Текст книги "Проигравший из-за любви"
Автор книги: Мэри Брэддон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
Темные занавески были задернуты, и в двух гостиных запылали камины, вследствие чего комнаты приняли более уютный вид, несмотря на их невзрачную обстановку. Марк Чемни сидел в своем любимом кресле, чрезвычайно массивном, но довольно вместительном, в своей привычной позе, читая вечернюю газету.
– Не могу понять, что интересного находят мужчины в газетах, – сказал он.
– Ты так всегда говоришь, папа, потому что никогда еще ничего не прочитал.
– Я не могу сказать, что люблю книги, Флора. Мне нравится знать, что то, что я читаю, есть на самом деле. Что хорошего в истории, например. На этой неделе могут по-всякому фальсифицировать события прошлой. Я не хочу знать, что было, я хочу знать, что есть. О, как ты нарядно выглядишь, моя милая. Ты не часто балуешь меня, одевая это голубое платье.
– Я думаю, поскольку у нас сегодня будет компания, папа…
– Компания! Молодой, человек, живущий по соседству! Я полагаю, это как раз он стучит в дверь.
Сердце Флоры почти выскакивало из груди. Она думала о тех отвратительных рисунках наверху, удивляясь, как у нее хватило смелости выставить их для показа, о том, как будет выглядеть этот молодой человек при более близком знакомстве, поскольку раньше она видела его только мельком, на расстоянии.
Он вошел в комнату в тот момент, когда Флора предавалась этим размышлениям, и был представлен ей, при этом его рукопожатие было настолько энергичным, что это выглядело по крайней мере не по-джентльменски.
Определенно, молодой человек был хорош собой, в этом не могло быть, сомнений, он был просто великолепен. На нем был прекрасно сшитый, без малейшего изъяна костюм. Только одна странная деталь присутствовала в его внешнем виде – прекрасные длинные волосы. Флора ожидала увидеть его в черной бархатной куртке, возможно, с пятнами краски тут и там, которые говорили бы о том, что он только сейчас отложил палитру. Но он был одет как любой другой молодой человек – безукоризненно и элегантно. Флора даже почти расстроилась.
Он был очень непринужденным молодым человеком, с которым легко было общаться. Его способность поддерживать разговор служила ключом к открытию дверей для дружбы. Он рассказал им все о себе: о том, как он живет, о своих стремлениях, о намерении съездить в Рим на год или два, чтобы там усердно поработать, будто что-то было в атмосфере этого древнего города, что должно было сделать его очень трудолюбивым.
Уолтер Лейбен задавал большое количество вопросов о своем дяде, которого ему никогда не приходилось видеть. Марк Чемни по секрету рассказал ему длинную историю о том, что он знал, В целом это была очень веселая компания, собравшаяся за обедом, гораздо более радостная, чем когда у них обедал доктор Олливент. Доктор, конечно, был лучше обо всем информирован, но не был таким отличным рассказчиком, как Уолтер Лейбэн.
После десерта, который получился на славу, несмотря на своеобразие тропических фруктов, они вместе поднялись в верхние комнаты. Для Флоры было большим облегчением обнаружить то, что художник совсем на пил, хотя бокал красного вина стоял рядом с ним на протяжении всего обеда. Он не был склонен к пьянству, которое, по мнению Флоры, было общим пороком гениальных людей, особенно приходящих домой за полночь. И было так чудесно обнаружить, что Уолтеру так нравится чай, который Флора то и дело наливала ему, как будто Он был одним из рассудительных помощников приходского священника.
Уолтер Лейбэн, потягивая чай, увидел открытое пианино и заметно оживился.
– Вы поете и играете, – сказал он, – и я думаю, здорово.
– Только простую музыку, – ответила она робко, – Мендельсона например, только не самые печальные моменты и старые песни, которые так любила мама. У меня есть целая книга таких песен, которая принадлежала моей бедной маме. Я боюсь, вы будете смеяться, глядя на это издание, ведь строчки уже выцвели и бумага такая простая, но я люблю эту книгу больше, чем любую другую, продающуюся в музыкальных магазинах.
– Я уверен, что эти песни прекрасны, – ответил Уолтер с большим воодушевлением, – иначе вы не стали бы их петь.
«Его манеры без сомнения хороши», – думала Флора.
