Текст книги "Скорбь Тру (ЛП)"
Автор книги: Мелисса Фостер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Она протянула руку и обхватила его яички, дразня его, в ее глазах мелькали хулиганские искорки.
Он схватил ее за руки и прижал их над ее головой, вынуждая ее согнуть ноги в коленях и раскрываться еще шире. Это было своего рода рефлексом, как и всегда во время секса. Он посмотрел вниз на Джемму, готовый сделать все, что нужно, оправдывая ее доверие. В ее глазах он смог прочитать все это. Он почувствовал, как его сердце распахнулось еще больше, срывая последние замки того, как он жил до сегодняшнего дня.
Она слишком хороша. Слишком сладкая, слишком сексуальная, слишком реальная.
Он отпустил ее руки, и она сразу потянулась к нему. В эти несколько секунд открылась правда.
– Я хочу, чтобы ты полностью обернулась вокруг меня, пока не почувствуешь, как сильно я тебя хочу. Я хочу, чтобы ты почувствовала мое желание, чтобы знала, как заставляешь меня чувствовать, когда ты рядом, потому что я хочу, Джемма, быть для тебя всем, в чем ты нуждаешься.
Он поцеловал ее, медленно погружаясь в нее, желая запомнить каждую восхитительную секунду. До сих пор ощущая во рту вкус ее желания, рождая потребность оказаться гораздо глубже. Он чувствовал ее грудь, прижатую к его, ее пальцы, надавливаемые на его поясницу. Запах ее возбуждения смешался с ее собственным уникальным сладким запахом – запахом Джеммы. Когда он был похоронен нереально глубоко, то почувствовал, как они стали одним целым, он посмотрел в ее глаза, пораженный безмолвными эмоциями.
Их губы сомкнулись, находя свой, необходимый им ритм. В течение нескольких секунд они дико сминали шепот и поцелуи, и смех, и о, мой Бог! Прямо сейчас. Она обвила ноги вокруг его талии, что позволило ему и дальше погружаться в нее. Когда они достигли ошеломляющего пика, когда посыпались звезды и Земля перевернулась, они поглотили крики наслаждения друг друга.
Скользкие от пота, они не знали, где начинался Трумэн, а где закончилась Джемма. Он потерялся: в ней, с ней и для нее. Страсть до краев наполняла ее глаза, когда она потянулась к нему, а он встретил ее на полпути в горячем и удивительном поцелуе, со всей глубиной и эмоциями, зная, что это все – только начало.
Глава 16
Джемма прислонилась к дверному косяку спальни, одетая в одну из рубашек Трумэна, подол которой почти достигал ее колен, слушая, как он пытался накормить Линкольна с бутылочки. Сейчас было четыре тридцать утра, и он был одет в пару черных боксеров и футболку. Она не могла дождаться, когда снова окажется в его руках. Они дважды занимались любовью, после чего она удовлетворенно уснула в его объятьях и проснулась от того, что начал плакать Линкольн. Трумэн встал с кровати с возмущенным стоном и сожалением об упущенном сне. Но все-таки предложил Джемме немного поспать, когда она предложила покормить Линкольна.
Он поставил бутылочку на комод, и Джемма положила себе на плечо тряпочку для отрыжки, кивком показывая ему, чтобы отдал ей ребенка. Она любила эти моменты с детьми и любила улыбку на лице Трумэна, которая появлялась, когда он укладывал ребенка ей на руки и терся носом о ее нос в эскимосском поцелуе.
– Когда я была маленькой, – прошептала она, нежно поглаживая Линкольна по спине, – я пришла домой и спросила об эскимосских поцелуях. Я только знала, что они существуют, и чувствовала, что пропустила, что-то очень веселое. Мои родители не смогли мне подарить ни одного такого поцелуя, это так тяжело? Просто потереться своими носами о мой в течение одной секунды. Вместо этого я прослушала целую лекцию о том, как это грубо – называть их «эскимосскими поцелуями», и что маленькие девочки не должны спрашивать о поцелуях.
Трумэн подошел ближе и прижался губами к затылку Линкольна. Затем наклонился и снова потерся носом о нос Джеммы.
