Текст книги "Смерть и приятные голоса (= Губительно приятные голоса)"

Автор книги: Мэри Фитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Решение-то я принял, однако при мысли о том, что Эвелин наверняка встретит меня упорным молчанием и почти наверняка рассердится, сердце мое зачастило, а к щекам прилила кровь. Я вспомнил, какое это непредсказуемое и непостижимое создание: посмотришь – сама доброта, кротость и отзывчивость, но иногда... что ж, глупо было перед собой притворяться... да, иногда она была холодна и равнодушна, как каменная стена. Но лишь сейчас, в эти горькие минуты я осознал, что Эвелин всегда вызывала во мне не только желание защитить ее, такую трогательную, хрупкую и беззащитную, но и страх, смешанный с недоумением. А теперь еще я по ее милости оказался в идиотском положении: сама принимала мои ухаживанья и даже согласилась признать нашу тайную помолвку. И вдруг нате вам: совершенно случайно я узнаю, что мне дали отставку, причем без всякого предупреждения. Если я потребую объяснения, меня наверняка обвинят в назойливости. Если же промолчу, она потихоньку упорхнет, ну а я останусь в дураках.

Я бродил по дому, по коридорам, по лестницам и лестничным площадкам, вверх-вниз, туда-сюда, от нечего делать слонялся по необжитым частям дома. Эти заброшенные спальни были покрыты толстым слоем пыли, на потолках и стенах темнели разводы от сырости, а края ковров были источены прожорливой молью. Боже мой, каким же роскошным был когда-то этот домина! Чувствовалось, что прежде тут жили на широкую ногу! Наверняка всюду сновали десятки слуг и веселились когорты гостей! Теперь лишь пятая часть дома использовалось, а все остальные помещения были в плачевном состоянии. Испытывал ли я сожаление? Трудно сказать. Конечно, было жаль, что такой добротный замечательный дом доведен до полного упадка. Но сокрушаться о том, что Джим и Урсула не могут позволить себе нанять полсотни слуг, чтобы с еще большим комфортом наслаждаться бездельем и ублажать своих друзей, таких же бездельников? Нет, их мне точно не было жаль. Господи, и что тогда на меня нашло? Почему я вбил себе в голову, что буду счастлив среди всей этой ветхой загубленной роскоши, если вдруг стану ее владельцем?

Ускорив шаг, я поспешил убраться из этих руин, вернуться в обитаемую зону. Никого не было видно, все разбрелись по своим комнатам, кто отдыхать, кто обдумывать все эти бесконечные напасти. Странное дело, где бы я ни находился, в какую бы дверь ни заглядывал, мне почему-то казалось, что я сейчас увижу Пармура. Увижу, как он сидит в кресле, сложив на груди кисти с длинными крепкими пальцами, дремлет или улыбается своим мыслям, вытянув вперед и скрестив коротковатые мощные ноги с маленькими ступнями. Или как он стоит опершись спиной о камин, а сзади на каминной полке – неизменный стаканчик с виски. Да, это и в самом деле было странно. Пока этот человек был жив, я едва его замечал, а теперь я, сам толком того не осознавая, всюду его искал и скучат по нем.

Скучал, слишком мягко сказано. Его образ буквально меня преследовал: то вспоминалось, как он понимающе мне подмигивает, то лукавая улыбка, то как он звучным своим баритоном обстоятельно рассказывает мне о своем падении. И о своем отчаянии. Рассказывает с усталой усмешкой, сквозь которую, однако, пробивалась щемящая боль. А потом перед моим мысленным взглядом возникла неподвижная темная фигура на той скамье у пруда, заросшего лилиями, и мысок начищенного ботинка, в котором мягко отражался серебристый лунный свет. При всем своем неодолимом безволии и безалаберности доктор умудрился не огрубеть душой, остаться добрым малым. В принципе, я запросто мог представить, как однажды, не выдержав бесконечных терзаний из-за своих неудач, Пармур схватил пистолет и застрелился. Но представить себе, чтобы такой человек мог прокрасться к черному выходу, а потом окольными путями пробраться к кустам и залечь там, выжидая, когда на дорожке появится другой неудачник, во многом схожий с ним самим, простодушный меланхолик Хьюго? Чтобы Хилари Пармур мог выстрелить ему в спину ради благополучия Урсулы Алстон, а значит, в какой-то степени, и своего собственного? Ради этого белого слона {По легенде, один из королей Сиама, желая разорить неугодного подданного, подарил ему священного белого слона, на содержание которого уходило много денег}, именуемого Алстон-холл?

