Текст книги "Полночная любовница"
Автор книги: Мэгги Робинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
– Можешь мне не верить. Да я и не жду, что ты мне поверишь. Если это может послужить хоть каким-то утешением, я ненавижу себя гораздо сильнее, чем ты меня.
– Я не ненавижу тебя. – Кон не услышал полной убежденности в голосе сына. Джеймс сказал это машинально, из чувства долга, а не из-за какой-либо привязанности.
– Пожалуйста, слезь с изгороди. Давай прогуляемся к озеру. Там прохладнее.
Джеймс перебросил ногу и соскользнул вниз, зацепившись курткой за проволоку. Кон хотел отцепить его, но Джеймс дернулся, порвав куртку. Кон напомнил себе, что должен уважать границу между ними, которую установил сын, хотя все, чего ему хотелось, – это обнять Джеймса и сказать ему, как он сожалеет, что так испортил им жизнь.
Он пошел вслед за мальчиком по поросшей травой тропинке, держась сзади на почтительном расстоянии в пять шагов. Они вошли в рощу, которая спускалась к озеру, и Кон развязал свой пропитанный потом шейный платок.
– Мне было всего девятнадцать, когда я женился на твоей матери, даже еще совершеннолетним не был. Я не оправдываюсь, но мой дядя, как опекун, настоял на этом браке. Я был по уши в долгах у твоего дедушки Берримана. Очень много людей зависело от меня и моего поместья, а я был почти банкрот. Дядя очень хорошо позаботился об этом.
В Джеймсе было слишком много от Берриманов, чтобы когда-либо оказаться в таком уязвимом положении, и Кон был искренне этому рад. Его сыну не придется принимать решения, которые будут разрывать его сердце – если оно у него есть – надвое.
– Мама не любила твоего дядю. Ей постоянно приходилось посылать ему деньги.
– Она была мудрой, твоя мама. Он и его брат, мой отец, никогда не ладили, и когда он стал моим опекуном, увидел свой шанс поквитаться с династией Коноверов. Было ли все это намеренно, или виной всему плохое финансовое планирование, я точно не знаю, но к тому времени, когда я вернулся из Кембриджа, положение было ужасное. Мы с дядей заключили сделку с твоим дедушкой, и брак был, таким образом, устроен.
Блеск солнца на серебристой воде ослеплял. Кон повернулся к воде спиной и сел на землю. Джеймс опустился напротив.
– Мы с матерью Беа любили друг друга. Мы... мы повели себя не очень благоразумно, когда узнали, что я должен жениться. Уверен, ты слышал – ведь ты же учишься в школе, – о чем говорят в дортуаре. Что происходит между...
– Да-да. – Лицо Джеймса скривилось от отвращения.
Кон чуть не улыбнулся. Через несколько лет это изменится. Когда он встретит свою девушку. Когда встретит свою Лоретту.
– В общем, мы с этой девушкой расстались, и я женился на твоей матери. Твоя мама была красивая и умная. Она помогала своему отцу в ведении дел. Была значительно старше меня и очень... волевая. Марианна знала, чего хочет, стремилась к этому и получала это. – Кон помолчал, заново переживая ту унизительную угнетенность, которую чувствовал, находясь под пятой Берриманов.
Он признался Лоретте, что нарушил свою языческую клятву ей и скоро станет отцом. Он устало тащился назад, сунув руки в карманы. Пальцы теребили вышитый мешочек, который он нашел вчера на ветке дерева, полный серебристых бусин с выходного платья Лоретты – в этом платье она была в ночь их «свадьбы». В их ночь он взял ее девственность под низко свисающими ветвями дерева. Тот первый раз был слишком быстрым и неуклюжим, но потом, позже, они нашли свой, ведь в течение лета они старались встречаться так часто, насколько это было возможно. Когда они занимались любовью после своей языческой свадьбы в кольце камней, они уже хорошо изучили друг друга.
Теперь он потерял Лоретту навсегда. Потрясение в ее глазах сказало ему, что он предал ее окончательно. У него долг перед своей женой и их ребенком, долг перед теми, кто от него зависит. Он со злостью отшвырнул с дороги упавшую ветку. На следующий год он получит свои деньги и освободится от Берриманов. Уговорит Лоретту бежать с ним. Они могут поехать куда угодно. Можно даже отправиться по стопам его бесшабашного деда.
