Текст книги "Скорбь Тру (ЛП)"

Автор книги: Мелисса Фостер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Трумэн проглотил часть новых и неожиданных эмоций, которые остались комом в горле, и оставил поцелуй на щечке Кеннеди.

– Пора домой, принцесса, – он сказал это Кеннеди, хотя глазами до сих пор изучал Джемму.

Он знал, что должен отпустить все, что было между ними, чтобы дать ей возможность найти более подходящего парня, кого-то, чье прошлое не будет тянуть вниз и нуждаться в объяснении. Но он потратил свою жизнь, делая вещи, чтобы защитить других, и ставил себя на последнее место. Только в этот раз ему хотелось подпитать любящее сердце, которым он обладал, не зависимо от кожи убийцы, которую он носил.

– Поехали домой со мной, – сказал он с надеждой.

***

Джемма уложила Линкольна в его кроватку, пока Трумэн укладывал Кеннеди в постель. Девушка ранее не догадывалась, что он уступил малышке свою кровать. Теперь наличие одеял на диване обрело смысл.

Трумэн лежал с Кеннеди, нежно нашептывая ей что-то, пока она не уснула.

– Сладких снов, маленькая принцесса. Ты в безопасности. Ты любима. Я с тобой.

В горле Джеммы образовался комок. После того как они переоделись из нарядов принца и принцессы, они вернулись в квартиру на разных машинах, так что у нее было достаточно времени, чтобы перестать нервничать и думать о том, куда она едет. Теперь взволнованность исчезла, а ее место заняло нечто волшебное, нечто невероятно мощное. Джемма даже не пыталась задавать себе вопрос о том, что это было.

Трумэн Гритт был сильным, на его теле были татуировки, и он выглядел так, будто не брился несколько недель. У него были все те вещи, о которых она никогда не думала, что хочет видеть в мужчине, и через два дня он показал ей, что ни одна из этих вещей не имеет значения. И она внутренне съёжилась от того, что изначально осудила его так же, как могла сделать это ее мать. Она ненавидела это и поклялась никогда больше так не поступать. Под всей этой грубой броней скрывался добрый, нежный, невероятно преданный мужчина, какого она только могла себе представить. Он не был Прекрасным принцем и не был тем типом мужчин, который ее мать когда-нибудь одобрит. Но он был настоящим, и он был добрым. И в ту же самую секунду, как Тру поднялся и во весь рост расправил свое массивное мускулистое тело, а затем ловко обошел вокруг кровати, которую он, должно быть, купил вчера для Кеннеди. Он посмотрел на Джемму, и в его взгляде безошибочно читалось, что он оставил кусочек своего сердца на матрасе. Джемма почувствовала, что влюбляется в него. Казалось, невозможно запасть на мужчину, которого она едва знала, но в тот момент, когда он взял ее за руку, а второй потянулся за радио-няней – когда он успел это купить? – слово «невозможно» потеряло свой смысл.

Глава 9

Достаточно было одного взгляда, чтобы Трумэн и Джемма полностью поглотили друг друга. Они целовались так дико, что, когда открыли дверь в гостиную, то буквально вывалились наружу. Трумэн не мог дернуть ручку, чтобы закрыть дверь и одновременно достаточно быстро поставить радио-няню вниз. Даже несколько секунд вдали от сладких губ Джеммы казались ему вечностью. Он никогда за всю свою жизнь не был так благодарен за заранее разложенный диван, так как в этот самый момент он упал на него вместе с Джеммой в порыве пламенного, страстного хаоса объятий и голодных поцелуев. Ее руки царапали и изучали его торс, пытаясь найти свой путь ему под футболку, от чего он издал первобытный стон. Боже, он хотел ее. Всю ее. Ее поцелуи, ее руки, ее сексуальный ротик, ее податливое сердце. Обхватив ее попку одной рукой, а щеку – другой, он углубил поцелуй, их бедра терлись и толкались друг о друга в таком же бешеном темпе. Она застонала в поцелуе, и от этого звука похоть буквально обожгла его член.

