды я вас заклинаю – откликнитесь на мой зов!» Сидя на скамеечке, придвинутой поближе к маленькому окошку с распахнутыми ставнями, Анья по обыкновению застыла – терпеливо, недвижно, – не прерывая своей безмолвной молитвы. «Единожды к вам я взываю о даровании покоя, дважды – огнем озарите воспоминания любимого и трижды – пусть скорее любимый возвратится ко мне».
Анья просидела так с рассвета, почти не двигаясь, не отрывая глаз от тропинки, ведущей к воротам крепости Трокенхольт. Теперь, когда она горячо повторяла беззвучные слова заклинания, нежные, но все более сгущавшиеся тона заходящего солнца бросали отблески на ее стройную фигурку, блистая и вспыхивая в облаке белокурых волос, волною падавших ей на плечи. Произнося слова песнопения, она в то же время молилась, чтобы их жар восполнил ту мощь, которой их лишало безмолвие.
Дочь христианина-саксонца и жрицы друидов, Анья, не задумываясь, соединяла христианскую молитву с заклинаниями друидов. Она лишь тревожилась, что ее триадам не достает неземной красоты и свободного ритма молитв ее матери или Ллис. Но большего ей было все равно не достигнуть без надлежащего обучения, а ей не разрешали учиться; отец настаивал, чтобы дети воспитывались как христиане, а мать не сомневалась, что смешанная кровь ребятишек – наполовину саксонцев – не позволит им обрести власть над силами друидов.
Тотчас же устыдившись своих непочтительных мыслей, Анья подвинулась, так что скамеечка заскрипела. Как посмела она обвинять отца, илдормена Трокенхольта, скира христианской Нортумбрии, – прославленный воин Вулфэйн не мог поступить иначе. К тому же он любит ее и желает ей только добра.
Точно так же Анье не в чем было винить свою мать. Леди Брина искренне верила в ограничения, наложенные на детей их смешанной кровью. И правда, три младших братишки Аньи не выказывали ни какого-либо интереса, ни склонностей к подобным делам. Анья поморщилась и опять шевельнулась. Нет, все-таки она не права – пока еще рано говорить о малыше Сенвульфе. Однако, если Сенвульф вырастет похожим на десятилетнего Каба и шестилетнего Эдвина, то и он будет точно таким же.
Анья сообразила вдруг, что ее необычное беспокойство привлекло внимание матери и Ллис, и поняла, что мысли ее блуждают неизвестно где. С самого раннего детства не было, пожалуй, ни дня, когда бы она не сидела, тихонько, как мышь, внимательно и подолгу прислушиваясь. Так было с тех пор, как она узнала, что спокойствие и сосредоточенное внимание – первые шаги на пути к овладению могущественной властью друидов. Если она хочет, чтобы ее заклинания возымели хоть какое-то действие, ей нужно сосредоточиться только на них.
«Духи лугов, духи лесов, вечного камня и хрупких цветов, нежной росы и могучего моря, трижды я вас заклинаю: откликнитесь на мой зов!» Крепко зажмурив зеленые, словно листья, глаза, Анья сосредоточилась на своем желании – увидеть Ивейна.
Даже сознание того, что Ивейн придет сюда не для того, чтобы встретиться с ней, а лишь откликаясь на отчаянные призывы сестры, не могло погасить ликования Аньи. Стараясь не думать ни о том, что происходит вокруг нее в зале, ни о гебурах, занятых у громадного очага приготовлением поздней вечерней трапезы, ни о матери и Ллис, она с жаром повторяла свои безмолвные заклинания.
Брина сидела в полумраке, в углу, под пучками лекарственных трав, за длинным столом, уставленным разнообразными пузырьками, мерными чашечками и глиняными сосудами. Она размеренно постукивала маленьким пестиком, растирая крохотные зернышки в каменной чаше; жрица так часто занималась этим многие годы, что могла, не задумываясь, трудиться над приготовлением снотворного снадобья, для которого эти зерна предназначались.
