Текст книги "В тени луны. Том 1"
Автор книги: Мэри Кайе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)
Его освещенное бунгало было приятно прохладным после жарких, пыльных дорог, и Алам Дин, совмещающий обязанности дворецкого и носильщика, предупрежденный Ниязом, уже успел приготовить ужин. Алекс проскакал в тот день не менее тридцати миль, но буквально выбился из сил и сердился на себя за это. Он собирался отправиться прямо в постель и просто оповестить комиссара о своем приезде, отложив доклад до следующего утра, но мистер Бартон прислал к нему человека, передавшего, что господин желает его видеть этим же вечером.
Алам Дин, прислуживая за столом, упомянул о свадьбе комиссара – она вызвала значительный интерес в Лунджоре – и одобрительно высказался, что в резиденции наконец-то появилась мем-сахиб, но Алекс отвечал невпопад, не воспринимая ни одного сказанного слова. Алам Дин отличался разговорчивостью, а мыслями Алекс был далеко.
Уже при свете звезд он подошел к резиденции и остановился под темной аркой ворот поговорить с Акбар Ханом, привратником, поднявшимся при его появлении. Оранжевый свет маленькой масляной лампы делал его фигуру с длинной бородой, в белом халате, похожей на какого-то пророка из Ветхого Завета. До этого он с кем-то переговаривался, потому что чуткое ухо Алекса уловило почти неразличимое журчание голосов, но никого не увидел. Маленькая каменная ниша в толще ворот, где Акбар Хан проводил большую часть времени, стоя на посту, была темной, и привратник стоял, загородив собой вход.
Акбар Хан низко склонился в приветствии, выразив сожаление, что с Хузуром произошел несчастный случай, и надежду на то, что теперь он полностью поправился. Но его глаза при свете лампы избегали встречаться с глазами Алекса и, казалось, ему не терпится, чтобы тот поскорее прошел в ворота. Догадавшись об этом, Алекс стал тянуть время, говоря о всяких пустяках и раздумывая, кто мог прятаться в темноте за спиной Акбар Хана. Не было никакой причины, запрещавшей ему говорить с посетившим его приятелем. Возможно, это была какая-то женщина из дома. И все же…
В воздухе он уловил тонкий знакомый запах. Запах, явно отличавшийся от смеси пыли и политой земли, камней, буггенвиллеи, горячего лампового масла и дешевого табака в трубке, которую курил Акбар Хан. Это был зловонный, почти животный запах, исходивший от немытого человеческого тела и напомнивший Алексу запах обнаженных, вымазанных золой байраги[61]61
Байраги – святой у индусов.
[Закрыть] в подземелье Канвая. Он прищурился и тихо произнес:
– Кто там сидит так неподвижно? Заставь его выйти.
Выражение лица Акбар Хана не изменилось, но теперь глаза его перестали бегать. Он прямо посмотрел в глаза Алекса и заговорил с просительной интонацией:
– Это моя жена, Хузур. Она принесла мне немного масла для лампы и услышала, что вы приближаетесь, поэтому она спряталась внутри, потому что там темно и она может обойтись без чадры.
Алекс внимательно посмотрел на него. Инстинкт и тот почти неуловимый неприятный запах подсказывали ему, что привратник лжет. Но если он ошибся и это действительно жена Акбар Хана, прячущаяся в темноте, то заставлять ее выйти на свет с непокрытой головой означало бы нажить неприятности.
– Скажи… жене, – мрачно произнес Алекс, – что выходить с открытым лицом, даже под покровом ночи, неразумно, ведь кто-нибудь, кроме меня, сможет ее увидеть. И рассказать об этом.
