Текст книги "В тени луны. Том 1"
Автор книги: Мэри Кайе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)
Конечно же, она хотела бы, чтобы на церемонии присутствовали тетя Эмили и дорогой дядя Эбенезер, но, опасаясь поставить под удар их отношения с дедушкой, она оставила записку в обычном месте, ускользнула из дома, велела оседлать лошадь и уехала к Маркосу.
Они обвенчались в маленькой церкви Каса де лос Павос Реалес в присутствии двух молодых офицеров сорок первого Бенгальского кавалеристского полка, друзей Маркоса, возвращавшихся в свой полк после отпуска, проведенного на охоте, и Хуаниты, которую в срочном порядке вызвали из ее городского дома.
Сабрина надела платье Анн-Мари, которое они с Хуанитой нашли в ее комнате в сундуке камфорного дерева, поскольку Сабрина не взяла с собой ничего, кроме того, что было на ней, и жемчужных бус, подаренных ей матерью Маркоса на балу в честь дня ее рождения.
– Мы не можем сыграть обычную свадьбу, – сказала, смеясь, Сабрина, – нам надо очень, очень спешить. Как будто мы совершенно неожиданно решили пожениться. Конечно же, мы знали с самого начала, что когда-нибудь поженимся, и только обстоятельства вынуждают нас делать все это в спешке.
Платье было прелестно и полностью соответствовало моде, принятой четверть столетия назад. Белый сатин слегка пожелтел от времени, и украшенные жемчугом кружева на юбке стали потоньше. Они нашли платье среди множества таких же, вышедших из моды и не знали, что это было подвенечное платье Анн-Мари. Хуанита добавила к нему белую полоску мантильи, которую Маркос привез из Испании в подарок матери, и обвила шею Сабрины тройной ниткой жемчуга.
– Теперь ты выглядишь как невеста, это прекрасно. Я знаю, что в связи с кончиной мамы и папы тебе не следует надевать белое платье, но уверена, что они не хотели бы видеть тебя в такой день в траурном платье. Мы не должны быть печальными на вашей свадьбе. Кюре ждет. Вперед, на свадьбу!
Кто-то принес в церковь жасмин и белые розы, и кюре зажег свечи на алтаре. Кольцо, которое принадлежало прежде Анн-Мари, украсило палец Сабрины – широкий золотой обруч, отделанный маленькими жемчужинами. Пальцы Анн-Мари были полнее, чем у Сабрины, и кольцо оказалось немного свободным и тяжеловатым. Сабрина посмотрела на него. Перешедшее от его матери к ней, оно стало символом ее брака с Маркосом. Когда она смотрела на него, у нее возникало какое-то странное чувство вечности. Похоже, впервые она поняла, что она и Маркос, молодые и веселые, полные жизни, однажды умрут, как и ее родители, как Анн-Мари и дон Рамон. Жизнь не так долга, как кажется молодым и нетерпеливым людям, она коротка и быстротечна, как тень облаков, плавно летящих по небосклону. Но это не вызывало печали, потому что время бесконечно. Казалось, она видела, что жизнь от нее простирается назад и вперед. Когда-то Анн-Мари была жива и носила это кольцо, а теперь ее нет, и кольцо носит жена ее сына. Через некоторое время его, в свою очередь, наденет дочь Сабрины. Анн-Мари все еще была здесь, она жила в Маркосе и Хуаните, и она будет жить в своих детях и внуках…
Генри и Селина, Джони и Луиза, Сабрина и Маркос… – все времена слились воедино, и Сабрину вдруг переполнило теплое чувство искристого счастья и уверенности в своем бессмертии.
«Tesu dominus ora pro nobis».
Слова молитвы мягко плыли под сводами небольшой церкви. Затем Сабрина поставила свою подпись на листе бумаги, текст которой не могла разглядеть при слабом свете свечи. Бумага была покрыта пылью, всепроникающей пылью индийских равнин, и неприятно резким в тишине казался скрип пера по бумаге. Свои подписи поставили Маркос, два молодых офицера, кюре и Хуанита.
– Теперь ты действительно моя сестра, – сказала Хуанита.
