Текст книги "Признание в любви"
Автор книги: Мэри Гиббс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Прикосновение ее легких пальчиков к его руке было подобно прикосновению ангела. Филипп воспарил духом и почувствовал, будто вознесся на небеса вместе с ангелом, явившимся ему. Он был готов давиться черствым хлебом и холодным супом, если она пообещает ему остаться.
И Сара осталась с ним. Она была молчалива и подавала голос лишь тогда, когда просила его съесть еще одну ложку бульона. А когда с едой было покончено, взбила его подушку, помогла ему лечь удобнее и положила прохладную руку ему на лоб, чтобы убедиться, что его не лихорадит. Прикосновение ее руки осталось вместе с ним, когда она ушла, оно было таким сладким. Что Филипп немедленно заснул.
Сара спустилась вниз, к старой служанке на кухню.
– Когда лейтенант проснется, – потребовала она, – возьмите веник, совок и подметите комнату. Мне не хотелось бы, чтобы граф увидел, в каком она состоянии, хотя, увидев комнату, он понял бы, почему сегодня я прикажу отвезти лейтенанта в Темперли-Парк.
– О, миледи… – Жанна принялась плакать, утираясь фартуком. – Он отошлет меня обратно во Францию, если вы скажете ему… Он так рассердится.
– Но я рассердилась тоже, – заявила Сара, сурово глядя на старую служанку. – Я не могу понять, почему вы отнеслись так жестоко к этому человеку и к тому же – вашему соотечественнику. – Она помолчала, а затем, так как Жанна продолжала рыдать, немного смягчилась, – Хорошо, я оставлю месье Кадо здесь, но приду навестить его завтра и надеюсь найти его в лучшем состоянии, чем сейчас. Стыдно, Жанна, вести себя подобным образом, и не только по отношению к этому беспомощному молодому человеку, находящемуся наверху, но и по отношению к графу. Что подумают о нем его английские друзья, когда придут навестить его постояльца и увидят грязную комнату и еду, от которой откажутся даже свиньи?
После ее ухода Жанна тихонько поднялась наверх с ведром воды и чистым постельным бельем для лейтенанта. Дождавшись его пробуждения, принялась убираться в комнате. При этом она тихо и скорбно бормотала себе под нос:
– «Размести его в свободной комнате», – сказал монсеньор граф. Но ведь он знает, зачем нам свободная комната, – на случай, если найдется его внук… Но мы его никогда не найдем. Он пропал во время террора и никогда не найдется. Монсеньор граф думает то же самое, это ясно, иначе никогда не пустил бы бонапартиста в эту комнату… Разве я не мыла, не скребла эту комнату все эти годы? Разве не держала ее в чистоте? И для кого? Для этого молодого монстра?.. Эта важная английская леди обещала пожаловаться графу? Но она не понимает… И никогда не поймет, потому что она не прошла через то, через что прошла я… Это беспалубное судно и бедная старая мадам… «Все в порядке, Жанна, – говорила она, дрожа и слабея от холода. – Не беспокойся обо мне. Присмотри лучше за монсеньором Генри…» А когда мы прибыли наконец сюда совсем без денег, и жили в той ужасной маленькой комнатке, и все голодали, монсеньор Генри умер… затем умерла мадам… и монсеньор граф пришел в отчаяние, чуть с ума не сошел от горя… Он потерял семью… и своего маленького внука… «Лишь он один остался в живых, Жанна, – сказал мне граф, – но я не могу его найти. Если я поеду во Францию разыскивать его, то там назначено вознаграждение за мою голову, и я буду схвачен, как только сойду на берег…» Я все это знаю, я все это вынесла на себе, и мое сердце разрывается от боли… я так переживаю за маленького мальчика, оставшегося во Франции… А они теперь говорят: «Делай это, Жанна… делай то…» А для кого? Скажите пожалуйста! Для офицера бонапартистской армии?!
Филипп зашевелился, кровать заскрипела, – и бормотание прекратилось. Жанна перестала мыть пол, поднялась на ноги и, подойдя к постели больного, устремила на него пристальный взгляд.
– Вам стало лучше после хорошей еды? – громко спросила она.
– Спасибо, мадам. – Он вопросительно посмотрел на нее. – Скажите мне одну вещь, – попросил лейтенант. – Почему вы уверены, что только аристократы гибли в годы террора?
– А разве нет?