– Начиная с сегодняшнего дня, ни один день не пройдет без «эскимосских поцелуев». Я тебе обещаю.
Как может столь незначительное значить так много?
Она нежно его поцеловала, и Линкольн, наконец, отрыгнул. Они оба улыбнулись. Она положила ребенка обратно в его кроватку, погладила его маленькую головку, а затем они вернулись обратно в свою импровизированную спальню.
– Однажды ты станешь удивительной матерью, – сказал он, когда они забрались в кровать. Тру просунул одну руку под ней, она положила голову ему на грудь, и он поцеловал ее в макушку.
– Может быть, – сказала она немного несчастно.
Он сильнее сжал руки вокруг нее.
– Определенно точно. Разве тебе не хочется своих собственных детей? Я только предположил…
– Моя любовь к детям похожа на злую шутку Бога, – она попыталась закончить эту игру, но тугой узел скрутился внизу ее живота. В прошлом она всегда переживала о том моменте, когда придется рассказывать людям, что она не может иметь детей, но у нее не было такого страха перед Трумэном. Он открылся ей, и ей хотелось сделать то же самое – отдать ему и разделить с ним свои глубинные переживания. Даже самые тяжелые из них.
– Почему?
Она положила руку ему на талию, черпая от него силы, подобно перекачиванию крови.
– Для того, чтобы на самом деле понять злую шутку, нужно иметь понятие об остальной части моей жизни, но я не хочу тебя утомлять.
Он приподнял ее подбородок и поцеловал в губы.
– Пожалуйста, утоми меня. Я хочу знать все о тебе.
Она с трудом сглотнула, собирая все свое мужество, чтобы начать рассказ с самого начала.
– Я уже говорила тебе, что все, что я когда-либо хотела от своих родителей, это не материальные ценности. Но мне не хватало не только их времени и внимания. Я не уверена, что они действительно были способны кого-то любить.
Его пальцы в успокаивающем жесте коснулись ее волос, а потом спины. Она закрыла глаза, упиваясь его умением точно знать, что ей нужно.
– Ты знаешь о моих постоянных нянях и до смешного стогом графике, но когда ты кого-то любишь, по-настоящему любишь, к примеру, как ты любишь Линкольна и Кеннеди, или как ты любишь Куинси, не обращая внимание на его нынешнюю ситуацию, ты не отвернешься от них, – ее горло сдавило от печали и злости, с которыми она впервые повстречалась еще много лет назад.
Он подтянул ее выше, крепче прижимая к себе, и заправил прядь волос ей за ухо. Она сфокусировалась на тату на его груди, напоминая себе о том, что его утрата была гораздо больше, чем ее.
Трумэн нежно приподнял пальцами ее подбородок и снова заглянул ей в глаза. Большим пальцем погладил ее щеку в успокоительном жесте. Именно такая поддержка придала ей мужества продолжить рассказ.
– Когда мне было восемь, инвестиционная компания моего отца переехала на юг. Я была только ребенком, так что мне мало что объясняли, но я многое подмечала и знала – что-то не так. Он был зол все время. Нервничал. А мой отец никогда не нервничал. Он не был слабым. Он говорил мне, что слабость порождает некомпетентность. Это было великое высказывание, и мне кажется, я не до конца понимала, что оно значит, но говорила, что понимаю, ну, ты знаешь, как это делают все дети. Потом начали происходить все эти странные вещи. У него был автомобильный парк, и он уменьшился. Моя мать всегда была холодной, но стала еще холоднее, злее, так, что они едва два слова могли сказать друг другу. И в один из дней одна из моих нянь пришла, чтобы забрать меня из школы, и я никогда не забуду тот день. У меня было так много нянь, иногда они менялись через день, но в этот раз они послали Бэна. Бэн был лучше других. Не любящим, но когда мне было грустно, он поднимал мой подбородок и говорил: «Подбородок, маленькая леди, солнце все еще светит».
Трумэн внимательно слушал, его глаза наполнились сочувствием.