– Графиня Сабрина де лос Агвиларес, моя жена, моя супруга, – сказал Маркос смеясь, и поцеловал ее.
Они пили вино в огромном зале, где с развешанных на стенах портретов, привезенных из Испании, на них смотрели графы и графини из давно минувших времен. Они наблюдали за счастливой невестой и немногими гостями, собравшимися на торжество. Два молодых офицера поднимали тосты за жениха и невесту, а Вали Дад, который привез Хуаниту из города, но не присутствовал на церемонии, произнес речь на цветистом персидском языке. Кроме жены и кюре, его никто не понял, но все аплодировали.
Сабрина и Маркос прошли через внутренний дворик и, стоя на широкой террасе в теплом лунном свете среди теней лимонных деревьев, провожали уезжавших гостей. Луна, которая только поднималась над вершинами манговых деревьев, когда Сабрина отправлялась в Каса де лос Павос Реалес, начала спускаться к западной части небосвода. Несмотря на первые всполохи приближающегося рассвета, обещавшего жаркий день, воздух был прохладным и нежным, пропитанным запахом цветущих апельсиновых деревьев. Сабрину вновь охватило странное чувство ее единения со временем и всем живым. Когда-нибудь этот огромный дом превратится в руины, и груды изъеденных временем камней будут указывать место, где когда-то стоял забытый всеми город, подобно тем камням, о которые спотыкалась ее лошадь, когда она скакала по равнинам или вдоль реки. Однако Сабрина будет путешествовать дальше во времени, как она путешествовала по нему назад через Джони и Луизу…
«Я буду жить вечно, – подумала Сабрина восторженно. – Но никогда, как бы долго я ни жила, я не буду так счастлива, как сейчас».
Отец Вали Дада, друг графа Рамона, умер той же весной. Сэр Эбенезер и леди Эмили уехали в прохладу Симлы. Там здоровье Эмили улучшилось, а сэр Эбенезер все время участвовал в бесконечных конференциях, которые в конечном счете привели к ужасной первой Афганской войне.
В Англии, в поместье Уэйров, первоцветы, только пробивавшиеся во время свадьбы Сабрины, уступили место крокусам, нарциссам и тюльпанам. Боярышник побелил живые изгороди, а каштановые деревья в парке покрылись цветами, которые соперничали по своей красоте с флагами и вымпелами, украшавшими все подходы к замку в честь свадьбы Хантли. В день бракосочетания невеста Хантли Джулия выглядела классически прекрасной. Хантли тоже выглядел вполне счастливым. Со своей стороны Шарлотта испытывала злорадное чувство удовлетворения оттого, что Сабрина, постоянно досаждавшая ей, словно заноза, заключила мезальянс с каким-то там испанцем и была лишена родным дедом наследства. К сожалению, счастье ее было не совсем полным – три ее дочери все еще не вышли замуж. И, судя по их виду, предполагал дедушка, так они и останутся незамужними.
Граф сильно постарел за последнее время. Безусловно, сильный удар нанесло ему письмо Эмили, в котором она сообщала, что Сабрина взяла собственную судьбу в свои руки и вышла замуж за иностранца без благословения деда и вопреки его запрету. Он всю жизнь был автократом, и никто, кроме его сына Джони и Сабрины, не смел ему возражать. В результате ему и в голову не могло прийти, что кто-нибудь осмелится ему перечить.
Письмо от Эмили дошло до него наземной почтой через Египет всего за восемь недель и за несколько дней до свадьбы Хантли. Вскоре после этого пришло письмо и от Сабрины, однако гнев и печаль графа были еще так сильны, что он отправил его назад, даже не вскрыв печать.
Глава 3
Раскаленное, как печь, индийское лето окутало Оуд, подобно стальной клетке, из которой невозможно было выбраться. Однако высокие белые стены Каса де лос Павос Реалес, узкие, закрытые ставнями окна, дворики с фонтанами и апельсиновыми деревьями были созданы для того, чтобы сохранять прохладу, и в это первое лето Сабрина не очень страдала от жары. Она только слегка побледнела, скрываясь от солнца и от вынужденного бездействия, длившегося долгие месяцы.