К тому времени у него будет сын или дочь. «Молись о сыне», – сказал ему тесть, ибо, пока его жена не произведет на свет наследника, он будет привязан к Марианне Берриман сложным договором, который дядя подписал от его имени.
Кон подавил в себе порыв разорвать что-нибудь в клочья. Одной рукой он перекатывал гладкий камень в кармане, а другой сильно, до боли сжимал мешочек с бусинами. Два бесполезных символа многолетней любви и дружбы. Он мог швырнуть их в реку и покончить с ними, но Лоретту так просто из его сердца не выбросить.
Он вошел в прозрачную пустоту, которая когда-то была Гайленд-Гроув. В доме было тихо, рабочие закончили ремонт. Городские слуги Марианны двигались с безупречным изяществом, когда провожали его в спальню – истинный образчик того, какой должна быть опочивальня аристократа. Здесь, по крайней мере, был какой-то цвет: темно-красное покрывало, одного тона со стенами, пушистые коврики перед камином, картина, изображающая настороженно застывшего оленя. Не было и следа коллекции камней Кона, или дедушкиных книг, или лодок, которые они с Лореттой вырезали, чтобы пускать по реке. И хотя был разгар дня, Кон бросился на кровать прямо в одежде и сапогах и дал волю слезам.
Кон осторожно подбирал слова:
– Я был возмущен, зол и обижен. Чувствовал себя подкаблучником. Я был еще глупым мальчишкой, а твоя мама... она была женщиной.
Джеймс почти улыбнулся:
– Она любила командовать. Она и мной командовала.
– Я пытался наладить наши отношения, правда пытался, – солгал Кон, надеясь, что Джеймс ему поверит. – Твоя мама очень обрадовалась, когда узнала, что у нас будет ребенок. Ты. Мы оба обрадовались. Но когда ты родился, я почувствовал себя еще более бесполезным, чем раньше. Поэтому я уехал... Я не собирался отсутствовать долго. Но дни превращались в недели, а месяцы в годы, а я все не возвращался. Я... просто не мог.
В двадцать Кон чувствовал себя мухой в куске янтаря, которая не может даже слабо шевельнуть крылом. Он боялся возвращаться, боялся, что его с таким трудом завоеванная независимость испарится под холодным взглядом голубых глаз Марианны.
Но у него был сын. Кон вернулся домой ради Джеймса, хотя и слишком поздно.
– Я знал, что твоя мама хорошо позаботится о тебе и о себе тоже. Она была очень толковой, гораздо толковее меня. Мне было стыдно, что я оставил ее одну, и в то же время я был зол. Не хотел зависеть от состояния Берриманов, поэтому стал сколачивать свое собственное. Теперь я сознаю, как был не прав, но не могу изменить того, что было. Никакими моими деньгами и делами не возместить того, что я покинул тебя.
– А как же Беа? Что будет с ней?
Кон пожал плечами:
– Не знаю. Меня заверили, что она счастлива там, где живет сейчас.
– Но она моя сестра, – сказал Джеймс, вынудив Кона кивнуть. – Я сказал ей, что так думаю. А она разревелась.
Кону не понравился самодовольный тон сына.
– Пожалуйста, давай пока не будем об этом, Джеймс. Сейчас не время говорить ей. Возможно, когда она станет постарше.
– Несколько лет не изменят того, что она незаконнорожденная.
Кон тяжело вздохнул:
– Не будь жестоким, Джеймс. Нельзя заставлять ее платить за мои ошибки.
– Не знаю, смогу ли не проговориться. Они должны были уехать только через два дня, однако уже пошли собирать вещи.
Проклятие! Свою часть договора Лоретта исполняет день в день. Возможно, им стоит уехать завтра. Даже сегодня. Кон не был уверен, что его сын сумеет сохранить такую важную тайну. Теперь у мальчишки власть над всеми ними.
– Джеймс, во всем этом нет вины Беа. И она тебе нравится. Вы друзья. Прошу тебя, не говори ей ничего.