– Бэн был огромный, как и ты. Он носил черный костюм. Они всегда были одеты в черное, все мужчины и женщины, которые работали на моего отца, потому что у него была безумная потребность в профессионализме. «Выгляди уверенно. Будь уверенным». Я начала ненавидеть слово «уверенность» и боролась против того, чтобы носить черное, даже туфли. Я была немного надоедливым ребенком в этом смысле, – старый гнев отозвался спазмом в животе. – Мой отец беспокоился о том, что носит его персонал, но не мог подарить мне чертов эскимосский поцелуй?
Слезы стекали вниз по ее щекам. Она не могла и не хотела их останавливать, глубоко погрузившись в воспоминания, переживая их, как будто это было вчера.
– Я никогда не забуду Бэна, который опустил вниз свое большое тело и опустился на колени рядом со мной. Он взял обе мои руки в свои, и я знала, что что-то не так, потому что никто из сотрудников никогда так до меня не дотрагивался. Она положила ладони Трумэну на грудь, вспоминая, как чувствовались руки Бэна на ней.
– Он держал… – она всхлипнула сквозь слезы, заставляя слова литься. – Он держал меня за руки и смотрел прямо в мои глаза с этим извиняющимся, но одновременно строгим взглядом, и он сказал: «Твой отец умер. Пришло время ехать домой, маленькая леди». Как будто я могла еще что-то сделать. Как будто это было нечто, что каждая маленькая девочка когда-то должна услышать.
Трумэн прижал ее к себе.
– Милая. Мне очень жаль.
Ее грудь сжалась, а пальцы впились в его кожу.
– Мой отец, человек, который проповедовал силу, был слишком слаб, чтобы столкнуться лицом к лицу с банкротством. Поэтому он принял решение покинуть нас. Я хотела иметь отца, – ее последние слова утонули в рыданиях. Она плакала так, как будто не пролила не слезинки за все эти годы после смерти отца, она избавляла свое тело от рек гнева и злости, океана боли и разочарования, пока у нее просто не осталось слез, чтобы плакать. И Трумэн держал ее крепко, в безопасности, бормоча слова поддержки, пропитанные любовью. Он не должен был говорить, что любит ее. Она знала это, она ощущала любовь в каждом его вдохе.
Только тогда она смогла проглотить всю свою боль и до конца раскрыла ему правду.
– В то время, когда моя мама и я должны были подбадривать и поддерживать друг друга, чтобы попытаться понять, как жить дальше, она отправилась на поиски своего следующего спонсора. Вместо того, чтобы пережить горе с дочерью, моя мать исчезла. Я видела ее даже меньше, чем раньше. Число моих нянь сократилось до двух, и я находилась под их опекой каждую минуту дня. Я ела в компании с одной из них, стоя рядом со столом, как будто была заключенной, без обид, и я просыпалась в одежде, выбранной для меня, и один лишь Господь знал, где моя мать. Она вышла замуж через пять месяцев после смерти отца. Мой новый отчим много путешествовал, и она отправилась с ним.
Джемма потянулась вверх и села, чтобы видеть лицо Трумэна. Она знала, что ее глаза были, вероятно, красными и опухшими, и у нее, наверное, был огромный нос, как у Рудольфа, но Трумэн был достаточно храбрым, чтобы признаться ей в более серьезных вещах. Она обязана ему и самой себе быть столь же честной.
– Я выросла среди скандалов, поэтому я говорила, что забросаю своих детей любовью, а не вещами. Я никогда бы не игнорировала их, даже если бы они капризничали или во что бы то не стало хотели поделиться глупой историей. Вообще никогда.
– Ты бы искупала своих детей в любви. И это как подарок для меня и их. Ты беспокоилась, что будешь похожа на свою мать?
Она покачала головой, желая, чтобы все это было так просто.
– Нет. Я чувствую слишком много, чтобы быть холодной. Такие люди, как ты и я? Мы не можем отключать наши эмоции. Жестокая шутка в том, что когда я была подростком, и у всех моих подруг начался цикл, у меня он так и не приходил. Оказывается некоторым мечтам не суждено сбыться. Я родилась без матки и с укороченным… эммм, – эту часть было признать гораздо труднее, несмотря на то, что она давно смирилась с этим. Это было не совсем то, что хочет рассказать любая женщина своему парню.
