Текст книги "Не бойся любви"
Автор книги: Мэгги Осборн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Мэгги Осборн
Не бойся любви
Моей матери. Мне не хватает тебя каждый день.
Глава 1
– Я никогда не слышала вашего имени. Я вас не знаю. Мне нечего вам сказать, – холодным тоном заявила Дженни Джонс, поворачиваясь спиной к женщине, которую тюремщик впустил к ней в камеру.
Подойдя к окну, Дженни увидела, как представители мексиканских властей со скучающим выражением на лицах натаскивают стрелковое подразделение. Легкая дрожь прошла у нее по спине, и Дженни вытерла вспотевшие ладони о слишком широкие мужские брюки, которые были на ней.
Завтра на рассвете на нее будут направлены стволы шести ружей. Она надеялась, что не обмочится, прежде чем солдаты ее убьют. Надеялась, что ей хватит смелости умереть с мало-мальским достоинством.
– Я пришла, чтобы спасти вашу жизнь, – негромко проговорила сеньора Маргарита Сандерс.
Погруженная в свои мысли, Дженни едва слышала, что говорила эта странная незнакомка, но что-то в ее словах привлекло ее внимание. Дженни успела заметить, как сеньора поднесла к своим аристократическим ноздрям кружевной носовой платок – в камере стояла жуткая вонь. Элегантно одетая женщина с легким вздохом окинула взглядом тесное обиталище Дженни, потом подобрала юбки и приготовилась сесть на голый матрас.
– Не садитесь, – предостерегла ее Дженни, снова поворачиваясь к зарешеченному окну. – Там полно вшей.
На ней и самой вшей было предостаточно, но теперь это уже не имело значения. Дженни вытерла цветным платком вспотевшую шею, подумав при этом, что духота в камере и непрестанное жужжание мух медленно сводят ее с ума. Она смотрела, как шестеро невзрачных солдат маршируют в замызганных мундирах к стене со множеством следов от пуль. Ни один из них не был похож на меткого стрелка. Сколько залпов им придется сделать, прежде чем они ее прикончат? Если не повезет, то как бы не пришлось терпеть их попытки до полудня.
– Простите, вы слышали, что я сказала? – мягко спросила Маргарита Сандерс.
Она вытерла грязь с низкого табурета носовым платком, помедлила и уселась с очевидным намерением остаться. Скопившийся на полу мусор взметнулся от резкого движения подола ее шелкового платья.
Дженни рассмеялась, но смех ее был невесел.
– Театр, да и только! Ну что ж, я вам подыграю. Позвольте узнать, сеньора, каким образом вы предполагаете спасать мою жизнь? – Дженни пристально поглядела на посетительницу. – Взорвете тюрьму? Перестреляете солдат? Отмените приговор? – Дженни замолчала, увидев, как сеньора Сандерс кашляет в платок, оставляя на белоснежном кружеве пятна крови. Глаза у Дженни сузились, и она произнесла безжалостно и прямо: – Вы кашляете кровью. Вы умираете.
Смерть отметила своей печатью высокие, обтянутые кожей скулы Маргариты Сандерс, стерла румянец с ее щек. Глубоко запавшие глаза были обведены синеватыми кругами, сбившиеся под модной шляпой волосы лишены упругости и блеска. Приглядевшись, Дженни решила, что сеньора Сандерс в прошлом была настоящей красавицей. Теперь плоть ее ссохлась, и женщина выглядела лет на десять старше своего возраста.
– Почему вы не остались в постели? Чего ради пришли сюда? – уже более мягко спросила Дженни. Она подняла руку, темную от грязи, к жестяной крыше камеры, источавшей жар. – Вам это вредно. Идите домой.
Дом – это скорее всего большая асиенда на ранчо за деревней. Кружево платка, дорогая ткань платья и мантильи свидетельствовали о богатстве. Изящная форма носа и хрупкое сложение говорили об аристократическом происхождении не менее ясно, нежели самообладание женщины и ее спокойная уверенность в себе. Работать ей, само собой разумеется, не приходилось – разве что поднять оброненную вилку, прежде чем это успел сделать слуга.
