Текст книги "Признание в любви"

Автор книги: Мэри Гиббс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– О, Мел, тебе уже девятнадцать, а ты еще не стала взрослой.

– Не рассуждай так, будто ты намного старше меня, Сара. Между нами всего лишь семь лет разницы.

– Конечно, но я вышла замуж в семнадцать лет и быстро повзрослела. – Лицо Сары внезапно осунулось, и у Мелиссы мелькнула мысль, что такой муж, как Тэм, и пятеро детей совсем не способствуют омоложению женщины. Но, Сара улыбнулась, ее голубые глаза заблестели, и к ней вернулся ее прежний вид. – Наверное, я самая счастливая женщина на свете, – поделилась она. – Мне хотелось бы, Мел, чтобы тебе так же повезло!

Когда экипаж выехал на дорогу, проходящую через парк, поднялся холодный ветер, Мелиссу внезапно охватило холодом, и она закрыла окно.

– Не говори таких вещей, не постучав по дереву, Сара! – вскричала она. – Нас могут услышать боги!

– И пускай слушают! – весело рассмеялась Сара. – Дорогая Мел! Ты все еще думаешь о своих невинных грехах и ошибках? Давай лучше думать о наших новых платьях! – И через секунду продолжила: – Скоро расцветут дикие фиалки в рощице возле дома графа. Будет замечательно, если завтра мы вместе пойдем в парк, нарвем фиалок, нарциссов и подарим их графу Эстобану. Он любит цветы, а его унылая служанка-француженка не выращивает в его садике ничего, кроме овощей.

Но Мелисса ее не слушала. Она думала о воздыхателе Софи и о другом мужчине, которым увлекались хорошенькие девушки… Ей хотелось бы знать, не перестал ли интересоваться и мистер Бьюмонт хорошенькими женскими личиками…

Глава 3

Экипаж выехал из западных ворот и вскоре оказался в Дувр-Хаус, где к ним присоединилась вдова. Она села рядом с Сарой, лицом к лошадям, а Мелисса расположилась напротив них. Карета направилась по главной дороге в Доувертон.

Утро было холодным, но все-таки приятным. Зеленая молодая травка проглядывала сквозь прошлогоднюю листву, белые цветы терновника красиво смотрелись над темными кустами ежевики.

Какой замечательный месяц март, думала Сара, с удовольствием глядя в окно.

Лошади бежали резво, вдова говорила о мисс Поуп и детях и о том, что следовало бы делать в отсутствие миссис Форсетт. Сара соглашалась с ней, улыбаясь, и продолжала смотреть в окно.

Наконец, колеса кареты загремели по булыжной городской мостовой. Они свернули направо и стали подниматься в гору по Маркет-стрит, продуваемой мартовским ветром. Кучер остановил экипаж возле магазина мистера Бриггса, в котором, похоже, каждый мог найти себе нужную вещь.

По совету молодых леди вдова выбрала себе бирюзовый шелк и велела отправить отрез в Дувр-Хаус. Ее еле убедили не покупать для мисс Черитон малиновый шелк, а взять бледно-лиловый. А пока Мелисса выбирала подходящий цвет ткани для себя, молодая леди Темперли вышла на улицу, намереваясь подождать остальных в экипаже: в магазине было много народу – в нем толпились жены фермеров и их дочери, – и поэтому было душно. Около их экипажа стаял молодой человек в выцветшей голубой куртке и разговаривал с кучером.

– Джентльмен спрашивает, где находится магазин мистера Тейлора, – сообщил кучер. – Я пытался объяснить ему, но он не понимает моих слов.

Сара спросила кучера, где находится этот магазин, и, когда он сказал, что на Ривер-Лейн, прямо возле рынка, быстро повернулась к молодому человеку, который, при звуке ее голоса, так же быстро повернулся к ней. Вспыхнув от удовольствия, Сара узнала в нем Романтичного француза мисс Черитон.

– Лейтенант Кадо! – воскликнула она. – Надо же, мы снова встретились.