Ранним утром до восхода солнца или поздним вечером после его захода они гуляли в садах с Маркосом или катались на лошадях по парку, окружавшему дом. Однако даже в ранние часы жара была невыносима, и она с удовольствием возвращалась в сумрачную, закрытую ставнями комнату, где колышащиеся опахала и тихое журчание фонтанов, по крайней мере, создавали иллюзию прохлады.
Маркос, рожденный на Востоке и обучавшийся среди обожженных солнцем равнин в такой же жаре Арагона, в меньшей степени реагировал на нее. Покойный отец оставил ему обширные поместья. Поскольку граф время от времени приобретал земли в отдаленных частях Оуда, Маркос проводил большую часть дня в седле, а Сабрина этим летом часто оставалась одна, в компании Хуаниты.
Хуанита вместе с маленькой дочерью и мужем Вали Дадом часто навещали Каса Баллестерос. Азиза Бегам не приехала ни разу.
– Я слишком стара и толста, чтобы выходить из дому, – сказала Бегам своей невестке, – а жена твоего брата плохо говорит на нашем языке. Кроме этого, мое сердце разрывается от печали, когда я прихожу в дом подруги моей молодости, которой уже нет на свете, как нет и моей молодости.
Однако, если Маркоса поздно не было, Сабрина часто проводила длинные жаркие вечера в Гулаб-Махале. Когда луна поднималась в сумрачном небе, женщины сидели на плоской крыше женской половины дома, глядя на минареты и белые крыши домов, зеленые деревья и золотые купола этого злого, прекрасного и сказочного города – Лакноу. Азиза Бегам шутила, всем телом сотрясаясь от бесшумного смеха, клала в рот странного вкуса ментоловые конфеты с серебряного блюдца или рассказывала длинные-длинные истории своего детства, о королях, принцах и знатных особах Оуда, которые давно уж покоились в земле.
Сначала из рассказов пожилой женщины Сабрина улавливала одно слово из десяти. Однако у нее был хороший слух и быстрый ум, и она, сидя под колыхавшимися опахалами, целыми часами и днями изучала язык. В этом ей помогали Хуанита или Вали Дад, или же старый сморщенный мунши, которого Маркос нанял для ее обучения. Азиза Бегам хвалила ее за успехи и в знак благодарности послала Сабрине женщину из своего окружения, Зобейду, в качестве личной служанки.
Зобейда была дочерью раба из гарема. Она была смуглой, крепкого телосложения, сообразительной, прилежной, быстрой и доброй женщиной. Сабрина привязалась к ней, как к преданной няне из своего детства, и полагалась на нее во всем. Зобейда тоже полюбила Сабрину и заботилась о ней, как мать заботится о своем ребенке.
С началом муссонных дождей смертоносная жара понемногу спала. Потоки теплого дождя низвергались с темного неба, превращая запекшуюся пыль улиц в реки грязи. Последовал фантастически зеленый взрыв. Там, где вчера еще была только выжженная трава, сегодня зеленела буйная растительность. Затем опять подуют жаркие ветры, грязь высохнет, солнце начнет нестерпимо жечь и сделает запекшуюся грязь твердой как камень. Все опять покроется толстым слоем пыли. Над опаленными равнинами снова будут виться маленькие пылевые смерчи. И так до следующего сезона дождей, которые размоют грязь, все зазеленеет и превратится в полные испарений джунгли.
Пока равнины задыхались в тисках жары, в горах, среди прохлады сосен и нарциссов Симлы генерал-губернатор, обнадеженный советами безответственных людей, чья жажда власти и денег сделала их глухими к голосу разума, справедливости и здравого смысла, решил объявить войну Афганистану.