Она подошла к пианино по настоятельной просьбе отца и спела одну за другой все старые баллады, которые так любила ее мать: мягкую грустную музыку прошлых лет: «Мы встретились», «Она носила венок из роз», «Веселая гитара». Уолтер Лейбэн зачарованно стоял, облокотившись на пианино, и смотрел и слушал, и ему не хотелось никуда идти, он думал о том, что пришел его час, что судьба, которая так благосклонно поступила по отношению к нему, послав шестьдесят тысяч фунтов, желает наградить его еще более щедро, для того, чтобы счастье его стало более полным.
Марк Чемни развалился в кресле, куря трубку, которая служила ему единственным утешением в той одинокой жизни на другом конце земного шара и которую – уж чего он никак не мог предположить – будет запрещать ему курить Флора, и смотрел на двух молодых людей у пианино.
Уолтер Лейбэн, казалось, бы, был само воплощение юности – искренний, благородный и пылкий. Это представлялось удивительным, что случай сделал так, чтобы эти молодые люди были одного возраста и имели так много общего между собой.
«Это может показаться почти естественным ходом событий, если…» – думал Марк Чемни, но не решился окончить предложения даже в уме, настолько очевидным было его продолжение.
После исполнения отцовских любимых баллад Флора позволила себе, заговорить с большой застенчивостью и нерешительностью о живописи.
– Я думаю, что рисовать – это очень трудное занятие, – сказала она наконец, все еще сидя на стуле перед пианино, глядя вниз на клавиши и нажимая беззвучно на одну из них, как будто ища вдохновения среди диезов и бемолей. – Я, конечно, не имею в виду Рафаэля или Тициана, или кого-либо еще из великих…
– Тяжелые звуки, – заметил Уолтер, глядя на нее в смущении.
Она рассмеялась над этим и стала чуть смелее.
– По можно же развлекаться этим.
– Как, так вы рисуете! – воскликнул молодой человек восхищенно.
– Я не говорила этого.
– Нет, говорили. Пожалуйста, покажите мне то, что вы уже нарисовали.
– Все мои рисунки такие ужасные, – как будто извиняясь, сказала Флора.
– Нет, они прекрасны, как у Розы Бонхер.
– Но на них изображены не животные.
– Я все-таки настаиваю на том, чтобы вы показали мне их сейчас же.
Отец Флоры позвонил в колокольчик и велел принести папку мисс Чемни. Флора даже не успела среагировать на это, она еще не могла прийти в себя, а папка уже была раскрыта и лежала на столе и Уолтер Лейбэн рассматривал рисунки, бормоча про них что-то, хмурясь и улыбаясь.
– Говоря откровенно, в этих рисунках несомненно есть талант, – сказал он одобрительно и затем стал показывать, какие все-таки недочеты он обнаружил в них: где отсутствовала перспектива, где мазок кистью был слишком сильным.
– Вам не следовало бы так торопиться с выбором красок, – сказал Уолтер, отчего Флора пришла в отчаяние, поскольку какая радость для художника в семнадцать лет, если даже нельзя поупражняться с цветовой палитрой.
– Рисование – такое скучное занятие, – воскликнула она, поднимая вверх свои прекрасные брови.
– Вовсе нет, если заниматься этим серьезно, – ответил м-р Лейбэн, забывая те многочисленные выражения недовольства и раздражения, которые срывались с его губ несколько дней назад по отношению к мускулатуре гладиаторов.
– Мне хотелось бы, чтобы ваш, отец позволил мне приходить к вам иногда на полчаса, тогда бы я смог заниматься с вами. Я могу дать вам некоторые гипсовые фигурки. Вы должны почаще практиковаться в рисовании.
Лицо Флоры озарилось улыбкой, но она все-таки с некоторым сомнением посмотрела на отца.
– Не вижу препятствий, – сказал м-р Чемни, – назначьте удобное для вас время, и я буду присутствовать на занятиях, чтобы иметь возможность увидеть мою малышку в роли прилежной ученицы.
Дело было улажено и принято отцовское предложение о том, что м-р и мисс Чемни придут осмотреть художественную мастерскую м-ра Лейбэна на следующий день.
– Вас может заинтересовать вид мастерской трудолюбивого художника, – сказал Уолтер, делая особенно сильное ударение на слове «трудолюбивый». – И если вы окажете мне честь остаться со мной на ленч, то я подготовлюсь к этому настолько хорошо, насколько это может сделать холостяк.