Предупреждение и угроза не скрылись от Акбар Хана, его глаза на мгновение стрельнули по сторонам, он снова низко поклонился, словно соглашаясь, и Алекс прошел в ворота, вспоминая о Канвае и о том, как примерно год назад он стал свидетелем любопытного сборища под деревом баньян. Мусульмане (Акбар Хан был мусульманином-фанатиком) не общаются с индусскими святыми… И все же человек с ястребиным лицом, обращавшийся к собранию в Канвае, был одновременно мусульманином и муллой. Алекс остановился на темной подъездной дорожке и хотел было повернуться и пойти назад, но решил лучше идти к дому, и подымаясь по ступенькам крыльца и быстрым шагом направляясь в приемную комиссара, он продолжал в задумчивости морщиться и качать головой.
Большая комната была ярко освещена и пуста, но в ней чувствовалось что-то необычное. Здесь больше не царил хаос, так знакомый ему. Обстановка разительно изменилась: комната была чисто прибрана, и в ней было не меньше трех ваз с цветами. Алекс рассеянно взглянул на букеты оранжевых лилий и желтого жасмина, все еще думая об Акбар Хане, когда дверь в дальнем конце комнаты распахнулась, он поднял голову и увидел Винтер.
Ему следовало бы приготовиться к возможной встрече, но он был совершенно не готов. Он был абсолютно уверен, что с ее молодостью, характером и смелостью она не позволит обстоятельствам заставить ее выйти замуж, увидя Конвея. Конечно, он предполагал, что она может все еще оставаться в Лунджоре, но он считал более вероятным, что те друзья, с которыми она встретилась в дороге – возможно, друзья по Уэйру или знакомые сэра Эбенезера? – уже помогли ей вернуться к Эбатнотам или в Калькутту, и он мог быть только благодарен им за это. То, что она могла выйти замуж за такого пропойцу и гуляку, было просто невероятно, невозможно. Поэтому он не был готов ни к тому, что увидит ее вновь, ни к тому, какой эффект на него произведет эта встреча.
Винтер не знала о возвращении Алекса. Конвей не счел нужным сообщить ей об этом, и она не представляла, что вообще когда-нибудь снова увидит его. Зная, что ее муж сидит за бутылкой вина с двумя своими приятелями, она проскользнула в приемную через боковую дверь, чтобы взять ножницы, оставленные там вечером. Она открыла дверь и увидела Алекса…
Они стояли неподвижно, глядя друг на друга; лица были бледными, а широко раскрытые глаза полны недоверия и изумления. В приемной висели массивные часы из мрамора с позолотой. Их маятник качался взад-вперед, отсчитывая секунды в полной тишине, и его тиканье, нарастая, становилось все громче и громче. Алекс, словно слепой, протянул руку и нащупал спинку стула, и Винтер заметила, как сжавшиеся костяшки пальцев побелели, а на лбу выступили бисеринки пота.
Ее собственные пальцы отчаянно вцепились в дверную ручку, пока она боролась с приступом стыда и отчаяния, сходными с теми, что она испытала в брачную ночь. Алекс сказал ей правду о Конвее, а она не поверила ему. Он сделал все, что мог, чтобы она не попала в эту ловушку в зыбучих песках, в которую завела ее собственная глупость и упрямое нежелание слышать, и ей было совершенно невыносимо видеть сейчас его.
Алекс хрипло произнес:
– Вы вышли за него?
– Да, – едва слышно прошептала она.
– Почему?
Винтер не ответила, но слегка качнула головой с беспомощным выражением, которое было скорее не отказом отвечать, а означало полную безнадежность.
Что-то в этом маленьком жесте отчаяния вызвало у Алекса невыносимую боль, почти физическую, словно он коснулся раскаленного железа.
– Вы сделали это, потому что вам больше ничего не оставалось? Вы могли бы… – Он запнулся, осознавая всю бесполезность расспросов. Какое значение имели теперь все эти «зачем» и «почему»? Дело сделано. Его рука, все еще сжимавшая спинку стула, разжалась и безвольно опустилась. Голова раскалывалась, и ему трудно было стоять выпрямившись. Он заговорил неожиданно официальным тоном, создававшим впечатление, что он немного пьян:
– Думаю, должен выразить вам свои поздравления. Вы извинитесь за меня перед своим мужем? Он посылал за мной, но у меня был тяжелый день и, уверен, он простит меня, если я отложу свой доклад до утра. Спокойной ночи.