Для лорда Окленда и его любимых советников не имело значения, что эмир Афганистана Дост Мохаммед был избранником народа, который однозначно предпочел его стареющему и слабеющему шаху Шуя, бывшему правителю, изгнанному из королевства много лет назад. Советники генерал-губернатора не доверяли таким людям, как эмир, способным думать и действовать самостоятельно. Важнейшим вопросом политики они считали присоединение Афганистана к союзу с Англией. Они подозревали, что Дост Мохаммед может начать переговоры с Россией, и решили насильно водворить на трон шаха Шуя, вопреки воле его народа, в надежде, что благодарность и личная заинтересованность тесными узами свяжут его с Англией. Желая заполучить Афганистан в качестве союзника, они сделали нынешнего эмира своим врагом и развязали с ним войну, предвосхитив смутную вероятность объявления им самим войны Англии. Задавшись такой целью, они заключили договор, который представлял собой пакт о союзе с умирающим Ранджитом Сингхом – «Львом Пенджаба» и правителем Сикха.
В ноябре, с наступлением прохладной погоды, так называемая «Армия индусов» собралась в Ферозероре для похода на Афганистан. Сэр Эбенезер Бартон, считавший войну беспрецедентной несправедливостью и глупостью и сильно переживавший это событие, оставил свое место в Совете и уехал в Лунджор, небольшой штат на западной границе Оуда, чтобы провести зимние месяцы в качестве гостя резидента, своего старого и близкого друга.
Дела, связанные с семьей его матери, заставляли Маркоса отправиться этой зимой на юг, а поскольку дороги были размыты и путешествие было связано с большими трудностями и неудобствами, он отправился один.
В любое другое время Сабрина настояла бы на том, чтобы сопровождать его, но сейчас она была беременна и испытывала частые приступы тошноты. Она понимала, что если будет настаивать на совместной поездке, то не только во многом осложнит положение мужа, но и, возможно, подвергнет опасности жизнь будущего ребенка. Тактично, как только могла, она уступила и согласилась провести несколько недель до приезда Маркоса с тетей Эмили и дядей в резиденции в Лунджоре.
Резиденция располагалась в несколько несуразном доме, составлявшем раньше часть большого здания прежней резиденции местного князька. Бывший сотрудник «Компании Джона» все здесь переделал, снес женскую половину, оставив только большие залы для приемов, в значительной мере их реконструировав. Здание занимало большой участок, служивший естественным препятствием и защитой извне. С трех других сторон старые ограждения форта были заменены высокой белокаменной стеной, в которой только старые массивные ворота напоминали теперь о прошлом почти королевской резиденции.
Несмотря на грусть расставания с Маркосом, Сабрина была рада вновь встретиться со своими дядей и тетей. Вскоре после свадьбы они расстались в некотором раздражении после довольно напряженного разговора, но восстановили мир путем переписки, когда прохлада и покой Симлы восстановили здоровье Эмили, и она стала более терпимой.
«В конце концов это личная жизнь самой девочки, – решила Эмили. – Она имеет право выбрать свой собственный путь в жизни. Папуля не Бог и не может повелевать жизнями других людей в угоду своей прихоти».
Она села и написала Сабрине теплое письмо, которое значительно смягчило обиду, нанесенную ей дедом, вернувшим девушке ее письмо нераспечатанным.
– Он не хотел этого, тетя Эмили, – говорила Сабрина, когда они обсуждали поступок ее дедушки, – просто он не терпит, когда ему перечат. Я такая же, и я его во многом понимаю. С Маркосом получилось по-моему, а не так как хотел он, вот он и рассердился. Как-нибудь я поеду в Уэйр, и, вот увидите, все снова будет хорошо. Я так люблю его и знаю, что он не мог разлюбить меня только из-за того, что я его ослушалась.
Эмили далеко не была в этом уверена, но промолчала. Внешний вид племянницы ее беспокоил. Сабрина похудела, щеки впали, под глазами появились темные круги, лицо побледнело. Ее кожа казалась полупрозрачной, что напомнило Эмили неприятную историю, которую она однажды слышала о Марии Стюарт, несчастной королеве Шотландии. По легенде, когда в конце жизни королева пила вино, было видно, как оно проходит через ее горло. Будучи разумной женщиной, Эмили никогда не верила в эту глупую историю, но сейчас ее уверенность пошатнулась. Нежная шея Сабрины, ее тонкие руки и узкие плечики выглядели хрупкими и прозрачными, и это очень не понравилось ее тете.