Нет! Возможно, Пармур был бездельником и мотом, хотя это еще вопрос, справедливо ли так называть человека, жившего на правах гостя, пусть даже и долго, в доме женщины, возомнившей, что она в него влюблена. Но если я хоть немного разбираюсь в людях, он был бездельником совершенно безобидным. Его бедой было отсутствие силы воли, но подлости, жестокости и алчности в его натуре не было. А в том, что он тут торчал, или, точнее говоря, постоянно откладывал свой отъезд, виновата Урсула. Но как только она к нему охладела, если она действительно охладела, разве он не покинул этот дом? Увы, выбрав для этого свой собственный страшный путь... И все-таки... я снова будто наяву увидел Пармура, на этот раз рядом с патефоном, с улыбкой взиравшего на нас, танцующих. И все-таки неужели он решился на такое только из-за холодности Урсулы? Что-то мне не очень в это верилось.

Наконец подползло время обеда. Однако ни Эвелин, ни Марсель так и не появились. Урсула пришла, и я даже подумал, что можно обойтись без унизительных сцен, оставить Эвелин в покое, лучше бы все узнать от Урсулы. Посидим с ней на террасе, как в тот вечер, когда мы вместе курили. Однако Урсула сразу же после еды убежала к себе и больше не появлялась. Я заметил, что глаза у нее красные – заплаканные. Может быть, и ей теперь всюду мерещился старина Пармур? Скорее даже нехотя я тоже отправился наверх искать Эвелин, откладывать дальше было уже просто некуда.

Совсем тихонечко постучавшись в дверь, я прижался к ней ухом. Никакого ответа. Я постучался снова, чуть громче. Затем я осмелился приоткрыть дверь, подумав, вдруг Эвелин спит, и я своим стуком могу нечаянно ее разбудить. Я увидел пустую, аккуратно заправленную кровать. На стеганом покрывале были разложены вещи: жакеты, юбки, чулки, шелковое белье, а на полу рядом с кроватью стоял раскрытый чемодан, наполовину заполненный. Я захлопнул дверь, как будто наткнулся на змеиное гнездо, и меня только что укусила гадюка. Значит, это правда! Она собралась уезжать, ни слова не сказав мне, хотя я готов был пожертвовать ради нее своей карьерой! За кого же они меня тут принимают? Как они вообще смеют так со мной обращаться?

Чуть не лопнув от злости, я развернулся и рысью помчался назад, к апартаментам Марселя, расположенным напротив моей спальни. На этот раз я стучался без всякого стеснения и, выждав секунды две, не больше, сам нахально распахнул дверь. Я нисколько не удивился, увидев Марселя стоящим у камина и взирающим на Эвелин, которая сидела в кресле и не сводила глаз с его пригожего лица. Оба уставились на меня с таким видом, будто в комнату ворвался незнакомец.

– Прошу прощения за беспокойство,– злобно выпалил я,– но, полагаю, я имею право получить объяснение.

Эвелин посмотрела на меня округлившимися глазами, потемневшими от ужаса. Она страшно побледнела, но я не испытывал ни малейшей жалости.

– Объяснение чего?– переспросил Марсель, свирепо оскалившись.– Ты как всегда в своем репертуаре: врываешься без спроса и требуешь отчета.

– Я не с тобой говорю,– отрезал я,– я обращаюсь к Эвелин.– Я перевел взгляд на Эвелин.– Это правда, что ты скоро уезжаешь из этого дома?