Такие изысканные особы вызывали у Дженни острое чувство неловкости. Рядом с ними она ощущала себя большой и неуклюжей, не грациознее упрямых мулов, которых она погоняла, чтобы заработать себе на хлеб. Женщины, подобные Маргарите Сандерс, обитали в другом, лучшем мире, чем мир Дженни, в мире, который она не могла себе представить.
Губы Дженни скривились. Сеньора Сандерс никогда не носила по месяцу одно и то же грязное платье, не платила – да еще с благодарностью! – пятьдесят центов за право спать на полной насекомых кровати, не страдала от волдырей на ногах. Дженни заключила бы пари на половину оставшегося ей времени, что Маргарита Сандерс никогда не испытывала недостатка в еде и не готовила ее для себя. В ее хорошенькой головке не было забот более серьезных, чем необходимость решить, какое платье надеть для следующего выхода на люди.
Дженни сплюнула прямо на пол, как бы избавляясь от вкуса зависти во рту; потом она поглядела на свою шикарную посетительницу – как та восприняла этот жест.
Но сеньора Сандерс, казалось, не обратила на него ни малейшего внимания: закрыв от боли свои темные глаза, она снова кашляла в испятнанный кровью платок.
Когда приступ прошел, грудь сеньоры Сандерс еще долго двигалась под кружевным лифом платья – женщина боролась за более глубокий глоток спертого воздуха.
– Завтра в пять тридцать утра, – заговорила она наконец, справившись с дыханием, – отец Перес прибудет выслушать вашу последнюю исповедь.
– Скажите ему, чтобы спал спокойно. Я не католичка.
– Он будет одет в сутану до пят с большим капюшоном. Охрана его ждет. – Маргарита прижала руку к впалой груди и глубоко вздохнула. – На самом деле это будет вовсе не отец Перес. Это буду я. Мы с вами поменяемся местами. – Ее взгляд скользнул по грязным брюкам Дженни и по надетой на нее мужской рубашке большого размера, также покрывшейся за месяц грязными пятнами. – Командиру, парню придурковатому, сообщили, что вы не хотите, чтобы стрелковый взвод видел ваше лицо, когда вы будете умирать, и поэтому потребовали для себя капюшон. Солдаты приняли это известие с облегчением, потому что они не привыкли стрелять в женщин. Договорились, что отец Перес принесет с собой запасной капюшон.
Дженни уставилась на посетительницу, сжав руки в кулаки.
– Что за чертовщину вы мне предлагаете? Стало быть, я выйду отсюда под видом отца Переса? А вы встанете к стенке вместо меня?
Маргарита Сандерс прижала платок к губам, кашлянула и проговорила слабым голосом:
– Я умру вместо вас.
В наступившей душной тишине Дженни услышала, как толстый мексиканский чиновник кричит на солдат. Лошадь прорысила мимо зарешеченного окна камеры, где-то в лагере залаяла собака. Порыв ветра, который очень быстро утих, успел донести запах свежеиспеченных лепешек-тортилий и жареного перца-чили.
– Ладно. Считайте, что вам удалось меня заинтересовать. – Дженни отошла от окна и присела на матрас, обратив свои голубые глаза на Маргариту Сандерс. – А какова цена? Чего вы потребуете от меня? Уж наверное, это не пустяк, если вы готовы заплатить своей жизнью?
Маргарита улыбнулась, и снова Дженни заметила внезапный проблеск ее былой красоты
– Мне говорили, что вы человек прямой.
– На мою долю не досталось хорошего воспитания, – отрезала Дженни.
Она поглядела на мягкие и гладкие руки Маргариты, а потом на свои собственные. Твердые мозоли покрывали ее пальцы. Ветер и зной превратили тыльную сторону кистей в некое темное подобие старой кожи. Ей вдруг захотелось спрятать руки, и она едва не улыбнулась своему порыву. Когда же это она в последний раз испытывала хоть чуточку женского тщеславия? Уж и не припомнить.
– Я не могу придумать, что я сама могла бы предложить в обмен на свою жизнь, но у вас явно что-то на уме. Итак?