– *бать, Джемма, – выдавил он, радуясь, что дети благополучно спали за закрытыми дверями и не могли их услышать.

Ее глаза широко распахнулись и так же быстро снова сузились.

– Я люблю твой рот.

Она схватила его за голову, заглушая его слова в новом жестком поцелуе, поцелуе, который сказал ему, что с ним она была честной, все было так легко, так охотно. Его руки покинули ее попку, стремясь к большему, двигаясь жестко и быстро по ее бедрам, затем по ребрам к полной груди, вызывая еще один нуждающийся стон. Он немного приподнялся и стащил с нее рубашку. Все его тело содрогнулось при взгляде на ее кремовую кожу и тугие темные соски, напряженные под ее розовым кружевным бюстгальтером, лямки которого были украшены изящными атласными бантиками.

– Христос, – сказал он.

Она улыбнулась ему и провела пальцем по его скуле.

– Извини, – проговорил он. – Я просто… Ты просто.

Не было слов, чтобы описать, как ее красота поразила его, и он не тратил ни секунды, пытаясь это объяснить. Он расстегнул застежку и отвел чашечки в сторону, втягивая один восхитительный сосок в рот и сминая другой рукой. Она выгнулась под ним, сжимая в пальцах его волосы, постанывая и извиваясь, и удерживая его на месте.

– О Боже, это ощущается так хорошо.

Он дразнил и посасывал, задевая зубами чувствительный сосок. Она резко втянула воздух, он улыбнулся, проделывая это снова, любя эту ее дикую сторону. Он отодвинулся, чтобы кончиком языка подразнить медленными круговыми движениями жесткие пики. Покатав другой сосок между большим и указательным пальцами, он сжал его достаточно сильно, чем вызвал еще один непроизвольный стон, и продолжил дарить ей мучительное наслаждение. Ее руки двигались по его плечам, бицепсам, крепко сжимая их, одна нога обернулась вокруг него и остановилась на тыльной стороне его голени. Черт, ему нравились ощущения, когда она запутывалась в нем. Он хотел знать обо всех вещах, которые сводили ее с ума. Нравятся ли ей ловкие пальцы на ее теле, нравится ли, чтобы ее лизали и сосали, а потом какой трах она предпочитает: жесткий и быстрый или медленный и чувственный? Он пошевелился, снова втягивая ее грудь в рот, когда рукой скользнул по ее бедру к местечку между ног.

Святое дерьмо. Ее джинсы были горячими, и, если он не ошибся, влажными. Его член дернулся под молнией джинсов. Он поцелуями проделал путь вниз по ее животу, который вздымался при каждом ее вдохе. Наблюдение за своими татуированными руками на ее нежной плоти делало его сильнее и толкало к дальнейшим действиям. Тру представил, как похоронит себя глубоко внутри нее, как будут подпрыгивать груди, когда она будет объезжать его член.

Он открыл зубами кнопку на ее джинсах, готовый отбросить осторожность и отдаться их дикому безудержному желанию. Уложив детей спать, он одним ударом открыл дверь в свое прошлое. Трумэн хотел быть эгоистичным, взять все, что она могла ему дать, а с последствиями иметь дело позднее, но, только подумав о своих руках под этими джинсами в поисках влажного тепла, которое он так отчаянно жаждал, он пнул свою совесть ногой. Трумэн приподнялся, стиснув зубы, говоря своему чертовому внутреннему голосу заткнулся, но не важно как сильно он пытался убедить себя в обратном, он никогда не был таким типом мужчин. И более того, происходящее, чем бы это ни было, было полной противоположностью того, что он когда-либо чувствовал. Джемма была не цыпочкой из биллиардной, ищущей быстрого траха, которая не заботилась о своем прошлом, а хотела лишь побыстрее найти удовлетворение и уйти. Ему нужно остановить этот быстро несущийся поезд на некоторое время, чтобы позволить ей как минимум принять решение о том, чтобы двигаться дальше, но с ясным осознанием происходящего. Другое шокирующее осознание – он никогда раньше не давал женщине право выбора. Его грудь сжалась от перспективы.