– Конечно нет. – Филипп нахмурился, пытаясь собраться с мыслями, но в голове его витали облака, а над ними – с ангельской безмятежностью – лицо с золотыми кудрями и розовая бархатная шляпка. – Мои родители не были аристократами, – сообщил он. – Они были добропорядочные буржуа и настоящие республиканцы, и все-таки также погибли.
– На… гильотине? – Жанна пододвинулась поближе, враждебность в ее черных глазах слегка потускнела.
– Конечно. Мой дядя был схвачен, когда возвращался в Париж, чтобы забрать меня и отвезти к тете в деревню.
– Вы помните это? – Жанна налила в тазик воды, поставила его на стол и стала осторожно протирать лицо лейтенанта. – Завтра, когда цирюльник закончит с монсеньором графом, я приглашу его побрить вас… Сколько вам было лет в то время?
– Четыре или пять… Поэтому я помню все очень плохо. Мне вспоминаются толпы людей на дорогах, идущих в одном направлении… и повозки… и один дилижанс, в котором все говорили, но никто никого не слушал, и ощущение страха… Вот это я помню!.. Ощущение страха. Все тогда боялись, мадам, все до единого человека…
Жанна это понимала очень хорошо. В свою очередь она рассказала ему о графе де Эстобане, последнем представителе своего рода, и о том, как он присоединился к армии Конде.
– Эта армия намеревалась освободить короля, – скорбно поведала Жанна, – но ничего не вышло, и я не понимаю почему. Некоторые говорят, что это была армия джентльменов, которые не умели сражаться, понятия не имели о стратегическом планировании, Кто знает? Во всяком случае, старший сын монсеньора графа, монсеньор Адольфе, умер от лихорадки, а его брат монсеньор Огаст, которому было всего шестнадцать лет, был убит на дуэли, и лишь монсеньор граф остался, чтобы следовать за принцем, пока так называемая армия не была разгромлена. Монсеньору пришлось скрыться в Англии… Он оставил графиню и свою дочь, мадемуазель Терезу, которой было семнадцать лет, и мадам Адольфе, и ее маленького четырехлетнего сына в замке, думая, что они будут там в безопасности. Поместье было большое, в нем было множество слуг, преданных семье, потому что монсеньор граф, понимаете ли, был хороший человек. Он по-доброму относился к своим слугам и к крестьянам, не то что некоторые… маркиз де Арблон, например. Он был из тех, кого ненавидели, и для этого были причины… Говорили, что если он примечал хорошенькую женщину в одной из своих, деревень, то тут же обвинял мужчин из ее семьи в неуплате налогов и отсылал их на другой конец страны на дорожные работы, так чтобы никто не мог ее защитить. Но он был маркиз, а монсеньор граф превосходил его по знатности, потому что имел право скакать за королевским экипажем… Многие поколения семьи Эстобан имели эту привилегию, понимаете ли. И неспроста, потому что все они были люди надежные и всеми любимые. – Жанна замолчала, продолжая вытирая лоб раненого чистым полотенцем, и было видно, что мысли ее где-то очень далеко.
– А что было потом? – спросил наконец Филипп. – Что стало с леди…
– Однажды днем в то лето мы услышали, что враждебно настроенная толпа в несколько тысяч человек направляется к замку с целью снести его до основания… Вы можете, возможно, поспорить с двумя десятками человек и сказать им, что они не правы, но не сможете спорить с тысячами, монсеньор! Графиня приказала подать экипажи и вместе с семьей отправилась в отель «Эстобан» в Париже. У нас было три экипажа, и мы разделились, потому что дороги были переполнены беженцами. Вы не представляете, что это такое, потому что, как вы сказали, вы были слишком маленьким, но все было так, как вы говорили: все двигались в одном направлении, к Парижу, – экипажи, деревенские повозки, знатные дамы шли пешком, их изящные ботиночки разрывались на части, мужчины и женщины тащили узлы с одеждой и едой, дети цеплялись за юбки матерей, и над всеми витало чувство страха. Графиня, мадам Адольфе и мадемуазель Тереза вместе с гувернанткой ехали в первом экипаже, а во втором экипаже ехал маленький мальчик со своей нянькой, у них была одежда, еда на вечер, и еще с ними ехала горничная со шкатулкой драгоценностей. Малыш болел, а во втором экипаже было просторнее – он мог поспать в поездке. В третьем экипаже ехали мы, слуги, и везли с собой одежду и ценные вещи, которые удалось спасти. Но когда на второй день на закате солнца мы приехали в деревню, в которой надеялись отдохнуть, то обнаружили, что второй экипаж исчез. Мы ехали по лесистой местности, по холмам, и потерями друг друга из вида. Никто не видел, куда он делся, никто не знал, что с ним случилось. Возможно, в сумерках кучер повернул не в ту сторону, ошибочно приняв чужой экипаж за наш, и следовал за ним, пока не обнаружил, ошибки. Мадам Адольфе готова была повернуть обратно, но, бог мой, как можно было повернуть на этой забитой дороге? Графиня убедила ее в том, что второй экипаж, вероятно, будет ждать нас в Париже или они немного отстали. Она была уверена, как и все мы, что кучер найдет дорогу. Но когда мы прибыли в отель «Эстобан» в Сен-Жермен, ребенка и няни там не было, не приехали они и позже. И с того дня, монсеньор, мы ничего не слышали ни о них, ни о горничной, ни о драгоценностях.