Она смотрела на Маргариту, пытаясь вообразить, чего же стоит ее жизнь? Цена должна быть очень высокой, не иначе. Маргарита Сандерс готова идти на смерть… ради чего?
– Вот что я хочу в обмен на то, что умру вместо вас, – заговорила Маргарита, глядя Дженни в глаза. – Хочу, чтобы вы отвезли мою шестилетнюю дочь Грасиелу к ее отцу в северную Калифорнию. – Дженни хотела было заговорить, но Маргарита остановила ее движением руки. – Если мой муж умер, вы должны согласиться воспитать Грасиелу как собственную дочь. Вы не отдадите ее деду с бабкой и вообще никому, кто предъявит на нее родственные права. Если вы – по любой причине – не сможете передать ее с рук на руки отцу, вы будете воспитывать ее сами до тех пор, пока она не выберет себе мужа по доброй воле и не создаст собственную семью. Такую вот сделку я хочу заключить с вами. Такую цену потребую за спасение вашей жизни.
У Дженни дрогнули губы. Ее словно хватило по голове обломком гранита.
– Это безумие! – в конце концов выпалила она. – Если вы любите вашу дочь – а я полагаю, что это так, – раз вы готовы пожертвовать жизнью ради нее, то как же вы, во имя Господа, можете доверить ее попечениям незнакомого человека? Ведь вы ничего не знаете обо мне, кроме того, что я приговорена к смерти за убийство солдата!
Когда Маргарита перестала кашлять и более или менее отдышалась, она обмахнула лицо перчатками и покачала головой.
– Я знаю, что вы честны даже во вред себе. Ведь свидетелей не было, вы могли отрицать, что убили напавшего на вас скота. Но вы добровольно признали это.
– И посмотрите, куда привела меня моя честность! – Дженни показала на окружающие ее каменные стены. – Никто не поверил, что какой-либо мужчина, даже пьяный солдат, набросился бы на женщину вроде меня.
Маргарита спокойно встретила ее взгляд.
– Если полученные мною сведения верны, то вы достаточно долго перевозили грузы в штат Чиуауа, чтобы понимать: с того мгновения, как вы признали, что стреляли в сеньора Монтеса, вы были обречены, – сказала Маргарита, в глазах у которой блеснуло любопытство. – Почему вы не солгали?
Дженни, обозленная, прошагала к окну и вцепилась руками в решетку, несмотря на то что накаленные солнцем прутья обжигали ладони.
– Честность – это все, что у меня есть, – наконец произнесла она глухим голосом. – У меня не семьи. У меня нет красоты и нет мужчины. У меня нет денег, и я, черт побери, уверена, что нет будущего. Моя гордость может опереться только на одно – мое слово. – Она вздернула подбородок. – Если Дженни Джонс что-то говорит или обещает, можете поставить последнее песо – все правда, все так и будет.
– Мне так и говорили.
– Если я потеряю свое слово, у меня ничего не останется. Я сама стану ничем! – Дженни обернулась и увидела, как Маргарита Сандерс снова прижимает к губам окровавленный платок. – Каждому необходимо чем-то подкреплять веру в себя, даже мне. Честность помогает мне чувствовать свое право на место в этом мире. Это все мое достояние. Независимо от того, насколько плохи мои дела, я всегда могу утверждать, что Дженни Джонс – честная женщина.
Честность привела ее в мексиканскую тюрьму, и теперь осталось всего несколько часов до того, как она встанет у стены перед стрелковым взводом.
– Я могла бы солгать во время этой комедии, которую называли судом, – сквозь зубы процедила Дженни, глядя в окно на саманную стену, окружающую лагерь. – И вы, вероятно, считаете меня дурой, что я этого не сделала. Но ложь убила бы единственно хорошее, что есть во мне. – Подняв руку, она попыталась поймать вошь у себя в волосах. – Без моего слова я так и так мертва. Я предпочла бы умереть с честью, чем жить, лишившись того, что помогает мне встречать каждый новый день.
Это была длинная речь, и во рту у Дженни пересохло. От смущения у нее даже шея покраснела. И она готова была стукнуть себя за то, что обнажила глубоко личные чувства в присутствии этой ненормальной.