Взгляд ее серых, потемневших от тревоги глаз то и дело останавливался на дочери, чье ожидание было почти осязаемо. Несмотря на чудесное зрелище, которое представляло ее дитя, озаренное лучами предзакатного солнца, Брине чудилось, будто Анья окутана мглистой, безрадостной пеленой. Ей казалось, что девушка склонилась над невидимой пропастью. Брина почти желала, чтобы Ивейн не откликнулся на призыв. Она боялась, что если юноша появится в замке, дочь может совершить безрассудный, опрометчивый шаг.
На протяжении нескольких лет Брина и Вулф, забавляясь, наблюдали, как Анья – сначала ребенок, а потом неуклюжий подросток – боготворила отрока Ивейна. Безобидное юношеское увлечение. Но теперь Анья выросла, она уже девушка, и ее стойкая привязанность начинала вызывать беспокойство. Мальчик, которому Брина приходилась кем-то вроде приемной матери, стал ошеломляюще красивым мужчиной. Природное обаяние Ивейна еще усиливалось опытом, приобретенным за последние десять лет, когда множество женщин и девушек дарили ему свое внимание. К тому же, обладая мистической силой, он был опасен, – в особенности для Аньи.
Ивейн был жрецом-друидом, чье воспитание и предназначение требовали исполнения великого долга, обращенного как в прошлое, так и в будущее, и в нем полукровке Анье не было места. Так что из этого чувства Аньи ничего не могло получиться. Ничего, кроме боли. А от этого Брине хотелось бы уберечь свою дочь. К сожалению, не существовало никаких заклинаний, способных воздействовать на человеческие чувства.
Пестик растер зернышки чуть ли не в пыль, кода нежные пальцы, ласково сжав руку Брины, остановили ее. Темноволосая головка с отблесками серебряных нитей поднялась навстречу утешающему, спокойному взгляду темно-синих таз Ллис.
– Доверься Ивейну. – Ллис говорила так тихо, что только Брина могла расслышать ее слова. Мать двоих крепеньких мальчишек-близнецов и маленькой дочки, Ллис понимала тревогу своей названой матери, но, хорошо зная брата, не сомневалась в его чести. – Он слишком привязан к ней, чтобы обидеть.
– Боюсь, это столь же неизбежно, как гром, следующий за вспышкой молнии. – Брина улыбнулась одними губами.
Заметив, как расстроила собеседницу прозвучавшая в ее словах истина, Брина почувствовала себя виноватой: она не дала Ллис утешить ее. К тому же, она, хоть на мгновение, но пожалела о приезде Ивейна, тогда как помощь его была так необходима Ллис в ее бедственном положении.
Не подозревая, что две старшие женщины тихонько переговариваются о ней, Анья сосредоточилась и, ни на что больше не отвлекаясь, взывала перед своим мысленным взором образ загадочно прекрасного жреца-колдуна, своего ненаглядного Ивейна. Жар ее заклинаний все нарастал, пока какой-то необъяснимый внутренний голос не побудил ее посмотреть в окно.
Ее глаза широко раскрылись при виде воплощенного отклика на ее мольбы, шагавшего в лиловатом вечернем сумраке. Анья так стремительно вскочила, что перевернула скамеечку. Не обращая на это внимания, она бросилась к дубовым, обитым железными полосами, дверям и, широко распахнув их, помчалась по аллее к тому, о ком так долго и страстно мечтала.
– Ты здесь! Ох, Ивейн, я так рада, что ты наконец приехал!
Девушка уткнулась в его широкую грудь, и голос ее звучал приглушенно, но, сразу же чуть отстранившись и подняв голову, она спросила:
– Почему тебя не было так долго?
