Текст книги "Проигравший из-за любви"
Автор книги: Мэри Брэддон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
Мистер Гарнер провел несколько лет своей семейной жизни по соседству с этой улицей, и воспоминания его были связаны с этими узкими улочками, пересекающими район между двумя широкими дорогами: Волворс и Кеннингтон. Он очень любил свою молодую жену, жили они беззаботно и хорошо около четырех лет, перебирались с одного жилища в другое с небольшим количеством вещей, но этого им вполне хватало для того, чтобы довольно сносно обставить пару комнат, правда, на цыганский манер. Они даже находили некоторое удовольствие от подобного рода перемещений и были всегда подгоняемы представлением о том, что новые апартаменты, в которые они собирались перебраться, были значительно лучше, чем предыдущие; таким образом они пересекли практически всю Волворс, останавливаясь то на первом этаже Бересфорд-стрит, то на верхнем этаже Мэнор-плэйс, то в домиках Хэмитон-стрит. Его жена умерла от простуды во время их последнего такого переезда. Старая миссис Гарнер имела обыкновение скорбным голосом говорить о том, как та продуваемая со всех сторон комната повлияла на легкие Луизы, и что боги могли бы быть более благосклонны к молодой женщине, поскольку это событие слишком уж сильно подействовало на мистера Гарнера. Она умерла в двадцать четыре года, и Джарред искренне оплакивал ее. Именно после ее смерти он сошелся со своей матерью и стал жить в доме на Войси-стрит, куда была отправлена двухлетняя Луиза. Так и случилось, что Лу выросла на Войси-стрит и не имела никакого другого представления о доме, кроме того мрачного жилища, в котором она жила.
Сегодня же, глядя на широкую Волворс-роуд с козел экипажа, Джарред чувствовал острую грусть по своей молодости, окончившейся двадцать лет назад. Он вспоминал их кочевую жизнь, их милые ужины за свечой, вкусную еду, их маленькие банкеты с селедкой и бутербродами, праздники с сосисками и копченой пикшей, их вечерние походы в «Дорогу», когда окна магазинов были ярко освещены, а мостовые полны народу, и все это казалось им самым прекрасным и удивительным.
«Добрые, старые дни, они ушли навсегда! – говорил Джарред сам себе со вздохом. – Я думаю, что я был бы куда более хорошим человеком, если бы Луиза была жива».
Это воспоминание возымело действие, и мистер Гарнер воодушевился тем, что не все еще потеряно. С этим радостным чувством, наполнившим его, и с воспоминаниями о своей молодости Джарред прошел Кэмбервелл до того, как алые краски заката опустились на покатые крыши домов с окружающими их садиками, примыкающими к каналу. Сад, который особенно понравился ему, был небольшого размера, но гораздо больше, чем те пустынные участки земли, прилегающие к виллам, расположенным в трех милях от Чаринг-Кросс, садик этот был огорожен от всего мира зарослями боярышника. В середине сада на травянистой лужайке стояла большая старая груша, которая была посажена добрых лет сто назад, когда Кэмбервелл должно быть был деревней. Это дерево было с большим морщинистым стволом и с огромными ветвями, которые сейчас оказались увешанными грушами. Они, пожалуй, уже имели вкус турнепса и «мягкость» дерева, но все ж оставались грушами.
Именно рядом с этим садом находилась комната на первом этаже с выходящими на север окнами. Она вполне бы подошла мистеру Гарнеру, об остальных комнатах он даже не раздумывал. У него совсем не было требований к подвалу или к душевой, его не волновала тяга в дымоходе на кухне; он заключил сделку с агентом в основном из-за месторасположения дома. Он должен был получить этот дом – Коттедж Мальвины, как его называли, без выплаты ренты за текущий квартал, с условием, что он сделает небольшой ремонт, ежегодная же выплата должна была составлять двадцать пять фунтов.
– Это один из самых дешевых домов в Кэмбервелле, – сказал агент, – и наиболее удобный для небольшой семьи.
– Тогда его можно было бы вообще не сдавать, – отметил Джарред, разглядывая сад.
– Я бы и не стал этого делать, если бы не необходимость в получении более основательного жилища, – ответил агент. – И, я надеюсь, вы сможете мне дать какие-нибудь рекомендации.