– Трудно не встретиться в этом маленьком городке, где знаком даже каждый булыжник на мостовой!

– Надеюсь, это не значит, что вам здесь уже надоело?

– Напротив, Англия добра ко мне – насколько захватчик может быть добр к своему пленнику, мадам.

У него были черные густые ресницы и серые глаза. Без сомнения, это была романтическая фигура. Сара сказала, слегка задыхаясь:

– В это время года совершенно естественно испытывать некоторое беспокойство.

– Когда распускаются почки, – согласился он, переходя на французский, – солнце начинает пригревать землю и в сердцах людей оживают надежды.

Она собиралась уже сказать, что война приносит мало добрых надежд, но из магазина вышла вдова, чтобы позвать ее помочь Мелиссе выбрать шелк, и Саре пришлось представить француза свекрови. Она была удивлена, увидев выражение лица старой леди, когда француз наклонился к ее руке с изяществом, достойным старого графа, и поднес ее к губам.

– Я слышала о вас, месье Кадо, – холодно произнесла вдова. – От моей сестры, мисс Черитон.

– О да, мы с мадемуазель Черитон старые друзья. – Голос его был глубоким и чарующим, и вдова, чье сердце было не таким каменным, как ей самой хотелось бы, подумала о том, что восторг ее сестры по поводу этого молодого человека не столь уж неуместен. Этот месье Кадо определенно очаровательный мужчина, и она подумала, что будет хорошо, если Мелисса еще немного задержится в магазине. Едва ли ей выпадет другой случай пообщаться с романтичным молодым французом, и, кроме того, Мел следует выбрать шелк совсем не такой, какой они с Сарой выбрали себе.

Дочь пастора должна выбрать материал соответственно своему положению в приходе. Подумав об этом, она с достоинством произнесла:

– Сожалею, что Темперли находится за пределами места пребывания военнопленных. Мне было бы приятно принять вас в Дувр-Хаус, лейтенант. – Ваша светлость так добры. – В глазах его вспыхивали веселые искорки, и ее светлость почувствовала, что в любой момент ее губы могут выдать ее ответной улыбкой.

Она взяла себя в руки:

– Сара, дорогая, Мелисса, похоже, никак не может выбрать себе отрез. Я вернусь и помогу ей, иначе мы пробудем здесь весь день и мистер Бриггс сойдет с ума.

– Очень хорошо, а я расскажу лейтенанту Кадо о том, о чем он хотел узнать.

Вдова оставила их, и они взглянули друг на друга так, как смотрят дети, когда их неожиданно отпускают с уроков. Сара объяснила на своем хорошем французском, где находится магазин, и указала ближайший ориентир, указывающий на Ривер-Лейн, – статую короля Георга на базарной площади.

– Толстый джентльмен на лошади, – уточнила она с делано серьезным видом. – Его величество однажды посетил Доувертон и был так восхищен обедом, который устроил ему мэр – вареной бараниной с луком, – что пожертвовал городу деньги на строительство водопоя на базарной площади – для тех бедных лошадок, которые вынуждены таскать свои разбитые деревенские повозки в гору на рынок.

– Англичане всегда так добры к животным! – Лейтенант Кадо снова рассмеялся, сделав выразительный жест рукой.

Сара заметила, что он держит под мышкой шкатулку, и выразила восхищение ручной работой, поинтересовавшись, не сделали ли ее военнопленные в замке.

– Да, конечно. – Лейтенант открыл шкатулку, украшенную инкрустацией, и показал маленький кораблик, вырезанный из камня.

– Шкатулка и кораблик сделаны моим слугой Леконтре и его другом Фуке, а так как этот добряк торговец мистер Тейлор не посетил тюремную ярмарку на этой неделе из-за приступа подагры, я решил отправиться к нему сам.

– И что вы будете делать, если не найдете мистера Тейлора в магазине?

– Постараюсь найти его дом, если только он не живет на втором этаже своего магазина.