Он неохотно выпустил тонкий джинсовый материал и прижался губами к чувствительной коже чуть ниже пупка, проводя по ней языком, удобно устроившись у нее между ног. Он не мог сопротивляется желанию скользнуть языком за пояс ее джинсов. Джемма выгнула бедра. Он был так близко к избавлению от голоса своей совести, но когда он поднял глаза и увидел счастливое, доверчивое выражение ее лица, другие органы в его теле сжались.

Например, его сердце.

Именно сердце повелело рту прижаться к ее животу в извиняющимся поцелуе. Именно сердце заставило его двигаться вверх по ее телу и застегнуть лифчик, несмотря на ее сопротивление, а также рубашку. Потом, притянув ее в объятия, он прижался к ней щекой, вдохнул ее страсть, ее сладость, ее разочарование, чтобы запомнить все это. Всю ее, потому как однажды он должен будет ей сказать, что она должна уйти.

– Я хочу сделать так, чтобы ты почувствовала все сильнее, чем когда-либо в своей жизни, – прошептал он ей на ухо, неспособный пока взглянуть ей в глаза. – Я хочу съесть тебя на завтрак, держать тебя за руку и трахать всю ночь, до тех пор, пока оба не потеряем сознание.

– Так сделай это, – выдохнула она.

– Я не хочу причинить тебе боль, – он заставил себя приподняться и встретить ее растерянный взгляд. Тру почувствовал, будто жесткое острие ножа ударило его под дых, стены рухнули, когда ее рука потянулась и сжала орган, которым им руководил.

Ее губы изогнулись в улыбке, она прикусила нижнюю губу и быстро пробежалась пальчиками по его волосам.

– Ты, никак, большой?

Он засмеялся и опустил голову ей на плечо на краткий миг абсолютной и всепоглощающей эйфории.

Когда он снова встретился с ней взглядом, она улыбалась.

– Да, но это – меньшая из моих забот.

Она сгримасничала, и – вот это да – ее улыбка стала еще шире.

Тру вернул ей улыбку, но реальность вновь показала свою уродливую голову, подавляя этот счастливый момент. Ненавидя, что вынужден портить этот момент, ее, их, он взглянул ей в глаза и сказал:

– Я хочу тебя Джемма. Никогда в своей жизни я никого так сильно не хотел, но если мы пересечем эту черту, то должны быть честными друг с другом с самого начала.

Он сделал глубокий вдох, когда темная ложь, которая жила в нем, поглотила все намеки на улыбку, надежду на все хорошее. Все то, что он чувствовал несколько секунд назад, и болезненная ужасная правда вышла наружу.

– Я не тот человек, которым ты меня считаешь.

***

Джемма лежала под Трумэном в полном замешательстве. Ее тело все еще находилось в возбужденном состоянии от его прикосновений, поцелуев, а также эмоций, которые волнами исходили от его тела и скользили ей под кожу. Но он поднялся, сел и помог ей сделать тоже самое. Мука в его глазах вызвала дрожь беспокойства, от которого возбуждение рассеялось, а затем и вовсе исчезло.

– Я не… – она с трудом сглотнула. – Я не понимаю.

Он оперся локтями о свои колени и вгляделся в темноту. Напряжение, которое он источал, борьба против чего-то неизвестного, чего-то ужасного, смутило ее еще больше.

Он покачал головой, его подбородок упал на грудь, эти эмоциональные синие глаза закрылись на короткий промежуток времени, словно он отгораживался от нее. Она почувствовала, как он отдаляется, рухнувшие защитные стены снова восстанавливаются, а затем он открыл глаза. Уголки его губ приподнялись и вытянулись в жесткую линию, и он снова начал всматриваться в темноту. Затем глубоко вдохнул широкой грудью. Джемма увидела напряженные плечи, когда он повернулся к ней с холодным, сдержанным выражением лица, как той ночью, когда они встретились в первый раз. В промежутках между вдохами она заметила печаль, переполняющую его глаза, а затем как будто он задернул занавес, его взгляд снова стал закрытым.