– А экипаж не нашли? Ведь это не иголка, чтобы бесследно исчезнуть.
– Но кто бы стал искать его в то время? Несколько слуг, которые оставались охранять замок, были убиты, остальные спаслись бегством, графине, ее дочери, мадемуазель Терезе, и мадам Адольфе, как только они прибыли в Париж, было приказано не покидать дома. К тому времени стало известно, что монсеньор граф и его двое сыновей присоединились к армии Конде, и леди были схвачены под предлогом, что они шпионки.
– Но это абсурд.
– Конечно. А однажды утром, после того как их продержали взаперти в отеле более полугода, их отвезли в тюрьму и вскоре всех казнили на гильотине, даже юную мадемуазель Терезу и ее гувернантку.
– Это было ужасное время, мадам.
– И в самом деле ужасное, монсеньор. Я постоянно думала о том, что за мной следят, когда выходила из дома… Я ожидала, что кто-то положит руку на мое плечо и обвинит меня в том, что я – одна из тех, кто находится в отеле «Эстобан»… А затем старый монсеньор Генри Эстобан и его жена прислали за мной человека и взяли меня с собой в Англию. – Жанна замолчала. К этому времени она перестелила постель лейтенанта и переодела его в чистое белье, взбила его подушки так, что он мог удобно откинуться на них, и, когда все это было сделано, резко переменила тему разговора: – Этот Фуке из замка, монсеньор, – тот человек, который сделал маленький кораблик? Кто он такой? Вы не знаете, кто его отец?
– Гастон говорил мне, что он торговал подержанной одеждой и мебелью, мадам.
– О! – Она многозначительно кивнула. – Это меня не удивляет. Теперь я понимаю, кем был отец Фуке… Неудивительно, что он научил своего сына грамоте!
Закончив с уборкой комнаты и приведя в порядок больного, Жанна ушла вниз, а Филипп опять погрузился в сон, но у обоих возникло чувство симпатии друг к другу и некой незримой связи, потому что они со своими семьями в одно и то же время продвигались по одним и тем же дорогам, по которым устремлялись толпы охваченных ужасом людей, в направлении Парижа: одни – чтобы спастись, другие – чтобы быть схваченными, и большинство из них в конце концов ожидал один конец: смерть на гильотине.
В тот вечер Жанна сказала графу:
– Этот парень наверху имеет больше понимания, чем можно было подумать… Он рассказал мне, что его родители тоже погибли во время террора. Без сомнения, они заслужили этой участи, но осмелюсь сказать, что среди так называемых республиканцев тоже есть хорошие люди.
– Так же, как они есть среди нас, – отозвался граф с улыбкой. – Неужели он отравил этой мыслью ваш разум, мадам?
– Конечно, нет, – возразила Жанна, возмущенно вскинув голову. – Пусть только попробует!
Граф больше ничего не сказал, но после того, как служанка ушла, подумал о молодом человеке, находящемся наверху, и почувствовал мимолетную жалость к его родителям… Без сомнения, их справедливо, по приговору суда, отправили на гильотину, но ему было жаль, что они не увидели своего выросшего сына. Никто не мог отрицать, что это был красивый молодой человек.