Кучер, к которому Сара еще раз обратилась за информацией, сообщил им, что дом мистера Тейлора находится за городом, прямо перед заставой.

– О, тогда, если дом находится перед заставой, я спасен. – Лейтенант с облегчением улыбнулся. – Нам нельзя переходить через заставу, мадам.

Сара озорно взглянула на него:

– А разве вы никогда не нарушали границы?

– Я – нет, леди Темперли, но мой друг, капитан Деспарде, однажды их нарушил. Он влюбился в дочь фермера, которая, бывало, приезжала на наш рынок. Она была хорошенькой девушкой, с круглыми розовыми щеками и соломенно-желтыми волосами, обычными для здешних женщин. Но для капитана Деспарде она была богиней. К несчастью, ферма ее отца находилась в нескольких метрах за межевым камнем, обозначающим границы пребывания военнопленных, и поэтому Деспарде раздобыл тележку, лопату и перевез камень на другую сторону фермы. Однако, ворочая камень, он надорвал спину и был отправлен в госпиталь, а фермер тем временем сложил вещички своей дочери и отправил ее к тетушке в Йоркшир.

– Печальная история, но в ней урок, как сказала бы моя мама. Каждый должен придерживаться своих границ, монсеньор!

– Но, леди Темперли, существуют обстоятельства, при которых я испытываю полное удовлетворение.

Сара притворилась, что не поняла его, однако глаза ее говорили совсем обратное, а сердце трепетало.

– Мне нужно идти, чтобы помочь выбрать шелк, – пробормотала она.

– А вы, конечно же, сделали свой выбор?

– О да, это было легко.

– Я так и знал. – Лейтенант понизил голос и, все еще говоря на французском, добавил: – Белый с золотом или голубой, как у Мадонны…

Она знала, что ей надо рассердиться на него за эту дерзость, но не смогла: солнце никогда не было таким ярким, а мартовский день таким радостным, как сейчас. Сара тихо и быстро попрощалась с французом и вернулась в магазин.

– Ты долго разговаривала с этим мужчиной, – проворчала свекровь. – Он только притворяется, что не знает английского, Сара, дорогая. Он прекрасно понимал меня, когда я говорила с ним! С иностранцами следует разговаривать громко и четко, и они сразу же тебя поймут.

– Тэм очень легко объясняется с ними, – проговорила Мелисса, в отчаянии глядя на разложенные перед ней отрезы.

– О да, у него никогда не бывает трудностей, – подтвердила вдова. – А теперь, Сара, дорогая, скажи Мелиссе, какой цвет ей выбрать без всяких дальнейших колебаний.

– Розовый, какой выбрала я, – улыбнулась Сара. – Да, Мелисса, я настаиваю. Я видела, что тебе он тоже понравился, но ты не захотела об этом сказать. Он тебе идеально подойдет. Мистер Бриггс! – Она повысила голос, и бедняга мистер Бриггс, повернувшись, едва не потерял равновесие под тяжестью очередного отреза, на этот раз яблочно-зеленого, который он стаскивал с верхней полки. – Пожалуйста, заверните розовый шелк для мисс Мелиссы и отошлите его вместе с бледно-лиловым, который выбрали для мисс Черитон. Я передумала. Пришлите мне отрез вон того белого шелка, с легким золотым рисунком.

– Но, миледи, это ведь эмблема французского королевского дома! – вскричал озадаченный мистер Бриггс.

Сара рассмеялась:

– Никто не знает, что это такое, а я и не скажу. Я приглашу на обед нашего старого дорогого эмигранта, когда надену это платье в первый раз, и он будет в восторге.

Леди покинули магазин. Когда они подошли к экипажу, француз уже ушел.

Сара заметила его только мельком, немного позже, из окна экипажа по дороге к Доувертону: он сгонял возле памятника и с задумчивым видом читал надпись на постаменте.

