Текст книги "Кумир и поклонницы"
Автор книги: Мэг Кэбот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Двенадцатая глава
После истории с Кэйрой я начала думать, что, пожалуй, Люк был прав.
Потому что это сработало. Замечательно сработало.
Но… может быть, все получилось потому, что все ребята каждый вечер видели меня в передаче «Доступный Голливуд», где я говорила:
– Нет, мы с Люком просто друзья.
Но, как бы то ни было, это сработало. Народ перестал мычать при виде Кэйры.
И все вокруг ходили и удивлялись, включая мою бывшую лучшую подругу Трину:
– Что это с Джен? Почему она так мила с Кэйрой? Но все это говорилось так, чтобы Кэйра не слышала, поэтому мне было безразлично.
Особенно когда моя мама рассказала мне, что после того дня в школе – дня, когда Кэйра прошла по подиуму без мычания, – Кэйра сообщила миссис Шлосбург, что в будущем году войдет в школьный совет.
Так что теперь, надеюсь, Кэйра не собирается никуда уезжать.
Но теперь меня огорчало другое. Пока я разбиралась с Кэйрой, моя лучшая подруга меня разлюбила. Трина все еще отказывалась разговаривать со мной – такова была плата. Я скучала по ней. Мне не с кем было болтать в Интернете, и выполнение домашнего задания по латыни потеряло свою прелесть. Я не раскаивалась в том, что сказала ей, и по-прежнему не думала, что мое согласие идти на «Весенние танцы» с Люком Страйкером было таким уж отвратительным предательством, как это казалось ей.
Но я надеюсь, что мне удалось слегка улучшить ситуацию. Потому что наше общение с Триной вне дома или школы негативно действовало на мою жизнь… особенно на репетициях «Трубадуров».
Быстро приближался день великого выступления нашего хора. Наши платья, красные с блестками – по сто восемьдесят долларов каждое – прибыли. Я еще никогда в жизни не видела таких уродливых одеяний, правда. Если бы такое платье я нашла в гардеробе Кэйры, я тут же отправила бы его на благотворительный базар.
И, возможно, его даже там не приняли бы.
Но мистеру Холлу они нравились. Когда мы первый раз репетировали в платьях, он просто прослезился. Он сказал, что наконец-то мы выглядим как хор.
Не знаю чем, с его точки зрения, мы были раньше. Но, по-видимому, не хором.
Платья пришли в последний момент. Утром в пятницу – за день до «Весенних танцев» – «Трубадуры» клэйтонской средней (вместе с мистером Холлом и членами школьного оркестра, которые аккомпанировали нам) погрузились в специально напитый для поездки автобус.
В этом автобусе мы должны были отправиться в Высшую школу Бишоп Люерс, где нам предстояло встретиться лицом к лицу с дюжиной других хоров. Каждому хору давалось пятнадцать минут, для того чтобы ослепить весьма престижных судей – среди них была даже бывшая Мисс Кентукки – своими вокальными данными, интонациями, ритмической точностью, своим толкованием музыки, чистотой тонирования, позами, хореографией и общим мастерством исполнения.
Можно было придумать что-нибудь более дурацкое? Я имею в виду бывшую Мисс Кентукки? Уж могли бы пригласить хотя бы Эндрю Ллойд Вебера или еще кого-нибудь.
Но, вы не поверите, несмотря на такой состав жюри, все очень нервничали. Особенно мистер Холл и сопрано. Должна признаться, что альтам было гораздо интереснее вычислять, сколько маленьких кусочков бумаги удастся заткнуть в завиточки Карен Сью Уолтерс, стоящей ступенькой ниже перед нами.
Карен Сью обвиняла нас в том, что мы кидаемся в нее обслюнявленными комочками бумаги. И вы этому верите? А мистер Холл раздул из этого целое дело. Ведь это были не обслюнявленные комочки бумаги, а всего лишь обрывочки домашней работы скучающей Лиз.