Это было сказано с предельной степенью отреченности от мирских; благ, как будто он был самый несчастный и всеми покинутый обитатель этой, планеты.
Флора радостно сжала руки. «Папа, папа, давай, пойдем туда, – воскликнула она, – я никогда еще в своей жизни не видела настоящую мастерскую художника».
После того, как предложение было принято, м-р Чемни не желал на свете ничего больше, чем взять в свои большие руки маленькую, легкую руку своей дочери.
Глава 4
После ленча у художника был обед у м-ра Чемни, уроки рисования два раза в неделю – знакомство становилось все более близким с каждым днем, пока после двух недель такого стремительного сближения м-ру Чемни не показалось, что он должен познакомить своего нового друга Лейбэна с доктором Олливентом. Любопытный случай, который привел к знакомству отца Флоры с молодым художником, должен был бы заинтересовать доктора. Кроме того м-ру Чемни казалось, что Гуттберту Олливенту будет не безразлично узнать о том романтическом выводе, который сделал он после знакомства с художником.
В это время Флоре пришла небольшая записка от миссис Олливент:
« Дорогая мисс Чемни, почему вы не приходите навестить меня? Возможно, я должна была бы сказать ним, что я старая женщина, хотя вы могли без всякого сомнения заметить это, которая очень сильно привязана к домашнему очагу, поэтому вы вряд ли можете ожидать моего визита к вам. Мы так близки с вами, что, я думаю, смогу попросить вас проводить свои вечера со мной, когда вы только пожелаете этого, при этом совсем необязательно ждать особенного приглашения. Если ваш отец придёт с вами, это тем более будет очень, чудесно. Доктор всегда рад видеть его. Кроме того, я слушала, что вы хорошо поете и поэтому должна просить нас исполнить для меня что-нибудь.
С совершенным почтением к вам Летиция Олливент».
«Должно быть, доктор Олливент сильно хвалил меня, – удивленно думала Флора, – а ведь он едва ли сказал мне хоть один комплимент, только смотрел на меня своими тёмными задумчивыми глазами, такими отличными от глаз м-ра Лейбэна». М-р Лейбэн был обладателем прекрасного тенора, они пели вместе с Флорой.
– Этим вечером мы должны пойти на Вимпоул-стрит, – сказал м-р Чемни после прочтения записки миссис Олливент.
– Да, папа, но я думаю, что к нам может прийти м-р Лейбэн.
– Мы не можем ничего поделать с этим, малышка. Я всегда рад видеть его, когда он заходит к нам, но мы не можем быть дома каждый вечер.
– Нет, папа, – немного огорчившись сказала Флора, – но мы так интересно проводили время, мы пели…
– И споете еще не раз, Флора, я думаю, надо рассказать доктору о нашем новой знакомстве.
– Но что это может значить для него, папа?
– Как? Во-первых, он мой старый друг, а во-вторых, я смотрю на него как на твоего опекуна.
– Мой опекун, папа! – воскликнула она, встревоженно взглянув на отца. – Зачем мне опекун, когда у меня есть ты?
– Пока я с тобой – он тебе не нужен, дорогая. Только, только ты ведь знаешь, что люди умирают.
– Папа, папа, – сказала Флора, крепко обнимая отца и опуская голову на его грудь, как ты можешь говорить такие ужасные вещи?
– Это естественный факт, малышка. Эпидемия для всего человечества. С нами со всеми должно произойти это рано или поздно. Но не пугайся так сильно. Я ведь не сказал, что уже умираю. Но я думаю о будущем. Ты ведь знаешь, что каждый человек должен думать об этом. Поэтому я сделал Олливента твоим опекуном и покровителем. Может быть, есть кто-нибудь другой, кто нравился бы тебе больше?
– Я не хотела бы никого. Мне не нужны опекуны и покровители. Я хочу, чтобы только ты был со мной.
– Я буду с тобой так долго, как этого пожелает Бог. Может быть, я проживу еще долго на радость нам обоим.
Флора едва смогла попросить отца не оставлять ее одну и тут же беззвучно расплакалась.