Он повернулся на каблуках, и Винтер услышала, как он споткнулся, спускаясь по ступенькам, и потом звук его шагов замер в тишине; одни только часы продолжали тикать все громче и громче, и приглушенный смех доносился до нее из столовой, где Конвей с друзьями приканчивал свой портвейн.
Алекс ушел. Она позволила ему уйти, хотя могла остановить его. Даже сейчас, если бы она кинулась вслед за ним, он мог бы помочь ей. Конечно, он был не в состоянии расстроить ее брак. Это было невозможно. Но он не мог отказать ей в помощи. Он что-нибудь придумал бы – она не знала что – но что-нибудь. Но как же она могла обратиться к нему с просьбой после всего, что случилось в Дели? После тех оскорблений, которые она выкрикивала ему? Ей оставалось только надеяться, что она никогда больше не увидит его. И не было никого, к кому она могла бы обратиться за помощью.
Она могла бы убежать к Амире, но Амира говорила ей, что не сможет сейчас приехать к Гулаб-Махал; и она не могла вернуться в Дели, потому что Конвей отнял у нее шкатулку и все ценности, сказав, что такие вещи лучше хранить под замком. Даже Хамида уехала…
На следующее утро после свадьбы Винтер очнулась от глубокого сна, чувствуя себя совершенно разбитой морально и физически и полностью осознавая, какую ошибку она совершила. На грудь ей давила тяжелая рука, а рядом на подушке храпел с открытым ртом, источавшим запах перегара, ее муж. Он застонал и повернул голову, когда она пошевелилась, но не проснулся, и Винтер дрожа выбралась из-под этой руки и из кровати, измученная, избитая, больная от отвращения и отчаяния, и, набросив на себя шаль, прокралась в гардеробную и заперла за собой дверь.
Хамида уже ждала ее там, и Винтер бросилась к ней на шею, дрожа, с сухими глазами, в полном отчаянии. Хамида стала гладить и утешать ее, что-то тихонько напевая, но было очевидно, что она считает такие вещи обычной частью жизни. Сама она, рассказывала Хамида, была много моложе Винтер, когда ее выдали замуж, и ее муж был огромным мужчиной – медведем! – и Хамида тоже плакала от ужаса в свою брачную ночь и продолжала плакать и дрожать еще много дней спустя. Но со временем она научилась любить своего мужа и отвечать на его объятия, она родила ему пятерых сыновей, из которых четверо еще живы, и у нее уже множество внуков. Мужья, сказала Хамида, часто бывают грубыми и жестокими на брачном ложе, но жены должны терпеть такое и учиться угождать своим господам, иначе их господа пойдут к женщинам легкого поведения.
Истеричные заявления Винтер, что она немедленно уедет из Лунджора, были встречены с возмущением и ужасом. Это невозможно, немыслимо! Жены не должны так вести себя. У них есть свои обязанности, и убегать только потому, что муж не пришелся по сердцу, – неслыханно. Теперь она замужем, и ничего нельзя изменить. Ее ведь даже не заставляли делать это насильно. Она пошла под венец добровольно и теперь не сможет убежать от этого.
Хамида прочла Винтер целую лекцию об обязанностях жен. Жена должна подчиняться своему мужу и пытаться быть скромной, угодливой и послушной, чтобы завоевать его расположение. Не замечая его недостатков, жена всегда должна смотреть на своего мужа, как на Бога, относиться к нему со всем вниманием, заботой и не обращать внимания на его дурное настроение. Если ее муж будет плохо обращаться с ней, даже несправедливо бить ее, она должна в ответ умолять его о прощении, а не кричать громко и не убегать из дома.