Ивейн обнял одной сильной рукой ее изящную фигурку, в другой сжимая посох с наконечником в виде орлиной лапы, зажавшей в своих бронзовых когтях кристалл. Жрец опустил глаза и посмотрел на прелестное личико, лучившееся неприкрытым чувством, на которое он не смел откликнуться. Он мог бы ответить ей, но не хотел произносить этого вспух, страшась обнаружить то, что хранилось в молчании. По правде говоря, он и вообще не отважился бы прийти в Трокенхольт, если бы не настоятельная просьба сестры встретиться с нею здесь. Да, только любовь к сестре и понимание отчаянного положения, в котором та находилась, призывая его, заставили его рискнуть и вернуться к этой пленительной сети, сплетенной сладчайшей невинностью и запретной любовью.
И все-таки ничто не могло помешать ему вкусить от действительности после бесчисленных грез наяву и ночных сновидений. Огромные зеленые, с серебристыми искорками, глаза царили на маленьком личике и высокими скулами и остреньким подбородком, а розовые, как лепестки, губы – верхняя, выгнутая, как лук, и полная нижняя – были бесконечно прельстительны. Особенно в эту минуту, когда едва не касались его собственных.
– Входи же, Ивейн. – Голос Брины, донесшийся из-за открытой двери, был резок и разбил то опасное очарование, что было ей так понятно. Потом, уже более мягко, она добавила: – Тушеное мясо и свежий хлеб на столе, они ждут тебя.. Ивейн взглянул поверх белокурой головки Аньи, улыбнувшись и как бы извиняясь за минутную слабость и благодаря за вмешательство. К тому же он и вправду был голоден, и во рту у него пересохло.
–Надеюсь, что кружка хорошего эля для меня тоже найдется, – звучно рассмеялся друид.
Девушка по-прежнему держалась с ним рядом, но он, теперь уже сдержанно, с братской нежностью, обнял ее за талию и повел в дом, где пылал в очаге огонь, такой чудесный и жаркий в этот прохладный весенний вечер.
Три женщины и мужчина уселись за стоявший на возвышении стол хозяина дома, который отпра7 вился в поход с королем защищать владения от врагов. Когда Ивейн сел между сестрой и названой матерью, Анье стало мучительно больно; она поняла, что он сделал это умышленно, чтобы быть от нее подальше. Но, так как причина его возвращения была очень серьезной, девушка, смиряя боль в сердце, вынуждена была признать, что он прав.
Анья почувствовала, что, войдя в замок, она должна снова замкнуться в своей обычной раковине молчания. Тогда ей, возможно, позволят остаться и упиваться видом возлюбленного, наслаждаться его близостью, смотреть на него и слушать его голос. Заговорить – значило рисковать. А вдруг ее отошлют из комнаты, как ребенка, так же как ее братьев и ребятишек Ллис, которые уже пошли спать? Раздумывая об этом, она осознала еще яснее, что ее раковина – это ее броня. Уйдя в нее, она станет почти невидимой для окружающих, занятых важными вопро – сами. Тоща, возможно, ей удастся ужать, что собираются предпринять эти трое друидов, чтобы исправить причиненное им зло.
Усевшись на свое место за столом, девушка приготовилась ждать, как и весь этот день напролет, в терпеливом спокойствии.
Терпение? Спокойствие? Напоминание о подобных чувствах было просто насмешкой, и губы ее дрогнули в легкой улыбке. Чувства эти были частичками, составлявшими ее раковину, полезной привычкой, благодаря которой она слышала и узнавала массу интересных вещей. И все-таки Анья боялась, что недостаток терпения погубит ее. По правде говоря, ее удивляло, что, несмотря на свои мистические способности, ни один из этих троих ни разу не догадался о той простой истине, что за ее внешним спокойствием скрывается неистовый дух, жаждущий разорвать оковы, вырваться из стесняющей его раковины.
Интересно, думала Анья, происходит ли такое же с ее матерью, с Ллис или Ивейном, подвергается ли подобному испытанию их безмятежное спокойствие, столь необходимое для друидов? Она опасалась, что нет, опасалась, что этот ее недостаток помешает ей достигнуть желаемого и овладеть их тайными знаниями. И, что еще важнее и чего еще труднее достигнуть, – завоевать любовь Ивейна.