Глава 8
Перемена в отношении Жанны к лейтенанту оказала такое замечательное воздействие на состояние его души и тела, что уже через четыре дня он смог спуститься вниз и был приглашен – и весьма настоятельно – в гостиную, святая святых монсеньора Эстобана, сыграть с ним партию в шахматы.
Памятуя о чести, оказанной ему, лейтенант незаметно позволил джентльмену победить его, но, будучи противниками за шахматной доской, они обнаружили, к своему обоюдному удивлению, что между ними возникло взаимное понимание.
Для Филиппа; выросшего в обстановке презрения к старому режиму и с детства приученного к мысли, что эти люди считают мужчин и женщин в своих поместьях не более чем домашним скотом, было удивительно слышать от старого человека такие слова: «Я иногда говорил моим крестьянам…» – будто для него было привычным обсуждать с ними как с равными повседневные дела в те редкие моменты, когда ему удавалось сбежать из Версаля, где находился королевский двор. В свою очередь граф, который всю свою жизнь считал республиканцев дураками и жуликами, минутами восхищался искренностью и честностью своего молодого гостя, хотя такие качества, как он всегда считал, полностью отсутствовали у этого сорта людей.
– Правильно ли я понял, монсеньор, – однажды спросил он, – что вы учились в одном из лицеев Парижа, прежде чем были призваны в армию?
– Да, монсеньор граф.
– И чему, в частности, вы обучались там?
– Литературе, античной и современной, математике и физике – в той мере, в какой они соответствовали современной жизни и современным профессиям, – и, конечно, иностранным языкам.
– И как долго вы обучались там, чтобы усвоить столь разнообразные знания? – Даже если в голосе графа и прозвучала ироническая нотка, то лейтенант не заметил ее.
– Я должен был учиться шесть лет, монсеньор, но не окончил лицея, потому что был призван в армию. Хотя моя профессия достаточно важна, чтобы закончить образование.
– И что это за профессия?
– Такая же, как и у моего отца, – профессия юриста.
– О да, конечно. Вы говорили мне, – Граф с сожалением подумал о том, что молодой человек выбрал столь буржуазную профессию, но если здраво рассудить, то все профессии являются буржуазными. Он вздохнул и напомнил Филиппу, что они собирались сыграть в шахматы.
Дети в Темперли между тем жаждали увидеть Романтичного француза мисс Черитон и услышать из его собственных уст историю о нападении на Пустоши. Когда Сара посчитала, что раненый достаточно окреп, чтобы выдержать подобное нашествие, она решила навестить вместе с детьми старого эмигранта.
Но конечно, для Сары и ее детей было немыслимо отправиться к нему без Мелиссы, а потому в маленький дом мисс Черитон снова была отправлена карета с запиской. На этот раз мисс Черитон решила сопровождать свою племянницу, чтобы своими глазами убедиться в выздоровлении француза.
Сара с гувернанткой и дети пошли через парк, а мисс Черитон и Мелисса, подъехав к дому в экипаже, обнаружили, Что мистер Бьюмонт и Филипп, которого брил цирюльник, находятся наверху, а Софи Форсетт занимается с графом французским языком.
На самом деле у мисс Софи не было никакой нужды учиться французскому у графа: она и так прекрасно им владела. Но это давало ей возможность зайти к Жанне на кухню и незаметно сунуть деньги под вазу, стоящую на камине. Софи была мягкой, добросердечной девушкой, и это было все, что она могла сделать для утешения старого эмигранта.
Филипп выглядел более красивым, чем обычно, когда спустился вслед за мистером Бьюмонтом вниз, склонился над ручкой Мелиссы, а затем ее тети и сделал им комплименты в своей обычной красноречивой манере по поводу их внешности и нарядов. Его лицо отличалось интересной бледностью, а повязка вокруг коротко остриженной кудрявой головы придавала ему еще более романтичный вид. И когда из маленькой гостиной вышла Софи, закончив свои занятия, Мелисса кисло отметила про себя, что молодой француз приветствовал ее с таким пылом, будто она была самой красивой девушкой в округе. Мелисса вспомнила отзывы Тэма о французских офицерах в Доувертоне и о том, что они не относятся серьезно к девушкам, не имеющим денег, и взглянула на мистера Бьюмонта, чтобы посмотреть, как он воспринимает встречу между его новым другом и девушкой, из-за которой он приехал в Дав-Тай. Но Бьюмонт лишь мрачно улыбался, слушая чепуху, которую нес Филипп. А когда вошла Жанна и сообщила, что ее светлость и дети переходят через деревенский мост, все встали и пошли их встречать. В этот момент мистер Бьюмонт и Мелисса на минуту остались одни. Он не смог удержаться от замечания, сказав с ироничной усмешкой, что Филипп Кадо – опасный парень для леди. Мелисса с ним согласилась.
