Текст книги "Опыт воображения"
Автор книги: Мэри Уэсли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 16
Похоже было, что кто-то сначала решил перекопать весь сад, а потом отказался от этой затеи, так и не начав. Джулия обнаружила в саду вилы, садовый совок, ручную тяпку и пару секачей – все абсолютно новое, а также бумажный пакет с парой садовых перчаток, на котором все еще красовался ценник.
В маленьком продолговатом дворике земля была серая, мертвая. Среди оставшихся с прошлого, а может быть, и позапрошлого, года поникших и высохших однолеток даже одуванчик не подавал никаких признаков жизни. Джулия копала старательно, глубоко, переворачивая пласты земли, разбивая ссохшиеся комья, часто нагибаясь, чтобы выбросить попадавшиеся осколки стекла, обрывки целлофана, ржавые гвозди и пластиковые цветочные горшочки, расставленные по краям садика каким-то недолго думавшим садовником, который рассовал в них растения и, оставив их на волю судьбы, обрек на умирание, что с ними и произошло. Глядя на эту бесплодную землю, она представила себе, как преобразят ее удобрения и компост, и, налегая на лопату, поклялась, что сделает все возможное и невозможное, но возродит к жизни этот печальный лондонский садик.
Перекопав грядки, Джулия взяла метлу и старательно подмела плиточные дорожки между ними, с удовольствием отметив, что, вопреки ее предположениям, они были изготовлены не из бетона, а из делабольского сланца. Собрав в кучу весь мусор, она побросала его лопатой в пластиковый мешок. Потом, вооружившись секачом, принялась за глицинию, отчаянно цеплявшуюся за стену дома. Без колебаний обрезая избыточные нежные усики, она представляла себе, как зацветет весной лоза и появятся на ней изысканные грозди душистого гороха, ибо не будет теперь энергия растения тратиться впустую, на бесполезное выращивание одних листьев.
Она оставила собаку на улице, отчасти потому, что не решилась впустить ее в дом, а кроме того, она хотела посмотреть, не облагоразумится ли она и не вернется ли туда, откуда пришла. Пока Джулия работала, она дважды слышала, как лаяла собака. Один раз она громко и грозно зарычала на кого-то, судя по ругательствам, – на мужчину, но, погруженная в размышления о саде, Джулия не поинтересовалась причиной такого поведения пса. Наконец, уставшая, она окинула взглядом в наступающих сумерках результат своего труда и снова немного помечтала о том, каким будет сад после того, как грядки заполнятся разными душистыми прелестями, а между дорожками появятся полоски декоративных трав.
Опять залаяла собака. Нетерпеливо повизгивая, она явно упрашивала Джулию выйти. Джулия неохотно вернулась в дом, заперла ставни, убрала инструменты и, натянув пальто, вышла на улицу. Она устала, но чувствовала такую легкость на душе, какой не испытывала еще ни разу после гибели Кристи. „Работу в саду, – подумала она, – можно, видимо, считать особым терапевтическим средством, а компания собаки смягчает боль одиночества“.
– Надо, пожалуй, придумать тебе какое-нибудь имя, – сказала она собаке, и они отправились вместе домой.
Магазин Пателя был еще открыт. Она вошла. Собака осталась ждать на улице.
– Питание для собак? – удивленно воскликнул мистер Патель. – У вас есть собака?
– Похоже, что так.
– Собака! Ну и ну! Что возьмете – „Виналот“ или „Чаппи“? – Слово „Чаппи“ мистер Патель произнес, вкрадчиво понизив голос.
– Я, пожалуй, возьму по банке того и другого.
– Не избалуйте пса. – Мистер Патель положил в пакет две банки собачьего питания. – А миссис Патель уехала с детьми в гости к своей сестре, – сообщил он.
– Вот как!.. – „На эти бедные, истощенные грядки, – думала Джулия, – полезно было бы накидать настоящего деревенского навоза и хорошего компоста – такого, какой делали мы с Жилем. Но как все это достать?“
– Вы, кажется, устали. Может быть, чашечку чая? – прервал ее мысли голос мистера Пателя. Нагнувшись к ней через прилавок, он всем своим видом излучал любовь и сочувствие.
– Нет, дорогой мистер Патель, спасибо, не надо. – „Может быть, купить еще собачьего печенья?“ Она скользнула взглядом по полкам. – А вы случайно не знаете, у кого я могла бы взять напрокат грузовичок или легковую машину?