Миссис Олливент приняла их в своей аккуратной гостиной, где изо дня в день царил порядок. Темно-красные стулья с чехлами, купленные деревенским врачом на местном аукционе, своими спинками всегда были придвинуты к стене, столы с теми же книгами, коробочками для конвертов, бутылочками из-под одеколона, альбомами, которые Гуттберт помнил с детства и которые украшали комнаты в Лонг-Саттоне, облицовка камина, относящаяся к тому же времени, мрачноватые позолоченные часы, выполненные в античном стиле, пара позолоченных канделябров, поддерживаемых сфинксами, несколько чашек и блюдец китайского, производства, зеркало над позолоченной рамкой камина, напротив которого на другой стороне комнаты висело другое овальное зеркало, пара стареньких складных столов, отделанных узкими зеркальными полосками, стояла между длинными узкими окнами; на этих столах размешались различные блюдца и чашки. В гостиной был также старинный брюссельский ковер, на, котором были изображены растения. Для его создания использовались причудливо-смешанные цвета, которые со временем совсем выцвели и приобрели сероватые, желтовато-зеленые и грязно-коричневые оттенки. В целом комната имела простоватый и незатейливый вид, но миссис Олливент считала ее прекрасной и могла даже немного страдать от маленького пятнышка на сверкающих покрытиях столов и спинок стульев.
Она сидела за своим рабочим, столом, читая при свете лампы с абажуром, когда ей сообщили о приходе гостей. Часовой разговор после обеда – самое, большее что мог посвятить ей сын, как только этот час кончался, он уходил к своей повседневной работе, оставляя мать одну.
– Зажги свечи, Джеймс, – сказала она слуге, – скажи мистеру Олливенту, что пришли мистер и мисс Чемни. Я думаю, никакое другое имя не сможет оторвать его от книг.
Слуга зажег пару восковых свечей в египетских канделябрах, которые слабо освещали часть комнаты с камином и тускло отражались в черной глубине зеркала.
Слабо освещенная комната показалась Флоре несколько печальной даже после голых стен гостиной Фитсрой-сквер. Жизнь подобна бивуаку, который не может существовать без своего своеобразия. Но здесь каждый предмет говорил об ушедших днях, о людях, которые давно ушли из этой жизни, о несбыточных надеждах, о мечте, которая была мечтой ни о чем, о невысказанной меланхолии, коснувшейся всех вещей и сделавшей их старыми. Мисс Олливент, подобно окружающим ее вещам, также несла на себе отпечаток ушедших дней. Ее прическа и платье были такими же, как в Лонг-Саттоне тридцать семь лет назад. Волосы миссис Олливент наполовину были спрятаны под брабантскими кружевами, которые были одним из ее свадебных подарков, и зачесаны назад гребнем из панциря черепахи, который принадлежал еще ее матери. Она носила аметистовую брошь, прикрепленную к воротничку ее платья. Платье из шелка серо-стального цвета было сшито так же просто, как у мисс Скиптон – главной портнихи Лонг-Саттона, которая сделала ей это платье еще во времена замужества. Миссис Олливент ничего не меняла, и время не меняло спокойствие ее задумчивого лица и едва оставило свой след в виде небольших морщинок. Ни сильная страсть, ни печаль не коснулись ее внешнего вида. Трудно было бы представить себе лицо, которое могло бы более отчетливо выражать спокойствие и ясность души. Была в выражении ее лица какая-то неопределенная меланхолия женщины, прожившей половину жизни, которая скорее напоминала зимнюю спячку, чем живое, переменчивое существование теплокровного человечества.
Она оживилась, но оживилась каким-то спокойствием при виде Флоры, взяла ее за руки, которые девушка протянула ей с некоторой застенчивостью, и поцеловала сбольшей любовью, чем это делала мисс Мэйдьюк.
– Так мило с вашей стороны, мисс Чемни.
– Флора, если вам будет угодно, дорогая миссис Олливент.
– Конечно, Флора. Так мило с вашей стороны, что вы не забываете старую женщину.
– У меня не так много друзей, чтобы я могла забыть о вас, но даже если бы они у меня были, я бы вас не забыла. Однако один новый друг у нас появился, и папа собирается рассказать вам о нем.
– Новый друг!
– Новый друг? – повторил другой голос из двери. Они обернулись и увидели доктора Олливента, стоявшего там с серьезным и внимательным выражением на лице. Он медленно вошел в комнату, подобно человеку, уставшему от работы за день, и пожал руки своим гостям – сначала Флоре, при быстром взгляде на лицо которой можно было заметить, как оно вдруг покраснело, а затем ее отцу.