– Вот поэтому я и доверяю вам отвезти Грасиелу к ее отцу. Я верю, что вы честно выполните условия нашей сделки, – спокойно и мягко произнесла Маргарита.
– Мы не заключали никакой сделки, – отрезала Дженни. Она прислонилась к стене, и до нее донесся запах духов Маргариты. – Что еще вы знаете обо мне? И я вас совсем не знаю. Ну… – она уставилась на богато вышитую кайму на мантилье Маргариты. – Почему я? Разве у вас нет родственников, которые могли бы отвезти малышку к отцу?
– О да. – Маргарита принялась изучать кровавые пятна на платке, потом подняла глаза, блеск которых потушила горечь – В нашей семье полно молодых крепких мужчин, моих кузенов, но ни один из них не прольет и слезинки, если Грасиела умрет завтра. – Она сделала глубокий осторожный вдох. – История моей жизни долгая и полная слез, но я расскажу вам ее коротко.
Охваченная невольным любопытством, Дженни отошла от окна и села на матрас.
– Я ведь никуда не ухожу. Вы можете говорить хоть до самого рассвета, пока со мной не покончат. Только не плачьте. Я не выношу плаксивых женщин.
Маргарита обратила лицо к солнечному свету, пробивавшемуся сквозь железные прутья.
– Я выросла на ранчо в Калифорнии, по соседству с имением родителей Роберто. Мой отец ненавидел гринго[1]1
Так мексиканцы называют американцев. – Здесь и далее примечания переводчика.
[Закрыть], отец Роберто ненавидел испанцев. – Маргарита пожала плечами и мягко улыбнулась. – Я полюбила Роберто.
Ее прервал новый приступ кашля.
– Вам надо лежать в постели.
– Мне было шестнадцать, когда я забеременела. Новость едва не убила моего отца – так велики были его стыд и горе. Наши родители не позволили нам пожениться. – Маргарита подняла голову и посмотрела на жестяной потолок камеры. – Мой отец в гневе отправил меня сюда, к моей тетке. Роберто пробрался ко мне в карету, и мы обвенчались в Лос-Анджелесе.
– Почему же он не здесь, не с вами?
– Я у отца единственный ребенок. Но Роберто – старший из двух братьев. Последуй он за мной в изгнание, его лишили бы права на наследство.
Дженни решила по себя, что ей не нравится этот Роберто, который предпочел наследство молодой жене и ребенку.
– Ни мой отец, ни родители Роберто так и не признали наш брак. – Боль промелькнула в глазах Маргариты, но тут же ее сменило выражение твердой решимости. – Однако после моей смерти отец признает права Грасиелы. Она станет его единственной наследницей. Мой отец очень богат, сеньорита Джонс, богата и моя тетя. Чего не скажешь о моих двоюродных братьях. Если Грасиела преждевременно умрет, жадные кузены станут правопреемниками и унаследуют достаточно денег, чтобы стать хозяевами этого района бедняков. Я знаю, они смотрят на Грасиелу и прикидывают: если бы эта девочка умерла…
– Понимаю. – Дженни нахмурилась. – Когда вас не станет и некому будет защитить ребенка, ваши двоюродные братья, как вы считаете, убьют вашу дочь.
Маргарита вздохнула.
– Ужасно признавать такое. Тем не менее – да. Всего лишь маленький ребенок будет стоять между моими кузенами и жизнью, полностью обеспеченной и во всех отношениях приятной.
Дженни задумалась. Бедняков в этом районе тьма. Есть и богатые люди, взять хоть синьору Сандерс, но, судя по ее словам, ее двоюродные братья не из их числа и скорее всего живут в крытых камышом домишках, владея единственной коровой да каким-нибудь десятком тощих цыплят. Может, эти родственнички даже присоединяются от случая к случаю к бандитам, что грабят окрестных жителей, – хладнокровным мерзавцам, готовым перерезать человеку горло за несколько жалких песо.
Дженни все-таки поймала вошь у себя в волосах и щелкнула ее между грязными ногтями.