Так или иначе, в последнюю неделю перед поездкой на «Бишоп Люерс» мистер Холл заставлял нас столько репетировать, что «Весь этот джаз» постоянно звучал у меня в голове. У нас уже все получалось – и вокал, и ритмическое равновесие, и интонирование, и дикция.
Но, как считал мистер Холл, у кого-то из нас были проблемы с ритмикой. И кое-кто из нас – одна из нас – имела серьезные проблемы с хореографией.
Я могла защищаться только тем, что когда я проходила прослушивание, мне никто ничего не говорил о танцах. Серьезно. То, что касается пения, мне понятно. Но танцы? Никто не сказал ни слова.
Обычно я просила Трину прийти после уроков и помочь мне с этой хореографией. И обычно она с радостью соглашалась.
Но Трина и я не разговаривали. Вернее, я-то говорила с ней.
Проблема была в том, что Трина мне не отвечала.
Во вторник я решила, что все это слишком затянулось.
К среде от всего этого меня просто тошнило.
Еще меня тошнило от криков мистера Холла по поводу хореографии. Ведь если подумать, виновата была Трина. Я хочу сказать, что именно ОНА говорила: «О, это нужно для твоего вкладыша в аттестат».
Ага, а кому нужен будет вкладыш, если я ПОМРУ? Я боялась, что именно так и случится, если мистер Холл не перестанет вопить на меня из-за моей хореографии. Я просто рухну МЕРТВОЙ.
У меня все получалось в песне «Столько, сколько я ему буду нужна», потому что это медленная песня. И пока мы пели «День за днем», где нам нужно было всего лишь смотреть на прожектор – «Вы смотрите па прекрасный заход солнца», – говорил нам мистер Холл. – «Вы смотрите на радугу, озаренную любовью Господа!» – у меня все было в порядке,
Но в тот момент, когда надо было бросать Трине ее идиотскую шляпу, у меня ничего не получалось.
И в этом тоже была виновата Трина. На прошлой неделе, когда мы еще разговаривали, я бросила ей шляпу, и она ее поймала и вовремя надела перед тем, как танцевать канкан.
Но теперь по какой-то причине, хотя я кидала шляпу точно так же, Трина ее роняла. Не хочу думать, что специально. Но…
Хорошо. Она пропускала шляпу умышленно.
В первых двух случаях мистер Холл этого не заметил, потому что шляпа упала на пол, и Трина наклонилась и подняла ее.
Но на репетиции в среду – особенно нервной, потому что один из теноров забыл надеть кушак, и я подумала, что мистера Холла хватит удар, так он психовал – шляпа Трины вылетела из моих рук и приземлилась, вот повезло, внутри раструба тубы Джейка Манкини.
Трина могла бы поймать шляпу. Она могла бы чуть вытянуться и схватить ее в воздухе.
Но Трина этого не сделала. Так что шляпа оказалась в тубе.
По-моему, это было очень смешно. Если бы это случилось на конкурсе, готова держать пари, что Мисс Кентукки решила бы, что мы сделали это сознательно, и дала бы нам дополнительный балл за творчество.
А что особенного? По крайней мере, я так думала. Джейк вынул шляпу из раструба, галантно протянул ее Трипе, она надела ее и встала в ряд для канкана, не пропустив ни шага.
Трогательная Бренда, которая все видела, очень смеялась, но мистеру Холлу это не показалось таким уж забавным. Он завертел головой и пронзил меня взглядом выпученных глаз, полных неподдельной ярости. Лицо его стало таким красным, как – ну, как мое платье.
Когда «Весь этот джаз» подошел к своему бравурному окончанию и мы все стояли, неловко вытянув руки и изо всех сил пытаясь быть предельно ритмичными, мистер Холл опустил свою дирижерскую палочку и прошипел:
– Садитесь.
Мы рухнули там, где стояли, покрыв собою все ступеньки.
Затем мистер Холл указал на меня.
– Вы, – прорычал он. Правда прорычал! – Встаньте!