Эвелин продолжала молча на меня смотреть. Этот тревожный, почти умоляющий взгляд еще день назад тронул бы меня до слез, но теперь... Я только сейчас заметил, насколько странно и нелепо выгладит это страдальческое выражение, будто грубо намалеванные морщины на детском личике. Она решила, что здешняя жизнь слишком сложна, это было ясно, и она нашла, как ей казалось, самый легкий способ избавиться от тягот. И еще мне было ясно, что она сделала окончательный выбор, и отговаривать ее бесполезно. Я тоже неотрывно смотрел в эти синие очи, вероятно смотрел слишком сурово, так как она отвела взгляд и снова обернулась к Марселю. Я подумал, что ей удалось подцепить наконец желанную добычу. И надеялся, что Эвелин хорошо попортит своему спасителю нервы, он с ней еще хлебнет горя. Теперь я не мог понять, чем она меня так приворожила и почему так внезапно исчезла вся моя влюбленность, почему я не испытываю ничего, кроме благодарности за непредвиденное избавление? Подумать только, я едва не взвалил на плечи эту обузу! На всю жизнь! Поистине неисповедимы пути наших ошибок и заблуждений...

Марсель сделал шажок вперед, готовый броситься на ее защиту, и начал что-то говорить, но я его оборвал:

– Все нормально, старик. Я просто так зашел, по-свойски,– сказал я ему уже почти добродушно.– Очень уж расстроился, что Эвелин скоро уедет. Ну и на здоровье, раз ей так удобнее. Просто я подумал, могла бы мне сказать, по старой дружбе.– Я невольно заметил, что говорю о ней в третьем лице, как будто Эвелин действительно ребенок или не совсем нормальная особа, не способная трезво оценивать свои поступки.

Марселю мой дружеский тон не понравился. Даже еще сильнее, чем прежний, ехидный и злобный. Он резко вскинул голову и напряженным голосом произнес:

– Эвелин уезжает завтра, со мною. Я уже говорил тебе, что хочу дать ей приют в доме моих родителей. Она едет туда по собственному желанию, можешь не сомневаться.– Он вдруг замолчал, и я впервые увидел на его лице смущенное выражение.– Уверен, что тебя порадует эта новость,– произнес он как-то слишком уж осторожно,– я решил жениться на Эвелин.

– Вот и отлично!– обрадовался я.– Это в корне меняет ситуацию. Я сразу понял, что ты обречен.

Марсель нервно облизал губы, и я догадался, что его покоробило слово "обречен".

– Я имел в виду,– бодро продолжил я,– с самого первого вечера, когда вы вдвоем отправились к кустам рододендронов.– Невольно я вспомнил, что именно под таким кустом лежал мертвый Хьюго, и понял, что отныне название этого роскошного чудного растения будет ассоциироваться у меня со смертью.– Ну что ж,– пробормотал я.– Мне остается лишь пожелать вам большого счастья.– Я снова посмотрел на Эвелин и, протянув ей руку, спросил: – Ты не хочешь со мной попрощаться и пожелать мне удачи?

Она подала мне руку, ее пальцы были совершенно холодными и ни единым движением не отозвались на мое дружеское пожатие. Синие глаза задержались на миг на моем лице, но она меня словно не видела, она смотрела за мое плечо, словно там кто-то стоял. Прежде чем я успел выпустить ее руку, она уже снова перевела взгляд на Марселя, взгляд бесконечно преданный и полный нескрываемого обожания.

– Всех благ,– весело добавил я и направился к двери.

Глава 24

Следующее – воскресное – утро выдалось солнечным и ветреным, совсем как в тот день, когда мы с Эвелин ездили кататься на машине, и я еще тогда возомнил, что мы с ней связаны тайным обетом.

А сегодня я стоял на крыльце и наблюдал за тем, как шофер укладывает в багажник чемоданы Эвелин. Вместе с чемоданами ее очередного суженого. И недели не прошло с тех пор, как я вторгся в этот дом, чтобы переждать грозу, но у меня было такое ощущение, будто я жил здесь всегда и всегда знал, какие страсти кипят в этом угрюмом доме. Эвелин я пока не видел, но Марсель осчастливил нас за завтраком своим обществом. Он был неотразим, само обаяние, и держался так, будто не происходило всех этих ужасов, он был со всеми любезен и мил. В данный момент он прощался с Урсулой, потому я и вышел на крыльцо, не хотел мешать. Интересно, что он ей там болтал? Окажись я на его месте, мне было бы очень неуютно. Однако когда я Проходил мимо них, он с родственной заботливостью к ней склонился, абсолютно не тушуясь, и крепко пожимал ей Руку. Урсула в этот момент отвела глаза, но я чувствовал, Что она совершенно не сердится на этого ловеласа.