– А что вы скажете о вашем Роберто и его родителях? Готовы ли они принять Грасиелу с распростертыми объятиями?
– Не знаю, – прошептала Маргарита, коснувшись лба дрожащими пальцами. – За шесть лет я получила от Роберто всего одно письмо. Он писал, что приедет за мной, как только появится возможность жить вместе. – Она закрыла глаза. – Быть может, его уже нет в живых. Быть может, он отчаялся и забыл о Грасиеле и обо мне. Быть может… Я просто ничего не знаю. Я твержу себе, что, наверное, он написал много, очень много писем, но его родители перехватили их.
– Если хотите знать мое мнение, то ваш Роберто Сандерс – жалкий сукин сын! – заявила Дженни, изучая черную каемку у себя под ногтями.
– Нет! – Плечи синьоры Сандерс гордо выпрямились, а в глазах ее вспыхнул огонь; на мгновение Дженни увидела перед собой девушку, которая не побоялась восстать против самовластного отца в борьбе за право выбрать себе мужа. – Роберто – самый любящий, самый нежный из всех мужчин на свете.
– То есть бесхарактерный?
Маргарита встала. Кашель душил ее, буквально сотрясая всю ее хрупкую фигурку, и она оперлась рукой о стену.
– Я не намерена слушать наветы на моего мужа!
Дженни уперлась локтями в колени и молча наблюдала за тем, как сеньора Сандерс борется с приступом. Дженни ничего не понимала в медицине, но ей было ясно – этой женщине осталось жить считанные дни.
– Ладно, согласна, этот парень – настоящий принц. Сядьте и передохните. А потом закончите то, что хотели сказать.
Маргарита скорее упала, чем села. Ее впалая грудь вздымалась и опадала часто-часто, ловя зловонный воздух камеры.
– У меня совсем мало времени, чтобы обезопасить жизнь Грасиелы, – сказала она, поднимая глаза на Дженни. – Если моя девочка останется в деревне после моей смерти, она вскоре последует за мной в могилу. Знаете, как это бывает: несчастный случай, происшедший без свидетелей, – и все. Единственный выход – отправить ее к Роберто.
– Он может не принять ее, – напрямую высказалась Дженни. – А если ваш милый Роберто женился заново еще годы назад? Вы об этом подумали?
– Нет! – На этот раз в глазах у Маргариты вместо пламени вспыхнули только лишь угольки. – Но может статься, он действительно ее не примет. Предположим, отец ему не позволит. – Она прикрыла глаза и сглотнула. – И поэтому вы должны обещать мне всем для вас святым, что вы никогда не бросите Грасиелу. Если вы не сможете передать ее Роберто, и только Роберто, тогда вы ее удочерите и вырастите сами.
Дженни развела руками.
– Сеньора Сандерс! Я последний человек на земле, которому стоило бы доверить воспитание вашей дочери. Я немного умею читать, немного умею писать, но у меня нет образования, я – никто, голь.
– Я вижу словарь в заднем кармане ваших брюк. Я видела на столе в караульне книги среди ваших вещей.
– Да я всю жизнь едва-едва зарабатываю себе на хлеб и одежду. Чего только не приходилось делать! И стиркой перебиваться, и шкуры с бычьих туш снимать – а это худшая из худших работ. И чернорабочей я была, и погонщицей мулов. За исключением стирки, ни одно из этих занятий не назовешь женским. Я сама просилась на такую работу и порой выполняла ее получше большинства мужчин. И, черт побери, платили мне меньше, чем мужчинам! Вы понимаете, к чему я клоню? Я едва могу прокормить и одеть себя, не говоря о ребенке.
– Я дам вам денег на дорогу.
– Самое сложное для меня – содержать малышку, если ваш Роберто не сможет или не захочет ее принять. Кто меня наймет с ребенком на шее? Да и что это будет за жизнь для нее?
Маргарита некоторое время пристально смотрела на Дженни.
– Если бы вы отпустили волосы… и помылись… Надели бы платье и…
Дженни расхохоталась и хлопнула себя по бедрам.