– Где это ты мог встретиться со своим новым знакомым, Чемни? – спросил он, опускаясь в свое любимое кресло, пока Флора в это же время по просьбе миссис Олливент снимала маленькую кокетливую шляпку и жакет, сделанный из меха котика.
– Где я встретил его? Думаю, что я рассказывал тебе при прошлой нашей встрече, что я интересуюсь торговым флотом, но только на уровне вложения нескольких тысяч фунтов.
Затем Чемни стал рассказывать свою историю, при прослушивании которой взгляд доктора оставался очень серьезным, как будто он слушал признание в уголовном преступлении и размышлял, как он может помочь своему другу избежать возмездия правосудия.
– Если ты спрашиваешь моего беспристрастного мнения, Чемни, – сказал, наконец, доктор с грустным выражением на лице, которое было повернуто к огню, а не к гостям, – мое мнение заключается в том, что ты сделал очень глупую вещь.
– Вот как?
– Очень необдуманный шаг. Ты позволил молодому человеку на очень интимном уровне познакомиться с вами. Ты открыл двери своего дома для него, и сделал его почти что членом своей семьи просто в силу того, что он племянник твоего старого друга, не узнав ни его характера, ни его прошлого. Ведь этот мистер Лейбэн, кажется, так ты сказал, всего лишь племянник, некоего Джона Фергусона, человека, который погубил себя выпивкой в далекой Австралии.
– Я обязан Джону Фергусон у каждым пени, которое я имею, – пробормотал Чемни.
– Вернее, я хочу сказать, он обязан только тебе, что не потерял и не растратил ни одного пени, которым обладал. Во всяком случае я не могу позволить, чтобы этот Лейбэн имел какую-либо возможность воспользоваться твоим простодушием. И если ты примешь мой сонет и помешаешь этому бродяге бывать в твоем доме, то будешь иметь все основания в дальнейшем в случае недоразумения вытолкать его в шею. Конечно, я несколько преувеличиваю.
– Мне хотелось бы надеяться на это, – сказала Флора чуть не плача. Никогда еще она не чувствовала себя такой разочарованной. Казалось, так трудно найти в своих друзьях сочувствие и понимание. – Мистер Лейбэн не тот человек, который потерпит такое обращение о ним, даже со стороны папы. То, что вы считаете его негодяем, очень жестоко и несправедливо, доктор Олливент, тем более, что вы совсем на знаете его. Я думаю, что если бы вы увидели его студию, то вы бы изменили свое мнение о нем. Там все так чисто и опрятно, даже можно сказать – приличествующе джентльмену – и разные рисунки. Он показывал нам их, правда, папа?
Мистер Чемни кивнул головой. Он считал высказывания Олливента еще достаточно мягкими. Может быть, доктор привык читать ему наставления, как некогда, двадцать два года назад, учил его учению Вергилия и всяким другим занудным вещам типа гипербол и парабол.
Доктор Олливент посмотрел на Флору с некоторым любопытством, даже с насмешкой, как на несмышленого ребенка или как на забавную молодую женщину.
– Очень хорошо, пусть будет так, – сказал он, – предположим, что он безупречный молодой человек.
– Он прекрасно поет, – еле слышно проговорила Флора.
– Мы позволим ему быть с нами. Не волнуйся, мама, мисс Чемни и я не собираемся ссориться. Вы споете моей маме некоторые из своих любимых старых баллад, мисс Чемни?
– Зовите меня Флора, пожалуйста, – сказала она немного успокоившись после его последних слов. – Никто не зовет меня мисс Чемни.
– Даже мистер Лейбэн?
– Конечно. Он ведь молодой человек.
– А это имеет существенное значение, я полагаю. Хорошо, я буду звать вас Флора, а если вы все еще сердитесь на меня, то я могу называть вас даже малышкой, как это делает ваш отец.
– Нет, пожалуйста, я не могу позволить, чтобы кто-либо другой мог называть меня так.
Тут появился, слуга с чайным подносом и зажег еще свечи, стоявшие на старом фортепьяно. Миссис Олливент разлила чай из специально предназначенного для торжественных случаев чайника. Этот напиток приносил вялым и слабым жителям Лонг-Саттона свежие силы, благодаря особому искусству заваривания, которым владел отец доктора Олливента. Чай был сделан в традициях старой Англии и миссис Олливент всегда доставляло удовольствие слушать от гостей похвалы по этому поводу.