– Я прожил двадцать лет в этом доме, который сейчас занимаю, – сказал гордо Джарред, – и могу отослать вас к владельцу этого дома.
– Этого более чем достаточно.
Джарред вернулся на Войси-стрит затемно, вполне удовлетворенный собой. То грушевое дерево очаровало его. У него возникали мысли о том, как по субботам он будет сидеть в тени того дерева, куря свою трубку, слушая колокольный звон, зовущий религиозных жителей на утреннюю службу. Ему очень понравился коттедж Мальвины, этот домик находился в очень живописном уголке – между церковью и каналом. Он чувствовал, что мог бы начать по-новому свою жизнь там и что его возможности художника значительно лучше проявились бы в этом месте.
Он передал миссис Гарнер в красках описание коттеджа, разжигая настрадавшуюся душу старушки тем, что она могла бы начать жить как леди.
– Ты могла бы содержать целый отряд слуг, моя дорогая, – сказал он, – не тех девочек, которые приходят по найму и всегда бегут домой по первому зову матери. На те деньги, которые нам обещал Лейбэн, и на то, что я смогу заработать сам, мы могли бы неплохо прожить.
– Так и будет, Джарред, если ты будешь держаться подальше от кабаков.
– Я так и сделаю, мама. У меня будет дома, как у джентльмена, лишь небольшой стаканчик голландской. Я совсем не испытываю желания встречаться со своими старыми друзьями.
Таково было отречение Джарреда от пороков, ранее свойственных ему. Он уже достаточно вкусил пыли и грязи жизни и не хотел больше сталкиваться с этим. В глубине его сердца горело желание быть достойным своей прекрасной дочери, ведь он так мало соответствовал настоящей жизни миссис Лейбэн.
«Я знаю, она любит меня, – говорил он себе, – она была верна мне всегда. Но если бы она встретила меня на улице с одним из моих старых дружков, то отвернулась бы от меня. Я должен хоть немного подняться, так, чтобы Лу, показывая на меня, могла бы сказать без тени смущения – это мой отец».
Глава 39
Это был последний день миссис Гарнер на Войси-стрит. Мебель была подготовлена для перевозки: стекло и посуда были упакованы в коробки с железным дном, подготовлены картины Джарреда, которые так долго ждали своего покупателя и были сейчас завернуты в старые платья и связаны веревкой, – целая батарея чемоданов стояла в проходах.
День был изнурительным для миссис Гарнер. Она с самого утра была занята упаковкой вещей, в то время как Джарред находился в Коттедже Мальвины, помогая плотнику приколачивать полки и руководя действиями садовника, который пытался привести в порядок садик, орудуя громадными ножницами.
Энергично справившись со своими делами, такими как сворачивание перин и укладывание вещей, сопровождавшиеся непрестанными наклонами, миссис Гарнер позволила себе расслабиться в кресле. На вопрос о том, почему она заплакала, оставляя жилище, которое ранее так страстно желала покинуть, предстоит ответить психологам. Она плакала, упиваясь жалостью к себе, вспоминая годы, прожитые в этом доме, ведь кроме печали и отчаяния, она испытывала здесь и радость. Она жила тут двадцать лет, не зная покоя, всегда преследуемая образом сборщика налогов или раздраженного домовладельца. Теперь она плакала, вспоминая о своем прошлом и думая о старой гостиной так, как живой человек думает о дорогом ему умершем человеке, забывая все плохое и помня лишь самое лучшее.
«Я не думаю, что где-либо может существовать более уютная комната в зимний вечер или лучшая каминная решетка, – говорила она себе. – Я надеюсь, что дымоход в Коттедже Мальвины не очень коптит и что там есть неплохая печь, чтобы стряпать пироги. Джарред мог бы сделать мне приятное, попросив сходить в Кэмбервелл и посмотреть дом до того, как все решить, но он всегда столь поспешен в своих действиях».
