Текст книги "Принц драконов"

Автор книги: Мелани Роун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

– Я знаю, – сказал Давви. – И он совершенно прав. Продолжай, Мааркен.

– Ну, там еще много чего было. Мериды собрались вот круг Тиглата, как бусины на ожерелье, сказал Вальвис, а Клеве говорил, что они скорее напоминали мух, попавших в паутину со стрелами вместо нитей… Стена рухнула, и они ворвались в город, но Вальвис был к этому готов. Наши воины вышли из ворот и перенесли битву на равнину. А потом… – Мааркен перевел дыхание. – Вальвис убил предводителя меридов и еще по крайней мере полсотни воинов. Клеве и Фейлин считали, но сбились со счета!

– Вальвис не ранен? – спросил Рохан.

– Пара царапин. Он слишком хороший воин, чтобы позволить ранить себя. Костры, на которых сжигали трупы погибших меридов, горели три дня. Теперь Вальвис не знает, как быть: то ли отправиться на юг и защищать Стронгхолд, то ли подойти на помощь к нам.

Давви издал приглушенный возглас.

– Корабли Ллейна!

– Точно, – кивнул Рохан.

– Какие корабли? – спросил Мааркен.

– Позже, – ответил Рохан. – Давви, ты не отведешь его отдохнуть в палатку? Я буду с Чейном.

Он сел на Пашту и шагом поехал вдоль берега реки, размышляя над словами Эльтанина. Рохан выстроит стены, которые будут крепче камня… Безграничная вера атри в своего принца беспокоила его. Если мечтам Рохана суждено осуществиться, то придется брать крепости более грозные, чем замок Крэг. Мы прикрываемся собственной дикостью, – горько подумал он. – Все мы. И прежде чем строить новые стены, мне придется разрушить старые. И первым делом, не мифические, а вполне реальные и прочные стены Феруче. Приближалась середина зимы. Он должен поскорее покончить с Ролстрой, сыграв роль принца варваров, прежде чем проделать то же самое в Феруче. Но потом… Клянусь, больше никогда, – сказал он сам себе. Может, он и останется варваром, но наконец опустит меч. Должен. Иначе ему не выжить…

Рохан был абсолютно прав: капитаны не высказали восторга, когда Чейн предложил им перевезти на другой берег Фаолейна войска, лошадей и провизию. Однако все было закончено в два дня. Армия Рохана оказалась в Сире намного южнее того места, где ее ждал Ролстра.

У верховного принца не было возможности развернуть войска и провести решающее сражение, а в мелких стычках лучники Пустыни несли незначительные потери. Был разбит новый лагерь, но тут с севера пришел шторм, и вновь войска разошлись в разные стороны, точа мечи и следя за тем, чтобы тетивы луков оставались сухими.

Корабли Ллейна были вынуждены без дела стоять в устье Фаолейна и ждать погоды. Настал долгий перерыв. Лишь через десять дней командующий отдал своей эскадре приказ выйти в море.

Рохан и Чейн смотрели вслед удалявшимся белым парусам, зная, что с кораблями уплывает всякая надежда вновь вернуться на свой берег. Как бы то ни было, они находились в Сире. Теперь битва была неизбежна. Независимо от ее исхода, у Рохана полегчало на душе. Чем ограниченнее выбор, тем меньше колебаний…

Он, Чейн и Давви разрабатывали бесконечные планы, разыгрывали битвы на карте, чтобы выработать тактику, обсуждали место и время битвы. До возвращения разведчиков ничего другого им не оставалось. А когда разведка вернулась, то принесла дурные вести. За те два дня, когда проглянуло солнце, позволившее кораблям выйти в море, армия Ролстры не только отошла, но и, казалось, увеличилась вдвое.

Утро выдалось сырым и туманным. Рохан, Чейн и Давви вместе с оруженосцами и командирами отрядов выехали на место предстоявшей битвы, чтобы самим разобраться в происшедшем. Рохан дрожал под плотным плащом, проклиная нависшие на севере тяжелые тучи. Картина, увиденная им с вершины холма, только усилила эту дрожь.