– Он высказывает всем такие восторженные комплименты, – добавила она. – Даже самым некрасивым…
Бьюмонт задумчиво посмотрел на нее и не стал делать вид, что не понял направленности ее высказывания.
– Но никто из друзей мисс Софи не считает ее некрасивой, – заметил он. – Ее лицо отражает ее характер – самый замечательный из тех, которые я встречал у молодых девушек ее возраста.
«О, дорогой! – подумала Мелисса. – А ветер и на самом деле дует в этом направлении!» Вслух же снова выразила согласие, хотя глубоко внутри еле сдерживала слезы.
Филипп Кадо, стоя рядом с графом, мисс Черитон и Софи в маленьком садике Жанны, смотрел, как приближаются гости из Темперли.
Филипп думал о том, как красиво смотрится эта маленькая группа: хрупкая, нежная мать с пятерыми детьми, и даже толстая, одетая в темное гувернантка добавляла ей пикантный контрастный оттенок. Но глаза лейтенанта неотрывно следили за Сарой, и никакие пустые комплименты не приходили ему в этот момент в голову. Он с горькой завистью думал о ее муже – этом большом, шумном, непонятном англичанине – и удивлялся тому, как может этот мужчина, имея такую жену, как Сара, ежедневно и ежечасно не благодарить за это Бога.
И вот она уже в саду, протягивает ему руку, и улыбается, когда он подносит ее к своим губам, и спрашивает его, как он себя чувствует, и говорит, как рада видеть его в лучшем состоянии.
В первый момент, когда дети были представлены лейтенанту, они замолкли от смущения, но вскоре его дружелюбие развязало им языки, и они все разом заговорили. Дети хотели знать, как выглядел разбойник. Был ли он большой, черноволосый и грубый, как цыган? Болит ли рана лейтенанта и много ли из нее вытекло крови? Какое-то время ни мать, ни гувернантка, ни Мелисса не могли направить разговор в менее кровавое русло, и тогда Софи сказала, что она, пожалуй, пойдет, пока ей не стало дурно от подробностей нападения на мистера Кадо.
– В таком случае, мадемуазель Софи, – серьезно произнес Филипп, – вам не следует выходить замуж за военного человека.
Софи весело рассмеялась, а Мелисса с досадой подумала о том, что этот гадкий утенок скоро расправит свои крылья. Она поймала взгляд, которым Софи обменялась с лейтенантом и мистером Бьюмонтом, и вспомнила о точно такой же ситуации в библиотеке, при которой присутствовал Фрэнк Вудкок, и не знала, как ей все это понимать.
– Но что заставило вас предположить, – проговорила Софи, – что я собираюсь сделать это?
– В жизни все может случиться, мадемуазель, – галантно промолвил Филипп, – с такой леди, как вы.
– Тогда я оставлю вас на растерзание детям, – засмеялась Софи. – Это единственное, чего вы заслуживаете.
Вскоре Эдвард Бьюмонт повез ее домой в Дав-Тай, а на лейтенанта обрушились новые вопросы детей.
– Грабитель был огромный и сильный, как лев, – поведал им француз. – Правда, я не видел его, потому что он набросился на меня сзади. И рана у меня конечно же болит. Ведь мама говорила вам, что, когда они с мадемуазель Мелиссой нашли меня в парке, Я мучительно стонал… Я стонал, мадемуазель Мелисса? Скажите им.
– О да, он жутко стонал. – Мелисса присоединилась к игре, хотя обнаружила, что лейтенант ей нравится гораздо меньше, чем раньше. – Но мы не слышали этого, потому что он перестал стонать, когда мы появились на поляне.
– А разве я не истекал кровью? Разве не было вокруг меня кровавых луж, таких огромных, что можно было наполнить корыто, в котором стирает Жанна?
– Конечно, монсеньор…
Затем граф заметил, что не следует утомлять его гостя излишними разговорами, и велел Филиппу расположиться в шезлонге в гостиной, а Жанне приказал принести мороженое для детей и шоколад для леди.