После чая Флора согласилась спеть, но без своего обычного энтузиазма. Она еще не забыла резких слов доктора Олливента, сказанных о ее художнике, да, ее художнике, который был для Флоры первой выдающейся личностью, встреченной ею в своей жизни, первым человеком, высказывающимся с некоторой фамильярностью о Тициане, Рубенсе, Рейнольдсе, как будто он всегда только и делал, что рисовал вместе с ними. Не могли успокоить Флору и печальные, темные глаза доктора, смотрящие на нее все время с каким-то тихим спокойствием, как тогда во время его визита на Фитсрой-сквер. В то время он понравился ей, она даже доверилась ему, готова была открыть ему свое, сердце, как другу своего отца. Сейчас же Флора смотрела на него с новым чувством – чувством ужаса, думая о том, что если бы Бог забрал у нее отца, то этот человек мог бы стать между ней и остальным миром. Доктор Олливент мог бы быть тогда ее официальным опекуном, а возможно, и тираном.
Она имела весьма смутные представления о правах опекуна, о том, что может, а чего не может он делать. Но ей казалось, что власть его огромна, что об имеет все права, которые имел ее отец, но не имеет его любви к ней…
А затем внезапное осознание того, что ее отец мог умереть, что судьба могла положить конец их счастливому союзу, ворвалось в ее душу подобно внезапному порыву ветра морозной ночи. Сердце Флоры было почти разбито, когда она села петь странную балладу «Шотландия» и ее голос стал от этого более печален, чем этого требовалось при исполнении этой песни.
Она чувствовала себя перемещавшейся в прекрасные земли, туда, где она навсегда будет со своим отцом, когда придет время ему уходить из жизни, потому что сильно любила его и не смогла бы остаться без него в этом безжизненном, голом мире.
Миссис Олливент высказала свое одобрение по поводу голоса Флоры, но удивилась выбору таких печальных песен, ведь девушка пела в этот вечер самые грустные из них. Она была очень задумчива этим вечером, сидя у камина и слушая разговор своего отца и доктора. Попытки миссис Олливент как-то развеселить Флору не имели успеха. У девушки появилось новое для нее чувство обреченности, она считала, что никогда уже не сможет быть веселой и жизнерадостной.
Марк Чемни говорил об Австралии, это была его любимая тема. Доктор Олливент слушал его внимательно, говоря много меньше того, чем было необходимо для поддержании рассказов своего друга. Позже он задал несколько вопросов Марку о его планах на будущее.
– Я думаю, ты не станешь проводить всю оставшуюся жизнь в том старом доме, который ты снял, – сказал доктор. – Это очень удобно для человека моей профессии – жить на одном месте в Лондоне круглый год, но, я считаю, что вообще нужно как можно чаще менять обстановку. Полагаю, что ты начнешь путешествовать по окончании зимы и покажешь своей дочери мир немного шире, чем это можно сделать по географической карте в школе.
– Мне бы хотелось, чтобы это было так, – ответил тот задумчиво, – только ты ведь знаешь, что я твой пациент. Думаешь, я достаточно крепок для такого мероприятия?
Флора смотрела на доктора, затаив дыхание, но его спокойное лицо ничего не говорило ей кроме того, что Гуттберт Олливент был человеком серьезным и вдумчивым, не бросающим слов на ветер и уверенным в своих высказываниях.
– Только не для Монт-Блэнк или Джангфро [1]1
Монт-Блэнк или Джангфро – имеются в виду Монблан и Юнгфрау – высочайшие вершины Альп ( прим. верстальщика).
[Закрыть], – сказал доктор, мягко улыбаясь той улыбкой, которая так часто рождала надежды в сердце тех, кто замечал ее. Но ведь надежды и есть лучшая медицина для больного.
– Конечно, ты недостаточно здоров для того, чтобы работать так же, как ты делал это двадцать лет назад, – продолжал доктор, – но я полагаю, что некоторые изменения в привычках и легкое путешествие, которое в наше время легко совершить, сделают тебя здоровее и кроме того смогут доставить удовольствие мисс Чемни, – он не мог еще заставить себя называть девушку ее прелестным именем, – ведь, наверное, она страдает от того, что ты держишь ее взаперти.