Наконец он тоже вышел на крыльцо и постоял там некоторое время, оглядываясь по сторонам и застегивая свой дорожный плащ, отлично сидевший на его ладной стройной фигуре. С первого взгляда было видно, что он страстный путешественник, причем предпочитающий ездить везде в одиночестве. И невольно возникал вопрос, зачем ему вообще понадобилась Эвелин, это ведь обуза на всю жизнь. Должен признаться, я здорово ему завидовал. Тому, что он свободно может разъезжать по всему миру, той легкости, с которой он заводит друзей и потом спокойно их бросает, лично я на это никогда не буду способен. И тем не менее теперь, когда при нем Эвелин, Марсель мог бы в чем-то позавидовать и мне. В каком-то смысле я даже счастливее его: у меня нет ни денег, ни красивой наружности, ни обаяния, которые так притягательны. Бедняге Марселю постоянно приходится быть начеку, чтобы вовремя ускользнуть из расставленных сетей. Интересно, удастся ли ему ускользнуть на этот раз? Удивительное дело, совсем недавно я переживал за Эвелин, опасался, что Марсель бросит ее, сломает ей жизнь, а теперь я сочувствовал ему, совсем как тогда, в день его приезда. Я вдруг почувствовал, что его отъезд огорчает меня гораздо сильнее. Я разлюбил Эвелин, окончательно.

Он подошел плавной упругой походкой и с подкупающей, немного грустной улыбкой, протянул мне руку. Мы обменялись крепким рукопожатием, и он, расчувствовавшись, стиснул левой рукой и мое запястье.

– До свидания. Ты простишь меня за некоторую distrait {Здесь: забывчивость (фр.)} и за резкость, которые я иногда себе позволял? Понимаешь, смерть Хьюго вывела меня из равновесия, я был раздавлен. Ведь знаешь, я привык его опекать, заботиться. До тех пор пока не нашли бы убийцу или он сам себя чем-нибудь не выдал, не было бы мне ни минуты покоя...

Тут я его перебил:

– Ты уверен, что это Пармур застрелил Хьюго?

– Конечно,– не раздумывая, выпалил он.– А ты нет? Из-за чего же еще он стал бы стреляться?

– Кто его знает,– неопределенно отозвался я.– Но я никогда бы не подумал, что такой человек, как он, способен кого-то убить.

Марсель пожал плечами.

– По-твоему, не способен? А я склонен считать, что все так и было. Пармур покончил с собой, и этот факт говорит сам за себя.

– Возможно, ты и прав,– не стал спорить я.– Ну что ж, желаю тебе всего самого хорошего. И Эвелин тоже.

– Спасибо. Добрый ты парень.– Его обволакивающий голос вдруг слегка потускнел, и я услышал легкий вздох.– Ты просто обязан нас как-нибудь навестить. Я пришлю тебе адрес.– Ты ведь приедешь, правда?– Голос его снова зазвенел от азартного воодушевления, и он снова начал тряси обеими руками мою руку.

– Обязательно,– торжественно пообещал я, хотя прекрасно знал, что никогда к ним не приеду.

Через минуту на крыльцо вышла Эвелин и, робко озираясь, торопливо спустилась к машине. Шофер держал дверцу распахнутой, и Эвелин так же торопливо юркнула на заднее сиденье. Марсель, еще раз стиснув мою ладонь, тоже забрался в машину. Через минуту их авто уже не было видно, я слушал, как постепенно утихает рык мотора.

Интересно, что сказали бы об этой парочке три каменные обезьяны, если бы вдруг ожили этой ночью и принялись обсуждать то, чего они насмотрелись и наслушались за сегодняшний день...

Часть третья

Глава 1

Вечером мы с Урсулой решили посидеть на террасе. Было очень тепло, и на небе пылал изумительный огненно-красный закат. Урсула была еще бледна, не так разговорчива, как обычно, но уже вполне походила на себя прежнюю. Была в этой девушке скрытая сила, она умела держать себя в руках и не раскисать. Я понял, что она очень мне нравится. Нет, я не был в нее влюблен, а уж она в меня – тем более. И тем не менее я точно знал, что мое общество ей приятно и даже сегодня необходимо, что со мной ей спокойнее. Я был горд и даже счастлив. Сегодня ей было невмочь торчать в гостиной и смотреть, как Биддолфы играют в безик, и чинно кивать в ответ на их сетования по поводу всех этих напастей, постигших Алстон-холл. Слишком живо эта гостиная напоминала о тех, кого там отныне не будет. О Марселе, поющем "Au clair de la lime", о хрупкой темноволосой Эвелин, загадочно молчаливой, которая участливо на вас смотрит, но всегда думает о чем-то своем. Но самым мучительным было для нее, разумеется, любое напоминание о Хилари Пармуре.