Я встала. У меня колотилось сердце. Но только из-за того, что я только что махала руками. Мне не было страшно. В конце концов, это же была простая случайность. Я ведь не нарочно это сделала. Наверняка мистер Холл это понимает.
Оказалось, что мистер Холл таких вещей не понимает.
– Мисс Гриинли, – сказал мистер Холл. Лицо его все еще было ярко-красным, а в подмышках полумесяцами темнели пятна от пота. Казалось, он забыл о себе. Все его внимание было обращено на меня. – Вы намерены, – сказал он мне, – заминировать и взорвать наше выступление на «Бишоп Люерс»?
Я посмотрела на трогательную Бренду, чтобы понять, как она относится к этому вопросу. Я посмотрела на Трину, рассчитывая на ее помощь, но она, отвернувшись от меня, упорно смотрела в стену.
– Хм-м, – сказала я, поскольку ответом трогательной Бренды было лишь еле заметное пожатие плечами, и это подсказало мне, что здесь нет правильного ответа. – Нет.
– Тогда почему, – гремел мистер Холл так громко, что дети, которые держали цимбалы, чуть не уронили их от страха. – Тогда почему вы бросили шляпу Катрины Ларссен в оркестр во время последнего номера?
Я посмотрела на Стива, надеясь хоть на его поддержку. Помощи не было ниоткуда. Кадык Стива дергался, как поршень, но он даже рта не раскрыл.
– Хм-м, – сказала я в конце концов. – Это была случайность.
– СЛУЧАЙНОСТЬ? – вскричал мистер Холл. – СЛУЧАЙНОСТЬ? А понимаете ли вы, чего может стоить эта маленькая СЛУЧАЙНОСТЬ, если это произойдет на «Люерсе»? Понимаете?
Поскольку я представляла себе это очень смутно, то ответила:
– Нет.
– Десять баллов! – зарычал мистер Холл. – Десять баллов, мисс Гриинли, могут стать разницей между первым и НИКАКИМ МЕСТОМ. ВЫ ЭТОГО ХОТИТЕ, МИСС ГРИИНЛИ? ЧТОБЫ НАШ ХОР НЕ ПОЛУЧИЛ НИКАКОГО МЕСТА НА «ЛЮЕРСЕ»?
Я снова посмотрела на Трину. Если бы мы разговаривали, я знаю, в этот момент она подняла бы руку и сказала:
– Мистер Холл, виновата я, а не Джен. Я должна была поймать шляпу, но не поймала.
Или сказать что-то в этом духе.
Не говоря уж о том, что если бы мы с Триной разговаривали, она с самого начала не дала бы шляпе упасть в тубу. Так что, в сущности, во всем виновата была она.
Только я не могла здесь этого сказать. Не могла сказать:
– Мистер Холл, я не виновата. Это все Трина, – потому что этого просто нельзя было делать.
Так что я сказала:
– Извините, мистер Холл. Этого больше не случится. – Хотя я знала, что случится. Потому что Трина вовсе не собирается ловить эту шляпу.
– Извинения недостаточно, – провыл мистер Холл. – Извинением дело не поправишь! Вы весь год что-то вытворяете, мисс Гриинли. Похоже, хор для вас – всего лишь шуточки. Я хочу, чтобы вы понимали, что «Клэйтонские Трубадуры» вовсе не шуточки. Последние пять лет мы занимаем высокие позиции на конкурсе и в этом году не собираемся их сдавать, несмотря на ваш саботаж. Я не знаю, может, ваш легкий романчик с Люком Страйкером ударил вам в голову, мисс, но позвольте заметить вам, что это ОН – звезда. А не ВЫ. А теперь – или вы работаете со мной, или уходите отсюда. Выбор за вами.
Затем мистер Холл поднял свою дирижерскую палочку и слегка постучал ею по дирижерскому пульту,
– Хорошо, давайте пройдем еще разок сначала, – сказал он. – И будем надеяться, что в этот раз мисс Гриинли окажется более учтивой.