– Мы должны ее откормить, – уверенно заявил сэр Эбенезер, когда Эмили рассказала ему о своей племяннице. – Достаточно хорошей пищи и отдыха, это все, что ей нужно. В этом доме она найдет все необходимое, и через некоторое время все встанет на свои места.
Эмили вплотную занялась улучшением аппетита своей племянницы при молчаливом посредничестве повара резиденции, но первые дни беременности были довольно трудными для Сабрины, она почти ничего не могла есть. Роды ожидались в конце июня, а на дворе стоял только декабрь. Сабрину мучили частые приступы тошноты и слабости, и доктор почти ничем не мог помочь. Кроме того, ей не нравилась резиденция Лунджор.
Дурное состояние, вероятно, можно было списать за счет ее положения, однако этот огромный дом с широкими верандами и высокими гулкими потолками комнат казался ей не только недружелюбным, но в каком-то необъяснимом смысле враждебным. Он сильно отличался от других домов, но она не могла объяснить чем.
С первого момента, когда Сабрина переступила порог Каса де лос Павос Реалес, дом Маркоса, казалось, приветствовал ее. Неповторимыми чертами, определяющими личность дома, обладают почти все дома. Павос Реалес имел дружественный характер. Резиденция в Лунджоре действовала на нее отрицательно.
Может быть, ее нервы были на пределе, или же она скучала по Маркосу, а может быть, виной всему был ребенок, но она не только не любила этот дом, но временами даже боялась его. Пока в комнатах горел свет, и в них находились дядя и тетя, хозяин дома, слуги или гости, – это были просто комнаты, предназначенные для находящихся в них людей. Но когда, в некоторых случаях, приходилось оставаться одной, ей казалось, что эти пустые залы наполняются шепотом и тенями мертвецов.
В саду было не лучше, потому что тени мертвецов были и там. Однажды светлым утром, когда Сабрина после верховой прогулки по открытой равнине к отдаленной реке возвращалась домой, ей показалось, что она увидела фигуру девочки, которая резко бежала к ней по узкому деревянному мостику через овраг за домом. Она была в странной просторной одежде. Перои, спокойный пегий мерин, тоже ее увидел и задергался, чуть не сбросив Сабрину. Но это оказался просто обман зрения, игра солнца и тени в кустах бамбука…
Зобейда, чувствуя беспокойство своей хозяйки, стала спать на паласе в ногах ее кровати. Сабрина стеснялась своих страхов, однако присутствие Зобейды ее успокаивало, и она не отсылала ее прочь. Эмили, которая однажды застала ее в сумраке комнаты застывшей в испуге, она объяснила это так: «Здесь есть кто-то, кто очень несчастен. Мне кажется… это была я».
В начале января Маркос вернулся из поездки на юг и забрал Сабрину домой в Каса де лос Павос Реалес. Как и Эмили, его поразили худоба и бледность Сабрины. До последней поездки на юг он никогда после их свадьбы не покидал ее более, чем на двое суток. Поэтому он не замечал перемен в ней, они происходили очень медленно. Теперь же, увидев ее после нескольких недель отсутствия, он был поражен и не на шутку взволнован.
– Это только из-за ребенка, – успокоила его Сабрина. – Со мной все в порядке, уверяю тебя. Я чувствую себя гораздо лучше. Доктор сказал, что это вполне нормально, и тебе не стоит беспокоиться. Теперь, когда я дома, снова в дорогом Павос Реалес, я скоро поправлюсь, вот увидишь. Просто я очень скучала по тебе и по дому.
После возвращения в Дом павлинов ее настроение, естественно, улучшилось, и кожа приняла обычный цвет.
Хуанита редко навещала ее в эти дни, поскольку близилось время рождения ее собственного второго ребенка и она предпочитала оставаться дома. Но когда Маркос уезжал, Сабрина проводила много времени в Гулаб-Махале, болтая и смеясь с Хуанитой и Азизой Бегам, играя со своей кузиной, пухленькой черноглазой дочерью Хуаниты.
Она находилась там ранним золотым утром в начале февраля, когда у Хуаниты начались схватки. Она хотела остаться с нею, но Азиза Бегам и сама Хуанита не позволили ей этого.