– То, что я должен тебе рассказать, создаст массу вопросов, ведь ты думала, что знаешь меня. Это, вероятно, разозлит тебя, и, может быть, даже будет для тебя интересным, если ты можешь доверять своим инстинктам.

– Ты меня пугаешь, – осторожно призналась она.

Он кивнул, его челюсть сжалась от того, что, похоже, происходило в его голове.

– Я знаю. Прости. Но я не могу прикоснуться к тебе так, как мы оба того хотим, пока этот груз висит прямо над моей головой.

Нервный смешок сорвался с ее губ:

– Твои рассуждения звучат так, будто ты – ужасный человек.

Он покачал головой, его губы изогнулись в хмурой усмешке.

– Я уже даже не знаю, что я и кто я, но точно знаю, что я не тот парень, который может получить от тебя большее, не будучи честным с тобой.

– Трумэн, что это значит «что ты больше не знаешь, кем являешься»? – она пододвинулась, оставив несколько дюймов пространства между ними.

Он провел рукой по лицу. Его щетина пришла в движение, когда под ней сжались мышцы, лица.

– Ты спрашивала о моем детстве. Оно полностью отличалось от твоего, но, как я полагаю, ты уже это поняла. Единственная причина, по которой у меня была крыша над головой, это то, что бабушка оставила моей матери свой дом в наследство. И наступил момент, когда она должна была либо продать его, либо отказаться от него. Одному Богу известно. Моя мать была подобно раку. Она уничтожала все, к чему прикасалась.

– Она не уничтожила тебя, – тихо произнесла Джемма, не в силах удержаться, чтобы не погладить его руку.

Его глаза опустились вниз, на руки, а потом они медленно моргнули и оставались закрытыми мгновение перед тем, как снова открыться.

– Да, она это сделала, – он сделал паузу, борьба отображалась в жестких линиях на его лице, темнота пряталась в его взгляде. – Это чудо, что я смог выжить в детстве, но к тому моменту, когда понял, что она была проблемой… Я был ребенком. Не имел никакого представления о жизни. Я даже не знаю, когда она начала употреблять наркотики. Ей было четырнадцать, когда она меня родила. Моя бабушка была еще жива, и мы жили у нее, но она тоже была бестолковой. Кто знает? Может быть, из-за меня она начала употреблять наркотики. Господь знает, я сейчас на собственном опыте узнаю, как тяжело поднимать детей, но то, как она относилась ко мне, было сделано с притворством.

Трумэн сделал паузу, а она едва могла дышать. Джемма крепче сжала пальцы вокруг его руки. Она хотела помочь ему пройти через его так и не забытое болезненное прошлое, но она чувствовала его воздвигнутые стены и знала, что это маленькое прикосновение он ей позволил только потому, что действительно готов его принять в данный момент.

– Мои воспоминания не достаточно ясны, чтобы помнить все, что произошло со мной в детстве и в подростковом возрасте. Но то, что я помню, это то, что после смерти бабушки все стало совсем плохо. И когда родился Куинси, все стало еще хуже.

– Куинси?

– Мой брат, – пояснил он мягко. – Я, на самом деле, не занимался его воспитанием… в течение многих лет уж точно.

– Я не знала, что у тебя есть еще один брат. Есть еще братья или сестры?

Он покачал головой.

– Ночью, когда я нашел детей, я увидел Куинси впервые за многие месяцы. Последний раз я виделся с ним, когда вытаскивал из наркопритона и пытался помочь ему. Он не хотел ни меня, ни моей помощи. Насколько я знаю, у меня больше нет ни братьев, ни сестер.

Его голос сорвался, и он откашлялся, переместившись так, что его рука соскользнула с моей, и снова уставился в темноту.

– Я сказал ему держаться подальше от детей, пока он не очистится от наркотиков. Я даже не знаю, когда у них день рождения, – его глаза потускнели, и он склонил голову набок, глядя на нее с серьезным выражением лица. – Доктор думает, что Кеннеди где-то два с половиной года, а Линкольну около пяти месяцев, – он прижал указательный и большой палец к переносице, как будто ему больно, и снова отвернулся.