Кон видел по глазам сына, что он все обдумывает и взвешивает. Он как будто снова видел Марианну, пока Джеймс решал его судьбу.
– Мама знала, да? Поэтому она всегда старалась свести нас вместе, когда Беа приезжала в гости к тете Лоретте. – По его лицу пробежала тень, и он резко встал. – Я не понимаю, – прошептал он. – Они же были подругами. Лучшими подругами.
Последний кусочек мозаики встал на место.
Слова Кона были бессвязными, предложения обрывочными. Он как мог попытался объяснить Джеймсу, почему все лгали ему. Впрочем, от этого лицо сына не перестало быть менее мрачным.
Наконец Кон отпустил его. Но ему все же удалось добиться от Джеймса обещания хранить тайну Лоретты. И еще он предложил ему дать прочитать последнее письмо Марианны. Прочитав его, Джеймс поймет, что он, Кон, не такой уж отпетый негодяй.
Этот необычный документ был написан незадолго до ее смерти. Мистер Фостер вспомнил о существовании письма и отдал его Кону слишком поздно – уже после того, как он сделал свое злосчастное предложение Лоретте. Было ясно, что мистер Фостер считает, что Кон не заслуживает ни словечка от жены, но внимание к деталям и преданность оказались выше антипатии к человеку, который покинул дочь хозяина.
В письме Марианна рассказывала Кону не только о Беатрикс, но и о своей роли в этой истории.
После встречи с Фостером Кон распалял в себе злость до тех пор, пока ему не показалось, что он знает способ исправить прошлое. Но весь его план потерпел крах. Этот год нанес тяжелый удар по его эмоциям и кошельку и не принес ничего, кроме обиды и неприязни сына и окончательного и бесповоротного отказа Лоретты быть рядом с ним.
Пришло время сдаться, на этот раз навсегда. Нет смысла питать надежду.
Кон поплелся назад к дому, держа руку в кармане и рассеянно потирая камень. В Греции, чтобы смягчить остроту отчаяния, ударяют камнем о камень. У католиков есть их четки. У Кона же – камень из реки Пиддл, отполированный водой и освященный детской радостью.
Как он признается Лоретте, что Джеймс теперь все знает?!
Он доверял Джеймсу. Они обменялись рукопожатием, и если Марианна что и сделала, так это вырастила их сына джентльменом. Но для мальчика это непосильная ноша. Чем скорее Лоретта и Беатрикс уедут, тем лучше.
Арам открыл ему дверь, чего делать был вовсе не обязан. Кон сказал слугам, что для них это что-то вроде каникул, как и для его семьи, хотя Надия с Сейди смотрели на это не совсем так, когда готовили восхитительно вкусные блюда на отремонтированной и заново обставленной кухне. Но атмосфера была непринужденная, по крайней мере, Кон хотел, чтобы она была такой. Воскресный ленч будет состоять из холодных закусок, приготовленных из овощей с огорода мистера Картера, булочек и нарезанной ветчины. Возможно, было бы лучше завернуть это и поесть на свежем воздухе, чтобы не сидеть в напряженной атмосфере, которая непременно воцарится за столом.
– Где мисс Винсент, Арам?
– Полагаю, она наверху, в своей комнате, милорд. Собирает вещи. – Арам особо подчеркнул последние слова.
– Да. Боюсь, все вышло не так, как было задумано, и наверняка будет еще хуже. Когда мастер Джеймс вернется, не мог бы ты попросить Томаса или Нико – или обоих – отвлечь его? Они могли бы увести его куда-нибудь на природу. Или поехали бы покататься верхом. Или обследовали бы пещеру. А Надия с Сейди пусть присмотрят за Беатрикс. Может, они все вместе что-нибудь испекут.
Арам взглянул на своего хозяина:
– День слишком хорош, чтобы торчать на кухне, милорд. И сегодня воскресенье. Вся выпечка была приготовлена вчера.
– Ну, тогда отведи Беа куда-нибудь на прогулку или еще что. Я хочу, чтобы их с Джеймсом подержали порознь. Ленча в столовой сегодня не будет.