– Отошли ее, мама, – шептала Хуанита, лоб которой был покрыт капельками пота, – англичане не такие, как мы. Они ничего не рассказывают своим девушкам о таких вещах. Ее роды будут тяжелыми, и мы можем ее преждевременно перепугать.
– Успокойся, кто лучше меня знает об этом? – кивнула Бегам. – Ей действительно придется трудно. Она не создана для того, чтобы рожать детей. Ой, ой, ой! Я ее отошлю, не беспокойся. Расслабься, дочь моя, через некоторое время сын моего сына будет у меня на руках.
Азиза Бегам сунула в рот лист бетеля и вышла, чтобы приказать заложить карету и успокоить взволнованную Сабрину:
– Не беспокойся, это время приходит для всех женщин, кто из нас может этого избежать? Никто, моя птичка, никто! Это говорю тебе я, родившая много детей.
Эта полная женщина, свекровь Хуаниты, всегда казалась Сабрине странной, но сейчас, совершенно неожиданно, она увидела ее совершенно в другом свете. Она увидела в ее ярких глазах доброту и мудрость, ранее скрытые от нее под полной и морщинистой маской лица. В этих маленьких пухлых руках таились сила и твердость духа. Внезапно она увидела исчезнувшие прелесть и обаяние этой пожилой бесформенной женщины, которая всю жизнь была подругой Анн-Мари.
Повинуясь внезапному порыву, Сабрина схватила ее руку и прижалась к ней щекой. Бегам обняла ее. Удивительно, как приятно и успокаивающе было положить свою голову на пахнущее сандаловым деревом мягкое плечо.
– Теперь поспеши, дочурка, и возвращайся в дом своего мужа. Я пришлю тебе весточку, когда сын моего сына появится на свет. – Пожилая женщина потрепала Сабрину за плечо и незаметно смахнула слезу, появившуюся в уголке глаза.
Сын Хуаниты родился до восхода луны: крепкий черноволосый малыш со светлой кожей матери и темными глазами отца.
– Он родился в хороший час, – сказала Бегам. – Ну, ну, не плачь, крошка! Ты будешь великим королем, и у тебя будет семь сыновей.
Когда прохладный сезон подходил к концу, и снова стала наплывать удручающая жара, Сабрина все реже и реже стала выходить из дома. Ее маленькая фигурка потяжелела, ее формы исказил будущий ребенок. Она испытывала значительные неудобства от модных в то время узких платьев с тесемками, и Хуанита уговорила ее носить дома свободные и более удобные восточные одежды. Эта новость крайне шокировала леди Эмили, но с наступившей жарой Сабрина нашла свободные, легкие шелковые восточные наряды невероятно удобными по сравнению с плотно прилегающими платьями с множеством нижних юбок, согласно европейской моде.
Бартоны снова отбывали в Симлу, и Эмили хотела, чтобы Сабрина отправилась с ними, но та наотрез отказалась покидать Павос Реалес, несмотря на то, что Маркос поддерживал тетю.
– Тебе нехорошо оставаться здесь в жару, дорогая, – увещевал ее Маркос. – Ночи уже становятся душными, а сейчас только первая неделя марта. Апрель – плохой месяц на равнинах, а май еще хуже. Поезжай сейчас со своей тетей в горы, и я приеду к тебе в конце мая, обещаю.
Но Сабрина стояла на своем:
– Твоя мама не уезжала в горы, когда готовилась рожать, Хуанита тоже. Кроме того, моему сыну предстоит провести детство в этой стране, как и тебе, поэтому он должен быть привычным к жаре. Тебя ведь жара не беспокоит. Только я ее чувствую, потому что родилась и выросла в холодной стране. Это твой дом, и я хочу, чтобы мои дети родились здесь.
Но в конце концов она согласилась уехать, но только не в марте. В связи со своими делами, Маркос должен был оставаться в Оуде до мая. Она останется в Павос Реалес, пока он не закончит их, и затем они вместе отправятся в горы.