– Меня никто не держит, – резко ответила девушка, – мы ходим на вечерние прогулки, правда, папа? Посещаем другие площади кроме нашей, иногда даже Регентский парк. Мне нравится жить в Лондоне. А вы действительно считаете, что путешествие может быть полезным для папы, доктор Олливент?
– Несомненно.
– Если так, то давайте путешествовать. Я готова отправиться хоть завтра.
– Я бы порекомендовал дождаться хорошей погоды.
– Тогда мы будем ждать ее и делать все для того, чтобы папе было хорошо. Но он не болен, не правда ли доктор Олливент?
– Болен! – воскликнул Марк Чемни. – Как вообще могли возникнуть в твоей голове такие мысли.
Единственным возможным ответом, который спасал доктора Олливента в подобном затруднении, было как, можно путанее объяснить сложившуюся ситуацию. Он чувствовал, что едва ли может рассказать этой девушке что-либо, кроме правды, которая приведет ее к сильному волнению.
– Ты придешь к нам завтра на обед вечером, Олливент, заодно сможешь увидеть нашего нового друга?
Мистер Чемни прощался с Олливентами, пока Флора надевала свою шляпку.
– Определенно. Энтузиазм мисс Чемни разбудил мое любопытство. Мне хотелось бы увидеть этого юного гения.
Миссис Олливент рассмеялась с некоторым чувством сарказма, как будто в унисон насмешливому тому сына. Его мнение было ее мнением. Тихая и уединенная жизнь Лонг-Саттона подарила ей только одно существо, которое она любила и которым восхищались. С первого часа рождения она почитала его, жила только мыслью о нем во время их разлуки и теперь, когда они вновь объединились, она существовали только для него, он был ее кумиром.
– Я думаю, вы тоже придете, миссис Олливент, – сказал Марк с чувством, совсем не замечая ее иронического смеха, – вы ведь придете вместе со своим сыном? Флора, попроси миссис Олливент навестить нас.
Но девушка не смогла забыть тот пренебрежительный смех и поэтому ничего не сказала. Миссис Олливент принесли спои извинения по поводу невозможности принятия такого предложения, поскольку никогда никуда не ходит. Действительно, у ее сына никогда не было знакомых, на праздничных вечеринках которых она могла бы присутствовать как гостья. Доктор Олливент жил своей уединенной жизнью и его мать вполне это устраивало.
– Мой сын будет с вами, – сказала она, – я думаю, он сможет составить мнение о вашем новом знакомим. Он очень хороший знаток человеческих характеров, – это прозвучало так, как будто доктор собирался разбирать дело о характере Уолтера Лейбэна на суде присяжных.
– Папа, – сказала Флора, когда они возвращались домой, – мне начинает не нравиться твой Олливент.
– Нет, малышка! – воскликнул встревоженно мистер Чемни, – ради Бога, не говори так. Они хорошие, добропорядочные люди, причем, единственные мои друзья.
– Есть еще мистер Лейбэн, папа.
– Моя дорогая, мы не должны принимать во внимание мистера Лейбэна. Ты настолько стремительна, Флора, что я начинаю чувствовать поспешность своих действий по отношению к мистеру Лейбэну.
– Только с тех пор, как этот ужасный доктор убедил тебя в этом.
– Моя дорогая девочка, ты не должна говорить так. Нет в мире лучшего друга, чем Олливент.
– Но папа, прошло более двадцати лет с тех пор, как ты видел его последний раз, этого времени вполне достаточно, чтобы человек мог измениться. Он, наверное, был хорошим приятелем в школе, но сейчас, я уверена, он стал отвратительным типом.
– Флора, это несправедливо! – воскликнул мистер Чемни, становясь сердитым. – Я настаиваю на том, чтобы ты с должным уважением относилась к доктору Олливенту. Говорю тебе снова, что он мой единственный друг. Человек, проживший одинокую жизнь, которую я вел в течение двадцати лет, не в состоянии завести себе много друзей. Я надеюсь на то, что он будет защищать тебя, когда я умру. Ну-ну, не надо плакать. Что ты за глупая девочка! Я ведь говорю только о будущем.
– Если бы я знала, что могу потерять тебя и останусь на попечении этого человека, то сейчас же выпрыгнула бы из кэба, – сказала Флора, всхлипывая.