Трумэн смотрел на нее с таким сочувствием, что это сделало признание немного легче, чтобы продолжить.
– С укороченным влагалищем. Это называется синдром МРКХ (Прим. Синдром Рокитанского-Кюстнера-Майера-Хаузера является патологией внутренних половых органов женщины, при которой у нее от рождения отсутствуют или находятся в недоразвитом состоянии влагалище и матка). Это не наследственное или генетическое. Это редкий врожденный дефект. Я не хотела вывалить это все на тебя, понимаю, это слишком много информации, но я не хотела рассказать только половину истории. Я никогда и никому не говорила об этом, кроме моей лучшей подруги.
Она отвернулась, смутившись. Нежным прикосновением он снова повернул ее лицо к себе.
– Свалить на меня это? Это твое тело, и нет ничего отвратительного в этом. Честно говоря, я не заметил ничего необычного… там, внизу. Заниматься с тобой любовью было самым прекрасным опытом в моей жизни. На самом деле.
Тру поцеловал ее так жестко, что она захотела, чтобы он целовал ее вместо того, чтобы рассказывать остальную часть истории, но она, поразмыслив, решила, что хочет, чтобы он знал все.
– Это потому, что существуют чудеса медицины. Я перенесла несколько операций, когда была моложе, чтобы исправить эту часть, но я никогда не смогу иметь собственных детей, – она положила руку на свой бесплодный живот. – Я никогда не узнаю, как это – чувствовать, когда внутри тебя растет ребенок.
– О, милая. Мне так жаль, – его голос был полон сожаления.
– Спасибо, но на самом деле мне повезло. Я родилась с яичниками, так что в один день могу использовать суррогатное материнство, если когда-нибудь решусь на этот шаг. Кто-то все же сможет родить моих детей.
– Я не буду притворяться, что знаю, каково это – быть женщиной и не быть способной выносить собственных детей, но что я знаю точно, так это то, что любой ребенок, которого ты будешь воспитывать, будь он твой собственный или нет, будет чертовски счастлив.
– Тебя не беспокоит то, что я не смогу забеременеть? – спросила она осторожно.
Нежная улыбка появилась на его красивом лице, и он снова покачал головой, снова возвращая ее в свои объятья, на этот раз нежнее, понимая, что никто не сможет обездолить его, он итак отдал ей все, что имел за душой.
– Нет, милая. Это меня не беспокоит.
Он прижался губами к ее губам в серии медленных, пьянящих поцелуев, разгоняя все ее страхи.
– Есть одна вещь, которую я понял с Кеннеди и Линкольном, – сказал он тихо, – это то, что они твои, в традиционном понимании или нет, не имеет значения. Сердце не заботит родословная или биологические родители. Это просто знание, знание и умение любить, так же как наши легкие знают, как дышать.
Глава 17
В течение следующей недели Трумэн и Бэр установили забор вокруг детской площадки со стороны двора и начали ремонтные работы в офисе. По вечерам Боунс и Буллет приходили помогать, а Джемма и Дикси, которые стали близкими подругами, брали детей на прогулку или сидели с ними во дворе, пока Трумэн с ребятами работали. Чаще всего они сидели и обедали вместе, грелись, лежа на спине, и играли с детьми. Они еще не начали строить перегородку в своей квартире, но они обязательно до нее доберутся. С кормлением Линкольна рано утром и ремонтными работами поздно вечером, дни Трумэна были длинными и утомительными, но он не переживал из-за тяжелой работы, ведь он делал ее вместе с друзьями.
Его взгляд метнулся к Джемме, которая держала на руках его малыша. Она выглядела сексуально в паре обрезанных шортиков, белой майке и розовой толстовке, когда шла по траве к Кеннеди, которая очаровательно выглядела в розовых легинсах и толстовке, которую он купил ей в первую ночь, когда они встретились. Прошло восемь дней с тех пор, как они впервые занимались любовью, и их сексуальная жизнь стала горячее, а любовь становилась все глубже с каждым днем. Независимо от того, каким уставшим он был в конце дня, все, что ему требовалось, это одна из нежных улыбок Джеммы, чтобы взбодрить его. Каждую ночь, после того, как дети засыпали, Тру с Джеммой падали в объятия друг друга, забываясь в животной страсти и нужде. А после, насытившись друг другом, они занимались любовью. Два совершенно разных чувства, оба интимные и важные, и оба приносящие невероятное удовольствие. У него были проблемы с запоминанием времени, до того как он встретил ее.