– Машину? Грузовичок? – повторил удивленно мистер Патель.
– Наша, то есть моя, разбита („Ах ты, чертов, чертов Жиль!“).
– Ах… Ну да… Конечно. – Она боялась, что он скажет сейчас что-нибудь о Кристи, но он только спросил: – А страховая компания… Они выплатили?
– Да, но недостаточно.
– Жаль, очень жаль.
– Мне нужно съездить в деревню, – сказала она, и, пока она это говорила, в ней стремительно росло убеждение, что это действительно необходимо. – Я хотела бы прогуляться за городом с собакой, и, кроме того, мне нужны настоящие навоз и компост.
– Компост? Что это?
– Его закладывают в землю, чтобы в ней водились черви и что-нибудь росло.
– А вам-то он зачем?
– Разве я не говорила вам, что занимаюсь садом мистера Уайкса?
– Нет, не говорили.
– Я думала, что сказала.
– Повесьте объявление, – предложил мистер Патель. – Я не возьму с вас за это денег. Я могу также просто поспрашивать людей. Но этот компост… Он дурно пахнет?
– Не очень, однако навоз…
Мистер Патель вздохнул.
– Хорошо, я сам напишу объявление. Так как насчет чая?
Джулия покачала головой:
– Спасибо и да благословит вас Господь, но я не могу задерживаться, мне теперь нужно спешить домой и кормить своего нового сожителя.
– У меня имеется еще „Педигри Чам“, – сказал мистер Патель. – Это замечательная вещь!
– В другой раз. – Поблагодарив, Джулия вышла на улицу. Собака побежала рядом. Так как ей и в голову не приходило, что за ней мог кто-то следить, она не обратила внимания на Мориса Бенсона, который, проводив ее тайном до самого дома и дождавшись, пока она войдет в подъезд, вернулся к магазину на углу и вовлек мистера Пателя в беседу. Предварительно он сделал пару покупок, чтобы расположить его к себе.
Бродя по магазину, Морис остановился у доски объявлений и принялся просматривать прикрепленные к ней карточки. Подошедший сзади мистер Патель прикрепил к доске еще одну карточку. „Арендую машину или небольшой грузовик“. Прочитав это, Морису Бенсону стало все ясно как дважды два. Указанный в объявлении номер телефона был таким же, как и на многих других карточках. Понятно, что это номер телефона магазина. По объявлениям звонили мистеру Пателю, а уж он передавал информацию тем, кто, как и Джулия Пайпер, желал избежать лишнего беспокойства.
Покидав кое-что в корзинку, Морис вернулся к конторке. Мистер Патель принял деньги и отдал сдачу.
– Кому-то, я вижу, понадобилась машина или грузовик, – сказал Морис. – Это могло бы меня заинтересовать. У меня есть машина, которая меня просто объедает. Можно было бы подзаработать.
– Вот как? – сказал мистер Патель.
– Я мог бы сдать ее в аренду или сам отвезти того, кто…
– Вот как? – повторил мистер Патель.
– Так как мне связаться с этим человеком?
– Этот человек уже достал, что ему нужно.
– Но это невозможно! Я сам видел, как вы только что прикололи это объявление.
– Человек уже достал.
– Но я только что видел…
– По индийскому обычаю, доски объявлений должны быть полностью заполнены. Это старинный обычай. Хороший обычай.
– Вы что, хотите сказать, что половина ваших объявлений фиктивные?
– Что такое „фиктивные“?
– Поддельные.
Мистер Патель недоверчиво улыбнулся.
– Так значит, нет никаких кастрированных котят, которым необходима крыша над головой?
– Котята? Да, сэр котята имеются. Вы хотите…
– А как насчет козы?
– Козы нет, – улыбнулся снова мистер Патель. – Это шутка. Хотите баночку „Китекэт“?
– Нет, не хочу, – отрезал Морис Бенсон.
Мистер Патель задумчиво посмотрел ему вслед. Этим же вечером, когда миссис Патель вернулась от сестры, он позвонил Джулии и предложил ей воспользоваться его грузовичком.
ГЛАВА 17
В грузовичке мистера Пателя не было радиоприемника; щетки стеклоочистителя монотонно и вместе с тем как-то успокаивающе поскрипывали, шмыгая туда-сюда по лобовому стеклу.