Миссис Гарнер налила себе в задумчивости чашку чая и достала из буфета остатки вчерашнего обеда, но она была слишком взволнована, чтобы думать о приятных сторонах жизни, и поэтому холодные бараньи ребрышки не слишком впечатлили ее. Она сидела, тихонько пила чай и то и дело покачивала головой и вздыхала, выплакав все слезы. Так она выпила три чашки и приняла решение:
«Пойду прогуляюсь по Вимпоул-стрит и взгляну на нее перед тем, как оставлю это место, – говорила она себе. – Мне никогда не надоедало ходить туда в течение всех этих лет. Я чувствую, что не смогу уехать отсюда навсегда до тех пор, пока не взгляну на нее и снова не услышу ее голос. Я ничего не добиваюсь от нее, не нужно мне богатства, я не хочу навязываться ей, но я чувствую, что мне необходимо увидеть ее».
Миссис Гарнер поднялась и умыла лицо, на котором остались следы слез. Она почистила платье, завила волосы и надела чистый воротничок и большую, внушающую благоговение брошь, представлявшую собой прямоносую Минерву в шлеме, которую миссис Гарнер упорно принимал за Британию. С тех пор, как она продала черное сатиновое платье и вообще свое дело, у миссис Гарнер не осталось хорошей одежды; она чистила и гладила каждый день свое обычное платье и считала себя вполне опрятно одетой леди. Пока она разглядывала свое лицо и шляпку в маленьком запыленном зеркальце, ей пришла в голову мысль, что в целом она совсем не лишена обаяния.
Было около шести часов и она знала, что Джарред сейчас занят Коттеджем Мальвины так, как ребенок может быть занят новой игрушкой, и вряд ли вернется до наступления темноты. Она приготовила ему ужин – пару свиных отбивных и почки – и почувствовала себя свободной, она закрыла дверь в гостиную, положила ключ под коврик – условное секретное место, – и вышла из дома.
Узкими улочками она добралась до Регент-стрит, а затем пересекла Кавендиш-сквер и Вигмор-стрит и затем подошла к Вимпоул-стрит. Она шла, глядя на номера домов, пока не дошла до двери доктора Олливента. Здесь она остановилась, постучала в дверь и позвонила в колокольчик.
«Я чувствую себя слабой и уверена, что упаду, если дверь сейчас не откроют», – сказала она себе.
И хотя с открыванием двери произошла некоторая заминка, миссис Гарнер ухитрилась-таки устоять на ногах и смогла сказать слуге, что она желала бы видеть миссис Олливент по особому делу.
– Я не думаю, что моя хозяйка сможет увидеть вас, – ответил он, – мой хозяин болен, а миссис Олливент в его комнате.
– О! – воскликнула миссис Гарнер, – мне просто необходимо увидеть ее этим вечером.
– Только если это пойдет ей на пользу, пожалуйста, – сказал слуга, почти закрыв дверь, перед лицом гостьи.
Это возымело свое действие, и миссис Гарнер собралась с духом.
– Я не нищенка, хоть и не езжу в собственном экипаже, – ответила она. – Возможно, если бы вы были добры и передали ей мою просьбу, то она бы, наверное, согласилась принять меня.
Слуга с сомнением взглянул на нее. Ведь в конце концов эта невзрачная женщина могла быть бедной родственницей его хозяйки. Вероятно, не следует отказывать этой несчастной.
– Если вы войдете и подождете несколько минут, то я сообщу о вашем приходе, – сказал слуга.
Миссис Гарнер вошла в холл и затем ее препроводили в столовую, тускло освещаемую светом сумерек, где не было ничего особенного, что представляло бы интерес для гостя с воровскими наклонностями, если бы таковой появился. Буфет был закрыт, даже старые книги, обычно лежащие для развлечения приходящих пациентов, были сейчас собраны и аккуратно сложены в шкаф.
– Ваше имя, мэм.
– Гарнер, – ответила гостья нерешительно, как будто бы стесняясь своей фамилии.
Слуга удалился и послал горничную наверх с сообщением, что персона с фамилией Гарнер, утверждающая, что имеет некоторые отношения с миссис Олливент-младшей, ожидает ее в столовой. Сам же он остался наблюдать за тем, чтобы миссис Гарнер не смогла скрыться с каминной решеткой или с мраморной подставкой для часов или не предприняла вылазку в холл.