Почтя очистив тарелку с ароматным рагу и смоченным в его соусе хлебом и как следует отхлебнув из громадной глиняной кружки с элем, Ивейн приготовился слушать сестру. Она заговорила наконец о деле.
– Как ты знаешь, Вулф столкнулся с врагами в Нортумбрии. И тебе также известно, что, увидев на одном из их предводителей шлем и доспехи Адама, он решил, что тот мертв.
Хоть у нее и имелось уже достаточно причин усомниться в этом предположении, в голосе Ллис послышалась боль тех месяцев, когда она – напрасно, как надеялась теперь, – горевала.
– Недели две тому назад в Оукли пришел путешественник. Путь его лежал через Уэссекс и Мерсию, и вот наконец он подошел к воротам нашего замка. За пишу и кров, предоставленный ему на ночь, он передал нам вот это послание. – Ллис бережно достала сложенный вчетверо квадратик пергамента и подтолкнула его к брату.
Ивейн отодвинул в сторону деревянное блюдо с мясом. Только после этого он осторожно придвинул к себе драгоценный пергамент. Ветхая бумага хрустнула, разворачиваясь, и, как ни странно, несколько кусочков свечного сала упали на голые доски стола. Поначалу он не заметил их, с головой углубившись в чтение.
Бессознательно благодаря своего названого отца Вулфэйна за мудрость – тот настоял, чтобы вдобавок к обучению у Глиндора они с сестрой выучились грамоте – Ивейн прочитал неразборчиво нацарапанное послание: «Здоров, но в камне».
Буквы были неровные, размытые, черные, выведенные, по всей видимости, грубо обточенным угольком из костра. Загадочное и неподписанное, в главном письмо все же не оставляло сомнений, так же, как личность писавшего.
– Сложи кусочки свечного сала, – воскликнула Ллис, задыхаясь от нетерпения.
Она не сомневалась в происхождении письма с той минуты, как коснулась его, но жаждала убедиться, что брат, как и она, уверен, что это не жестокая мистификация.
После того как Ивейн сложил три самых больших куска, отломанных от свечки, не осталось никаких сомнений, от кого исходит послание. Посредине была выдавлена стилизованная в виде вензеля буква, похожая на те, какие используются для украшения рукописей, скопированных писцами в монастырях.
Никто из сидевших за столом не мог усомниться, что знак оставлен перстнем с печаткой, металлические переплетения которого составляли первую букву имени Адама. Перстень был не простой – его подарил Адаму король Эсгферт в благодарность за то, что тот спас жизнь одному из его приближенных. Всегда осмотрительный, Адам пользовался им, когда нужно был подтвердить какой-нибудь документ или подписать письмо.
– Когда Вулф вернулся с бесплодных переговоров между нашим королем и его противниками, он рассказал мне об одном из воинов, который с гордостью носил шлем и доспехи Адама, – прервала затянувшееся молчание Брина. – И он сказал, что приглядывался, но так и не увидел у него этого перстня.
– Как мудро поступил Адам, не написав своего имени.
Ивейн кивнул, как бы одновременно соглашаясь с Бриной и подтверждая свою уверенность, что письмо в самом деле пришло от попавшего в плен Адама.
– Боюсь, что если бы оно оказалось в руках врагов, жизнь Адама была бы…
Ллис содрогнулась, представив, как ее мужа бросают в морскую пучину или в бездонные топи болот, – и то и другое, хотя и тайно, но практиковалось у тех, кто желал навсегда избавиться от врага.
Чувствуя, что расстроил ее своим замечанием, Ивейн пожалел, что вовремя не смолчал. Желая отвлечь сестру от невеселых размышлений, он спросил:
– Откуда пришло послание?
– Тот, кто передал письмо, сказал, что получил его в Уэссексе от человека, направлявшегося на юг, – тотчас же откликнулась Ллис. – Он сказал также, что тот, первый, не мог ему в точности объяснить, где или от кого получил письмо.