– Знаешь, Джейк,– вдруг сказала Урсула, когда я поднес зажигалку к ее сигарете,– я рада, что именно тебя вызвали на завтрашнее дознание. Мне кажется... это, конечно, диковато звучит... в общем, мне кажется, что Хилари тоже был бы рад. Ты ему нравился. Он и мне это говорил.

– Не представляю, чем я мог...– я хотел, как и полагается, вежливо возразить, но она с горячностью меня перебила:

– Да, говорил, и не раз! Ведь он был очень наблюдательным и многое подмечал, гораздо больше, чем казалось окружающим. Даже я не знала, что он думает о... да мало ли о чем он иногда думал.– Она сделала сильную затяжку, но я не посмел прочесть ей нотацию по этому поводу, хотя следовало бы.

– Как ты думаешь,– решился спросить я,– он действительно застрелился из-за того... по той причине, на которую ссылается полиция?

– Ты хочешь знать, верю ли я в то, что это Хилари убил Хьюго? Нет, не верю. Но мне кажется,– она сжала мою руку,– мне кажется, он хотел, чтобы полиция так думала.

Ничего себе! Я смотрел на нее во все глаза, совершенно обалдевший. Отблески заката слегка подрумянили ее лицо, а волосы теперь напоминали червонное золото. В эти минуты она была прекрасна, волшебно прекрасна...

– Ерунда!– скептически заключил я.– Пожертвовать собой и своей репутацией – это уж слишком. По крайней мере, в наше время никто не способен на такое благородное безумство.

– Ты не знаешь Хилари,– вдруг страстно произнесла Урсула, понизив голос.– Его никто не понимал. Все считали его безнадежным неудачником, оттого что он загубил свою карьеру, и видели в нем только никчемного лентяя. Но он был способен на благородные поступки, он умел жертвовать собой, как никто другой.

– Но зачем? Зачем ему было взваливать на себя такую чудовищную вину? А каково теперь будет его семье? О них он подумал?

Урсула рассмеялась.

– Ты имеешь в виду его жену? Детей у них не было, а на него ей плевать. Короче, жену его интересуют только страховые выплаты и все такое прочее.

– Но она теперь едва ли их получит,– ввернул я.– Давай лучше поговорим о тебе. Он знал, что тебе на него точно не плевать, несмотря на то...– я запнулся: упоминать Марселя было бы сейчас верхом бестактности.

– Да, он знал, что мне будет тяжко. Но... он мог подумать, что если он этого не сделает, то меня ждет еще более страшный удар,– почти прошептала она.– Что, если он каким-то образом узнал, кто убил Хьюго?– тут она заговорила очень быстро, даже слегка задыхаясь.– Один человек ушел тогда раньше из гостиной, ты помнишь? А чуть позже ушел Хилари, помнишь, как он попросил тебя подменить его у патефона? Тогда я не обратила на это внимания, слишком уж увлечена была... танцами. А потом, когда я начала прокручивать весь тот вечер в голове, то вспомнила: сначала ушел Джим, а следом за ним Хилари. Хилари мог что-то увидеть... или услышать... за те полчаса, которые он отсутствовал. Что-то, что сломало бы мою жизнь, если бы выплыло наружу... Понимаешь?

Я невольно опасливо стал озираться, крепко вцепившись в подлокотники легкого кресла, хотя говорила она совсем тихо.

– Силы небесные!– вырвалось у меня.– Где он? Где Джим, я хотел сказать?

– Уехал куда-то на выходные. Я со вчерашнего дня его не видела. Наверное, консультируется с адвокатами и обсуждает всю эту историю с приятелями. Завещание, найденное при Хьюго, и прочие свалившиеся на нас ужасы и проблемы. Совсем не уверена, что он знал про решение Эвелин уехать. Не думаю, что она ему сказала. Они никому ни словом не обмолвилась, даже мне. Лично я узнала об этом от Марселя.