Она помахала перед ним рукой, как будто он отключился от мира, и прошептала:
– Если ты продолжишь так на меня смотреть, то сожжешь мою одежду, – затем поднялась на цыпочки и поцеловала его.
– И это было бы плохо, потому что…?
Она переложила Линкольна на плечо и шлепнула Трумэна по заднице.
– Сохрани его до того момента, когда мы вернемся в постель, мальчик любви. Если ты сейчас сожжешь мою одежду, то мы не доберемся до пляжа.
Он жил там полгода, но так и не спускался к гавани. Этот вечер был идеей Джеммы. Дети должны узнать общество, в котором живут. Что может быть лучше прогулки по воде и сладкого вафельного рожка? Она знала, как быть семьей. Просто это была еще одна вещь из длинного списка, которую он в ней обожал. Хотя большую часть ночи она провела у него на квартире, он все равно оставлял ей рисунки утром на двери магазина, как делал прежде. Он боялся распространяться о призраках своего прошлого, но Джемма не боялась демонов, которые создали эту непроглядную тьму в его душе, и это стало его очищением от яда, снедающего его изнутри. Их совместная жизнь текла плавно, и Трумэн начинал чувствовать, что у него есть настоящая семья. Если бы он только мог протянуть руку Куинси, но тот снова выстроил стену между ними.
– Молозеное, – прозвенела Кеннеди.
Кеннеди сунула ему в руки пучок полевых цветов, напоминая о том, что говорила Джемма о желании просто бегать по лугу и быть обычным ребенком, когда она была моложе. Его удивило то, что в ней не было злобы, несмотря на ее воспитание. Любовь, которую она дарила ему и детям, заставляла его иногда чувствовать себя эгоистом, получая ее так легко.
– Мы уже уходим, милая, – Джемма погладила Кеннеди рукой по волосам, распутывая своенравный пучок и снимая розовую заколку.
Это была лишь одна из тех небольших вещей ради детей, для которых Джемма находила время, что заставляли его задуматься о ее детстве. Кто закалывал ей заколками волосы, когда она была маленькой девочкой? Ее няни? Или это была еще одна вещь, которую она упустила в жизни?
Они спускались вниз к «Сладким Губкам». Еще одно «впервые» для Трумэна. Возле небольшого строения фисташкового цвета высились две громадные скульптуры рожка с мороженым. Он поднял Кеннеди на руки, а она приняла позу, пока Джемма фотографировала их. Есть вместе с детьми мороженое – это казалось таким нормальным, это нужно сделать обязательным для большинства людей. Но он был так занят, пытаясь удержать на плаву себя и Куинси, когда они были детьми, что кафе-мороженое даже не возникало на его радаре. Теперь его мозг промчался открывающимся возможностям. Может ли жизнь быть такой, как эта? Нормальной? Он настолько сильно хотел этого, что становилось плохо.
Удерживая Линкольна одной рукой, другую он накинул на плечо Джеммы и наклонился для поцелуя.
– Спасибо тебе, – произнес он тихо.
Она посмотрела на него с любопытством:
– За что?
– За еще одно мое «впервые» и, возможно, если бы я не встретил тебя, то пропустил бы эти моменты, – она не только расширила рамки его мира и мира детей, она его изменила, даже не пытаясь это сделать. Он больше не чувствовал себя как, будто его удел – вечно что-то охранять.
Он придержал дверь для Джеммы, чтобы она могла спокойно пройти.
– Джемма! – на вид девушке, что приветствовала их, было лет двадцать с небольшим. Волосы были завязаны в неряшливый пучок и больше похожи… на солому? Вымыв руки и вытерев их полотенцем, она обошла стойку, ярко улыбаясь: – Кто достал тебя, чтобы ты появилась здесь сегодня? – она присела напротив Кеннеди.