Флора вышла из комнаты, где лежал муж, взволнованная и удивленная. Девушка забыла имя миссис Гарнер и лишь только сказала, что некий родственник ожидает миссис Олливент внизу. Это было весьма волнующее сообщение для Флоры, которая едва ли знала о существовании кого-либо из ее родных.
Доктор спал тем беспокойным сном, от которого, казалось, было так мало проку. За ним очень хорошо ухаживали, его мать прибыла с виллы и день, и ночь сидела рядом с ним, так что профессиональным сиделкам теперь было гораздо легче выполнять свою работу.
– Что мне делать, мама? – спросила Флора беспомощно, когда служанка сообщила ей о приходе миссис Гарнер.
– Тебе лучше сходить и увидеть эту персону, моя любовь. Не думаю, что может быть какой-либо вред от встречи с ней.
Флора неохотно спустилась к своей неизвестной гостье. Слуга открыл дверь в столовую перед ней с необычайной манерностью.
– Мне принести лампу, мэм?
– Пожалуйста, – сказала Флора, боясь находиться в темноте с незнакомкой.
– Я надеюсь, вы простили мое прошлое вторжение, – начала гостья.
Флора издала возглас изумления.
– Я думаю, что слышала этот голос раньше, – воскликнула она.
– Да, моя дорогая леди, мы уже встречались.
– О, вы та нехорошая старая женщина! – крикнула Флора с возмущением. – Я вас узнала. Как смели вы прийти сюда, да еще и называться моей родственницей. Вы! Вы, которая могли бы спасти меня от долгих лет агонии, если бы только сказали мне тогда правду, когда приходили ко мне в Кенсингтон! Вы ведь знали, что сердце мое разбито придуманной любовью, знали, что доктор Олливент, самый лучший и благородный человек на свете, переживал из-за убийства, которого, к счастью, не было.
– Обстоятельства влияют на жизнь, моя дорогая леди, – произнесла миссис Гарнер. – Были причины, почему я не могла разговаривать в тот день. Счастье и благосостояние моей внучки зависели от этого секрета, эту девочку я растила с трех лет и она была мне как дочь. Я сказала лишь то, что могла сказать. Я скрыла от вас, что было бессмысленно, горевать о том, для кого милее всех была Луиза Гарнер. Но большего я не могла сказать. Когда мой сын Джарред доверил мне тайну об Уолтере, он заставил меня поклясться, что я никому не скажу ни слова об этом. Я бы не была здесь сегодня, если бы не услышала от Луизы, что вы и Уолтер Лейбэн встретились в Киллерни и что тот секрет не секрет уж более.
– И то была ваша внучка – жена мистера Лейбэна, которую я видела с ним, – сказала Флора с непроизвольным сарказмом.
– Да, то была наша Лу, самая лучшая из девушек и лучшая из внучек. Ни разу мы не ссорились в течение всех трех лет, которые провели вместе, – сказала миссис Гарнер, забывая о былом недопонимании.
– Она очень хороша, – сказала Флора с некоторой печалью в голосе.
– Она всегда была симпатичной, но особенно похорошела после того, как вышла замуж. Благосостояние делает с людьми поразительные перемены. Я считалась хорошенькой молодой женщиной в свои дни, – сказала, вздохнув, миссис Гарнер, – но красота моя отличалась от красоты Лу. Она взяла все от Гарнеров. Шрабсоны были светлыми и голубоглазыми, моя дочь, уехавшая в Австралию, была Шрабсон, ее глаза были такими же голубыми, как ваши, да, моя дорогая леди, такими же, как ваши, с тем же самым взглядом.
Флору, не очень заинтересовали эти детали. Она с глубочайшим чувством злости и жалости думала о том, что эта женщина могла, но не спасла ее от мучений.
– Вы знали, что мой муж считает себя виновным в смерти Уолтера Лейбэна? – спросила она. – И что ваш сын вымогал у него деньги за молчание?