Собака сначала тревожилась и сидела, напряженно замерев, но потом постепенно успокоилась и улеглась на сиденье, положив теплую морду на колено хозяйки. Лондон остался позади, но мысли Джулии были все еще в маленьком садике, так нуждавшемся во внимании. Его здоровье и жизнь находились под угрозой; ему требовалась экстренная помощь.
Эти мысли невольно навеяли на нее воспоминания о другом саде, который она знала, – о саде ее матери – и о тех напряженных, но приятных часах, которые она провела, работая там вместе с Жилем.
До того как они приступили к сооружению живой изгороди из камелий, стоимость которой так потрясла деревню, им пришлось очистить сад от сорной травы, выкопать обводные канавы, подсыпать земли и выровнять весь участок по разработанному Жилем плану. Она с удовольствием копалась в саду, так как это избавляло ее от необходимости быть в доме, в непосредственной близости от Клоды с ее постоянными требованиями, капризами и мелочными придирками. Даже с ногой в гипсе она, сидя на тахте и подперев себя подушками, продолжала руководить ими, выкрикивая в окно предложения и указания. Жиль сказал тогда, что ее мощный голос гремел, словно из полицейского громкоговорителя. Это сравнение вызвало у Джулии смех.
Время от времени он, оставляя ее в саду одну, уходил в дом, чтобы поболтать с Клодой. Иногда, сославшись на то, что ему в голову только что пришла идея, которую он должен срочно записать, чтобы использовать потом в своей книге, он скрывался в своей комнате. Проходя как-то в туалет мимо его открытой двери, она увидела, что он спит, раскинувшись на кровати, но ей стало жалко будить его, так как накануне он допоздна сидел с Клодой, которую мучила бессонница. В те времена она считала Жиля добрым, заботливым человеком, хорошо относившимся к ее матери. А ведь с ней было так трудно иметь дело!
Общими усилиями они приготовили с Жилем компост. Он представлял собой гору скошенной травы, вырванных сорняков, газетной бумаги, спитого чая, кухонных отбросов, осенних листьев, картофельных очисток и даже старых носков. Поворошив внутри длинным металлическим прутом, Жиль сказал:
– В следующем году, когда все это как следует перегниет, мы раскидаем его по саду. А в этом году нам придется купить навоз.
Клода возражала, цепляясь то к цене, то к запаху навоза. Не тогда ли Джулию разбудил среди ночи шум ссоры, которую затеяли Жиль и Клода? Этот ли скандал или тот, что был на следующую ночь, имел в виду Жиль, когда сказал: „Я был готов убить эту старую ведьму и похоронить ее в компостной куче!“?
Она тогда рассмеялась – шутки того, кто нравится, всегда кажутся смешными.
– Когда она сгниет, – сказал еще Жиль, – у меня будет самый рыхлый и самый сочный компост в стране. – Слово „рыхлый“ он произнес, подчеркнуто грассируя. Много дней после этого они хихикали каждый раз, когда кто-либо произносил слово „компост“ (кто-то, например, скажет: „Кинь это в компост!“, – и тут же раздаются взрывы глупого смеха). Их объединяли тогда не только раздражение, которое вызывали королевские замашки Клоды, но и понятная только им двоим шутка. Так было. А потом, в тот день, когда Мадж Браунлоу повезла Клоду в больницу, чтобы ей там сняли гипс, Жиль неожиданно сделал Джулии подножку, повалил ее на землю (рядом с кучей компоста) и изнасиловал.
Мчась сквозь ночь в грузовичке мистера Пателя, Джулия вздрогнула, как и тогда, ощутив вдруг спиной влажный, пронизывающий холод земли. Она с трудом подавила в себе позыв к рвоте, когда ее рот наполнился соленой слюной при воспоминании о вкусе крови – она укусила тогда ладонь Жиля, которой он зажимал ей рот.
Вернувшейся с ее матерью Мадж Браунлоу пришлось сразу же вновь поехать в больницу, на этот раз с Жилем, которому там наложили швы.
– Нет, я не запомнил, как выглядит эта сука, – сказал Жиль. – Она неожиданно укусила меня, безо всякой причины.
Клода сказала:
– Мадж, проследи, чтобы ему обязательно сделали прививку против столбняка.