Кеннеди передвинулась за ногу Джеммы и взглянула из-за нее на дружелюбную женщину. Джемма обняла Кеннеди и погладила ее по спине, успокаивая, так сладко, что естественно сердце Трумэна не выдержало и ухнуло вниз.
– Привет Пен, это Кеннеди, – Джемма опустилась на колени рядом с Кеннеди, – Кеннеди, это мой друг Пенни, она любит давать маленьким девочкам рожки с мороженым.
Кеннеди с опаской посмотрела на Пенни. Она вышла из своей скорлупы дома, но на людях где было много незнакомцев, по-прежнему терялась.
– Какой твой любимый вкус? – спросила Пенни.
Джемма взглянула на Трумэна:
– Мы для того и здесь, чтобы это выяснить, – она подняла Кеннеди на руки и подошла к витрине с мороженным. – Я думаю нужно попробовать несколько.
– Такая девочка мне по вкусу, – сказала Пенни, – она поднялась на ноги и улыбнулась Трумэну. – Но, для начала, кто этот татуированный молодой человек с ребенком на руках, который идет прямо за вами? Сталкер?
– Я не могу поверить, что не познакомила вас,– она коснулась руки Трумэна, глядя на него так, что выражение ее лица заставило его внутренности сделать кульбит. – Это мой парень, Трумэн. А этот маленький парень, – она погладила Линкольна по щечке, – его маленький мальчик. Брат Кеннеди.
Эти пять слов заставили его потерять бдительность.
Мой парень и его малыш. Трумэн раньше никогда не был чьим-то парнем. Слышать, как Джемма спокойно об этом говорит, так охотно и с гордостью в глазах, усиливало важность ее роли в их жизни. Для них обоих. Услышав, как Джемма назвала Линкольна его маленьким малышом, ему хотелось исправить это, они стали настолько близки, даже дети чувствовали, что они не только его, но он держал язык за зубами.
– Парень Джеммы? И вы идете в пакете вместе с этими двумя очаровательными детьми? Где же ты его прятала? – Пенни подошла и обняла его. Она сжала его бицепсы, а потом похлопала его по животу.
Трумэн посмотрел поверх ее головы на Джемму, которая смеялась над его неудобствами.
– Приятно познакомиться и с вами тоже, но у меня нет оружия, так что не падайте духом.
– Падать духом? Ха! У меня отличное настроение, – Пенни рассмеялась и вернулась за прилавок, – Я должна почувствовать все, пока могу.
– После того, как она получит все, – сказал Джемма.
Трумэн любил собственнический блеск в глазах Джеммы.
Кеннеди попробовала кучу вкусов, и, в конце концов, остановилась на праздничном торте, а когда они сделали заказ, на него нахлынула печаль. Он был уверен, что Кеннеди никогда не получала торт ко дню рождения. Он посмотрел на Джемму, которая, по-видимому, задумалась о том же. Они были настолько синхронны, в спальне и вне ее, что это никогда не перестанет его удивлять.
К тому времени, как они прощались с Пенни, Кеннеди вышла из своей скорлупы. Она одарила ее сладкой улыбкой и полным ртом мороженого, перед тем как они вышли на улицу.
– Давайте возьмем коляску и спустимся вниз к пляжу. Этот вечер слишком прекрасен, чтобы ехать домой, – Джемма открыла багажник своего автомобиля, и Трумэн передал ей Линкольна, чтобы достать сложенную коляску. Эта девушка принесла столько радости в его жизнь и жизнь детей. Он не мог больше ждать, чтобы показать ей, как она его изменила. Он покажет ей этим вечером, когда они вернуться с прогулки, и он закончит картину, которую начал, как казалось, целую жизнь назад. Демоны, которые стимулировали каждое его действие, трансформировались в нечто иное, что нашло отражение в его последней картине. Впервые с тех пор, как он был подростком и впервые начал рисовать, уединившись на свалке, он хотел поделиться ею с женщиной, которая своим светом разогнала его тьму.
– Разве Пенни не классная? – голос Джеммы вытащил его из своих мыслей.