– А ты сама... ты веришь, что это сделал Джим?

– Не знаю, ничего не знаю!– она стиснула своими тонкими изящными пальцами виски.– Но я знаю Джима и поэтому никогда не поверю, что это он. У него бешеный нрав, но он не подлец. Полиция, разумеется, сказала бы, что я его выгораживаю, даже если бы я была абсолютно Уверена в его невиновности и так... так за него не волновалась. Смерь Хьюго была ему очень выгодна, по крайней мере он мог так считать, вот что сказали бы в полиции.

– Не более выгодна, чем тебе,– уточнил я.

– Это уж точно!– согласилась Урсула, нисколько на меня не рассердившись. Она на какое-то время задумалась, потом с жаром продолжила:

– Уверена, что это не он. Что бы ни случилось, я должна оставаться уверенной, иначе можно просто чокнуться. Но... мне все-таки кажется, что Хилари застрелился, потому что подумал на Джима. Понимаешь,– голос ее задрожал,– Хилари внушил себе, что он неудачник, что жизнь не задалась и что врач из него тоже получился не самый лучший. Он здорово сдал после смерти отца. Стал просто неузнаваем. Все не мог простить себе, что не смог раньше поставить диагноз.

– Но это же глупо!– в сердцах крикнул я.

– Конечно глупо. Судя по тому, что говорили вы оба, и ты, и сэр Фредерик, правильный диагноз установить было очень трудно. Но Хилари был чересчур требователен, во всяком случае к самому себе.

– А когда твой отец умер, он жил тут, в имении?– осторожно поинтересовался я.

– Нет,– сказала Урсула.– У него дом в Чоде, и пациенты тоже есть, но их становилось все меньше, впрочем, это его не очень-то волновало. Пациентами он почти не занимался, а потом, когда попал к нам сюда, окончательно их забросил. Ведь мы своими проблемами отнимали у него уйму времени. Все люди эгоисты. Поначалу отец мой очень к нему благоволил. Он любил менять врачей, Хилари оказался последним. Он довольно часто наезжал к нам на выходные. С удовольствием участвовал в разных развлечениях, мы тут часто играем в разные игры. Гольф, теннис, рыбалка, стрельба, у него все получалось очень даже неплохо...

– Стрельба!– выпалил я.

Урсула искоса метнула на меня цепкий взгляд.

– Да,– не теряя самообладания, произнесла она,– мы иногда занимались стрельбой. Хилари был классным стрелком, и особенно хорошо стрелял из револьвера. Он почти год прожил в Южной Америке. Он нас и научил стрелять. Да, именно он научил нас многим трюкам: например, простреливать карту, стоя наискосок. Одно время мы все просто помешались на этом. На верхнем этаже, в галерее, мы даже устроили тир. Поэтому никто в доме, те же слуги, особо не реагирует на звуки выстрелов. По крайней мере, никто не реагировал до теперешних событий.

Поразительно! С каким спокойствием она обо все этом рассказывала!

– Но ведь это очень важные факты! Полиция знает об этом?

– По крайней мере, о домашнем тире, где у нас было стрельбище, они точно знают, Джим их туда водил, и в ружейную комнату тоже. Мы ничего не скрывали. Про тир все знали, и полицейские тоже.

– А про то, что Хилари был классным стрелком и всех вас научил стрелять, они знали?

– Теперь узнают,– все с той же невозмутимостью сказала Урсула.– Раньше мы не говорили. Не считали нужным. Решили, что Хилари сам им расскажет про уроки стрельбы, если сочтет нужным.

– Но послушай меня, Урсула,– продолжал выяснять я,– если Хьюго был застрелен не Хилари, не тобой и не Джимом, тогда кто же это сделал? А застрелил его точно кто-то из живущих в доме. Марсель не мог знать, где хранится револьвер, верно? Я тоже, к тому же с какой стати мне было в него стрелять? Выходит, остается сэр Фредерик и...

Я замолчал. Мы с Урсулой уставились друг на друга, осененные одной и той же догадкой, только она была завидно спокойна, а я еле дышал от волнения. Я уже собрался высказаться, но тут на подъездной аллее раздался шум мотора. В густеющих сумерках мы увидели светящиеся подфарники машины Алстонов. Она притормозила у крыльца. Джим выскочил, и автомобиль направился к гаражам.