Слава Богу, эти дети были с ним. Слезы навернулись на глаза, и когда она коснулась его спины, он дернулся, поднял глаза к потолку и быстро заморгал.

– На самом деле, ты знаешь, – сказала она мягко, – Ты знаешь их день рождения. Четверг. Пятнадцатое сентября. День, когда ты их спас.

Он повернулся со слезами на глазах, и этот образ навечно оставил след на ее сердце. Он не сказал ни слова, просто подался вперед и обнял нее, сжимая так крепко, что трудно было дышать. Тру обнимал ее в течение долгого времени, и после того, как он был настолько откровенен с ней, ему стало легче держать ее в своих объятиях. Когда он отстранился, слезы исчезли, челюсть снова сжалась, и ее желудок ухнул вниз, понимая, что за этим обликом было намного больше.

Сколько один человек может еще вытерпеть?

Он стал серьезнее, и очередной раз извинился, глядя на нее. Она хотела сказать ему, что не нужно никаких извинений, что никто не может выбирать себе родителей. Но это означало бы, что ей нужно говорить, а ее горло настолько сжалось от переполнявших ее эмоций, что она не могла выдавить из себя даже слова.

– Когда родился Куинси, целая вереница мужчин появилась в нашей жизни. Всегда ненадолго и не слишком хорошие. Наркоманы, торговцы наркотиками, коллекторы и другие на день, на ночь, на неделю. Моя мать приходила домой в синяках и под кайфом. Она уходила с парнем в спальню, а мне велела присмотреть за Куинси, как будто это было легко и весело. Эта женщина никогда не обращала на него внимания. Она засовывала ему бутылку в рот, чтобы он замолчал, когда ей нужно было уходить. Я не буду утомлять тебя подробностями моей дерьмовой жизни, но я переехал, когда мне исполнилось восемнадцать, и попытался забрать Куинси с собой. Она натравила на меня одного своего наркоторговца. У него был пистолет, поэтому он более чем доходчиво объяснил мне, что мне пора съ*баться подальше от дома. Я не слушал.

– Иисус всемогущий! Твоя собственная мать сделала это с тобой? – Джемма не могла скрыть неверия.

Он кивнул.

– Бэр Виски, парень которого я встретил, взял меня под свое крыло и научил меня работать с автомобилями. Когда я переехал, он снял мне эту квартиру. Его семья стала моей семьей. Он и Дикси, его сестра, открыли «Автомастерскую Виски», а также держат бар со своими братьями Боунсом и Буллитом, – он, должно быть, уловил любопытство на ее лице, поэтому объяснил. – Это байкерские имена. В любом случае, я жил за мостом, боясь причинить Куинси неприятности, поэтому мы разработали график встреч. Когда наша мать уходила на несколько часов, якобы на работу, но… – он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. – Так или иначе, в течение двух лет мы виделись каждые несколько дней. Я давал ему деньги на еду, покупал ему одежду и все, что ему было нужно. А потом, в один прекрасный день, я пришел и услышал крики, доносящиеся из дома.

Трумэн закрыл рот и глаза, как будто все, что он должен был сказать, приносило ему физическую боль. Он положил руку на бедро и всем телом повернулся, чтобы она могла видеть лицо.

– Моей единственной целью был Куинси, когда я ввалился в дом через парадную дверь, – его голос был низким и пренебрежительным. Он поднялся на ноги и заметался, вытирая руки о джинсы и, заламывая, пропуская их через волосы, с каждым шагом становилось очевидным его усиливающееся напряжение.