Арам вскинул бровь. Ему было все известно, и он давным-давно убеждал Кона вернуться домой к своим обязанностям. Сыновья Арама были светом его жизни. Кон жалел, что не послушался его раньше.
Он медленно поднимался по лестнице, с трудом переставляя ноги. Через несколько минут Лоретта устроит ему нагоняй, и, верно, он заслуживает всех бранных слов, которые она будет бросать в него. Но если завтра она уедет, возможно, крах можно будет отложить, если не совсем предотвратить.
Дверь в ее комнату была открыта. Лоретта стояла среди гор муслина, шелка и атласа, наваленных на кровати и на всех креслах и стульях, с выражением оцепенения на лице.
– Кон, ты можешь войти. Только, пожалуйста, закрой дверь.
Он исполнил просьбу, гадая, что она скажет дальше. Пытала ли ее Беатрикс насчет портрета? Не похоже. Она выглядела слишком спокойной, хоть и находилась посреди кринолинового хаоса.
– Я никак не могу забрать все это домой. Люди начнут сплетничать, да и куда мне все эти наряды? Возможно, ты мог бы отдать их Шарлотте Фэллон. Моей соседке на Джейн-стрит. – Лоретта покраснела. – Конечно, ты можешь распорядиться ими как пожелаешь. Просто сэр Майкл совсем ничего ей не покупает и она ходит в обносках.
Только Лоретта может думать о другой женщине. Кон откашлялся.
– Платья твои, и ты можешь делать с ними все, что захочешь. А сейчас мне надо кое-что тебе сказать. Пожалуйста, присядь.
* * *
Лоретта оглядела комнату и сдержала смех. Зрелище было такое, словно ее платяной шкаф взорвался. Она понаблюдала, как Кон снял охапку платьев с кресел у камина и бросил на пол. Возникло желание пожурить его за небрежность, но она промолчала и села. Мускул у него на скуле задергался, когда он ухватился за каминную полку, потом повернулся к Лоретте.
– Ты злишься на меня, потому что я убегаю домой? Не стоит. Как я и думала, дети отыскали портрет, но все в порядке. Я отнеслась к этому спокойно, и Беа не задавала слишком много вопросов. Сейчас она укладывает свои игрушки. – Лоретта нахмурилась. Кон был таким напряженным, каким она еще никогда его не видела. – Что случилось? Я думала, мы достигли договоренности.
– Да. И теперь Джеймс – часть этой договоренности.
Ее сердце замерло.
– Что? Что ты имеешь в виду?
– Он все знает. И это означает, что вам придется уехать завтра.
– Все? – переспросила Лоретта слабым голосом.
– Он догадался, что ты мать Беа. Я не говорил ему, но не мог лгать.
Лоретта, пошатываясь, встала.
– Где он? Если он скажет Беатрикс...
– Не скажет. Он пообещал не говорить. И сейчас его нет дома, куда-то ушел, ему хотелось побыть одному. Думаю, мы все ему противны.
– О Боже! – Мысли Лоретты смешались. Чутье ее не обманывало, и теперь все – все, через что она прошла, чтобы защитить Беа, под угрозой. Лоретта примирилась с прошлым, по крайней мере, думала, что примирилась, но Кон умудрился его возродить.
– Я знаю, что это моя вина, Лори. Целиком и полностью.
Лоретте сделалось дурно. Ее худшие страхи в любой момент могут подтвердиться. Она тяжело опустилась в кресло. Сердце ее колотилось, как молот.
– Сегодня я подержу его от вас подальше, а завтра вы можете уехать с первыми лучами солнца. Если мы ограничим его общение с Беа – с тобой, – думаю, он сможет сдержать свое обещание, пока у него самого все это не уляжется.
Как может одиннадцатилетний мальчик держать в себе такой важный секрет?
– А что он сказал?
– Вначале много чего обидного. Но я объяснил насчет Марианны. И его деда. Теперь он знает, что дедушка не был святым, как и его мать, как выяснилось. Я надеялся избавить его от этого.