– Я еще не выжила из ума, чтобы еще раз хотя бы подумать об этом, – сказала Джулия собаке. – Как бы ни был хорош тот компост, я не в состоянии вернуться туда. – Зевая и подскуливая, собака села и уставилась в лобовое стекло. Уже светало. Они ехали достаточно долго. – О’кей, – сказала Джулия, – нам обоим пора пописать. – Она остановила машину и выключила двигатель. Выйдя из машины, она обнаружила, что дождь кончился и они находятся на вершине холма у небольшой рощицы. Местность была Джулии незнакома, однако ей показалось, что она тут уже бывала. А вот мать ее наверняка нет.
Так с нем же она тогда была?
На кусте, заявляя во всеуслышание о своих правах на прилегающую территорию, пела малиновка. Перепрыгнув через кювет, Джулия с собакой пошли через рощицу, обходя встречавшиеся по пути деревья, с которых все еще капала вода. Выйдя на поляну, Джулия остановилась и прислушалась. Откуда-то издали донесся крик петуха; в поле шумно вздохнула корова; было слышно, как другая корова рвала траву своим длинным, жестким языком. В роще, совсем рядом, тревожно закричал фазан.
– Что это? – спросила она.
– Всего лишь фазан. – Он вел ее за ручку. Головой она еле доставала ему до колена, и ей приходилось все время тянуться вверх, чтобы ее ладошка не выскользнула из его ладони и она не осталась одна, без мамы, в лесу. – Потерпи, – сказал он. – Осталось совсем немного, мы уже почти там.
– Где „там“? – спросила она.
– Дома, – ответил он. – В моем, а теперь и твоем, доме.
– Господи, – сказала Джулия собаке, – какие же иногда странные вещи вспоминаются! Это был мой отец. И это был его дом. Но не мой. Я и провела-то там какие-нибудь пять минут. А может быть, пять дней? Он убежал тогда со мной, – объяснила она собаке. – Все было замечательно. Мне было все ужасно интересно и немного страшно. Ему, однако, все скоро надоело, и он отправил меня обратно.
Собака встала на задние лапы и, опершись передними о ее бедро, заглянула ей в лицо. Джулия погладила мохнатую голову.
– Вообще-то я не очень хорошо это помню. Но я уже проголодалась. Давай подыщем какое-нибудь местечко, где можно было бы позавтракать. – И, повернувшись, она направилась обратно к машине. Они покатили дальше, и вскоре Джулия увидела придорожный указатель с надписью „Ночлег и завтрак“. Они въехали в ворота и остановились у домика фермера. Войдя, Джулия поинтересовалась, не могла бы она позавтракать, не останавливаясь на ночлег. Хозяйка не возражала, и она устроилась у окна в ожидании яичницы с беконом, грибами и помидорами, тоста и кофе. Собака улеглась у ее ног.
– А ваша собака не хотела бы чего-нибудь поесть? – спросила хозяйка, и Джулия ответила, что хотела бы. – Может быть, дать ей то, что мы даем и своей собаке, – легкие с сухариками? – предложила хозяйка. Глядя потом, как собака ела, хозяйка сказала: – Хороший пес, похож на ищейку. Мужу нравятся ищейки. Не отдадите нам?
– Нет, что вы! – воскликнула Джулия, а когда они остались одни, сказала собаке: – Так вот кто ты есть – ищейка. Теперь, когда я знаю, кто ты, мне будет легче подобрать тебе подходящее имя.
Усевшись снова в грузовичок, Джулия подумала, что хорошо было бы побродить по земле, и она направилась на запад, в сторону Дартмура, склоны которого, покрытые по-осеннему оранжево-ржавыми полосами увядшего папоротника, угрюмо горбились в зимнем безмолвии на горизонте. Взобравшись по узкой, петляющей дороге, она остановила машину в заброшенном карьере, вылезла и пошла бродить. Собака бежала сбоку, рядом. Сначала Джулия просто дышала свежим воздухом, смотрела на скользившую по склону холма облачную тень, на описывающих в небе круги канюков, примечала пучки цветущего утесника, поддразнивала мохнатеньких пони, которые вскидывали морды и храпели, когда она проходила мимо, и черномордых овец, упрямо упиравшихся копытами в землю и недоверчиво, но без страха взиравших на собаку, слушала глухой шум разлившейся реки. Но, любуясь резвившейся в папоротнике-орляке собакой, цвет шерсти которой приятно гармонировал с осенней травой, она снова мысленно вернулась к тому полузабытому случаю из ее детства. Там тоже была собака – спрингер-спаниель. Отец сказал Джулии:
– Посмотри, как прыгает собачка! – От усталости она начала хныкать, и он пытался отвлечь ее внимание. – Мы уже почти пришли на место. Да замолчи же! Осталось совсем немного.