Винтер молча слушала Хамиду, но единственное, что она заключила, – теперь она замужем, и этого нельзя изменить. Хамида была права. Но через неделю и Хамида покинула ее.
Причиной ее отъезда была та самая толстая женщина, которую Винтер увидела сидящей у кровати Конвея в день своего приезда; Ясмин, женщина, живущая в биби-гуре за изгородью из ярко-алых пойнсеттий и поперечных деревьев вместе со своей сестрой и своими служанками. Ясмин угадала в Хамиде врага и предприняла все, чтобы избавиться от нее. Конвей сказал своей жене, что она должна отослать привезенную с собой женщину, потому что он уже нашел ей подходящую айю, и посторонний человек будет только вызывать неудовольствие среди слуг.
Винтер наотрез отказалась расставаться с Хамидой, и Конвей, как бы он ни гневался, не смог заставить ее изменить своего решения. Он потерял терпение и наговорил ей много такого, что избавило ее от остатков иллюзий в отношении него. Она не уступила, но на следующий же день Хамида заболела и прошептала Винтер, что в ее пищу подсыпали яд.
– Не бойся, детка. Я съела совсем мало, и завтра снова буду здорова. Но теперь я должна сама покупать себе еду и отдельно ее готовить, не позволяя никому приближаться, чтобы меня снова не попытались отравить.
Но Винтер не могла об этом и слышать. Она не собиралась рисковать жизнью Хамиды и отослала ее, дав ей с собой подарки и письма к Амире. И с Хамидой оборвалась ее единственная связь с внешним миром, до тех пор пока Гарденен-Смиты не приедут в Лунджор. Тогда, возможно, они смогут помочь ей – одолжат денег, чтобы она смогла вернуться в Англию и Уэйр. В Уэйр! Она поверить не могла, что когда-нибудь захочет вернуться туда, но все что угодно – все что угодно – только не жить в этом ужасном доме вместе с грубым, грузным, жестоким незнакомцем, ставшим ее мужем и в ярости бросившим ей в лицо, что женился на ней только ради ее денег.
Алекс Рэнделл все не возвращался, и Винтер могла быть только благодарна Господу, что избавлена от унизительной встречи с ним. Конвей вскользь как-то бросил, что с ним произошел какой-то несчастный случай, заставивший его отложить возвращение, что с его стороны было совершенно безответственным. Но Винтер не могла поверить в это. Она была уверена, что после инцидента в Дели Алекс предпочтет не возвращаться в Лунджор и устроит себе перевод в какое-нибудь другое место, ей это казалось естественным выходом. У Алекса не было никаких иллюзий в отношении своего начальника. Он говорил о нем в недопустимом тоне, целовал его невесту и был обвинен в ревности и лжи. Нет, он не захочет возвращаться в Лунджор, и она никогда больше не увидит его.
Оставались только Гарденен-Смиты, заехавшие к ней под каким-то благовидным предлогом сразу же после своего прибытия. Этот предлог объяснялся любопытством и желанием рассказать все новости о свадьбе Лотти Эбатнот, а кроме того познакомиться с человеком, занимающим такой важный пост, и выразить неодобрение поступком Винтер.
Миссис Гарденен-Смит была очень любезна с мистером Бартоном, а мистер Бартон исключительно благосклонно отнесся к ее дочери Делии, которая полностью отвечала его представлениям о красивой молодой девушке. Миссис Гарденен-Смит была в лучшем смысле слова поражена его манерами и удивлена, что его жена так неважно выглядит. Девушка, казалось, постарела на десять лет. Жуткая бледность ее лица была заметна даже в затемненной жалюзями комнате, а черные тени под глазами делали их слишком большими для ее лица. Однако Винтер сосредоточенно и с большим интересом выслушала о свадьбе Лотти. Она просила разрешения навестить миссис Гарденен-Смит и на следующий день приехала в одиннадцать часов. Но последовавший разговор был болезненным для обеих.