– «Этот памятник, – читал лейтенант, – возведен жителями Доувертона в благодарность его величеству за устройство водопоя для лошадей, приезжающих на рынок…» – Он издал короткий смешок, а затем поднял глаза на памятник. – И в самом деле полный джентльмен! Эти англичане, – усмехнувшись, сказал себе месье Кадо, – не обезглавливают своих королей, по крайней мере сейчас. Они над ними смеются. – Он нахмурился, думая о том, что никто не смел смеяться над несчастным Луи XVI: тот не отвечал ни перед кем, кроме самого себя. Английский король отчитывается перед парламентом, а английское дворянство на протяжений веков помогало править палате общин, в отличие от французских аристократов, которые не имели слова в правительстве своей страны. Они только льстили человеку, стоящему у власти, и поэтому, когда он погибал, погибали вместе с ним. Но этого не объяснить англичанам. Они не слушали, как слушал он друзей его дяди-адвоката, когда они сидели за столом в маленьком доме в пригороде Парижа и говорили о Наполеоне и его изумительном твердом характере, сплотившем французов в одну нацию» в одну армию, готовую сражаться с врагами Франции…

Пожав плечами, лейтенант Кадо выкинул из головы короля Георга, вместе с его вареной бараниной и водопоем для лошадей, и пошел по Маркет-стрит. Вскоре он свернул на темную и узкую потайную дорожку, которая вела к дому мадам Джини, расположенному в самом низу улицы. Окна дома были плотно закрыты и занавешены тяжелыми портьерами: они открывались только вечером или ночью, когда его обитатели просыпались.

Кадо задумался над тем, что заставило прийти сюда сэра Темперли Бревитта Темперли в тот день, когда он случайно столкнулся с ним в тесном холле этого заведения.

– Ты ведь француз, не так ли? – спросил его сэр Темперли своим обычным надменным тоном. – Но ведь это заведение находится за пределами отведенной вам территории…

– Это касается английских офицеров, расквартированных в замке, монсеньор, но никак не французских, – спокойно ответил Филипп.

Баронет с подозрением уставился на него и, похоже, заподозрил его во лжи, но в это время вошла мадам, что-то тихо сказала ему, и он удалился вслед за ней вверх по лестнице.

Тогда лейтенант Кадо был удивлен аппетитом этого мужчины, но теперь поразился еще больше. Казалось, он, обладая всем, что может хотеть мужчина, в лице маленькой Мадонны, живущей в его доме в Темперли. Но истина заключается в том, что натура любого мужчины постоянно ищет удовлетворения и редко находит его. Дайте ему принцессу – и он захочет доярку; дайте ему доярку – и он будет горевать о своей потерянной принцессе. Может быть, лучше давать уроки танцев и французского языка этим английским леди и учить их мужчин фехтовать или, подобно Леконтре и его другу Фуке, вырезать модели корабликов из костей, подобранных на кухне замка?

За пять лет, проведенных в Англии, Филипп Кадо научился любить англичан, несмотря на то, что некоторые их привычки продолжали раздражать его, а такие английские мужчины, как огромный и неучтивый муж хрупкой леди Темперли, раздражали непомерно. Они разговаривали со своими женами так, словно находились посредине поля или обращались к глухим от рождения, а по своему опыту он знал, что английские леди совсем не глухие, а если их немного ободрить, то даже не немые.

А Сара тем временем ехала в экипаже по направлению к дому и не замечала вокруг ничего: в ушах ее звучал лишь голос лейтенанта Кадо, низкий и нежный. Он говорил ей о том, что платье ее должно быть белым с золотом или голубым, как у Мадонны.

Она разгадала тайный смысл его слов, и это льстило женщине, которая вышла замуж в семнадцать лет.

Она не могла не заметить выражения его красивого лица, подобного тому, какое было у маленького Джеймса, когда он хотел что-то выпросить у нее, или у Тэма, когда в годы юности он ухаживал за ней. Как давно это было, показалось ей в этот сверкающий день, и как быстро превратился ее муж в того громогласного, напыщенного и разглагольствующего Тэма, которого она знает сегодня…

Глава 4

В тот же день, в десять часов утра, Леконтре поднялся по расшатанным ступенькам главной башни замка, ведущим в казармы французских офицеров, и положил на стол Филиппа Кадо красивую шкатулку с моделью корабля.