– Ах вот вы о чем. Да за двадцать четыре года ни один мужик не взглянул на меня дважды, и не думаю, что платье, надень я его, что-то изменило бы. – Она покачала головой. – Мужчина должен быть свински пьян, чтобы посягнуть на мою честь!
– У вас прекрасные глаза, – минуту спустя произнесла Маргарита даже с некоторым удивлением. – И красивый рот.
– Забудьте об этом! – Дженни рубанула рукой по воздуху. – Если ваша девочка останется у меня на руках, мне придется растить ее в одиночку. И это будет та еще жизнь для нас обеих. У нее не будет красивых платьев, не будет слуг, готовых броситься к ней по первому зову. Дай Бог ей не голодать и иметь подушку под головой. Этого вы ей желаете?
Маргарита опустила голову и снова закрыла глаза.
– Но у меня нет выбора, нет его и у моей Грасиелы.
– Но это еще не самое худшее, – жестоко продолжала правдивая Дженни. – Я не люблю детей. Никогда не имела с ними дела.
– Грасиела развита не по годам. Она очень умна. Гораздо взрослее, чем дети ее возраста.
– Ну да, чудо-ребенок! Но ведь ей всего шесть лет, стало быть, она совсем малышка, а я малышей не жалую. Не знаю, как с ними разговаривать. Не знаю, как за ними ухаживать. – Дженни раскинула руки. – малыши не знают, что такое жить в пустыне, они не умеют потрошить кроликов и вообще заниматься хозяйственными делами. Путаются под ногами. Хнычут. Плачут. Они еще полулюди.
– Зачем вы мне об этом говорите? – спросила Маргарита. Глаза ее умоляли.
– Затем, чтобы вы знали в точности, за какого человека собираетесь отдать жизнь. Если мы поменяемся местами и я смоюсь с вашим ягненочком, я не хочу проснуться однажды ночью, когда мы с Грасиелой будем спать в грязи и с пустыми животами, – проснуться и почувствовать свою вину, что вы умерли вместо меня, а я вас обманула.
– Я вовсе не собираюсь умирать за вас, Дженни Джонс, не заблуждайтесь на этот счет. Я умираю ради того, чтобы Грасиела могла жить. Я приму пули вместо вас, только если вы поклянетесь всем святым, что Грасиела не будет оставлена здесь на погибель. Я встану перед стрелковым взводом только в том случае, если вы от всей души пообещаете спасти мою дочь. Голодать в тысячу раз лучше, чем умереть!
– А ваш отец, богатый владелец ранчо? – спросила Дженни со злостью. – Если ваш драгоценный Роберто откажется от Грасиелы, почему бы мне не оставить ее у дверей вашего отца?
– Он ни за что не примет незаконного, как он считает, ребенка Сандерса.
– Ну так вот вам и ответ! – Дженни откинулась назад к стене, вытянув ноги вдоль завшивленного матраса. – Просто объясните это своим жадным кузенам – и ребенок спасен.
Этими словами она отказывалась от шанса выжить. Какое-то мгновение – не больше – Дженни проклинала себя. Потом представила себе, что значит содержать ребенка, и решила предпочесть встречу со стрелковым взводом. Пусть все идет как идет.
– Грасиела – законная наследница, независимо от того, примет мой отец ее или нет. Когда суду будет представлено мое свидетельство о браке, которое я передам вам, притязания Грасиелы признают законными. Я в этом удостоверилась.
Дженни посмотрела на палец, торчащий из дыры в ее башмаке.
– Я ведь сказала вам, что терпеть не могу малых детишек и что не смогу толком обеспечить ребенка. Я не знаю, что сулит будущее. Я даже не уверена, доберусь ли до северной Калифорнии. – Она подняла глаза. – И вы все еще хотите этого обмена?
– Вы единственная надежда для Грасиелы.
– В таком случае Грасиела в большой беде. – Дженни рассмеялась резким и неприятным смехом, потом на минуту задумалась. – Они выстрелят, когда ваше лицо будет закрыто капюшоном, но хоронить в капюшоне не станут. А как только его снимут, каждый поймет, что вместо меня убили вас. Вы подумали об этом?