Огромное пастбище, еще недавно служившее лагерем войскам верховного принца, было покрыто слоем воды глубиной по пояс. От притоков Фаолейна были прорыты рвы. Земля и так размокла от влаги, а речная вода превратила пастбище в озеро. Перебраться через него было невозможно: дно было скользким, а берега состояли из липкой глины. Лишь мощные дренажи и знойное лето могли бы высушить это болото. Однако только хитрому и злобному уму Ролстры мог принадлежать план, как навсегда загубить эту богатую землю.

– Чувствуешь запах? – тихо спросил Рохан. – Соль. – Он услышал отчаянное проклятие Давви и тихий вздох Чейна. Ветер пах морем. – Наверно, деревья были слишком мокрыми, а то бы он сжег их… – Принц развернул Пашту, поскакал обратно, забрался в палатку и не захотел никого видеть.

Когда наконец Чейну доложили, что его вызывает принц Рохан, он вошел в шатер, уже зная, что там увидит. Рохан, ссутулясь, сидел на кровати; на полу валялась пустая бутылка; вторая, наполовину опорожненная, стояла у принца между ног. В руках у Рохана была чаша, и перед каждым глотком он по пять раз вращал ее то в одну, то в другую сторону. Этот ритуал Чейну был неизвестен. Должно быть, его только что придумал сам Рохан. Некоторое время Чейналь стоя любовался этой картиной, гадая, удалось ли вину притупить боль душевных ран шурина. Но когда голубые глаза Рохана поднялись, Чейн понял, что боль терзает принца как прежде.

– Сядь, – приказал Рохан. – Я буду долго говорить, а ты слушай и не перебивай.

Чейн сел. Ему не предложили чашу, да он бы и не взял ее. Рохан смотрел на него столько времени, сколько потребовалось, чтобы покрутить кубок еще пять раз и сделать глоток. Его голос и глаза были абсолютно трезвыми.

– Я считал себя умным и цивилизованным человеком. Я говорил, что моя цель

– править силой закона, а не силой меча. И посмотри, что из этого получилось. Я стал принцем, чтобы защищать свой народ и свои земли. – Длинные пальцы еще раз покрутили чашу, и последовал еще один глоток. – Оказалось, что я ничем не лучше любого другого из живших до меня. Я пытался утешить себя, говоря, что у меня нет иного выхода. Но оказалось, что я талантливый варвар, Чейн. Я профессионал в варварских искусствах – войне, насилии…

Рохан выпил и снова наполнил чашу. Рука его была пугающе тверда.

– Ажей. Они никогда никого не называли так. Даже моего отца. Эльтанин собирался оставить стену невосстановленной – а знаешь, почему? Он думает, что стены, которыми я огражу Пустыню, будут лучше любого камня. Я не заслуживаю такой веры. Не заслуживаю ничего лучшего, чем сдохнуть с мечом в кишках, как те, кого я убил собственной рукой. И еще убью.

Не склонный к отвлеченным размышлениям, Чейн тем не менее чувствовал огромную разницу между нынешним вялым, почти бесчувственным состоянием Рохана и тем бешенством, которое горело в принце летом, когда он прибыл в лагерь. Тогда он тоже испытывал чувство гнева и вины, искал возможности выговориться, а потом умолял Чейна забыть о его словах, это означало, что он простил себя. Но теперь Рохан выглядел человеком, который смирился, посмотрел на себя изнутри, понял, что ему нет прощения, и перестал искать его.

– Мне нравилось уничтожать армию Ястри. Мне нравилось насиловать Янте. Я с наслаждением убью Ролстру. Как по-твоему, кем я становлюсь?

– Человеком. Таким же, как все мы, – тихо сказал Чейн. Легкая улыбка появилась на губах Рохана.

– А ты знаешь, насколько для меня нестерпима эта мысль?

– Ты не понимаешь, – сказал Чейн, отчаянно пытаясь подобрать слова. Было чрезвычайно важно, чтобы они оказались верными. – Ты такой же, как мы, но не похож на нас. Рохан, ты предпринял попытку изменить мир, а это уже ценно. Ты умеешь мечтать, в то время как большинство из нас даже не знает, что это такое. Ты знаешь, что нельзя жить, все время наступая кому-то на горло. И люди верят тебе именно потому, что понимают: меч претит твоей натуре. Гораздо больше мужества требуется…

– Чтобы вести жизнь, которая тебе не нравится? Но все дело в том, что именно такая жизнь мне по нутру. Понимаешь, мне нравится жить с мечом в руках.