Вот так-то. На прошлой неделе я бы все это пропустила мимо ушей. Ради Трины, правда. Я уже впряглась в это. У Трины было здесь большое соло, И это она заставила меня прийти в это дурацкое место.
Если бы все это происходило на прошлой неделе, я должна была бы сказать:
– Прошу прощения, мистер Холл. Я как следует поработаю, чтобы у меня все получилось, мистер Холл. – Просто, чтобы всем было легко и приятно.
Но сейчас не прошлая неделя. И для меня неважно, будет ли всем легко и приятно.
Мне было важно поступать правильно.
Так что я сошла со ступеней, подошла к тому месту, где в общей куче лежали мои одежда и книжки, и собрала их.
– Простите, мисс Гриинли, – сказал мистер Холл. – Куда это вы направились?
На полпути к выходу я, обернувшись, посмотрела на него.
– Вы сказали мне, чтобы я или работала с вами, или ушла отсюда, – сказала я. Сердце мое колотилось о ребра грудной клетки. Я прежде никогда не дерзила учителям. Никогда, ни разу. Но теперь мне было все равно. Я сказала себе, что меня нисколечко это не волнует. – Так что я ухожу.
– Перестаньте все драматизировать. Такого поведения я мог бы ожидать от мисс Ларссен, – он мрачно посмотрел на Трину, – а не от вас, мисс Гриинли. – И мистер Холл указал на пустое место на ступенях, где я обычно стояла. – А теперь возвращайтесь на место. Люди, пройдем все сначала.
– Но, – я и не думала возвращаться, – Вы сказали, что выбор за мной.
– Это урок, мисс Гриинли, – сказал мистер Холл. – Вы не можете уйти посреди урока.
Что было правдой. Нельзя уходить с середины урока. Если вы это сделаете, вас могут оставить после уроков, или еще хуже – не допускать к урокам. Возможно, даже исключить. Откуда мне знать? Я раньше никогда не уходила посреди урока. Я всегда была послушным ребенком. Знаете, девочка-соседка. Та девочка, которая никогда не бросит дела на середине и никого не подведет.
Мистер Холл это знал. Вот почему, вероятно, он добавил:
– Вы не можете просто УЙТИ. И вот почему я ответила:
– Посмотрим. И ушла.
– Мисс Гриинли! – услышала я его крик. – Мисс Гриинли! Немедленно вернитесь обратно!
Но было слишком поздно. Я уже вышла из комнаты и шла по коридору прямо к дамской комнате, где и переоделась – у меня дрожали руки – в свою нормальную одежду.
И знаете, что? Ни один человек не вышел за мной посмотреть, все ли со мной в порядке. Ни один не попросил мистера Холла разрешения выйти и проверить, что со мной. Никто не подумал, как думала я про Кэйру, что, может, мне нужно плечо, чтобы поплакать.
Никто. Вообще никто.
Даже Трина, которая сама была во всем виновата.
Хотите знать, почему? Потому что единственным человеком в клэйтонской средней, который бежал к каждому, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, была Я.
Возможно, поэтому я сняла свое платье – мое платье за сто восемьдесят долларов, из стопроцентного полиэстера, с блестящей застежкой донизу – смяла его и бросила в урну с мусором.
Спросите Энни
Задайте Энни самый сложный вопрос, который касается сугубо личных отношений. Вперед, дерзайте!
В «Журнале» средней школы Клэйтона публикуются все письма. Тайна имени и адреса электронной почты корреспондента гарантируется.
Дорогая Энни!
Хотя на прошлой неделе мне исполнилось шестнадцать лет, мои родители не разрешают мне куда-то пойти с мальчиками, даже в большой компании. Недавно один мальчик пригласил меня пойти в кино с ним и его родителями, но мои родители все равно сказали «нет».
Теперь мои подруги не хотят проводить со мной время, поскольку они знают, что мне не позволяют встречаться с мальчиками. Я умираю от одиночества. Что мне делать?