– Куинси сжался на полу с раной на щеке и кровью на рубашке, сотрясаясь от рыданий, – Тру стиснул зубы, когда говорил, вены на шее вздулись, а руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Человек, которого я раньше не видел, жестоко насиловал нашу мать. Я пытался стащить его, но он качнулся назад и лишил меня из равновесия. На столе лежал нож…

***

Джемма задохнулась, слезы текли по ее щекам. Когда Трумэн оперся ладонями на перила, он в изнеможении опустил голову. Воспоминания врезались в него и на мгновение выбили весь воздух из легких. Он хотел сказать ей, что не делал этого. То, что нож уже был в крови, и дело было сделано, когда он вошел в дверь, но слова не приходили, и он знал, что никогда не придут. Его брат, может быть, и облажался, но Трумэн не мог отказаться от надежды, что в один прекрасный день Куинси найдет свой путь к более чистой, лучшей жизни. И Трумэн не был бы человеком, если бы затравил брата. Он хранил бы их секрет, пока не испустил бы последний вздох, независимо от цены, которую пришлось бы заплатить.

Подняв глаза к беспросветной темной бездне, он сказал.

– Я не должен был попасть в тюрьму. Парень был вовлечен в какой-то огромный нарко-синдикат. Государственный защитник назвал это «убийство в состоянии аффекта». Но моя мать солгала в суде. Она сказала, что не была в опасности. За двадцать два гребаных года она не сумела сделать ничего, чтобы считаться нормальным родителем, и она как-то получила справку о том, что чиста от наркотиков, и засадила своего сына в тюрьму.

Глава 10

Джемма думала, что самоубийство отца будет самым худшим, с чем ей когда-либо придётся столкнуться. Она думала, что худший выбор, который мог сделать человек, – это оставить своих близких позади. Но это? Трумэн попал в ужасную ситуацию, где у него не было выбора, кроме как спасти свою мать и брата от ужасной беды, которую она сама привела в их дом. И их мать не только не вернула домой сына, который поставил свою собственную жизнь в опасность, чтобы спасти ее, но еще и отправила его в тюрьму? Ее мысли крутились вокруг этого ужасного сценария гораздо больше, чем допускало ее воспитание. Она вся дрожала, дышать было тяжело, слезы бежали по щекам, и когда она наконец-то нашла в себе мужество взглянуть на него, Трумэн все еще стоял к ней спиной. Его плечи подались вперед, как будто весь воздух выпустили из легких.

Ее прошиб озноб, когда она пыталась переварить все, что он ей сказала. Он убил человека.

Убил.

Он взял нож и закончил жизнь человека.

Для того, чтобы спасти свою семью.

Как человеку обработать эту информацию? У нее был миллион вопросов, а также множество страхов.

Хотел ли бы он сделать это снова? Стабилен ли он? Говорил ли он ей правду?

Вдох – выдох. Сделать выдох. От этого зависело, сколько она могла держать себя в руках.

Линкольн захныкал, его было слышно через радио-няню. Трумэн медленно повернулся. Он не взглянул на нее, когда прошел через дом, будто на автопилоте, и скрылся в спальне.

Она выпустила долгий выдох и схватилась за край дивана, пытаясь понять часть его прошлого, которую он ей открыл.

Когда Трумэн вернулся в комнату, она стояла на трясущихся ногах, пытаясь примирить человека, которого пришла узнать, с человеком, который только что сделал ошеломляющее признание. Это было слишком – его болезненное выражение лица, боль в ее сердце, груз его признания.

– Я не ожидал, что ты еще здесь, – сказал он сдержанно.

Ее глаза наполнились слезами, и она рукой прикрыла рот, не доверяя тому, что может произойти. Эмоции ключом били у нее внутри, так как мысли кружились вокруг: его храбрость, его преданность, его преступление. Услышанное ею признание не меняло того, что она чувствовала к нему. У слов нет кнопки «удалить». Они были болезненной, тяжелой истиной, так не похожие на постоянное проявление добра с его стороны, которое она наблюдала, все это приводило ее в смятение. В то же время, все хорошие качества, из-за которых она обратила на него внимание с самого начала, усиливались с каждой минутой проведенного вместе времени и отказывались исчезать. Мысли метались, пытаясь одержать победу над грузом негативной полученной информации, и подняться над темнотой, вынуждая ее жадно глотать воздух.

Тру кивнул, покорно приняв решение, отразившееся в ее взгляде. Он взял радио-няню и развернулся, чтобы уйти.