– Но когда война кончится, ты заживешь по-другому… И все мы тоже.

– Да, конечно. Я смогу заставить всех жить по-моему… и это превратит меня в нового Ролстру. Ничем не лучше старого, если не считать больших претензий. Я сделаю все, чтобы уничтожить его и его армию. Все, чтобы обезопасить будущее моего сына. Но чем я отличаюсь от него? Только одним: у меня есть та вещь, которую он хотел получить, но не сумел. У меня есть собственный «Гонец Солнца», и мне не нужно привязывать его к себе дранатом. Она целиком моя, Чейн, как и задумала Андраде. – Он вновь наполнил чашу, но на сей раз пить не стал. – Что дает мне это право?

Чейналь услышал, что сквозь бесстрастность Рохана готовы пробиться чувства, и принялся беззвучно читать благодарственную молитву. Рохан, отрешившийся от себя самого, не был бы Роханом.

– Тебя пугает власть, – прошептал Чейн. – Ты пользуешься ею, но она не разъедает тебя, как Ролстру.

– Ты хочешь сказать, что право на власть имеет только трус?

– Ты не слушаешь меня. – Чейн подался вперед и принялся говорить как можно быстрее, чтобы не дать Рохану снова замкнуться в своей скорлупе. – С тобой у нас есть шанс выжить. Ты наша единственная надежда. Думаешь, мне нравится видеть своего сына солдатом? Богиня, да ведь ему только двенадцать лет! Если ты ищешь отличия от других, то оно лежит на поверхности: ты ненавидишь войну! Твоя боязнь власти происходит от боязни не правильно распорядиться ею. И силой, данной Сьонед, тоже. А Сьонед точно такая же, как и ты! И именно это делает вас такими принцем и принцессой, которые нужны нам! Ты думаешь, она не боится собственной силы?

Рохан вздрогнул.

– Я видел в ее Огне своего сына. Я не могу отречься от него, и неважно, кто его мать.

– Если у Сьонед хватит мужества забрать ребенка, ты сможешь относиться к нему как к вашему собственному сыну, а не как к сыну Янте?

– И поверить, что он не был плодом насилия? – Рохан горестно покачал головой; его золотистые прямые волосы в свете лампы казались матовыми. – Дело не только в Янте. Я буду воспитывать внука верховного принца.

– Рохан, это же ребенок! Какая вина может быть у невинного младенца?

– Само его рождение – уже вина! – Рохан швырнул чашу в стенку шатра; вино красным пятном растеклось по ткани и закапало на ковер. – Ему нужно было родиться от Сьонед!

– А что мешает тебе думать, будто так и есть? Мааркен теперь принадлежит Ллейну не меньше, чем мне и Тобин. Рохан, за то, кем станет ребенок, отвечают не только его родители. Янте может выносить младенца, но станет он таким, каким его воспитаете вы со Сьонед.

Рохан лег на кровать, уставился в потолок и надолго замолчал. Наконец он тихо вздохнул и произнес:

– Ты прав насчет власти. Она приводит меня в ужас. Я говорю не про ту власть, которая есть у каждого принца и которой он пользуется каждый день, решая, у кого больше прав на тот или иной участок земли, кому соорудить новую крепость, а кому перестроить старую. Я вот про что, Чейн: принц стоит во главе армии и решает, кто из его врагов должен умереть. Я принимаю на себя ответственность, но не знаю, что дает мне право решать это. Если бы я был мудр или хотя бы умен… – Он положил руку на лоб. – А я просто трус.

И тут Чейн наконец перестал сравнивать отца и сына и отдавать неизменное предпочтение Зехаве. Да, старый принц выбрал бы дорогу и шагал по ней без страха и сомнений. Но сын отличался от отца тем, что постоянно проверял себя. Рохан спрашивал и сомневался, всюду искал вечные истины и скрытые мотивы. И то же будет, когда смерть верховного принца откроет ему дорогу к еще большей власти. Рохан никогда не будет гнуть свое, глухой и слепой ко всему и вся, никогда не перестанет сомневаться в своем праве делать то, что доставляет ему удовольствие. Он всегда будет спрашивать, и это сделает его мудрым. В этот миг Чейн перестал жалеть о том, что сын не похож на отца. Он последовал бы за любым, кто. оказался бы у власти, но знал, что лишь Рохан поведет его по правильному пути.