– Да. Пенни всегда такая?
– Да. Она вся такая бунтарка, не находишь?
Он посадил Кеннеди в коляску, а затем опустил детское кресло, и, укутав Линкольна в одеяло, уложил его. Он притянул к себе Джемму, соприкосновение их тел рождало тепло.
– Я не люблю, когда другие женщины прикасаются ко мне.
Джемма поднялась на цыпочки и прижалась губами к его губам в поцелуе со вкусом мороженого:
– Я думаю, что это делает тебя идеальным парнем.
***
– У нас не достаточно фотографий? – спросил Трумэн, поднимая Кеннеди на руки и отряхивая от песка ее маленькие босые ножки.
Джемма улыбнулась, зная, что у него есть больше миллиона. Трумэн построил вместе с Кеннеди замок из песка. Они собрали много ракушек, чтобы положить дома в вазу и наблюдали за заходом солнца, пока Кеннеди пыталась опережать волны, карабкаясь вверх по берегу. Джемма сделала тонну фотографий. Одна из них стала ее любимой, она сделала ее, когда Линкольн вредничал. Это была красивая фотография с восходящей луной на заднем плане и Линкольном, спящим как в колыбели на груди Трумэна. Трумэн смотрел на Линкольна так, как будто это было самое захватывающее из всего, что он видел, и маленькая ручка Линкольна тянулась к его щеке.
Это был самый прекрасный вечер, который Джемма могла вспомнить.
– Ты счастлив, когда у тебя есть дети, – она сунула телефон в карман и помогла Трумэну усадить Кеннеди в коляску. – Нам нужно сделать фотоальбом, чтобы мы смогли смутить Линкольна перед его первой подругой и Кеннеди перед ее выпускным вечером, или когда она будет выходить замуж. Это важные обряды, пройти которые мечтает каждая маленькая девочка.
– А ты проходила через эти обряды? – он толкнул коляску на дорожку и притянул Джемму к своему боку.
Она посмотрела на его красивое лицо. Он так тяжело работал в последнее время, но выглядел более расслабленным, чем она когда-либо видела, а затем поняла, что тоже была более расслаблена в последнее время. Трумэн был к ней настолько внимательным, и каждый раз, когда видел ее, он спрашивал, как прошел ее день, и счастлив был видеть ее, они даже строили совместные планы. Это такое прекрасное чувство – быть обожаемым и желанным. Возможно, они пришли из разных миров, но в какой-то момент они объединились, потому что он понимал ее как никто и никогда.
– Нет. Добавим все наши фотографии, – призналась она, вспоминая те ужасные времена, когда ей говорили, как стоять, что носить и насколько широко улыбаться. Глубоко внутри она задавалась вопросом, если она ухватится за эту надежду, и все мечты станут реальностью, как и человек, который будет счастлив жить с ней, не заставляя ее ежедневно чувствовать, что она не так хороша и совершенна, как ее родители. Трумэн смог стереть этот глубочайший страх. Единственная вещь, которую он хотел, это она.
– Ну, тогда, мне придется много тебя фотографировать, когда ты об этом не знаешь, – он обернул руку вокруг ее шеи и сказал:– Я влюбился в тебя Джемма. Я хочу все сделать правильно вместе с тобой.
Он был настолько серьезным и заботливым, с гораздо более с глубокой душой, чем любой другой человек, которого она встречала. Влюбился? Она перегнулась через край. Мурашки побежали по коже.
– Я тоже влюблена в тебя.
Группа парней проходила мимо, и он еще крепче сжал ее. Она любил его, так что в ней разжегся собственнический инстинкт. Она поймала его взгляд, наблюдающий за парнями на пляже, которые заметили ее, стреляя в них глазами. Она заметила, что это был тот же взгляд, какой он применяет, защищая детей. Когда Кеннеди побежала к волнам, он сделал то же самое, выглядя великаном рядом с миниатюрной девочкой. И когда люди заглянули в коляску, чтобы посмотреть на красивого ребенка, а Линкольн был очень красивым ребенком, с его пушистыми рыжеватыми волосами и сливочным цветом кожи, Трумэн стоял с одной стороны от малыша, наблюдая за незнакомцами как ястреб. Но прямо сейчас он был полностью сосредоточен на ней, и она никогда не чувствовала ничего более невероятного или более жаркого.