– Трумэн, – его имя с отчаянием слетело с ее губ, и когда он повернулся, ее сердце открылось. Она знала, как выглядит опустошённость. Она видела этот взгляд на лице матери, после того, как отец совершил самоубийство, и она видела его в своем отражении в зеркале все последующие недели, когда их мир рухнул в пропасть, и мать стала еще холоднее, теряя себя в чем-либо, но заботясь о своей дочери.

– Я не… Я не могу, – слишком тяжело справиться с эмоциями, она сделала шаг назад и рукой схватилась за перила, чтобы стабилизировать равновесие и мир, вертящийся вокруг нее.

– Все хорошо, Джемма, – успокоил он ее. – Вот почему я не позволил зайти этому далеко.

«Ты остановил нас. Даже на фоне этой страсти ты думаешь обо мне». Она, не задумываясь, прикоснулась к его руке, нуждаясь в контакте, несмотря на запутанное положение. Его пальцы дрожали также как и ее.

– Это… – она проглотила вздох, пытаясь успокоить нервы. – Это тяжело принять.

Он с серьезным видом кивнул:

– Я не мог ввести тебя в заблуждение.

– Ты…? Сколько времени ты был…? – она даже не могла вымолвить это слово. Казалось, если она произнесет его, то сделает все происходящее еще более реальным.

– Я сидел шесть лет, вместо восьми, к которым был приговорен за сознательное непредумышленное убийство, и вышел шесть месяцев назад. Каждый четверг утром я отмечаюсь в офисе условно-досрочного освобождения и буду делать это до окончания всего назначенного мне строка. Не проходит и дня, чтобы я не думал о том человеке. Я хотел спасти свою мать и защитить Куинси, но ни одна часть меня не хотела его убивать. Я хотел остановить его. Мне нужно было остановить его.

Он тяжело дышал, четко проговаривая все слова. Какого это для него – жить с таким грузом на плечах, потеряв все, в том числе и любовь своей матери? Сколько раз ему приходилось объяснять свое прошлое? Сознательное непредумышленное убийство. Шесть лет в тюрьме.

«Тюрьма», – это слово эхом отдавалось у нее в голове.

– Джемма, я клянусь тебе, я никогда в своей жизни не употреблял наркотики, и…

Она подняла руку, не в силах больше слушать. Не сейчас. Это было слишком больно после того, как она почувствовала симпатию к нему. Слишком страшно подумать, что его прошлое действительно было реальностью. Для любого. Слишком подавляет – думать о том, свидетелем чего он стал, как пережил все, что с ним случилось. Ей нужно пространство. Время. Воздух.

Ей нужно подышать воздухом.

– Мне жаль, – сказала она, и, протиснувшись мимо него, убежала.

***

Трумэн стоял на балконе еще долго после того, как услышал, как уехала Джемма. Он провел шесть лет, отчаянно разыскивая способ, с помощью которого можно отключать эмоции. И сегодня, в то время как боль бежала по его венам, и гнев грыз его изнутри за все те моменты его жизни, которые он не выбирал. И он понял, что подавлял эмоции слишком адски долго.

Когда его мать нанесла ему непоправимый ущерб, он почувствовал, будто она ударила его ножом в грудь. Тот нож уже был воткнут слишком глубоко, когда за него взялся Куинси. Когда он пытался помочь Куинси, тот обернулся к нему с ненавистью в глазах, это выглядело, будто он выдернул нож, воткнутый матерью, и разрезал грудную клетку на кусочки с ловкостью морского пехотинца. Когда он узнал, что у него есть еще брат и сестра, которые жили жизнью, какую не должен познать ни один ребенок никогда в своей жизни, Трумэн почувствовал, как кто-то схватил его зияющие раны со всех сторон и разорвал их, разрешая внутренностям вытекать наружу.

Уход Джеммы он прочувствовал, как небольшой укол. Он не знал ее достаточно долго, чтобы точно сказать, что именно она вытягивает весь воздух из его легких.