Глава 29

На этот раз Сьонед отправилась в Феруче не одна.

Сроки Янте приближались, и Тобин с Маэтой в тиши составляли планы, которые довели до сведения Оствеля только тогда, когда его вмешательство уже ничего не могло изменить. Если он надеялся на другой исход, то теперь эта надежда рухнула. Рохан и Чейн увязли на юге, а воины Тиглата хотя и освободились и могли бы начать штурм Феруче, Сьонед приказала Вальвису оставаться в городе. Если она собиралась выдать сына Янте за своего, все нужно было проделать в строжайшей тайне.

То, что Янте должна умереть, подразумевалось само собой. Однажды ночью в начале зимы Тобин и Маэта предложили Сьонед план проникновения в крепость. Она согласилась. Имя Янте не упоминалось.

В ясные осенние дни Янте часто прогуливалась по крепостной стене, словно зная, что Сьонед наблюдает за ней. С ней обычно были сыновья, и Сьонед с горечью думала о несправедливости Богини, наградившей эту тварь таким здоровьем. С продвижением беременности Янте зависть Сьонед перешла все границы. Но теперь бремя дочери Ролстры стало слишком тяжелым для долгих прогулок. Она тревожно спала в широкой кровати со шторами, на которых были вышиты драконы, и сын Рохана беспокойно ворочался в ее чреве. Когда Сьонед заметила огромный изумруд, сверкавший на пальце Янте, ее зависть превратилась в ненависть. Янте присвоила не принадлежавшую ей вещь, и стремление Сьонед вернуть свое добро стало таким навязчивым, что это угрожало нарушить ее с трудом сохраняемое равновесие.

Через несколько дней после того, как был окончательно утвержден план проникновения в Феруче, Сьонед погрузилась в странное молчание. Тобин поняла, что это значит: когда приближалось время рожать, она сама становилась отчужденной; все ее мысли и чувства словно устремлялись внутрь. Чрево Сьонед было пустым, но она переживала беременность так же, как Янте.

Однажды ночью в начале зимы, в новолуние, когда облака затянули северный горизонт, шум, которого давно ожидала Сьонед, всполошил слуг замка Феруче. Помедлив на лунном свете и убедившись, что это не было ложной тревогой, Сьонед странно улыбнулась – завистливо и в то же время удовлетворенно: тело Янте корчилось в родовых муках. Потом Сьонед вернулась в Стронгхолд и послала за Тобин и Оствелем.

– Янте поторопилась на сорок дней, – сказала принцесса, когда они, заспанные и плохо соображающие, пришли в ее покои. – Я знала, что так и случится. Пора в путь.

Вскоре после этого трое всадников на лучших лошадях Чейна во весь опор мчались на север. Светлые фигуры на светлых лошадях, они молча скакали сквозь ночь, а над их головами ослепительно сверкали три луны. Одна Сьонед не испытывала и тени страха. Тобин, которую Сьонед все лето и осень обучала технике фарадимов, судорожно вспоминала, чему ее учили, но не могла унять сотрясавшую тело дрожь. Оствель сжимал и разжимал пальцы на рукояти меча, не в состоянии протестовать, но и не желая оставаться позади. Ни один из них не осмеливался заговорить с женщиной, скакавшей в середине. Сьонед всем телом подалась вперед: в ее зеленых глазах светилось страшное возбуждение.

Принцесса первой въехала в холмы, где этим летом грелись, дрались и спаривались драконы. Тем же путем она ехала и прежде, но на сей раз была абсолютно уверена в успехе: весной она тут заблудилась. Мрачный кошмар того одинокого путешествия смешался с ужасом пребывания в Феруче и возвращения в Стронгхолд. Но в этой поездке было что-то романтическое: казалось, все вокруг залил сверкающий Огонь; яркие, контрастные цвета пели в мозгу так, что у нее кружилась голова.