– Нет, миссис Олливент, если мой сын Джарред и дошел до этого, то сделал он это без моего ведома. Я никогда не доверяла Джарреду больше, чем он мне. Много раз я подозревала, что он получает деньги каким-то не известным мне способом, но никогда не могла подумать, что все так плохо. Все, что он рассказал мне об Уолтере Лейбэне, заключалось в том, что его считают мертвым, но на самом деле он жив и собирается жениться на нашей Лу. Он был помолвлен с вами, и только такая смерть могла сделать его свободным, Конечно, мои чувства и интересы были на стороне Лу, моей внучки, которую я вырастила. Она страдала корью, когда попала ко мне. И думаю, что если бы тогда она прокашляла еще месяц, то кашляла бы еще десять месяцев. Я никогда не думала, что у ребенка может быть такой долгий и сильный кашель.
– Зачем вы пришли сегодня сюда? – спросила Флора. – Может, вы решили позлорадствовать? Ведь мой муж умирает.
– Позлорадствовать? О, моя хорошая, как вы можете говорить такие жестокие слова? – воскликнула миссис Гарнер. – Вы обижаете меня. Если бы вы могли взять нож и вонзить его в меня, то это не причинило бы мне больше вреда. Я пришла потому, что собираюсь оставить этот район, ну, а для моего возраста три мили – огромное расстояние, и я почувствовала сильное желание увидеть вас до того, как оставлю Войси-стрит.
– Я не могу понять, зачем вам понадобилось видеть меня, – сказала Флора. Слуга принес лампу и поставил ее на стол, свет падал на старое лицо миссис Гарнер, повернутое к Флоре, с застывшим на нем выражением скорби и отчаяния. – Никак я не могу понять, почему вам понадобилось прийти ко мне, да еще объявив себя находящейся в родственных отношениях со мной.
– Однако, я думаю, что нет никакой лжи в этом утверждении, миссис Олливент. Осмелюсь сказать вам, что четыре года назад, когда я впервые услышала о том, что вы с отцом живете на Фитсрой-сквер, я узнала, что мы с вами родственники – вы близки мне так же, как Лу, вы – ребенок моей дочери, я держала себя вдалеке от вас потому, что я боялась принести беспокойство в вашу семью. Возможно, вы и станете думать чуточку лучше обо мне вследствие этого.
– Это правда? – произнесла Флора.
– Да, каждое слово правда. Когда я пришла навестить вас в Кенсингтон и рассказала вам о моей дочери, уехавшей в Австралию и вышедшей замуж там и умершей, оставившей одного ребенка, девочку, такую же по возрасту, то я поняла, что Мэри была вашей матерью, хоть я и не могла, может, объяснить себе этого. Это была моя дочь – Мэри Гарнер, на которой женился ваш отец, хотя она и изменила свою фамилию, когда приехала туда, из-за ее нехорошей семьи. Бесчестье пало на ее бедного отца, он растратил все деньги своего работодателя на скачках, которые всегда приводят человека к краху. Мой муж, Джеймс Гарнер, был добропорядочным человеком, каких вы можете встретить, гуляя в парке, но скачки и компаньоны довели его до краха. И однажды утром я увидела его в наручниках. В то время не было Портлэнда или Дартмора, поэтому мой Джеймс был отправлен в Ван Даймен Лэнд, откуда они перевезли его в ужасное место под названием Тасманский полуостров, находящийся на самом краю земли, окруженный морем, кишащим акулами, и где преступников должны были охранять дикие собаки. Там они одели моего Джеймса в серое и желтое и назвали его канарейкой; такое обращение и скудное питание совсем разбили его сердце, и ко второму году пребывания там у него случилось что-то с легкими. Мэри очень любила своего отца и поэтому отправилась за ним в Ван Даймен Лэнд, готовая перенести все, чтобы только видеть его хоть иногда.
– И она была моей матерью! – сказала Флора, удивляясь.
Было нелегко узнать все эти необычные факты о том, что ее родной дедушка был осужден, что ее мать была личностью, за которую ей пришлось краснеть. Единственным утешением служило то, что, как она узнала, Мэри Гарнер была мягкой, но самоотверженной женщиной.
– Моя бедная мама, – повторила Флора, – она отправилась одна в незнакомую страну, чтобы быть рядом со своим осужденным отцом?