– Я чертов счастливчик, – он притянул ее для другого необыкновенного поцелуя.
Дети уснули в машине на обратном пути домой, а Джемма мысленно летала в облаках, пока они укладывали детей в кроватки. Трумэн включил радио-няню, как он делал каждый раз, когда они выходили в гостиную, после того, как уложили детей, и брал ее за руку, когда они покидали комнату детей. Как только он закрыл дверь, то зафиксировал ее руки над головой, прижав к стене своим телом, и поцеловал. Поцелуй прожигал своей силой настолько, что все полыхало от похоти и жара. Его бедра вжались в ее, когда он углубил поцелуй, постанывая и посылая вибрации в клетки ее мозга.
Когда их губы разомкнулись, она прикусила его нижнюю губу и немного потянула:
– Я почти умираю от желания заниматься этим всю ночь.
Он затянул ее в следующий потрясающий поцелуй. От него пахло морем и песком, унося ее на крыльях желания утонуть в нем.
– Пойдем со мной, – прошептал он ей в губы.
Она пойдет за ним куда угодно. Сделает с ним все, что он хочет.
Если бы только ее ноги могли двигаться.
Его губы изогнулись в удовлетворенной улыбке:
– Боже, я обожаю, когда с тобой это происходит, – он обернул руку вокруг ее талии, приблизившись к ней. – Давай, сладкая. Я хочу кое-что тебе показать.
Он схватил радио-няню, запер дверь и повел ее на улицу, снова целуя, направляя ее вниз по лестнице.
– Хочет ли одноглазая змейка поиграть в траве сегодня вечером? – вопрос звучал глухо и грязно, и было горячо, как в первый раз, а от них обоих буквально разлетались искры.
Спустившись, он снова прижался к ее губам, осыпая восхитительными поцелуями.
– Моя змейка всегда хочет поиграть в твоей травке, – он потерся носом о ее, – и сердце пропустило удар. – Но я хочу кое-что тебе показать, прежде чем сорву с тебя одежду и проделаю разные грязные вещички с тобой.
– Ммм. Мне нравится эта идея «грешного пути», – она проследовала с ним через ворота к свалке, держась за него как можно крепче. Она никогда там не бывала, вокруг было очень темно.
Трумэн достал из кармана свой телефон и включил на нем фонарик, освещая кучу ржавых и изувеченных автомобилей.
– Не двигайся, – сказал он, удерживая ее напротив себя.
– Зачем? Ты собираешься уйти и укусить меня? Потому как кажется, будто здесь живут монстры, – она схватила его за руку, и он усмехнулся.
– Нет. Потому что хочу, чтобы ты была рядом со мной, – он улыбнулся ей сверху вниз, направляя фонарик на землю. Даже в темноте она видела тепло в его глазах. Он снова поцеловал ее долго и мучительно медленно, успешно стирая все ее беспокойство.
Он обвел ее вокруг фургона, и когда поднял фонарик, море призраков ожило. Она крепко вцепилась в него, впитывая пугающие картинки. Темные глаза, затуманенные мучениями и безжизненные, клешни, клыки и скелеты, выпадающие из дверных проемов. Изможденные мужские лица со стеклянными глазами находились в водовороте дыма, направленного от злых взглядов и искривленных ртов. Каждый автомобиль в поле ее зрения служил полотном для рисунков. И она знала, что это были призраки прошлого Трумэна. Она передвигалась на дрожащих ногах, скорее не от страха, а от суровой реальности, отравляющего прошлого, которое окружало их. Ужасающие, невероятно подробные художественные образы ожили на автомобильных дверях, капотах и боковых панелях. Злодеи были нарисованы с внутренней стороны стекла, царапали его когтями, пытаясь выйти. Она никогда не видела ничего подобного, не видела оживших страхов, ненависти и уязвимости, изображенных на его эскизах. Все изображения были сделаны в оттенках черного и серого, и все это было настолько реально, что она могла чувствовать их пульс и дыхание.