Его следующий шаг – перестать думать. Он должен двигаться дальше, отгородиться от прошлого, чтобы не сделать выбор в свою пользу. Только он не думал, что принял неправильное решение, потому что будет делать это снова и снова для того, чтобы защитить Куинси. Но на этот раз он будет достаточно умен, чтобы отправить свою мать в полицию и дать Куинси постоянный дом, вместо того, чтобы оставить его без какой-либо защиты от грязных привычек нашей матери. Она всегда оставляла Куинси одного. Она оставляла Куинси с ним. И тогда она посадила его в тюрьму.

На пороге в спальне Тру отправил все эти воспоминания подальше, заставляя их остаться снаружи комнаты. Он не мог позволить ни одной из этих ужасных эмоций прикоснуться к детям. Закрыв глаза, он глубоко вдохнул, используя все умственные методики Бэра, которым он научился, чтобы очистить свой разум. Методики, которые помогли принять взрослую жизнь. Только тогда он вошел в спальню и включил радио-няню очень тихо, убедившись, что он мог все слышать. Бэр поделился системой мониторинга в качестве подарка, когда приходил чуть ранее. Он также присматривал за детьми, чтобы Трумэн смог сходить в душ до того, как увиделся с Джеммой. Бэр также занимался детьми, пока Трумэн работал. Когда Трумэн попал в тюрьму, то предложил бороться за опеку над Куинси, но Бэр не был совершенно чист перед законом, и Трумэн был обеспокоен, что правда выйдет наружу. У него не было шансов, что брата не будут судить как взрослого, поэтому не собирался впутывать Бэра в преступление, сказав ему о том, что произошло на самом деле.

Он поцеловал Кеннеди в лоб.

– Люблю тебя, принцесса, – затем, склонившись над кроваткой, коснулся губами лба Линкольна и расслабился, почувствовав, что лихорадка спала. – Люблю тебя, приятель.

Его сердце, казалось, увеличилось в размерах в груди. Он не знал, увидит ли когда-нибудь Джемму снова, но знал, что не было никакого гребаного шанса смотреть на этих детей и не вспоминать ее.

С помощью монитора в руке, он запер входную дверь, включил свет на крыльце и направился обратно. Он осторожно вынес с балкона металлический ящик и спустился по ступенькам и через деревянные двери прошел к автомобильной свалке. Вес его принадлежностей для рисования был привычным и тревожным. Он остановился в воротах, проверил видео на мониторе и включил громкость. Услышав звук радио громко и ясно, он проделал свой дальнейший путь к одной из машин, все еще не имея возможности избавиться от своих демонов, настроил монитор и распаковал вещи для рисования.

Одиннадцать оттенков черного, в том числе его любимых: ворон, паук, обсидиан, жир, копоть. Семь оттенков серого. Рукавицы и метеоритный дождь были у него серыми. Образ Джеммы вдруг заполнил его разум, когда она любовалась его рисунками, держа Линкольна и глядя на него сверху вниз после того, как он наткнулся на нее в спальне, и, наконец, со слезами на глазах, когда она протиснулась мимо него, сбегая с его квартиры. Он с трудом дошел до мастерской с монитором в руке и достал другую коробку красок. Трумэн не планировал создавать произведение искусства. Он не думал о стиле или дизайне, или о чем-либо другом. Его искусство было продолжением его самого, родившееся из войн, старых и новых. По мере того как знакомый звук аэрозоля успокаивал, разрушая его душу, он исчез в воспоминаниях о прошлом.

Когда Линкольн захныкал, Тру очнулся и удивился, что прошло уже три часа. Он собрал свои вещи и направился в квартиру, ни разу не оглянувшись. Он никогда не оглядывался назад. Это был единственный способ уйти от демонов, оставив их позади, но сих пор они ускользали от него, пробираясь сквозь щели под дверью, через трещины в его броне и приклеивались к нему словно клей.

Глава 11

В воскресенье вечером Джемма открыла дверь своей квартиры и, упершись рукой в бок, уставилась на Кристалл.

– Сколько раз тебе нужно услышать «я в порядке», прежде чем ты мне поверишь?