Они остановились в десяти мерах от Феруче, как раз перед первыми часовыми, чтобы немного передохнуть после целого дня быстрой езды. Расседлав и спрятав лошадей, они прошли пешком последний участок пути; казалось, вокруг них сгустилась тьма. Между скалистыми утесами показался замок, купавшийся в последних лучах закатного зимнего солнца; башни его венчало золотое зарево, стекавшее вниз по стенам, словно мед. Сьонед немного помедлила, любуясь этой красотой и припоминая, как Рохан сказал, что однажды этот замок будет принадлежать ей. И будет, поклялась себе Сьонед. Сегодня.

Изнутри доносились звуки пьяной пирушки-люди праздновали благополучное разрешение от бремени владелицы замка. Сьонед прислушалась; время от времени тонкая усмешка мелькала на ее губах. Она понимала, что стоявшие позади Тобин и Оствель напряженно ждут, но еще раз припоминала все наставления Маэты, слыша ее голос так ясно, словно женщина-воин стояла рядом:

– Нет замка в Пустыне, которого я не знала бы изнутри и снаружи, а особенно как пробраться снаружи внутрь. В Стронгхолде гораздо больше секретов, чем этот проход в гроте, о котором ты знаешь, но о них мы поговорим в другой раз. Теперь речь о Феруче.

Сьонед прикрыла глаза, еще раз представляя себе потайной ход, высеченные в скале коридоры, повороты и изгибы, которые она помнила, но так и не успела ими воспользоваться. В конце хода был верхний коридор, ведущий в комнату Янте. Ее охватила дрожь, но не от страха. Она ничего не боялась.

– Сьонед…

Шепот Тобин заставил принцессу обернуться, и она медленно кивнула.

– Да… Пришло время закончить дело.

Она привела их в тень, вне видимости стражников, где так глупо попалась весной. Теперь можно было не волноваться: вся стража перепилась, празднуя рождение четвертого сына Янте, и камни снаружи крепости молчали. Она повернулась к самой короткой стене, к месту, где та соединялась со скалой. Трещина в камне. Мгновение, когда у Оствеля участилось дыхание от страха, что механизм слишком стар и слишком долго пробыл без употребления, чтобы сработать. Грубо отесанная плита беззвучно скользнула внутрь. Сьонед вошла первой, сосредоточилась, подняла палец и зажгла Огонь, чтобы осмотреться. Пока следом за ней в узкий проход протискивались Тобин и Оствель, она изучала заполнявшие коридор приспособления. К ним не притрагивались Богиня знает сколько лет, но система ловушек и распределения веса была рассчитана так, что до сих пор работала безотказно.

Тусклый свет освещал их путь по узкому, в ширину плеч, проходу, в стены которого были вбиты давно пустые кольца для факелов. Пол приподнимался, круто поворачивал, а временами и вовсе исчезал: кое-где планки сгнили под действием просачивавшейся в половодье влаги. Только эта вода и позволяла Феруче существовать. Но здесь не было ни крыс, ни пауков, ни признаков какой-нибудь другой жизни.

Наконец появилась еще одна тяжелая каменная дверь, и они осторожно вышли в место – увы! – слишком хорошо знакомое Сьонед. Ее держали здесь в каменном мешке, без доступа света. Мурашки побежали по спине Сьонед при воспоминании о кошмаре бесцветности, и она попросила Огонь, горевший вокруг кончика ее указательного пальца, гореть чуть поярче.

– Кто здесь?

Тобин затаила дыхание и переглянулась с Оствелем. Свистнула сталь – Оствель выхватил из ножен меч. Казалось, Сьонед этого даже не заметила. Когда из-за угла появился часовой, она шагнула вперед.

Страж задохнулся, ослепленный вспышкой Огня «Гонца Солнца».

– Ты!

– Да, – пробормотала она. – Я тоже тебя помню. – Сьонед наставила на него длинный палец без кольца, и новая вспышка огня вонзилась в грудь солдата. Он прижался к стене, выпучив глаза и открыв рот в беззвучном крике.

– Сьонед… – Оствель положил руку ей на плечо; принцесса стряхнула ее и улыбнулась. В ее глазах горела такая ненависть, что у Оствеля пересохло во рту. Он шагнул вперед и вонзил меч в горло часового. Мертвец сполз по стене и остался лежать с широко открытыми от ужаса глазами.

Сьонед бешено повернулась к Оствелю. Он вытер клинок и выдержал ее взгляд, не отводя глаз.