Изолированная в Индиане
Дорогая Изолированная!
Скажи своим родителям, что ты их любишь и понимаешь, их заботу, но что они зашли слишком далеко. Отстраняя тебя от нормальной общественной жизни, они не позволяют тебе учиться самой принимать решения и строить здоровые отношения. И это окажет негативное влияние не только на твою способность в будущем найти себе супруга, но и на твою карьеру и вообще жизнь в целом. Если родители все-таки отказываются выслушать тебя, попроси своего пастора или учителя, которому ты доверяешь, или какого-то взрослого друга вступиться за тебя. Удачи, и помни, что пока существует Энни, ты не одинока.
Энни
Тринадцатая глава
Я думала, что продет много дне, прежде чем я смогу, припомнив случившееся в хоре, посмеяться над этим. Может, даже несколько недель. То есть, я хочу сказать, что это все было весьма неприятно. Я открыто не повиновалась учителю, устроила забастовку перед целой группой людей, которые зависели от меня, и, вероятно, совсем испортила отношения со своей лучшей подругой.
Но оказалось, что хватило всего лишь трех часов, чтобы я осознала юмористическую сторону всей ситуации. Потому что именно столько времени понадобилось штату сотрудников «Журнала», чтобы я по-другому посмотрела на это происшествие. То есть увидела его со смешной стороны.
А вот что сказал Скотт Беннетт:
– Неужели ты и правда его выбросила? – В этот момент я дошла до той части, где выбрасываю платье в урну.
– Да, я действительно выбросила, – ответила я. Должна признать, что реакция сотрудников
«Журнала» на всю эту историю придала мне уверенности в себе и в правильности моего решения. Я провела оставшиеся уроки в ожидании вызова от Джеммы-Джем, которая, несомненно, должна позвонить моим родителям, а может, и выгнать меня с уроков.
Но никто меня не вызывал. И никто не пришел от доктора Люиса. И даже от мисс Келлог. Мистер Холл, по-видимому, не доложил обо мне.
Или, скорее, он-то доложил, но никому из администрации не было до этого дела. Потому что, в конце концов, это была – я. И что за неприятности могли случиться с ДЖЕН ГРИИНЛИ, которая бродила по холлу, вместо того чтобы прилипнуть к своей ступеньке, как хорошая девочка?
Скотт, Джери, Куанг и все остальные в «Журнале» заставили меня отнестись к этому спокойнее. Они, на самом деле, ничего не знали о «Трубадурах». Кроме того, что Куанг должен был присоединиться к хору в автобусе, чтобы сделать материал для газеты. С тех пор как спортивная команда клэйтонской средней стала проигрывать в соревнованиях, люди начали делать ставку на «Трубадуров».
– Так с кем же мне теперь сидеть? – тяжело вздохнув, спросил меня Куанг, поскольку в автобусе кроме меня ему не с кем было и поболтать.
– Там есть Трина, – напомнила я ему. – И Стив.
– Артисты, – с отвращением произнес Куанг.
– Не могу поверить, что ты просто его выбросила, – сказал Скотт, все еще думая о моем платье. У него никак не укладывалось в голове, что я могла выбросить свое платье.
А я считаю, что в этом было какое-то предзнаменование. Будто это было своего рода плато
Но вот какая штука. Я заплатила за платье свои собственные деньги. Заработок приходящей няни. Деньги, которые я могла бы потратить на… не знаю. Но на что-то, что мне действительно нравится.
– А что, по-твоему, я должна была с ним делать? – Я покачала головой. – Я же не собиралась его носить,
– Эй, Скотт, – сказала Джери. При их новых, неромантических отношениях они все время друг друга поддразнивали. Я толком не знала, хороший это признак или плохой. Но я чувствовала облегчение, видя, что они больше не связаны друг с другом. Как оказалось позже, Джери пребывала в отличном настроении. – Ты думаешь, что есть много мест, куда девушка может надеть красное платье с блестящей застежкой до низу?