Джим медленно поднимался по ступенькам. Урсула пошла ему навстречу. Меня он, похоже, не заметил, потому что я сидел в тени. Войдя в высокий портик с ионическими ребристыми колоннами, Джим остановился и закурил. Лицо его было заметно осунувшимся, от крыльев носа к углам рта пролегли морщины, но румянец был по-прежнему свежим.

– Тебе что-нибудь удалось?– с ходу спросила она.

Он кивнул:

– Они сказали, что оно не годится. Что его легко опротестовать.

Однако в голосе Джима не прозвучало ни намека на торжество. Голос был усталым, а тон – обыденным.

– О-о!– Урсула отреагировала на новость тоже весьма сдержанно.– И на каком основании?

– Оно не по правилам оформлено. Сначала Хьюго написал его на клочке бумаги и подписал его сам. А уже потом позвал Джонсона с женой, чтобы они поставили свои подписи. Но они не присутствовали при том, как он подписывал завещание. Как выяснилось, они даже не знали что засвидетельствовали своими подписями завещание.

Урсула вцепилась в его рукав.

– Джим, это действительно правда?

Он старался не смотреть ей в глаза.

– Это известно одному только Господу! Но я не просил их ничего такого говорить. Они сами это выложили и готовы повторить свои слова под присягой. Так что если Совиньи не станет ничего оспаривать... или даже если станет...

Повисла долгая пауза. Потом заговорила Урсула:

– Все ясно! Похоже, мы так и будем тащить на себе воз – до самой смерти. А я-то размечталась, что удастся избавиться от этой обузы и уехать.

Джим надменно усмехнулся:

– Можешь не волноваться! К тому моменту, когда имение снова станет нашим на законных основаниях, мы в" равно не сможем содержать эту махину. После того как с нас вычтут налоги на наследство и гонорары, причитающиеся адвокатам. Мы и сейчас-то еле-еле справляемся Так что твои мечты сбудутся.

Джим направился к парадной двери, но Урсула остановила его, и по ее голосу я понял: она боится сообщить ему последнюю новость.

– Джим, ты уже знаешь про Эвелин и Марселя?

Джим коротко ее оборвал:

– Да. О'Брайен мне сказал.

О'Брайен – это был их шофер.

Пока Джим брел к двери, Урсула смотрела ему вслед. потом медленно подошла ко мне и снова уселась в свое кресло. Я протянул ей пачку с сигаретами, а потом поднес зажигалку. Пару раз затянувшись, она наконец заговорила:

– Интересно, где они сейчас?

Голос ее был полон муки и страха, у меня у самого заныло сердце. Но ответил я коротко, последовав примеру Джима, не ставшего распространяться о своих чувствах.

– Скорее всего в Лондоне. Эвелин ведь нужно оформить заграничный паспорт.

– У нее есть паспорт. В декабре она ездила вместе с нами в Швейцарию. Джейк!

– Да!?– резко гаркнул я от неожиданности, потому что Урсула вдруг схватила меня за руку и так громко крикнула, что я подскочил:

– Почему полицейские позволили им уехать?

– Они уверены,– начал я снисходительно-терпеливым тоном, как будто разговаривал с ребенком, хотя знал, что она и сама все понимает,– что это сделал Пармур, такой вариант весьма их устраивает. Кто же станет возбуждать уголовное дело против мертвеца? Они подтвердят вердикт о самоубийстве, а заодно вынесут и вердикт по предыдущему дознанию, то есть вину за убийство Хьюго тоже повесят на Пармура.

– Но он же невиновен!– воскликнула Урсула,– и теперь уже даже не в состоянии себя защитить.

– Именно этого он и добивался – чтобы все подумали на него,– напомнил я.– Так что не лучше ли оставить все так, как есть, раз он этого хотел?

– Я этого не вынесу!

– Придется смириться, теперь уже ничего не поделаешь.

И тут и она и я словно по команде вытянули шеи, прислушиваясь. Звук поначалу был совсем слабым, совершенно обычный звук, который, однако, заставил нас насторожиться: это был шум подъезжавшего все ближе автомобиля. Урсула снова вцепилась в мою руку. Там, на подъездной аллее, такси лихо свернуло вбок и вскоре оно уже затормозило у крыльца. Даже в сумерках мы сразу определили, кто выскочил из распахнутой дверцы. Он был один. На пару секунд он отвернулся, чтобы расплатиться с шофером, потом стремительно взбежал по ступенькам и помчался было к двери.