– Никто не должен знать, что мы были здесь. Никто, иначе ничего не выйдет. Тот, кто увидит нас, должен умереть. Но я не позволю убивать тебе, фарадиму.

Выражение ее глаз испугало Тобин. Этой весной она видела его во взгляде Чейна. Это темное мерцание означало одно – смерть. Она схватила Сьонед за руку и потащила за собой.

– Оствель прав, нам нужно спешить.

Огненно-рыжая голова кивнула. Сьонед молча выдернула руку из руки Тобин, позволила Огню сверкнуть и поспешила к лестнице. Тобин бросила еще один встревоженный взгляд на Оствеля, который не стал убирать меч в ножны.

Мнение о Феруче как о неприступном замке сделало стражей беспечными. Тех, кто не принимал участия в пирушке, было легко обойти: Тобин создавала легкие дуновения ветра, которые отвлекали внимание шорохом гобеленов или хлопаньем окон. Сьонед не обращала на это никакого внимания, уверенная, что тех стражей, которых не отвлечет Тобин, заставит навсегда замолчать Оствель. Но на пути к комнатам Янте меч не отведал новой крови.

Сьонед задержалась у высокого окна, осматривая двор. Отблески горевшего внизу большого костра отразились на ее лице. Тобин судорожно сжала плечо Оствеля, когда Сьонед подняла руки.

– Сьонед, нет!

В окнах вспыхнул странный свет-золотой и пурпурный Огонь «Гонцов Солнца». Тобин в ужасе уставилась на дом впереди: его деревянная крыша горела. Искры рассыпались по всему двору, языки пламени жадно лизали постройки. Обычный пожар не распространился бы так быстро, но Огонь фарадима все набирал и набирал силу. Начались крики, поднялась паника. Сьонед слегка улыбнулась.

– Будь ты проклята! – закричал Оствель. – Сейчас загорится галерея! Сьонед, ты дура!

– Здесь должен был быть пожар, – тихо сказала она, отвернулась от зрелища в панике метавшихся по двору пьяных солдат и слуг и уверенно повела своих спутников в покои Янте.

Дочь Ролстры лежала в кровати с драконьими гобеленами, слишком слабая после родов, и рыдала, взывая о помощи. В углу еще тихо покачивалась колыбелька, но сидевшая возле нее женщина ушла, и не без основания, потому что языки пламени уже были видны в окнах седьмого яруса башни. Внутренние лестницы были охвачены огнем, горел деревянный балкон, располагавшийся тремя ярусами ниже. В комнату стал просачиваться дым, и ребенок заплакал.

Мольбы о помощи сменились воплями ярости. Сьонед, не обращая на Янте никакого внимания, подошла к колыбельке, где лежало дитя с волосами цвета солнца.

– Богиня милостивая, – выдохнула она, боясь дотронуться до младенца. Затем Сьонед робко и застенчиво провела пальцем по его щеке. – Тс-с… – прошептала она. – Я уже здесь, малыш.

Янте приподнялась и взвизгнула:

– Убирайся от моего сына!

– Моего сына, – мягко поправила Сьонед. Она подняла мальчика, прижала его к себе и прикоснулась губами к золотым волосам, покрывавшим головку. Он перестал плакать и уютно прильнул к ее груди. – Моего сына, отныне и во веки веков.

– Ты не посмеешь! – Янте попыталась встать, застонала и упала на подушки.

– Руки прочь от него! Ты не по смеешь украсть его у меня!

–  – Это ты украла ребенка из тела моего мужа. – Сьонед обернулась к принцессе и крепче прижала к себе малыша, закутывая его в одеяльце. – Я возвращаю лишь то, что принадлежит ему и мне.

– Я сожгу тебя в твоем собственном Огне! Стража! – закричала она сорванным голосом. – Стража!

–  – Успокойся, – рассеянно бросила Сьонед, поглаживая пальцем щечку ребенка. Тобин подошла к ней, глядя на малыша так, словно не могла поверить в его существование.

– Ох, Сьонед, – прошептала женщина, – какой он прекрасный…

– И мой, – Сьонед держала его так, чтобы мог увидеть Оствель.

– Дай его мне, – сказал он.

– Ты, сука! – взвыла Янте. – Я убью тебя своими собственными руками…

Сьонед отпрянула, когда Оствель попытался взять у нее ребенка.

– Нет! Он мой!