– Вот, мой лейтенант! – произнес он, отступив немного в сторону и любуясь своим творением. – Взгляните на «Редутабль» – он так же совершенен и красив, как в тот день, когда вступил в свой последний бой с англичанами. Разве не поразительно, что это можно создать из горстки костей?

– И с помощью искусных умных пальцев, Гастон. – Филипп с нежностью посмотрел на взволнованного маленького мужчину. – Твой друг Фуке – подлинный художник. Но почему «Редутабль»? Уверен, что «Викторию» было бы легче продать.

– Я тоже это говорил. Я сказал Фуке: «Друг мой, мы хотим продать этот корабль. «Виктория» принесет нам больше, чем бедный старина «Редутабль».

– И что он на это ответил?

Леконтре пожал плечами:

– Сказал, что «Викторий» слишком много. Каждый, кто строил корабль, называл его «Викторией». Но Фуке сказал, что он француз и гордится этим, поэтому сделает французский линейный корабль и назовет его «Редутабль», в честь того, который затонул в море, сражаясь против англичан в Трафальгарской битве и с палубы которого был сделан выстрел, сразивший великого адмирала Нельсона. Это будет жест презрения, заявил Фуке, нашим захватчикам.

Филипп рассмеялся. Он не любил язвительного Фуке, но будто слышал его заносчивые слова, когда Леконтре рассказывал о нем.

– Это действительно жест! – согласился он, затем спросил, какие детали корабля делал Гастон, тот ответил, что не участвовал в создании модели.

– Я слишком неуклюж для такой тонкой работы, лейтенант. Я только нашел материал, а когда из костей были вырезаны детали, их отполировал. Я также нашел дерево для шкатулки – это было трудное дело, потому что английские крестьяне тоже вырезают из дерева разные поделки для продажи. И они завидуют тому, что наши деревянные изделия гораздо лучше, чем у них, так же как сплетенные из соломы или кружевные изделия, – а это ведь промысел, который они заимствовали у нас. Эта шкатулка очаровательна, не правда ли? Взгляните на вставки осмола внутри и батальную сцену на крышке!

– Фуке – настоящий художник, как я уже говорил. Но ведь здесь еще есть металл, и он похож на золото. Это чьи-то сережки? У кого ты их украл?

– У Джозефа Муджина, но я их не украл. Я купил у него эти серьги, а он запросил за них большие деньги. Я взял деньги взаймы – мне пришлось не только покупать серьги, но и платить золотых дел мастеру за то, чтобы он расплавил серьги и подготовил для нас металл, и все это обошлась мне примерно в пять фунтов.

– Но Фуке конечно же поучаствовал в расходах?

– Это хорошая шутка! – Леконтре рассмеялся. – У него в кармане никогда не было и су, хотя он продает много своих замечательных деревянных вещиц на тюремном рынке.

– Но на что он их тратит? – Филипп уловил выражение глаз маленького мужчины и все понял. – Ты еще не сказал, а я уже догадался. Он игрок, этот Фуке.

Гастон в отчаянии воздел руки.

– Мой бедный друг, – с горечью произнес он, – любит все азартные игры, будь то игра в карты, в три соломинки или подбрасывание монеты – ему все равно. Он живет лишь для того, чтобы заключить пари, и даже еда уходит на то, чтобы оплачивать долги.

– Но ведь это строжайше запрещено. Заключенным не разрешается проигрывать свою одежду, постельное белье или паек. Фуке знает об этом так же хорошо, как и ты.