– У Марианны были любовники, – выпалила Лоретта. Она не собиралась говорить Кону ничего плохого о своей подруге, ибо Марианна на самом деле всеми силами пыталась возместить те страдания, которые она им причинила. Она была необычайно щедра по отношению к Лоретте и ее дочери. Что плохого в том, что она искала хоть немного утешения в свете того неприглядного факта, что муж ее бросил?
– Я знаю. Мне говорили. Я не смею ставить ей это в вину. Я не был ей мужем и никогда не стал бы им, даже если б она была жива. Ты была и есть единственная женщина для меня. – Кон зашагал взад-вперед с выражением муки на лице. – Но мы говорили не об этом. Мы говорили о том, как они с отцом сговорились утаить от меня правду о тебе и Беатрикс. Я был настолько прямолинеен, насколько это возможно, об обстоятельствах своего брака, Лори. Представь себя на месте одиннадцатилетнего мальчика. Каково было бы тебе услышать, что ты появился на свет в результате отчаяния и обмана? Не думаю, что он когда-нибудь простит меня. На секунду Лоретте захотелось подойти к Кону и обнять его. Только на секунду. Вместо этого она села, уставившись на камин. Она могла бы уехать прямо сейчас, если уж на то пошло, оставив это «приданое» без малейших сожалений, но тогда ей предстоит нелегкая задача объяснить Беа, почему они должны бежать в такой спешке. Завтрашнее утро казалось еще таким далеким. Она знала, что сегодня ночью не сомкнет глаз.
– Мы не будем ужинать вместе. Нет смысла делать вид, что все нормально. Я скажу Сейди, чтобы принесла поднос сюда.
– Я не голодна. – Лоретта сглотнула. – Может, мне следует поговорить с Джеймсом?
– Не думаю, что это поможет. Хуже, чем я сделал, тебе уже не сделать.
– Жалко, что... – Нет смысла сетовать на то, что она хотела бы, чтобы Кон был честен с ней с самого начала. Если у кого и была причина возражать против скрытности и махинаций после всего того, что сделали Берриманы и его дядя, так это у него. Они не оказались бы в этом обманчиво идиллическом йоркширском аду, если бы Кон сказал ей правду, рассказал о своих планах. Она ни за что бы не приехала, ни за чтобы не подпустила свою дочь к нему. – Уверена, все будет хорошо, – сказала она, ни в чем таком не уверенная. – Он умный мальчик. Он поймет, что во всем этом нет твоей вины.
Кон уныло улыбнулся:
– Ты еще можешь находить для меня оправдания?
«Ведь я же люблю тебя. Всегда любила. И, наверное, всегда буду любить, но наше время ушло».
Лоретта пожала плечами:
– Ну мы же старые друзья, в конце концов.
Глава 19
Джеймсу было так жарко, что он бросил свою порванную куртку у дороги, не в состоянии пройти в ней еще хоть шаг. Солнце припекало его темную голову. Куртка ему, может, и не нужна, а вот шляпа бы сейчас совсем не помешала – солнце палило нещадно. Он откинул со лба растрепавшиеся волосы, жалея, что не дал в свое время Нико их подстричь.
У маркиза – его отца – до нелепости длинные волосы. Он похож на пирата. Джеймс ругал себя за то, что пытался подражать ему, хотя бы только в выборе прически. Отец – не образец для подражания. Он ушёл от всего и всех и позволил и ему, Джеймсу, сейчас уйти.
Когда он станет взрослым – впрочем, он уже взрослый, несмотря на свой проклятый маленький рост, – он будет выполнять свои обязательства. Он держит слово и выполняет обещания уже сейчас, ведь именно так поступает настоящий мужчина.
Он сможет держать язык за зубами. Он сумеет молчать, ибо как можно хотя бы произнести то, что он только что узнал? Беатрикс Изабелла Винсент – его сводная сестра. По словам отца, его мама, и дедушка, и даже покойный двоюродный дедушка лишили Кона юности и его единственной настоящей любви.
Правда, отец выразился не совсем так. Джеймс наблюдал, как он осторожно подбирает слова в попытке нарисовать более приглядную картину. Было упоминание о долге и глупости, привязанности и финансах. Единственное, что Джеймс понял, – это то, что отец любил тетю Лоретту тогда и любит сейчас. Все эти разговоры о помощи старому другу во время ремонта ее дома были полной чепухой.