– Ты думала, что я отдам его ей? – бросил Оствель, беря ребенка на руки. Он ловко и быстро сорвал с ребенка бархатное золотисто-фиолетовое одеяльце и швырнул его на ковер. – Не сыну Рохана носить цвета Ролстры!

Дым стал гуще. Страх придал Янте сил выбраться из кровати. Ее пальцы впились в шторы, на лице застыла маска ярости. Придерживаясь за столб, она крикнула:

– Вы все умрете за это!

Сьонед подошла к принцессе и оторвала от штор ее пальцы.

– У тебя есть еще кое-что, принадлежащее мне. – Янте попыталась ударить ее, но Сьонед была быстрее и сильнее. Она поймала запястье Янте и вывернула его. Янте застонала и рухнула на кровать, проклиная соперницу, которая сняла с ее пальца изумруд и вернула перстень на его законное место.

Янте рванулась из последних сил и гневно прищурилась.

– Ты смеешь забрать у меня сына? Ну ты, шлюха! Да я зарежу его на глазах у тебя и Рохана!

– Вот она, материнская любовь, – хладнокровно заметил Оствель.

Янте, шатаясь, поднялась на ноги.

– Рохан рассказал тебе, как это было? – крикнула она Сьонед. – Он рассказал тебе, как занимался со мной любовью в этой постели? Теперь он мой, и его сын тоже! Так и должно было быть с самого начала!

Сьонед внезапно хлестнула ее по лицу тыльной стороной руки, порезав изумрудом прекрасную щеку. Янте упала на подушки. Теперь в ее глазах был страх. Мгновение Сьонед наслаждалась этим зрелищем, а потом отвернулась. Тобин взяла ребенка и завернула его в свою тунику. Ребенок вновь захныкал: дым попал ему в нос.

– Тише, малыш, – успокоила Тобин, качая его. – Маленький принц…

– Сьонед, надо торопиться, – предупредил Оствель. – Огонь…

– Да, – сказала она, вновь глядя на Янте. – Огонь. Янте зашипела как кошка.

– Ты не смогла убить меня раньше, «Гонец Солнца», не убьешь и теперь! Ты…

– Я сделаю то, что должна сделать. Янте, ты видела, как твой отец поджигал постель своей любовницы? – На сей раз Сьонед ударила принцессу так, что та слетела с кровати. – Но мой Огонь совсем другой.

Она развела руки так, чтобы Янте могла следить за ними; изумруд отражал полыхавшее за окнами пламя. Сьонед улыбнулась при виде ужаса в темных глазах Янте. Внутри нее полыхала восхитительная ненависть, дававшая силу, Которой Сьонед никогда не знала раньше. Магия сладкой, жаркой, могучей ненависти ткалась из лучей другого, черного солнца, соединяя в себе стремление к убийству и наслаждение видеть в глазах Янте смертельный страх.

Однако принцесса все же нашла в себе силы выпрямиться и посмотреть на ребенка, которого держала Тобин. Триумф был написан на ее лице, ликование читалось в глазах. Сьонед захотелось снова ударить Янте, но лучше было просто убить ее на месте, и, в ответ этому страстному желанию внутри изумруда заполыхал Огонь. Она сжалась в комок, чтобы окутать пламенем хихикающую, торжествующую принцессу.

Коротко сверкнула сталь и тут же погасла, когда клинок вошел в грудь Янте. Принцесса вскрикнула – больше от удивления, чем от боли. На секунду в ее глазах вспыхнуло понимание случившегося, а затем они закрылись навсегда, и Янте откинулась на спину, вцепившись пальцами в рукоять меча.

Оствель вырвал меч из тела мертвой женщины и вытер клинок о расшитый драконами гобелен, без колебаний встретив яростный взгляд Сьонед. Его лицо казалось высеченным из камня.

– Все кончено, «Гонец Солнца», – сказал он. Сьонед хотелось вцепиться ногтями ему в лицо и расцарапать его в кровь.

– Это я должна была убить ее. Она была моя!

– Нет. Не надо убивать. – Он вложил меч в ножны. – Сьонед, ты сделала то, за чем пришла. Хочешь остаться и посмотреть, как ее сожжет Огонь? Все кончено!