Маргарита медленно кивнула.
– В вашем распоряжении будет примерно шесть часов. – Она помолчала. – По правде говоря, я не верю, что солдаты станут вас разыскивать. Они носят форму, но они немногим лучше бандитов. Какой им смысл отправляться в погоню за женщиной без единого гроша? Мертвое тело у них будет, и этого достаточно для официального протокола.
– Тогда о каких шести часах вы говорите?
– Я имею ввиду своих двоюродных братьев, в особенности Луиса, Чуло и Эмиля. Когда опознают мое тело, они поймут все и сумеют сделать так, что все поверят в похищение, то есть что вы похитили их любимую маленькую племянницу. Они тут же пустятся в погоню и постараются убить вас обеих.
– Вот сучьи дети! – выругалась Дженни, запустив руку себе в волосы. – Вы подбрасываете мне ребятенка, возможно, на всю мою оставшуюся жизнь, а в придачу я получу свору мексиканских убийц, которая ринется по моим следам, чтобы прикончить меня. Цена высокая!
– Вы останетесь живы, – успокоила ее Маргарита; она посмотрела на тень, все выше наползающую на стены камеры. – решайте же. У меня остается мало времени, чтобы уладить все необходимое.
Прошли еще две минуты, пока Дженни размышляла. Глубокий вздох поднял ее грудь.
– Вы знаете, что я это сделаю. Знали и тогда, когда покупали свидание со мной.
Маргарита кивнула и закрыла глаза, на ресницах у нее блеснули слезы облегчения.
– Давайте твердо определим, что обещает каждая из нас. Я обещаю умереть завтра вместо вас. Вы – отвезти Грасиелу к отцу и передать ее только ему и никому больше. Если Роберто не сможет или не захочет принять дочь, – при этих словах по лицу Маргариты промелькнула тень боли, – тогда вы воспитаете Грасиелу как собственное дитя. И постараетесь полюбить ее.
– О нет! – Дженни вздернула голову и сузила глаза. – Я не обещаю полюбить ребенка, которого никогда еще не видела и к которому уже отношусь с предубеждением. Я отвезу ее Роберто. Или выращу, если придется, но не ждите, чтобы я ее полюбила. Этого я не могу сделать.
– Вы жесткая женщина, Дженни Джонс!
– Вы и наполовину не представляете – насколько! Мой папаша колотил меня с тех пор, как только я научилась ходить. Единственный человек, которого я любила, мой третий брат Билли, умер, когда мне было девять, и умер из-за меня. Мать выгнала меня на улицы Денвера, едва мне исполнилось десять. С тех пор я сама заботилась о себе. Да, вы вправе утверждать, что я жесткая женщина.
В карих глазах синьоры Сандерс появилось сочувствие.
– Простите меня. Такого не заслуживает ни один ребенок.
– Вы собираетесь завтра умереть и сочувствуете мне? – Что-то резкое и болезненное шевельнулось у Дженни в груди. – Вы либо дурочка, либо лучшая из женщин, каких мне доводилось встречать.
Последние слова она произнесла шепотом.
Ужасная правда словно обручем стиснула ей голову. Эта милая, хрупкая женщина погибнет завтра поутру. Маргарита Сандерс встанет перед расстрельной командой вместо Дженни, потому что любит свое дитя больше всего на свете, больше собственной жизни. Она проведет оставшиеся ей немногие часы в хлопотах об освобождении Дженни и ее бегстве. Она попрощается с обожаемой дочерью. И при всем том она сочувствует убогому прошлому незнакомки.
– А что я скажу Грасиеле, когда она спросит, что произошло с вами? – с трудом сглотнув, спросила Дженни.
– Она взрослее своих лет. Я расскажу ей правду, – вставая с места, ответила Маргарита. Она отряхнула юбку, но собранная с пола грязь так и осталась на подоле. – Я не хочу, чтобы она упрекала вас за мою смерть. Она должна понять, что это был мой выбор.
– Предположим, что ваши кузены не убьют нас… и предположим, что Роберто умер или что-то в этом роде. – Дженни смущенно закашлялась. – Что, если Грасиела станет расспрашивать, какой вы были? Ведь я ничего о вас не знаю.