То, что невозможно было точно установить, откуда дошло к ним послание Адама, не удивило слушателей. Если только господин не посылал своего доверенного гонца, большинство письменных сообщений проходило через множество рук, прежде чем достигало адресата.
Когда с ужином было покончено, гебуры убрали деревянные блюда и удалились в маленькую хижину, отведенную для них господином. Хижина эта была проявлением необычайной заботы о слугах, но она же позволяла Вулфу и его домочадцам обрести еще более редкое сокровище – часы уединения в кругу семьи. Оставшись наедине друг с другом, они могли беспрепятственно обсудить то тайное, что неведомо недостойным учения и навеки останется сокрытым от них. Ивейн и обе жрицы принялись строить планы. Они отнесут этот клочок пергамента в природное убежище. Там, среда духов природы, всегда путовых откликнуться на зов тех, кто умеет общаться с ее неслышными голосами, они вознесут гимны восходящей луне.
Собираясь обсудить необходимые подробности, трое друидов намеренно понизили голос до шепота, и Анья тихонько встала. Выскользнув из дома незамеченной, девушка быстро сбежала по деревянным ступенькам и, обогнув центральную башню замка, оказалась в дубовой роще. Почти двадцать лет назад в честь своей молодой жены отец посадил деревья рядом с теми старыми, могучими, которые давно уже росли здесь.
Приближаясь к священному дубу, Анья тихонько и почтительно напевала стихи молитв, испрашивая разрешения воспользоваться его прикрытием. Она знала эти строфы от матери, но та и не подозревала об этом. Затем во мраке, сгустившемся перед восходом луны, Анья, подобрав бледно-желтые юбки, заткнула их за пояс, сплетенный из тростника, так что подол теперь едва доходил ей до бедер.
После этого она принялась карабкаться по стволу. Жесткая, шершавая кора царапала ей ладони, и девушка опасалась, что полотняные юбки, хотя и заткнутые за пояс, порвутся, и надо будет придумывать какое-то объяснение этому. И все-таки она ни о чем не жалела.
Анья как раз примостилась в развилке между толстым суком и стволом, когда те трое вошли в дубовую рощу.
Ивейн положил послание Адама под дубом. Затем он, Ллис и Брина возложили свои кристаллы поверх обрывка пергамента. После этого все трое встали, образовав треугольник. Закрыв плаза, вытянув вперед руки и касаясь друг друга только кончиками пальцев, тогда как большие пальцы рук были опущены, также образуя треугольник, друиды затянули печальную и прекрасную песнь. Дикая, необузданная мелодия то стихала, то вновь набирала силу, а они трое, торжественно, неторопливо переступая, ходили вокруг кристаллов, засиявших бледным огнем. Голоса их взлетали все выше, друиды двигались все быстрее, а кристаллы засверкали так ярко, словно сама восходящая луна, заглядывая под сень вековых дубов, бросала на них свои отблески.
Скрытая ветвями, девушка трепетала, зачарованная гармонией заклинания, в котором она, по давним и смутным преданиям, узнала вечную триаду умиротворенной мощи. Да, хотя ритмичные строфы звучали теперь с другой целью, это, несомненно, был тот же всесильный обряд, что некогда обратил в бегство бесчисленную армию врагов.
Когда последние звуки неземного, волшебного заклинания закружились и стихли, каждый из певцов наклонился и поднял свой кристалл, благоговейно укрывая его в ладонях. Устремив взгляды в их яркую сердцевину, друиды один за другим заговорили о том, что открывалось им в сияющей глубине.
– Я вижу людей в доспехах древних завоевателей.
Брина узнала доспехи благодаря тому, что они переходили из поколения в поколение их рода, и Глиндор когда-то увидел в них Вулфа, пришедшего, чтобы спасти ее.
– Я вижу леса на юге и ревущее море за ними, – как зачарованная, проговорила Ллис.