– Марсель!– окликнула Урсула.

Он резко остановился и, развернувшись, направился к нам.

– Марсель!– снова вполголоса воскликнула Урсула, протягивая ему обе руки, но он продолжал стоять, не вняв ее призыву. Она сама поднялась и направилась к нему, он же сделал шаг назад и выставил вперед ладонь.

– Я приехал, чтобы вас предупредить,– его выразительный чарующий голос слегка дрожал.

Я тоже встал и направился к нему. Марсель вроде бы слегка отшатнулся и на миг загородил рукой лицо. Я взял его под локоть.

– Что случилось?– спросил я, мягко встряхнув его за плечи.– Где Эвелин?

– Я оставил ее.

– Оставил?– изумился я.– Где? Что произошло? Вы поссорились? Ты должен был привезти ее назад.

– Я подумал, что лучше мне сначала заехать самому.

Судорожно вздохнув, словно ему не хватало воздуха, он вдруг рухнул в одно из плетеных кресел и разрыдался. Стоявшая рядом Урсула начала гладить его по волосам. Я деликатно ретировался.

Глава 2

Я забился в свою комнату и сидел там, не зная, что и думать. О том чтобы лечь, не могло быть и речи. Что же заставило Марселя вернуться? Что между ними произошло? Меня терзало не только любопытство, но и тревога. Я прислушивался к каждому звуку, ко всем шорохам, голосам и шагам, вздрагивая от каждого телефонного звонка и хлопанья двери. Читать я тоже не мог. Было почти двенадцать, когда я услышал тихий стук в дверь. Я открыл. На пороге стояла Урсула.

– Джейк! Как хорошо, что ты еще не лег! Марселю уже намного лучше, но нервы у него на пределе, он наверняка не сможет уснуть без подходящего лекарства. А я не знаю, что ему дать. Он говорит, что аспирином тут не обойдёшься, я и сама это понимаю, нужно что-то более действенное. Ты не мог бы что-то предложить?

– Но у меня тут ничего нет, никаких лекарств.

– Я знаю, но они есть... в комнате Хилари. Ты не проводишь меня туда? И... и не посмотришь, что там у него в аптечке?

– Да-да, разумеется,– я видел, что даже желание помочь Марселю не могло пересилить ее естественного страха перед опустевшей комнатой, где все напоминало о Хилари, ей было неловко одной рыться в его вещах. Так всегда бывает: любая мелочь, принадлежавшая недавно умершему человеку, рождает боль в душе. Вещи лежат там, где их оставил владелец, и трогать что-то – все равно что совершать святотатство. Я взял Урсулу за руку и повел по коридорчику, потом мы свернули налево и прошли мимо комнаты Эвелин. Комната Пармура находилась в самом конце коридора, там, где начиналось западное крыло. Дверь оказалась запертой.

– Ничего,– сказала Урсула,– у меня есть свой,– она сняла ключик с кольца, на котором болталось с десяток ключей. Точно такую же связку я видел тогда у Эвелин. Мы вошли, и я включил свет. Комната оказалась просторной, на полу ковер в красных тонах, мебель и светильники – белые. Кругом было множество полок, несколько просторных комодов с бронзовыми ручками, упиравшихся в потолок, столики, длинные шкафы с зеркалами, вделанными в дверцы, поменьше, побольше. Я не мог себе представить, что у кого-то хватило бы всяких одежек и чемоданов, чтобы наполнить все эти пустые емкости. Однако Урсула пояснила мне, что это гостевая комната. Я вспомнил свой небольшой чемоданчик, больше похожий на портфель, в котором лежало несколько носовых платков, пара пижам и зубная щетка, с этим скудным багажом я бы не раздумывая отправился даже в кругосветное путешествие. Мне казалось, что ни один нормальный человек не будет таскать с собой такое количество барахла, на которое явно рассчитаны все эти шкафы и комоды. В стене, параллельной входной двери, я увидел еще одну дверь, ведущую в ванную и в гардеробную. Урсула вошла в ванную, я – за ней.