– Однако все французы играют, мой лейтенант, и никто не может этому воспрепятствовать. А потом, видите ли, это все, что у него есть. Вам разрешены прогулки в город, за стены замка, беседы с людьми на улицах и в магазинах. Для вас открыты дома, вас ждут в гости, а за городом есть зеленые поля, на которые вы можете взглянуть, даже если вам не позволено там побродить. Сам я здесь, в тюрьме, тоже общаюсь с людьми. Я люблю ходить в гости к моим друзьям, обмениваться новостями, беседовать о том, о сем. Я научился разным ремеслам, помогаю в госпитале и работаю на вас, лейтенант: зажигаю вам свет, добываю дрова и уголь, чищу сапоги и одежду. Короче говоря, я постоянно занят. Но у бедняги Фуке нет ничего, кроме резьбы по дереву, и с наступлением темноты они зажигают свечку, садятся вокруг нее и ставят на кон свои души, чтобы развлечься.

– Но он, должно быть, слуга офицера, как и ты. Это вносит разнообразие в жизнь и приносит хотя бы три пенса в день.

– Фуке никому не слуга. Он говорит, что служит лишь самому себе и Франции.

– Такая гордыня приведет его к гибели.

– Да, конечно, и я говорил ему об этом, но что можно поделать с этим непомерным упрямством? Бывало, я говорил ему, что он, должно быть, сын аристократа, иначе откуда такая гордость. Его эти слова бесили. Он истинный республиканец.

– А ты, конечно, за императора?

– Конечно, лейтенант. – Черные глаза Гастона встретились с насмешливым взглядом Филиппа, и он рассмеялся.

– Ты прекрасно понимаешь, что, если Бурбоны снова вернутся во Францию, ты будешь носить белую кокарду, как и все мы.

– Я француз, мой лейтенант, и, пока сыт и здоров, буду желать того же любому мужчине.

– Ты философ, Гастон.

– Как скажете, лейтенант.

Филипп оставил тему политики и вновь вернулся к кораблю.

– Я вряд ли смогу купить его, – сказал он.

Его денежное содержание в день составляло всего десять шиллингов, еще выручали уроки, которые он давал в городе. Однако Филипп не мог позволить себе снять жилье за пределами тюрьмы, как это делали некоторые его товарищи-офицеры.

Гастон принялся уверять его, что они уже нашли покупателя, торговца Мэттью Тейлора, который обещал заплатить за корабль тридцать фунтов.

– Это хорошая цена, – согласился Филипп.

– За год работы, лейтенант.

– Тогда это не столь хорошая цена, хотя, я думаю, он может поспорить и сказать, что вы имели бесплатную квартиру и стол, когда мастерили кораблик.

Затем Гастон рассказал лейтенанту о подагре торговца, которая в тот день помешала ему приехать на тюремный рынок. Приказчик Тейлора передал записку с просьбой, чтобы кто-нибудь из офицеров, находящихся в условном заключении, принес корабль ему домой, так как джентльмен, намеревающийся его купить, на следующий день собирается приехать в Доувертон.

– И поэтому, мой лейтенант, – добавил Гастон с надеждой в голосе, – я перед вами.

– Вижу. Я должен быть вашим посыльным?

– Если вас не затруднит, монсеньор.

– С удовольствием, тем более что дом мистера Тейлора находится внутри отведенной нам территории. Я не собираюсь опять нарушать границы даже ради тебя, Гастон. В прошлом месяце я нарушил их пять раз – правда, всякий раз уходил не более чем на несколько часов, – но бравый капитан Буллер заявил, что, если такое повторится, меня отправят под арест, а это значит, что я буду прозябать два летних месяца!

– Вообще-то капитан Буллер добрый человек. Ему вряд ли захочется отправлять вас под арест, лейтенант!

– Боже упаси! – Лейтенанту пришлось посидеть под арестом в Чатеме, а Леконтре и Фуке – в Портсмуте, и он не испытывал ни малейшего желания повторить свой опыт. – Первым делом я найду магазин этого доброго торговца в городе и выясню, где он живет, – пообещал Филипп.