Таинственное сияние и выжидательное безмолвие точно повисли в воздухе, пока наконец не заговорил Ивейн:
– Я вижу громадный каменный замок… окруженный густыми лесами и окутанный грозовыми тучами.
Обе женщины ахнули, но он улыбнулся им решительно и сурово.
– По крайней мере, теперь я знаю дорогу и пойду осторожно, ведая о грозящих опасностях.
– Ты пойдешь?! – В коротком вопросе Ллис звучали и страх, и надежда.
Ивейн улыбнулся. Сияние его кристалла таяло, угасая, и свет взошедшей луны скользил по черным густым волосам, с которых не сводила глаз девушка, сидевшая в ветвях наверху.
– У тебя и у Брины дети – их надо растить, и земли – о них надо заботиться. Одному мне будет легче пробраться и пройти сквозь все препятствия невредимым.
Брина молчала. Она слишком хорошо понимала справедливость слов Ивейна. Любя его, как сына, она боялась за него, но ничего не могла ему возразить. К тому же, он был прекрасно обучен военному делу и всяческим хитростям великим воином – ее мужем, и обладал всевозможными колдовскими познаниями благодаря ее деду, прославленному друиду Глиндору. Брина подумала обо всем этом, и опасения ее рассеялись.
Укрывшись в ветвях, Анья вслушивалась в пугающие слова. Несмотря на уже имевшийся у нее кое-какой жизненный опыт, она до этой минуты гнала от себя мысли о том, что Ивейн скорее всего примет именно такое решение. Нежной щекою она прижалась к шероховатому стволу дерева, точно бессознательно пытаясь укрыться от суровой действительности. Разумеется, ни мать, ни Ллис не могли оставить своих обязанностей – заботы о детях и скирах. Тем более тогда, когда и в Трокенхольте, и в Оукли совсем не осталось мужчин, кроме детишек и дряхлых, ни на что не способных стариков. Анья попыталась убедить свое непокорное сердце, что Ивейн должен отправиться на поиски Адама и освободить Адама.
Когда Брина и Ллис пошли назад, в замок, мысль, зародившаяся в голове у девушки, точно огонь, набиравший силу, оформилась, приобретая четкие очертания. Конечно, у женщин существуют обязанности, привязывающие их к дому, но у нее-то их нет! Ошеломленная внезапным прозрением, Анья выпрямилась – и тут же чуть не упала с дерева. Стараясь удержаться, она крепко ухватилась за ветки над головой. Но даже такое явное доказательство ее уязвимости не смолю поколебать уверенности девушки в достоинствах прекрасного замысла – суметь помочь Ивейну… и провести при этом немало часов и дней в его обществе, чего она так страстно желала.
Анья тут же убедила себя, что легкость, с которой она вновь обрела равновесие, была добрым знаком, говорившим о том, что она без особого труда сумеет достичь цели. Ничто не сможет помешать ей быть рядом с Ивейном и помочь ему выполнить задуманное. И вдруг ее точно обдало холодом: ничто и никто, разумеется, за исключением самого Ивейна. Анья все же решила, что она достаточно находчива и умна; чтобы обойти и это препятствие.
Девушка и сама не знала, сколько еще просидела, не двигаясь, ухватившись за толстые ветки, обдумывая подробности плана. Она придумывала и отвергала множество хитроумных уловок, пока не остановилась наконец на простейшей. Преисполнившись гордости, оттого что сумела преодолеть это первое препятствие, Анья посмотрела вниз, и обнаружила, что ее ожидает еще одна непредвиденная проблема.
Ивейн, как и его наставник Глиндор, не любил, чтобы преграды в виде сооруженных людьми стен отделяли его от духов природы – источника его сил и могущества. А потому, бывая в Трокенхольте, жрец никогда не спал в доме. Анья не знала, где он устраивается на ночь, теперь же поняла, что он имеет обыкновение спать в этой рощице. Растянувшись на спине, подложив под голову дорожный мешок и завернувшись в длинный черный плащ, Ивейн спал прямо под ее высоким насестом.