Мнение миссис Гарденен-Смит относительно молодых жен и их обязанностей перед мужьями – особенно такими важными и учтивыми, как комиссар Лунджора – практически ничем не отличалось от мнения Хамиды. Она не только не выразила никакого сочувствия, но была шокирована. Конечно, все мужчины выпивают! И иногда пьют слишком много и ведут себя соответственно. Но истинные леди не замечают подобных вещей. Они смотрят в другую сторону. Что же касается ее помощи Винтер сбежать от мужа, то она не собирается ей потакать. Это лишь вызовет неудовольствие комиссара. Но даже, если Винтер окончательно сойдет с ума и сбежит, она далеко не уедет, потому что закон на стороне мистера Бартона и он заставит ее вернуться. Миссис Гарденен-Смит заявила, что шокирована таким безответственным поведением Винтер, – как она вообще оказалась способной до такого додуматься! Она должна помнить, что теперь она не легкомысленная девчонка, а замужняя женщина, и что брак налагает определенные обязательства…
Винтер уезжала по пыльной тенистой дороге, ее последняя надежда лопнула. Миссис Гарденен-Смит была права точно так же, как и Хамида. Она вышла замуж за Конвея и не может убежать; потому что ей некуда бежать и потому что, как бы далеко она ни убежала, закон отошлет ее обратно к мужу. Она сама постелила себе постель и теперь должна лежать на ней.
Вернувшись в большой белый дом, ставший и ее домом, она думала, что невозможно испытать еще большее унижение и отчаяние. Так она считала до самого вечера того дня, когда, открыв дверь в прихожую, увидела Алекса Рэнделла. Тогда она поняла, что ошибалась.
В потянувшиеся за этим дни и недели Винтер очень редко виделась с Алексом и никогда с ним не разговаривала. Он не уехал из Лунджора, и она, которая когда-то – как давно, кажется, это было! – собиралась повлиять на Конвея, чтобы он отослал его, все больше радовалась этому. Тот факт, что он был здесь, даже если она не могла поговорить с ним или увидеться, был на удивление успокаивающим; одно крепкое звено в проржавевшей и прогнившей цепочке. Если когда-нибудь жизнь станет для нее невыносимой, рядом будет Алекс. По крайней мере, он не откажется помочь ей. Он знал Конвея.
Большую часть своего времени Алекс проводил в отдаленных районах округа, и когда не был в разъездах, старался избегать заходить в жилые комнаты резиденции. Но он часто бывал в офисе комиссара, и Винтер могла слышать рокот его низкого голоса, который каждый раз, когда он обращался к ее мужу, как будто терпеливо разъяснял какую-то взрослую проблему испорченному, глупому и капризному ребенку. Она догадывалась, что Алексу часто приходится сдерживаться, и недоумевала, почему, но слова миссис Коттар о том, что капитан Рэнделл выполняет всю работу, а господин Бартон присваивает себе ее результаты, очень скоро подтвердились.
Конвей редко занимал себя трудами и с удовольствием перекладывал большую их часть на плечи Алекса. Он подписывал бумаги, которые раскладывал перед ним Алекс, и соглашался с решениями, принятыми Алексом, а потом выдавая их за свои собственные. В конце концов он не стал посылать своего прошения об отставке – пошли слухи, что в следующем году генерал-губернатор собирается совершить обширную поездку, в которую включено и посещение Лунджора, и комиссар рассчитывал на возможное посвящение в рыцарство. Перспектива уйти на пенсию не только богатым человеком, но и «сэром Конвеем» очень тешила его самолюбие, и он решил отложить свою отставку на год; а кроме того, сделать этот год самым приятным. Он перестал проявлять даже малейший интерес к делам в Лунджоре, тем самым немного упростив работу Алекса, хотя из-за этого Алексу приходилось проводить больше времени в Лунджоре и меньше в округе.