– Если мистера Тейлора не будет в магазине, не оставляйте наш корабль этому мерзкому приказчику, Хиксу, – предупредил Гастон. – Похоже, он нечист на руку. У него глаза как у поросенка.

Филипп обещал передать корабль лично в руки мистера Тейлора. Затем Гастон привел в порядок его лучшую, хотя и порядком поношенную, голубую куртку и начистил новые сапоги, которые были куплены в городе на деньги, заработанные уроками французского. Волосы, лейтенанта, темные и кудрявые, были тщательно расчесаны, высокую шляпу с серебряной пряжкой он надел слегка набекрень, а кораблик засунул под мышку. Лейтенант взял трость и отправился в город. Мимо караула в воротах он прошел, даже не показав пропуск, потому что здесь его знали очень хорошо. Красивый француз был известен каждому в тюрьме, за исключением разве что стражника, обязанного следить за улицей, спускающейся в город.

– Проклятые французы, – проворчал этот стражник, глядя вслед лейтенанту. – Смотри, как перебирает ногами: будто танцует, а не идет!

Между тем Филипп всего лишь осторожно ступал по булыжной мостовой, чтобы не повредить обувь. И хотя его красивые новые сапоги были хорошо скроены и крепко сшиты, они были сделаны из плохой кожи – другие сапога Филипп не мог себе позволить.

С каждым шагом лейтенанта все больше охватывала радость жизни. Пять лет назад, попав в плен, он даже не мог мечтать, что в Англии будет наслаждаться свободой, как наслаждался ею теперь. Офицеров и солдат – девятьсот человек – посадили на обшарпанный линейный корабль и всем выдали одинаковую безразмерную желтую форму, которую теперь носили Гастон и его друзья. Воздух в каютах был спертым, еда – несъедобной, и, если вспыхивал очаг дизентерии или сыпного тифа, пленные умирали, как мухи.

И этот очаровательный английский городок, куда их привезли, и даже мрачный старый замок, ставший их тюрьмой, показались им в сравнении с тем кораблем раем. А после встречи с Сарой в то утро возле магазина мистера Бриггса городок казался лейтенанту еще милее.

Вскоре, без всяких затруднений, Филипп нашел лавку мистера Тейлора, которую хозяин величаво именовал магазином. Однако, увидев приказчика мистера Тейлора – долговязого парня с хитрой улыбкой, – так же как и Леконтре, почувствовал к нему недоверие.

– Мистер Тейлор лежит дома, у него подагра, – сообщил; приказчик, когда Филипп изложил ему свое дело. – Я сказал французскому военнопленному, когда он принес корабль на рынок, что мистера Тейлора сегодня там не будет, предложил оставить эту поделку мне, но он отказался. Должно быть, не поверил, что я передам его работу хозяину. Хотя слово англичанина тверже, чем слово француза, вот что я вам скажу.

– На самом деле? – В глазах лейтенанта Кадо вспыхнули веселые искорки. – Однако то, что вы говорите, мой друг, меня не интересует. Сегодня прекрасный день для прогулки, и я знаю, где живет мистер Тейлор. Я сам отнесу ему корабль. – При этих словах Филипп повернулся и вышел из лавки.

– Смотрите поосторожнее! – крикнул ему вслед Джозеф. – Дом находится за пределами вашей территории, если угодно вам знать!

Лейтенант обернулся и вежливо улыбнулся в ответ. Затем отправился в город и зашел в трактир «Скрипучие ворота» – популярное место встреч Филиппа и его друзей, – хозяйка которого славилась своим кулинарным искусством. Бедность Филиппа ее нисколько не удручала. Она подала ему хлеб и сыр и стала болтать с ним так весело, словно он заказал жареного гуся и яблочный пирог.

Она еще раз подошла к столу, когда он показывал друзьям модель корабля, которую собирался отнести торговцу, и, восхитившись ее совершенством, предупредила:

– Если будете с деньгами возвращаться в сумерках, идите осторожно. Это место не зря называется Пустошью, там шалят разбойники… и бродят убийцы.