Она испустила хриплый звериный вой и обернулась, заставив кровать вспыхнуть как соломинку. Загорелись длинные волосы Янте, балдахин и шторы с изображением драконов, корчащихся в непристойных брачных танцах, изрыгающих Огонь, оскаливших зубы и распустивших когти. Сьонед рванула один из столбов, он треснул, и горящий балдахин упал на тело Янте. Обрушились карнизы, и Сьонед вскрикнула, когда один из них ударил ее по плечу, лизнул пламенем лицо и обжег скулу, едва не задев глаз.

Оствель оттащил рычащую от злобы Сьонед, по лицу которой катились слезы.

– Сьонед! Прекрати! Ты слышишь меня? Прекрати сейчас же! – Он ударил ее ладонью по больной щеке, и у Сьонед дернулась голова. Сквозь пелену дыма она увидела открытую дверь и вскрикнула.

– Мой сын! Где он? Где?

– Тобин понесла его вниз, и если мы не последуем за ней, то сами сгорим здесь. Сьонед, все кончено! Янте мертва!

Она судорожно хватала ртом воздух, тщетно пытаясь вырваться из рук Оствеля. Разум вернулся к ней, и она ужаснулась тому, что лишилась ненависти, придававшей ей такую силу.

– Пусти меня! Будь ты проклят за то, что убил ее! Это должна была сделать я!

– И что бы ты сказала ему, когда он вырастет? – горько спросил он, выволакивая Сьонед из комнаты, где запах горелого мяса Янте уже смешивался с запахом густого дыма.

Они, кашляя, пробежали по коридору и скатились вниз по лестнице. Пламя охватило весь нижний ярус; первыми затлели шторы, а затем ветер разнес искры по всему этажу. Они не могли выйти из Феруче тем же путем, которым В9шли в него: замок горел.

Стоя на лестничной площадке, Сьонед яростно искала взглядом маленькую фигурку Тобин в белой рубашке и наконец увидела, что она вместе с толпой бежит к воротам. Сверток с тепло закутанным ребенком был прижат к ее груда. Двор крепости был объят пламенм, деревянные постройки рушились. Дым валил из нижних окон замка. К утру в Феруче не останется ничего, кроме голых, почерневших камней.

Кто-то с разбегу врезался в Сьонед; на нем горела одежда. Ее Огонь. Она бы с наслаждением сожгла Янте, но этот человек не был ее врагом. В замке творился кромешный ад, и тем, кто остался внутри, она уже ничем не могла помочь, но этого человека еще можно было спасти. Спасти, чтобы не испытывать вины за его смерть. Она опрокинула его наземь и навалилась сверху, пытаясь сбить пламя. Его каблуки разбили ей голень и отдавили палец, и она заплакала, прижимаясь к его шее, прося у него прощения и вдыхая запах его обожженной плоти и своих опаленных волос. Но мужчина завозился под ней, застонал и попытался столкнуть ее со своей спины. Сильные руки. помогли ей подняться и обняли за талию.

– Сьонед! Скорее! С ним все будет в порядке. Обещаю тебе.

Она не могла перестать плакать. Даже тогда, когда она помогла мужчине встать на ноги, подтолкнула его к воротам и посмотрела; как он, шатаясь, выбрался наружу, Сьонед все еще всхлипывала, а потом вновь разразилась слезами.

– Мне жаль… Мне так жаль…

– Я знаю, – раздался низкий, скорбный голос Оствеля. Его руки тут же крепко обняли Сьонед. – Пойдем, а не то мы потеряем Тобин и малыша.

Сьонед прильнула к нему, и Оствель стал прокладывать тропу сквозь пекло, которое было делом ее рук. Испуганные люди прорывались сквозь главные ворота, охваченные кольцом Огня. Задыхаясь в дыму и следуя за Оствелем, Сьонед оглянулась через плечо. Пламя фонтаном вздымалось над замком, неистовое и смертельно опасное. Она уничтожила не только Феруче; наверняка многие его обитатели погибли в огне.

Она провела рукавом по потному лбу, по слезящимся глазам и всхлипнула, когда ткань коснулась обожженной щеки. Что-то не так, подумала она, и страх сжал ей грудь. На ее плече должна была остаться отметина от ее собственного Огня, да, так оно и вышло. Но в видении у нее были шрамы над бровью, а не ожог на щеке.