Таково было решение, и Бартоны, которые гостили в Павос Реалес на пути в горы, тепло попрощались с ней и отправились в Симлу.
Сабрина уже не могла участвовать в верховых прогулках с Маркосом и часто чувствовала себя одиноко в Каса де лос Павос Реалес в первые недели наступившей жары. Эмили была в Симле, а Хуанита не могла покидать Гулаб-Махал, а в доме на берегах Гумти редко появлялись гости. И все же Сабрина не находила свое уединение утомительным. Она любила высокие белокаменные комнаты, прекрасные портреты, резьбу и ковры, привезенные старым графом из Испании, темную, мерцающую дьявольщину прекрасного Валаскеса, картины которого висели на стене огромной гостиной, запахи апельсиновых деревьев и фонтаны воды, плещущие во внутренних двориках. Она любила цокот копыт, предупреждавший ее о возвращении Маркоса, и их совместные прогулки поздним вечером по вымощенной камнем набережной.
Она была переполнена счастьем, не подвластным никому, и его никто не мог испортить. Ей казалось, что ее окружает стена, искристая прозрачная стена, сквозь которую она могла видеть посторонний мир, но которая защищала ее от агрессивной внешней среды, как стеклянные стены теплицы охраняют молодые побеги от холодного восточного ветра. Она любила, и все ей отвечало взаимностью. Ее обожали, пестовали и охраняли. Ей казалось, что весь мир вокруг прекрасен, жизнь простиралась перед ней, как покрытая зеленой травой тропинка, окруженная цветами, по которой она пойдет вместе с Маркосом, рука об руку, спокойно, счастливо, не торопясь…
К концу апреля далеко на севере шах Шуя в сопровождении британского конвоя Макнатена вступил в Кандагар. Эмир Дост Мохаммед скрылся со своими людьми, не дожидаясь прихода тяжело вооруженной «Армии Индусов», а население Кандагара горячо приветствовало стареющего шаха Шую, что заставило Макнатена ошибочно предположить, будто все население Афганистана с радостью встретит марионеточного эмира и смещение Дост Мохаммеда. Это его убеждение не поколебал даже тот факт, что «Приветственная демонстрация», организованная двумя неделями позже, полностью провалилась, ввиду абсолютного отсутствия на ней возмущенного афганского населения.
В последнюю неделю апреля Маркосу снова предстояло уехать на юг. Отец Анн-Мари после ухода со службы в Ост-Индской Компании приобрел земли на побережье Малабара и начал новую жизнь плантатора. Его поместье приносило большой доход, и он умер состоятельным человеком. Анн-Мари была его единственной наследницей, и после ее смерти вся собственность переходила ее детям, Маркосу и Хуаните. Старый управляющий их дедушки, заботившийся о поместье многие годы, умер прошлой осенью, и именно этот факт заставил Маркоса поехать туда в начале прохладного сезона. Он назначил нового управляющего и вернулся довольный – поместье осталось под надежным присмотром. Однако сейчас он получил известие о том, что новый управляющий умер от укуса змеи, а также о недовольстве, зревшем среди кули, нанятых для работы в поместье.
Обсуждая эту проблему, Маркос и Вали Дад решили, что целесообразнее всего будет продать поместье Малабар и вложить деньги в Оуд, поскольку эта собственность располагалась слишком далеко, и ею трудно было управлять через вторые руки и на большом расстоянии (что подтверждали последние новости). Пообещав вернуться в конце мая, они выехали на юг в конце апреля.
– Я не задержусь, дорогая, – успокаивал Сабрину Маркос. – Я вернусь до конца мая, обещаю.
Но Сабрину это не успокоило:
– Почему ты должен ехать? Почему Вали Дад не может поехать один? Маркос, ты не можешь оставить меня одну сейчас! Я этого не перенесу. Я боюсь.
– Что случилось? Чего ты боишься, сердце мое?
– Я не знаю. Я знаю только, что не могу тебя отпустить. Пусть Вали Дад едет один.