– Да, она была рядом с ним, пока он не умер, и затем она покинула Ван Даймен Лэнд и устроилась гувернанткой в семью, путешествующую из одного места в другое, и так пока не перебралась в Гобарт Таун, а год или два спустя ваш отец встретился с ней, влюбился в нее и, наконец, женился. Она написала мне о том, как счастлива она была, и очень часто посылала мне деньги, но просила, чтобы её муж никогда не узнал, что она дочь каторжника. «Он не отвернется от меня, даже если узнает, – сказала она, – он слишком хороший, но в глубине сердца он будет очень переживать по этому поводу. Ему было бы неприятно знать, что его ребенок имеет родственников-преступников». И поэтому я пообещала себе, что никогда без ее ведома никому ничего не расскажу и никогда не вторгнусь в ее счастливую жизнь, если она приедет обратно в Англию, совсем не зная того, что вскоре она навсегда покинет меня и я потеряю в ее лице свое счастье и утешение. Но я сдержала свое обещание и никогда не приходила к вам или вашему отцу, хотя и знала, что вы живете рядом, да к тому же живете неплохо.
– Это было очень благородно с вашей стороны, – сказала Флора мягко. – Я была бы рада оказать вам помощь, которую могла, и это бы была моя святая обязанность, если бы, конечно, я все знала. Кое-что я могу сделать для вас и сейчас.
– Нет, нет, – воскликнула миссис Гарнер энергично, – не делайте так! Я сюда пришла не за этим. У меня не было мысли просить у вас что-либо. Все, что бы мне хотелось, так это жить хорошо со своим сыном, и это стало возможно благодаря мистеру Лейбэну, который оказывает нам некоторую помощь. Я думаю, Джарред начнет новую жизнь и не будет больше посещать скачки, как он делал это. Последние несколько недель мы живем гораздо лучше, чем раньше. Нет, моя любовь, я пришла сюда не за тем, чтобы просить у вас что-либо. Я пришла лишь, чтобы взглянуть на ваше милое лицо, так похожее на лицо Мэри. Я бы никогда не позволила себе говорить о нашем родстве, если бы ваш слуга был менее высокомерен и не думал, что я нищенка, и не пытался бы закрыть дверь передо мной. Это было слишком для моих чувств, и я сказала правду, чтобы он вел себя чуть поскромнее.
– Я очень рада, что вы рассказали мне все, – сказала Флора. – По глупости я гордилась, когда ставила себя выше вашей внучки. Я должна была почувствовать унижение. Только не подумайте, что я стыжусь своей дорогой мамы, – добавила она поспешно, – я уважаю ее за самопожертвование. Но… но вы могли бы помять, что для меня больно узнать, что мой дед был преступником.
– Я не должна была говорить вам это, – воскликнула миссис Гарнер взволнованно, – но я не могла промолчать, когда вы говорили так несправедливо обо мне, потому что я честно держала слово, данное вашей матери.
– Простите меня, – сказала Флора униженно, – я сейчас слишком несчастна, чтобы быть доброй.
Ну, а затем следовало бы проявить некоторые чувства к новоиспеченной бабушке, но Флора почувствовала, что не может. Деньги или доброжелательное отношение она могла бы дать, но большего не могла сделать, пробыв с ней так мало.
– Позвольте мне помочь вам немного, – сказала она. – Я была бы очень рада, если бы оказалась хоть в какой-то мере полезной вам. В моем распоряжении есть очень большая сумма денег.
– Благослови Господь! – сказала, всхлипывая, миссис Гарнер. – Вы совсем как ваша мать. Я не буду притворяться и говорить, что пятифунтовая банкнота для меня ничего не значит, даже если в будущем дела у Джарреда пойдут хорошо, мне будет доставлять удовольствие сознание того, что я обладаю парой фунтов. И если бы вы позволили мне приходить к вам хотя бы один раз в шесть недель, чтобы посидеть и поговорить о вашей бедной маме, то тогда я была бы совсем счастлива.
– Приходите, когда захотите, – сказала Флора, – если мой муж выздоровеет. Но боюсь, он умирает.
– Моя дорогая, пока есть жизнь – есть надежда.
– То же самое говорит мне доктор, но я не вижу признаков выздоровления, и надежда кажется такой слабой.