Став обладателем огромного состояния, комиссар вовсю развлекался, и в резиденции всегда было полно гостей. Он заказал новую мебель из Калькутты, чтобы его дом мог соответствовать положению генерал-губернатора и его окружения, и заводил разговоры о пристройке к дому нового крыла. Он также гордился внешностью и манерами своей жены, ему льстило, что ее платья и драгоценности, а также ее молодость и красота производили впечатление на его гостей. Но он вскоре разочаровался в ней как в женщине. Больше она не кричала и не плакала, не сопротивлялась ему, но ее пассивное, неистребимое отвращение, с которым она принимала его ласки, лишало его всякого удовольствия, и он вернулся к более сговорчивой Ясмин в поисках развлечений.
Пока его интерес к своей жене полностью не угас, был короткий момент, когда Винтер нехорошо почувствовала себя после еды, хотя комиссар, кажется, нисколько не пострадал. Она вспомнила Хамиду и испугалась. Но кто в доме мог хотеть избавиться от нее? Хамида была служанкой, и ее присутствие лишало подобранную Конвеем для этих целей женщину выгодной работы. Нет, это не мог быть яд! Должно быть, у нее разыгралось воображение!
Болезнь отдалила ее от Конвея, он не заходил к ней в комнату несколько дней, и когда она наконец выздоровела, то стала есть только те блюда, что и Конвей. Она презирала себя за это, но, по крайней мере, больше не болела – и Конвей возвратился к ней.
Два дня спустя она имела еще шанс, но чудом избежала гибели. Винтер как раз собиралась принять ванну в маленькой купальне, примыкающей к ее комнате. Она располагалась в самой старой части дома, где стены были толщиной в три фута, а каменные потолки странным эхом отражали любой звук. Ванная представляла собой жестяное корыто, наполняемое с помощью кувшинов, и стояла в небольшом углублении, окруженная низким бортиком из кирпича. Ночью комнатка освещалась единственной масляной лампой, стоявшей на деревянной скамеечке возле двери, в тот раз лампа коптила. Винтер подняла ее, чтобы поправить фитиль, и это спасло ее, иначе бы она никогда не заметила кобру, которая поднялась ей навстречу из свернутых колец. Но движение лампы отбросило ее зловещую увеличенную тень на стену позади ванны.
Тень медленно зашевелилась, и Винтер на мгновение завороженно застыла, прежде чем увидела, кому она принадлежит, – тонкий, блестящий ужас, с раздвоенным язычком и раздувшимся капюшоном. Она не закричала, но дернула в испуге рукой, и фитиль, который она подкручивала, вспыхнул и погас, оставляя ее в полной темноте с шипящей, разозленной змеей. Она отпрянула назад, нащупывая дверь, и спустя вечность, найдя ее, повернула ручку и выскочила в примыкающую комнату.
Кобра была убита, но никто не мог дать подходящего объяснения, как она могла попасть в ванную. Должно быть, она проникла по трубам, через которые вытекала вода из ванной, предположил Конвей. Но это едва ли было возможно, потому что высокая веранда, окружавшая дом, поднимала пол в комнатах на три фута выше уровня земли впереди и почти на пять футов сзади, где земля шла с небольшим уклоном. Кроме того, веранда находилась через стену от ванной. Две другие стены были без окон и выводили к сточной канаве и участку земли, на котором буйно разрослось фиговое дерево, питаемое водами из ванной. Выход трубы упирался в каменную заслонку, через которую вода попадала в сточную канаву, и никакая змея не могла преодолеть такой преграды без посторонней помощи. Конечно, она могла вползти по ступенькам веранды на противоположной стороне и попасть в ванную через дверь, хотя это казалось еще более невероятным.
Винтер была потрясена больше, чем показывала. Но подобные инциденты больше не повторялись, и ей не пришло в голову, что Конвей потерял к ней интерес и перешел спать в свою комнату в связи с этими инцидентами.