– Мы должны ехать, моя дорогая, – сказал Маркос, нежно обнимая ее. – Если в одиночку и поедет кто-то, то это должен быть я. Вали Дад едет только помочь мне. Если он поедет один, у него будут неприятности с местными властями, ведь он родом не с юга, а из Оуда. Когда мы избавимся от этих поместий, у нас не останется никаких дел на юге. Разве это тебя не радует? Я никогда больше не уеду от тебя дольше, чем на день.
– Ты больше думаешь о деньгах, чем обо мне, – заплакала Сабрина.
– Это не так, дорогая. Но эта недвижимость действительно дорого стоит, и половина ее принадлежит Хуаните. Если мы промедлим, плохое управление и другие возникшие проблемы могут снизить стоимость поместья. Неужели ты допустишь лишить Хуаниту значительной части наследства, оставленной ее матерью, только потому, что я предпочел остаться со своей женой и отказался от трудной и утомительной поездки для решения деловых вопросов? Я не верю в это!
На время своего отсутствия Маркос намеревался отослать Сабрину к тете, собирающейся отправиться в горы, чтобы она находилась под присмотром. Но, к сожалению, сэр Эбенезер написал из Симлы, что леди Эмили перенесла сильный приступ малярии, и хотя она уже пошла на поправку, состояние ее здоровья все еще внушает опасение. Прочитав письмо, Маркос понял, что сейчас бессмысленно посылать жену под присмотр больной женщины. Леди Эмили была бы не в состоянии приглядывать за ней. Сабрина также не смогла бы ухаживать за больной женщиной.
– Она должна переехать ко мне, – сказала Хуанита. – Я знаю, она не хочет покидать Павос Реалес, и здесь явно прохладней, но ее не следует оставлять одну. Сейчас одиночество ей противопоказано. Привези ее ко мне, Маркос. Это продлится всего несколько недель, а как только ты вернешься, мы отправимся в горы. Роды должны быть в конце июня, а до этого мы много дней будем на прохладном воздухе. Присмотри за моим мужем, и быстрей возвращайтесь.
Итак, Сабрина переехала из Каса де лос Павос Реалес в розовый дворец в Лакноу, откуда со слезами проводила Маркоса и Вали Дада, стоя под усыпанными золотыми соцветиями деревьями в саду Хуаниты.
Проезжая под аркой, Маркос обернулся в седле и увидел ее хрупкую фигурку под сенью тенистых деревьев, увидел ее белую кожу и золотистые локоны на фоне цветастого и пышного восточного наряда. В ту секунду он от всего сердца пожалел, что покидает ее. Но он был уверен, что это ненадолго…
Казалось, с его отъездом сверкающий мир, полный красоты и умиротворения, в котором жила Сабрина, лопнул, как лопается хрупкий, переливающийся всеми цветами радуги мыльный пузырь от прикосновения руки. Она скучала по нему, и эта тоска не уменьшалась, а росла с каждым днем. Ей также недоставало прохладных комнат Павос Реалес и спокойного простора парка, окружающего поместье.
Гулаб-Махал, Дворец Роз, был весьма шумным местом, а его комнаты, стены которых были выкрашены, покрыты резьбой или украшены разноцветным мрамором и сверкающим перламутром, а окна – резными каменными наличниками, были удушливо жаркими. Под многочисленными, украшенными резьбой балконами, располагались вымощенные дворики и сады апельсиновых, манговых и других деревьев. Все это ограждали высокие стены, расчленившие суетный город на шумные базары, мечети, зеленые сады и фантастической красоты дворцы.
День и ночь за стенами Дворца Роз шумел большой город, наполняя маленькие, душные и жаркие комнаты какими-то звуками, а мази и эссенции Азизы Бегам и женщин гарема добавляли к этому приторные запахи сандалового дерева, розового масла, с ними сливался запах перетопленного горячего масла из молока буйволиц, а также карри и асафетиды, идущий из кастрюль в кухонных двориках. Даже ночи не приносили долгожданной тишины: из лабиринта улиц слышалась дробь тамтамов, завывание флейт и треньканье ситар, лай собак париев, крики детей, бряцание вооруженных всадников, проезжавших по узким улочкам, или же пьяные крики гуляк, возвращавшихся домой после очередного дебоша во дворце короля.