Потом Мелисса пошла вместе со своей тетей и детьми в маленький кабинет графа, и он еще раз показал им свою музыкальную шкатулку – забавную вещицу, которая не переставала радовать детей Темперли.
Сара обнаружила, что осталась с лейтенантом наедине, и у нее возникло странное ощущение, что она знает его всю жизнь.
– Не правда ли, монсеньор Эстобан – замечательный человек? – спросила она.
– Он замечательный старик, – отозвался лейтенант, – великодушный и благородный, хотя поначалу его изысканные манеры заставляли меня чувствовать себя невоспитанным грубияном. Но теперь он простил меня за то, что я служил императору, и обращается со мной как с почетным гостем.
– А Жанна? Надеюсь, она лучше к вам относится?
– О да. Мадам и я – большие друзья.
– Она больше не выбрасывает еду, которую вам присылают?
– Напротив, пичкает меня так, будто я – поросенок, которого на следующей неделе повезут на рынок. – Филипп улыбнулся, глядя в ее глаза. – Я не поблагодарил вас до сих пор за все, что вы сделали для меня, леди Темперли, но благодарность живет здесь… в моем сердце.
Она взглянула на него сияющими глазами.
– Если бы мой маленький Джеймс был взрослым, я была бы рада, если бы кто-нибудь ухаживал за ним в чужой стране.
– Но ведь я не Джеймс, – напомнил он мягко. – Я ваш ровесник… Ведь вам не больше двадцати пяти?
– Мне двадцать шесть, монсеньор.
– Вы так молоды?.. Должно быть, вы вышли замуж очень рано?
– В семнадцать лет.
– И наверное, были сильно влюблены в вашего прекрасного мужа… Не думаю, что браков по расчету у вас так много, как у нас, во Франции.
– В какой-то степени это так… Но все-таки такие браки не редки. Я всегда и во всем слушалась мать, и, когда она предложила мне выйти замуж за Тэма, я подумала, что будет замечательно, если я стану леди Темперли. Меня без труда убедили, что я легко смогу полюбить этого мужчину, а также его титул и его поместья…
Зачем она говорит это постороннему человеку? – удивлялась Сара. Это была тайна, которую она хранила внутри себя много лет, И все-таки он не был ей чужим, этот молодой француз. Сара чувствовала, что всегда ждала встречи с ним, чтобы поведать ему свои сокровенные мысли, зная, что он ее поймет.
– Может, во Франции дело обстоит лучше? – спросила она.
– Девушки во Франции воспитываются строже, чем здесь. Им никогда не разрешают оставаться наедине с молодым человеком, даже если они помолвлены… – Филипп пристально посмотрел на ее серьезное лицо. – Но это не значит, что им не позволено любить, – ни до, ни после замужества.
– После замужества… – печально повторила она. – Но это слишком поздно…
– Нет, мадам, вы не правы… Никогда не поздно. – Его лицо было таким же серьезным, как и у нее, а в темных глазах под густыми ресницами был некий призыв, который она не смела разгадать.
Сара услышала, что музыка затихла, и вздохнула с легким облегчением.
– Музыки не слышно. Пойдемте посмотрим, какие еще сокровища показывает детям монсеньор Эстобан.
Она заспешила из комнаты, он встал и не столь поспешно последовал за ней. Граф достал игрушку, чтобы позабавить своих юных гостей: небольшую круглую платформу, на которой стояли три маленьких барабанщика в военной форме старого образца. С боку платформы была ручка, которая, если ее подкрутить, приводила в действие барабанщиков: они выстукивали на своих барабанах дружную дробь. Дети были в восторге: они заводили барабанщиков и показывали представление друг другу, матери и лейтенанту, и в конце концов их с трудом оттащили от игрушки, убедив, что пора идти домой и попрощаться с графом.
– Вы придете еще раз, мои дорогие, – сказал он им перед уходом. – Я дам вам в нее поиграть, но знайте, что она принадлежала маленькому мальчику, который был мне очень дорог. Это единственная из его вещей, которую Жанне удалось спасти из парижского дома. Ни в одном магазине Доувертона ваша мать не сможет купить подобную игрушку. Их делали только во Франции.