А тетя Лоретта боится, что Беа возненавидит ее, если узнает правду. Просто до ужаса, если верить отцу. Но Джеймс так не думает. Беа любит свою кузину.
Нет, не кузину. Мать.
Беа без конца жаловалась на своих родителей с тех пор, как они с Сейди присоединились к ним по дороге в Йоркшир. Это у них с Джеймсом общее, и это сблизило их. Хотя они оба признавали, что у Джеймса куда больше оснований для обид, ведь его отца не было целых десять лет и все, что у него оставалось от того времени, – это пачка старых писем, но родителей Беа тоже нельзя было назвать очень уж хорошими.
Они невероятно строгие. Никуда ее не пускают и ничего ей не разрешают, когда она приезжает домой из школы. Ему пришлось научить ее играть в карты, потому что родители считают азартные игры злом. Винсенты проводят все воскресенье на твердой деревянной скамье в церкви и требуют от Беа, чтоб она сидела с ними, чинно сложив руки на коленях и воздев глаза к небу.
Они даже запрещают ей посещать школьные уроки танцев. Она вынуждена сидеть на кушетке в уголке бального зала и наблюдать, как все остальные девочки ее класса отрабатывают танцевальные па с месье Люсьеном. То, как Беа произнесла его имя, навело Джеймса на мысль, что она тайно вздыхает по учителю танцев, но у него самого слишком свежи в памяти школьные уроки о Наполеоне, чтобы поддаться сомнительному обаянию французов, как бы хорошо они ни танцевали и какими бы длинными ни были у них ресницы. Девчонки порой бывают такими глупыми.
Джеймс опустился на камень. Хотел бы он, чтоб ему было с кем поговорить, вот только с кем? Что ж, иногда мужчине лучше находиться одному.
Джеймс в школе с восьми лет. Учителя вполне ничего; он же наследник маркизата, в конце концов, кроме того, имеет пожизненный титул виконта. С малых лет он научился вскидывать брови и смотреть свысока, когда необходимо. Но когда мама умерла, у него не осталось никого. Отец все не приезжал. Только Лоретта была с ним рядом на похоронах и плакала, когда он сам не мог.
Она сказала ему, что его мама была ее лучшей подругой. Но как, скажите на милость, они могли быть подругами после того, что отец только что ему рассказал?! Женщины, как и девчонки, тоже глупые.
Он бы никогда не подружился с врагом. Никогда. Поэтому он так надменно держится с отцом, что бы он ему ни покупал и куда бы ни обещал повезти его. Маркиз Коновер не может, пританцовывая, вернуться в его жизнь, как какой-нибудь учитель танцев – француз, и ждать, что он, Джеймс, примет его с распростертыми объятиями.
У него есть гордость. Положение. Он ни в ком не нуждается. И не может никому доверять.
Джеймс вырвал пучок травы, наблюдая, как маленькие черные муравьи разбегаются в разные стороны. Он не мог целый день сидеть здесь и жариться на солнце. Но и вернуться в дом не хотел. Внезапно он почувствовал сонливость. Словно какой-то хныкающий младенец, которому нужно поспать. Его голова была до отказа набита противоречивыми мыслями, и было бы намного легче прогнать их все, свернуться клубочком и спать до тех пор, пока он не вырастет, чтобы разобраться во всем этом. Если такое вообще возможно.
К черту ленч! Он не сможет проглотить ни крошки. Он просто побудет немножко один, подальше от всех. Пусть отец помучится, как мучился он.
Разумеется, несколько часов не то же самое, что десять лет.
Джеймс отряхнул брюки от пыли и стал подниматься по склону холма. Он взберется на самый верх, чтобы увидеть, если кто-то пойдет за ним из Стенбери-Хилла, и спрячется. Если повезет, он, может, даже набредет на еще одну пещеру, где сможет скрыться от солнца и зализать свои раны.
Они с Беа и сыновьями Арама уже нашли несколько на территории имения. Нико сказал, что некоторые пещеры тянутся на мили, словно известково-кристаллические дороги под землей. Конечно, когда они отправлялись исследовать пещеры, Нико с Томасом брали фонари и веревки, даже если Беа трусила заходить слишком далеко. Она боится всего на свете.