„Так где же все-таки было это место?“ – задумалась она. Джулия ломала себе над этим голову, пока вдруг с очередным прыжком собаки ее память тоже не сделала скачок, и она вспомнила.
Подняв ее в конце концов на руки, отец пересек раскинувшееся поле, и они оказались перед длинным, приземистым домом с верандой вдоль всего фасада. Около дома цвели в глиняных горшках лилии; их ароматом был напоен жаркий летний воздух. Из дома вышла старая женщина, которая, хотя и обняла отца, но была ему явно не рада. Проводив их в большую прохладную комнату, она сказала:
– Ты что, с ума сошел? Ты же все равно не справишься. И это некрасиво по отношению к ребенку. Ты же знаешь, какой ты. Нет, ты не сможешь ухаживать за ней. – Она замолчала и потом заговорила снова: – Мы с твоим отцом – ты видишь, какой он, – не в состоянии… – Потом сказала: – Это невозможно, даже если я… – И еще: – Ребенок совершенно изнурен. Отдай его Эмилии, она позаботится о всем необходимом – ванне, еде и постели. – Затем снова послышался ее голос: – Дорогой, но это же абсолютно невозможно! Это совершенно непродуманная, идиотская затея. Ты поставишь себя в затруднительное положение.
Человек, который был ее отцом, возражал громким, сердитым голосом:
– Чепуха! Конечно, я смогу! Я твердо решил: я заполучил ее, и она со мной останется. – И потом: – Да если бы она была хотя бы нужна этой чертовой норове, а то ведь она даже и не притворяется, что любит ребенка!
А старуха сказала:
– Нельзя ли без подобных выражений, Даниэль? Вообще, тебе следовало подумать обо всем этом давным-давно, еще до того, как ты…
Перебивая ее, он уже не говорил, а кричал в полный голос:
– Я принял, черт побери, решение и оставлю ее у нас, даже если вы откажетесь помогать. Я…
– Да это все только громкие слова, – отпарировала старуха и убежденно добавила: – Нет, даже представить себе не могу, чтобы тебе это удалось.
– Я ее оставляю, и все тут! – решительно объявил отец, заканчивая эту дискуссию. Потом он сказал: – Мне надо выпить. Где виски?
– Графин там же, где и всегда. И мне бы не хотелось, чтобы ты напивался со своим умирающим отцом.
Появилась еще одна женщина. Она взяла Джулию у отца и отнесла по лестнице на второй этаж. Ей вспомнилось, как она стояла там, высоко над поросшим вереском полем, и ветер холодил ей шею. Днем позже? Неделей? Спустя несколько недель? Во всяком случае, она уже познакомилась за это время с домом, садом, сонными кошками, вкусно пахнувшей кухней, конюшней, гаражом, покрытым булыжником двором. Ее отец носил ее повсюду на рунах (его раздражала необходимость приноравливаться к ее шажкам), все ей показывал и много говорил с ней. Его рассказы постепенно становились все более редкими и короткими.
– Почему бы тебе не пойти к Эмилии? – обычно предлагал он, загораживая ей ладонью путь, когда она подходила, чтобы забраться к нему, как раньше, на колени. Много внимания к себе требовал умиравший наверху старик. – Ты слишком расшумелась. Его нельзя беспокоить.
– Почему я не поняла этого раньше? – спросила себя вслух Джулия. – Я все вычеркнула из памяти, буквально все. Особенно тот день, когда он посадил меня в ту машину с незнакомыми мужчиной и женщиной, и они отвезли меня обратно к Клоде.
Джулии явственно припомнилось выражение облегчения на лице отца, которое он не смог скрыть от нее, когда они расставались. Он махнул руной, машина тронулась, и тогда он повернулся и пошел в дом.
Пара канюков пронзительно кричала у нее над головой. На восходящих потоках теплого воздуха птицы парили, плавно описывая в небе круги.
– Какой мир странный, – сказала Джулия, обращаясь к стоявшей рядом собаке. В памяти опять всплыло лицо отца, каким она его видела в последний раз. „Бедняга, – подумала она, – он не смог почерпнуть в бутылке силы, чтобы остаться со мной, как сделал это Жиль, чтобы избавиться от Клоды“. Она горько усмехнулась, подумав, как странно звучит слово „мать“ в отношении любовницы собственного мужа. – Но хватит! – воскликнула Джулия. – Давай лучше подвигаемся, побегаем. Можешь продолжать весело прыгать… Постой, так ведь это как раз то, что я искала! Веселый – очень хорошее имя. Ну, давай, Веселый, побежали!