– Но я видел такую же. – Филипп внимательно разглядывал игрушечных барабанщиков и выглядел немного озадаченным, – Не могу сказать, где я видел ее, но это было в моем детстве… Скорее всего, у меня была такая же игрушка. Однако наши военнопленные в замке очень искусно делают подобные вещицы. – Он повернулся к Саре, с лица его исчезло серьезное выражение и появилась улыбка. – Привезите когда-нибудь детей на тюремный рынок, леди Темперли. Там продаются не только игрушки – там выступают клоуны, акробаты, жонглеры: это очень увлекательное зрелище.
– Я знаю. Я слышала об этом. – Сара не смотрела в его глаза. – Но боюсь, муж не разрешит мне поехать туда с детьми. Он говорит, что изделия военнопленных очень дороги.
– Но мы с тетей собираемся скоро туда пойти, – поспешно сообщила Мелисса, предвидя слова, готовые сорваться с дрожащих губ старшего из детей: «Папа ненавидит французов». – Мы видели недавно прекрасную корзинку для рукоделия, которую одна из подруг тети купила на вашем рынке. Не правда ли, тетя?
– Да, конечно, – подтвердила мисс Черитон. – Она сделана из соломки, мистер Кадо, и украшена шелковой серой тесьмой. Мне хотелось бы купить такую же.
– А пока тетя будет искать на рынке корзинку, – весело добавила Мелисса, – я поищу игрушечных барабанщиков!
Они попрощались и ушли: дети с гувернанткой отправились домой через парк, а Сара поехала с тетушкой и Мелиссой в Дувр-Хаус, чтобы провести с ними остаток дня.
– Ты знаешь, дорогая, что мне сказала Жанна, когда я делилась с ней рецептом травяного настоя? – сообщила мисс Черитон, округлив глаза. – Она сообщила, что одного из тех людей в тюрьме зовут Арблон. А такую же фамилию носила невестка графа. Видимо, мать этого заключенного была слугой в той семье…
Мелисса спросила, о ком она говорит.
– Ну как же, о том, кто сделал маленький кораблик, из-за которого чуть не убили бедного лейтенанта. Арблон Фуке. Так вот, Жанна думает, что, возможно, этот человек знает что-то о семье графа и, в частности, о том, что случилось с его внуком, и говорит, что собирается повидать этого мужчину.
– Наверное, это не понравится графу, – предположила Мелисса.
Сара не промолвила ни слова: она смотрела, в окно – на вьющиеся сережки орехового дерева и ярко-зеленую листву боярышника, словно видела их впервые.
– Я велела Жанне не говорить ему ни слова, – продолжила мисс Черитон, загадочно улыбнувшись.
– Я уже решила, что мне делать.
– Вы? Но, дорогая тетя, что вы намерены делать?
– Когда мы придем на рынок в замке, я постараюсь найти этого умельца, – сообщила она. – И спрошу его, что ему известно о бедном маленьком мальчике.
– Думаете, это будет разумно? – Мелисса взглянула на жену своего кузена в ожидании поддержки, но Сара погрузилась в созерцание терновника – цветы его были белоснежны, как фата невесты. – До недавнего времени я имела об этих французах более высокое мнение.
– Не понимаю, Мел, почему ты так говоришь. Ведь ты общалась только с нашим замечательным мистером Кадо.
– И я более чем уверена, что ваш замечательный мистер Кадо добивается благосклонности молодых девушек, имеющих состояние.
– Ты имеешь в виду Софи? – Мисс Черитон была шокирована. – О нет, дорогая, всем ясно, что Софи отдает предпочтение мистеру Бьюмонту, и я надеюсь, что из этого что-то получится. Он – настоящий джентльмен, и я уверена, что Софи будет ему прекрасной женой. Мне кажется, что сегодня утром она не выглядела такой дурнушкой, не правда ли, Сара?
Однако ей пришлось повторить вопрос три раза, прежде чем молодая леди Темперли услышала ее и извинилась, сказав, что ее мысли были очень далеко.
– Софи влюблена, – поведала она тете, улыбаясь. – Поэтому выглядит гораздо привлекательнее, чем обычно.
Мелисса согласилась с ней и добавила голосом, который ей самой показался натянутым и напряженным:
– Но разве мистер Бьюмонт влюблен в Софи?
– Мистер Бьюмонт – из тех людей, которые не раскрывают своих чувств, – весело пояснила тетя. – Но я уверена, он не оказывал бы подобные знаки внимания девушке, если бы не имел серьезных намерений.
Мелисса, вспомнив о печальных событиях прошедшего Рождества, промолчала.