Джеймс вытащил из кармана накрахмаленный носовой платок и вытер лицо. Жарко стало невыносимо, просто пекло какое-то. Прямо как тем летом много лет назад, о котором рассказывал ему отец, когда трава горела, а урожай, животные и люди гибли. Лето, когда все изменилось. Лето, из-за которого он стоит сейчас тут и совсем одинокий.
От яркого солнца веки отяжелели. Как отец выдерживал в той огромной пустыне, где за каждой песчаной дюной подкарауливают сарацины? Разумеется, маркиза Коновера, с бородой и в тюрбане, можно было принять за одного из них. Друг отца мистер Бэнкс нарисовал его в уголке одного из писем, которые он присылал домой. Когда мама показала ему рисунок, вначале Джеймс отказывался верить, что изображенный на нем человек может быть его отцом. Этот дикарь? Какой позор!
Джеймс добрался до вершины холма и сел перевести дух и еще раз вытереть лицо. Внизу простиралась глубокая зеленая лощина, неровная и бугристая, словно трава была помятым одеялом, в спешке брошенным каким-нибудь великаном. Тонкая лента воды блестела и мерцала на солнце. И между нагромождениями камней Джеймсу показалось, что он заметил вход в пещеру. С такого расстояния невозможно было сказать, насколько она велика, но там будет прохладно и темно – идеально, чтобы скоротать время в одиночестве.
Он стал спускаться по крутому склону, потерял равновесие и постыдно заскользил вниз, пока не ухватился рукой за корень и не остановился.
– Вот дерьмо! – с чувством выругался Джеймс. Хороший же из него исследователь, если он даже на ногах устоять не может. Он больше никогда не наденет этот костюм в церковь, даже если вернется той же дорогой и найдет свою порванную куртку. Джеймс пощупал брюки сзади. Они порвались, но крови на руке не было.
Потребовалось гораздо больше времени, чем он думал, чтобы добраться до ручья на дне лощины. Маршрут был неровный, а наполовину заросшие травой острые камни попадались так часто, что Джеймс отбил себе все пальцы на ногах. Он уже начал сомневаться в мудрости своего решения уйти так далеко от Стенбери-Хилл – он даже не был уверен, что все еще на отцовской земле, и несколько раз смачно выругался, как делают мужчины, когда разозлятся. Не было ни следа невысоких каменных стен, которые разделяют землю на участки, только волнистая трава, ямки да скопления камней.
Лицо у Джеймса горело, а сам он взмок от пота. Поплескав холодной водой на лицо, он набран воды в ладони и вволю напился. Затем смочил носовой платок и повязал его вокруг шеи.
Ну вот, теперь в тысячу раз лучше. Джеймс встал, и вода с чавканьем вылилась из его ботинок. Старая няня миссис Пулсифер устроила бы ему нагоняй за такую неряшливость, но Коновер уволил ее почти сразу же, как вернулся домой в Гайленд-Гроув. Это тоже расстроило Джеймса, но он допускал, что отец имеет на это право. В любом случае он уже достаточно взрослый, чтобы с ним нянчились во время школьных каникул, к тому же женщина проявила неуважение, назвав отца «дикарем» прямо в лицо. Коновер лишь рассмеялся – пугающее зрелище: хищный оскал белых зубов на коричневом лице, – сполна расплатился с Пули, и все дела. Нико стал камердинером и компаньоном Джеймса, когда он бывал дома, и они неплохо ладили с тех пор.
Жалко, что Нико сейчас не с ним.
Но нет. Ему надо подумать, и потом, не может же он обсуждать неприглядную историю своей семьи со слугой. Джеймс шел вдоль ручья, пока не поднырнул под нависающий камень. Постояв неподвижно, он дождался, когда глаза привыкнут к сумраку пещеры, и осмотрелся. Потолок поднимался достаточно высоко над головой, но пол казался неровным, поэтому Джеймс ступал с осторожностью. Рука его коснулась шершавой стены.
– Эй! – прокричал он.