– Тысячу благодарностей, мадам, но я намереваюсь быть в замке задолго до наступления темноты. У нас действует зимний комендантский час – это пять часов вечера. – Филипп допил пиво, доел сыр и вышел из гостиницы.

Очень скоро город остался позади, и он уже шагал по дороге, ведущей к пустоши. Эта местность была тихой и красивой, и единственным живым существом, встреченным им на пути, была овца, мирно щипавшая траву. Впереди он уже видел дом мистера Тейлора – в окружении деревьев, еще не покрытых листьями.

Однако расстояние оказалось обманчивым, а дорога – каменистой. Поэтому, когда Филипп подошел к дому, было уже три часа.

Аккуратная служанка сразу же провела его в комнату, где с забинтованной ногой, положенной на пуфик, сидел ее господин. Торговец тепло приветствовал француза, пожал ему руку, пригласил его присесть, а служанку послал за мадерой и сливовым пирогом.

– Без сомнения, этот Фуке – талантливый чертяка, – пришел в восхищение Тейлор, рассматривая модель корабля. – Мой заказчик будет потрясен.

Филипп глянул в окно, увидев, что солнце стало клониться к высоким деревьям мистера Тейлора, но устроился поудобнее в предвкушении вина и беседы с хозяином. Ничто не радовало его так, как радушные приемы в английских домах, а мистер Тейлор жаждал поговорить о Франции. Он частенько бывал в этой стране еще до революции, когда его отец был жив и посылал сына за границу закупать шелк и кружева.

– Предместье Сен-Жермен – такой прекрасный район! – вспомнил он. – В его домах заключались целые состояния, но революция смела их с земли.

– Но, монсеньор, революции всегда имеют обыкновение все уничтожать.

– Иногда это бывает полезно, если на месте старого создается что-то новое, – согласился торговец.

– Но сделала ли это Франция, монсеньор?

– Что касается моей страны, – ответил Филипп, улыбаясь, – то она создала Наполеона Бонапарта, и многие из нас не думают, что это плохо.

– Бони? – Мистер Тейлор издал короткий смешок. – Подумаешь! Я слышал, что он побеждал лишь благодаря скорости продвижения своих войск. Но боюсь, в настоящее время его действия не столь успешны. Сочувствую вам, монсеньор.

Лейтенант пожал плечами.

– Через некоторое время Бонапарт, без сомнения, наверстает упущенное, – предположил он. – И тогда я принесу вам мои соболезнования, месье!

Они оба рассмеялись, а затем, взглянув на старинные дедовские часы в углу комнаты, мистер Тейлор заметил, что уже половина пятого и гостю стоит подумать о возвращении в замок.

– Вам надо успеть до комендантского часа, – напомнил он и захромал к серванту, откуда достал тридцать фунтов в банкнотах английского банка.

Солнце уже почти зашло, когда Филипп вышел на дорогу. Он понял, что потратил больше времени, чем мог себе позволить, и если не отдаст на растерзание острым камням свои новые сапоги, то доберется до замка, когда его ворота уже будут закрыты.

Поколебавшись секунду, Филипп сошел с дороги, сокращая путь, и пошел по тропинке, которая поднималась к вершине холма, а затем спускалась к ручью, бегущему в овраге. Этот ручей брал начало в лесах Темперли, расположенных справа, и тек по направлению к Доувертону, находящемуся слева. Переправиться через него можно было только по камням, вокруг которых, словно стражи, стояли черные ели.

Косые лучи заходящего солнца падали на тропинку за его спиной, когда лейтенант дошел до елей, и в этот момент он заметил длинную тень, шевелящуюся в деревьях. Филипп быстро прыгнул на первый камень, но, прежде чем успел перебраться на другой, мужчина, прячущийся в деревьях, нанес ему такой удар, что он упал в воду.

«Боже мой, – мелькнула у лейтенанта мысль, прежде чем он потерял сознание, – теперь-то они точно отправят меня в эту проклятую тюрьму…»