Где-то около полудня они вернулись к машине, спустились в долину и остановились у паба, где Джулия съела бифштекс с почками, запив его кружной пива. Порция оказалась такой солидной, что она поделилась с Веселым. С того самого дня, как родился Кристи, она не испытывала подобного удовольствия. С облегчением вытянув под столом усталые ноги, Джулия ощутила радость обретенной свободы и тут же устыдилась, вспомнив про смерть Кристи. „Короткие ноги, как оковы“. Это был опять голос ее отца. Воспоминания, которым она предавалась с утра, еще не кончились. Он умер, она знала это, умер много лет назад. Она помнила письмо, которое солиситоры[2]2
Адвокат низшего ранга в Англии.
[Закрыть] прислали Клоде, его ближайшей родственнице. После развода он больше не женился и умер в одиночестве в каком-то приморском курортном городке – не то в Маргейте, не то во Фринтоне или Уэстон-супер-Маре. Он не написал завещания, зато оставил после себя целый хвост долгов.
Эти воспоминания начинали уже раздражать ее. Джулия решила специально напрячься и возвратиться мыслями в прошлое, чтобы вспомнить что-то еще, причем очень важное, перед тем как окончательно и навсегда стереть образ отца из своей памяти, как она надеялась стереть рано или поздно Жиля.
Наевшись и удобно расположившись, сидела она в теплой закусочной. Ей не пришлось долго вспоминать. Двое мужчин играли в дротики. Один из них меланхолично насвистывал начало той самой песни, которую отец пел ей, пока она ему не наскучила. В песне говорилось: „Ты как сливки для моего кофе, ты как шнурок для моего ботинка; ты всегда будешь мне нужна; без тебя я просто пропаду“. Она любила эту песню, верила ей и верила ему. Потом ему надоело. Они с Жилем были похожи; она и ему тоже верила… какое-то время.
Подойдя к стойке, она попросила счет. Расплачиваясь, она поинтересовалась, нет ли поблизости магазина садовых культур и инвентаря, и ей сказали, что такой магазин имеется в Уиддикомбе, но если Экзетер ей по пути, то лучше заехать туда, поскольку там в магазине Святой Бриджит есть все, что ей нужно. Она побывала в обоих магазинах, и теперь кузов грузовичка ломился от всяких восхитительных вещей. Под мерный гул бегущей по шоссе машины она с удовольствием прикидывала, где, в каком углу и с каким наклоном высадит она розмарин, лаванду и ароматный вечнозеленый самшит; против какой стены расположатся розы, ломоносы, жасмин и виноградная лоза; где будут лучше смотреться ирис, гвоздика и средиземноморские маргаритки; куда пристроить примулу, аврикулу, левкои, фиалки и землянику; а еще надо не забыть луковичные лилии, карликовые нарциссы, бледно-желтые нарциссы, шафран, тюльпаны и, конечно, между плитами втиснуть пучки чабреца. С каким-то особенным нетерпением думала она о том, как вывалит на хилую и жалкую лондонскую землю содержимое этих роскошных пластиковых мешков, плотно набитых душистым конским навозом и столь же полезным, но менее едким грибным компостом.
Разгрузив грузовичок Пателя, она, разумеется, его тщательно вымоет снаружи и внутри.
– Бог знает, когда мы с тобой сегодня ляжем спать, – сказала она собаке, – но это было стоящее дело, и я рада, что мы это сделали, даже если у меня будут слипаться глаза, когда я завтра начну в очередной раз убираться у этой неряхи.
Прошло еще несколько часов, прежде чем она вскарабкалась по лестнице в свою квартиру и, раздевшись, завалилась в постель. Она слишком устала, чтобы по достоинству оценить то обстоятельство, что где-то на холмах Девона она оставила сегодня какую-то часть своей печали.
Уже засыпая, она услышала звонок телефона. Протянув руку и взяв трубку, она бросила в нее коротко: „Да катись ты!“ – и, повернувшись на другой бок, погрузилась в сон.
Только на следующий день, запихивая постельное белье и грязные колготки журналистки в стиральную машину, Джулия сообразила, что тот, кто побеспокоил ее ночью и кого встретил весьма жесткий прием, мог быть нем угодно, только не Жилем.