Эхо не было бесконечным. Вытянув вперед руку, Джеймс пошел вдоль изгибающейся стены и оказался внутри маленького пространства, похожего на комнату, с узким проходом вправо, слишком узким, чтобы протиснуться через него. Он продвинулся чуть дальше, споткнулся о валяющийся камень, и его нога не нащупала ничего, кроме воздуха.
Все случилось так быстро, что Джеймс даже вскрикнуть не успел. Он полетел вперед, падая, попытался ухватиться за мокрую стену, но пальцы лишь заскользили по шероховатому камню. Прежде чем он смог остановиться, тело его вклинилось в глубокую расщелину в полу пещеры, а торчащий острый камень разорвал рубашку и поцарапал кожу под ней.
Два падения в один день. Ну и недотепа! Джеймс попытался выползти назад, но, к его ужасу, камень осыпался, и он соскользнул вниз еще на фут. Теперь уже не на шутку испуганный, Джеймс протянул ногу, но ничего под ней не нащупал.
Насколько глубока эта трещина? Джеймс переборол панику, которая зародилась и стремительно росла в нем. Нельзя утратить самообладание. Еще не прошло и минуты, как он попал в этот переплет.
А вдруг придется просидеть тут весь день? Или несколько дней? Пойдет ли отец искать его после их ссоры, и как он вообще сможет найти его?
Нико говорил, что в Йоркшире сотни пещер. Перед поездкой на север он читал путеводители и развлекал Сейди, Беа и его, Джеймса, историями о своих путешествиях по Греции и другим местам.
Джеймсу тоже хотелось попутешествовать. Отец обещал взять его с собой в такое путешествие, если он будет хорошо вести себя в школе. Но внезапно Джеймсу пришло в голову, что у него, может, больше никогда не будет возможности поехать куда бы то ни было. Потому что он никогда больше не попадет в школу, умрет здесь, в этой расщелине. Один и в темноте.
Лицо его было мокрым, но он пока не мог пошевелить руками, чтобы вытереть слезы. Не было никого, кто бы мог увидеть или услышать его.
– Дерьмо! – выругался Джеймс. Но это слово не отражало всей глубины его отчаяния и злости на себя, однако оно единственное пришло ему на ум.
Глава 20
День уже клонился к вечеру, но здесь, на севере, летом темнеет поздно. Кон полдня беспокойно метался по дому, в конце концов, оказался в библиотеке. Лоретта и Беа оставались наверху, в детской, Кон надеялся, они целиком и полностью погружены в свои планы отъезда.
Джеймс все еще не вернулся домой, и Кон беспокоился. Он теперь, должно быть, умирает с голоду, ведь одной гордостью сыт не будешь. Нико и Томас пошли искать его, чтобы мальчик мог, наконец, поужинать.
Кон пообещал себе, что даст сыну время на то, чтобы тот простил его, но не был уверен, что мальчик его простит. Никакого времени на свете не хватит, чтобы преодолеть пропасть, разделившую их.
Когда сам Кон был мальчиком и что-то его расстраивало или тревожило, он шел прямиком к Лоретте. У Джеймса же никого нет...
Он почувствовал обжигающую боль в груди и подумал: можно ли умереть от разбитого сердца? Теперь, когда половина правды открылась, у них с сыном имелся шанс найти какой-нибудь путь друг к другу.
Но если ничего не получится, то тогда и жить не стоит. Лоретту он потерял, а Джеймса у него, в сущности, никогда и не было.
Кон своими же руками вырыл себе яму. Выбор, сделанный им в двадцать, отравил то будущее, которое могло бы быть у него с единственным сыном.
Сердце Кона сжалось. Он сделал с Джеймсом то же самое, что сделали с ним. Со своей злостью на дядю и Берриманов он справился еще несколько лет назад. Гордость его была ранена, любовь отнята. Но он слишком много повидал на этом свете, чтобы считать себя центром вселенной.
Он регулярно писал Джеймсу, но намеренно сделал из себя кочевника без постоянного адреса. Возможно, половина писем, которые он отправлял, затерялась или пришла с большим опозданием. Марианна, быть может, настраивала мальчика против него, и кто мог винить ее за это? Кон бросил ее и, хуже того, бросил своего сына.