Маргарита перевела взгляд на решетку окна.
– Скажите ей, что я любила ее и ее отца. Скажите, что я старалась жить достойно и никому не причинять зла. – Она снова посмотрела на Дженни. – И еще скажите, чтобы она забыла меня и чтила женщину, которая ее вырастила.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Дженни мягко произнесла:
– А вы тоже твердый орешек.
– Убедите ее не погружаться в прошлое. Пусть живет и будет сильной, Дженни Джонс. Научите ее смеяться и любить. Если она этому научится и найдет свое счастье, то, где бы я ни находилась, я стану радоваться и тоже буду счастлива.
– О Боже. – Дженни утерла глаза грязной рукой. Сообразив, что Маргарита собирается обнять ее, она поспешно попятилась. – Я грязная и вшивая.
В глазах у Маргариты промелькнула усмешка, а на щеках появился слабый румянец.
– Сеньорита Джонс, – произнесла она с улыбкой, – вши не долго будут меня беспокоить.
Худыми руками она обхватила Дженни за талию и опустила голову ей на плечо.
– Спасибо, – прошептала она. – Я стану молиться за вас, Дженни Джонс.
Дженни взмахнула руками, а потом в свою очередь обняла Маргариту Сандерс, стараясь не слишком сильно сжимать тонкие, как у птички, косточки. Миниатюрность и хрупкость этого существа заставили Дженни почувствовать себя огромной и неуклюжей, словно новорожденный теленок.
Разомкнув объятия, Дженни, смущенная и тронутая, отступила и уставилась на сеньору Сандерс, стараясь хорошенько запомнить ее черты при слабеющем дневном свете.
– Я уверена, что так оно и будет. – Маргарита отошла к зарешеченной двери, собираясь с силами, чтобы позвать охранника. – Завтра на рассвете у нас не будет времени для прощания, так что я прощаюсь с вами теперь. – Она улыбнулась и взяла мозолистые руки Дженни в свои мягкие ладони. – нет слов, чтобы выразить мои чувства. Признательность. Уважение. Любовь. Эти слова не передают даже в малой степени того, что я испытываю по отношению к вам. Вы спасение моего сердца. Вы ответ на мои молитвы. Вы мать, которую я оставляю моей дочери…
– Паршивая мамаша, – пробормотала Дженни.
Маргарита с улыбкой сжала ее руки.
– Я думаю, вы будете удивлены, – ласково произнесла она, – но я уверена, что вы полюбите Грасиелу и, если вам суждено будет стать ей матерью, вы сделаете нашу дочь, вашу и мою, женщиной, которой мы обе станем гордиться. Я это знаю.
Дженни хотела сказать, что Маргарита попросту грезит, но удержалась. Если бедняге хочется убедить себя, что в Дженни таятся скрытые запасы материнских чувств, так и пусть ее. Дженни не настолько жестока, чтобы лишать эту женщину утешения в последние часы жизни.
С дребезгом распахнулась дверь. Охранник грубо отшвырнул Дженни в угол камеры, потом отступил в сторону и дал сеньоре Сандерс пройти.
Дженни вскочила на ноги и бросилась к двери. Ухватившись за решетку крошечного окна, она прокричала в душную вонь коридора:
– Я дала вам слово! Дала слово!
… До глубокой ночи Дженни сидела на голом матрасе, щелкала в полной темноте вшей и думала о женщине, которая на рассвете умрет вместо нее.
Думала она и о ребенке. О Грасиеле. И о двоюродных братьях-убийцах, которые погонятся за ними. С тяжелым сердцем размышляла и о том, что на ближайшие двенадцать лет, а может, и на более долгий срок она будет обременена ребенком.
«Я дала слово», – шептала она. Это было единственное, чем она могла заплатить за спасение своей жизни. И единственное, чего хотела от нее Маргарита. Обещание.
Если бы она имела обыкновение обращаться к Богу, она помолилась бы за Маргариту Сандерс. И может, добавила бы словцо-другое о самой себе и ребенке.