– Ага, – сказал Куанг. – Ты думаешь, она надела бы его на «Весенние танцы»?
Тут все громко расхохотались.
Затем Джери предложила сходить в дамскую комнату, выловить платье из мусорной урны и устроить церемонию его сожжения или похорон. У Скотта возникла идея получше: «Нам нужно посыпать его порошком из химической лаборатории, и поскольку ткань платья не натуральная, посмотреть, не взорвется ли оно».
Мне не очень-то хотелось проходить рядом с комнатой хора сразу после того, что произошло, – я не желала столкнуться с мистером Холлом или с Три-ной, или с кем-нибудь еще. Поэтому я решила воспользоваться чьей-нибудь помощью. В дамскую комнату пошла Джери с двумя девочками – новичками. Но оттуда они вышли с пустыми руками. Уборщица уже выбросила мусор из урны.
За этим последовало множество шуточек по поводу того, что если уборщица, нашедшая платье, решит оставить его себе, то каково же будет веселье, когда все увидят, что она надела его. Да еще под рабочий комбинезон.
Все ужасно смеялись, и я в том числе.
Вот почему, когда наше собрание закончилось, я не услышала, как Скотт произнес мое имя. Потому что я все еще смеялась.
– Я могу подвести тебя домой, Джен, если хочешь, – сказал Скотт.
Мне было странно, что он сказал это как бы между прочим, поэтому сначала я не осознала всей чудовищности ситуации. Знаете, он говорит эти слова каждый день. А я – помня, что Трина со мной не разговаривает и я не могу рассчитывать на то, что меня подвезет Стив, поскольку они разошлись, – ответила:
– О, здорово, спасибо.
Я собрала свои вещи и последовала за Скоттом через длинный, пустой вестибюль к стоянке ученических машин. Мы всю дорогу болтали. Скотт сказал, что он слышал, будто Эврил Лавинь не каталась на скейтборде, чтобы не рисковать жизнью, и разве это не жульничество, а я защищала ее, говоря, что она никогда не была профессиональным скейтбордистом и что она просто общалась со скейтбордистами.
Это, естественно, привело к спору о значимости скейтбординга, и мы начали решать вопрос о том, стоит ли, если бы мы воссоздавали цивилизацию, как в «Молоте Люцифера», вводить скейтбординг в наше новое, утопическое общество. (Скотт: «Совершенно лишнее. Мастерство владения скейтбордом абсолютно бесполезно». Я: «Может быть, стоит ввести. Потому что скейтбордисты часто воспринимают свое умение как совершенно естественное».)
Мне было так… ЛЕГКО. Легко идти по вестибюлю и разговаривать со Скоттом. Будто мы делали это всю нашу жизнь.
Мы вышли из школы. Стоял прекрасный весенний день. Небо было похоже на большую, голубую, перевернутую салатницу. Не верилось, что где-то там крутятся планеты и звезды… В старые времена люди думали, что небо над Землей – это огромный дуршлаг, а звезды – это свет из рая, который проникает сквозь дырочки дуршлага, защищающего Землю. Люди всегда боялись, что небо расколется, и свет рая обрушится на Землю и погубит ее…
Я напомнила Скотту об этом, когда мы подошли к его машине, и он открыл мне дверцу. И тут меня будто ударило – передо мной было пустое пассажирское место, переднее сиденье. С нами не было Джери Линн. Джери Линн не было с нами, потому что Скотт и Джери Линн расстались. В машине были только я и Скотт.
Мы со Скоттом впервые в жизни оказались наедине,
Не знаю, почему у меня возникло такое… странное чувство, когда я это осознала. Мы ведь постоянно болтали со Скоттом – и за ланчем, и на собраниях в «Журнале». Но тогда вокруг были люди. Может, они и не участвовали в наших беседах, но они были РЯДОМ.
Быть наедине с ним, вот так…
Ну, это было просто СТРАННО. Например, это переднее сиденье, Я прежде никогда не сидела в машине Скотта на переднем сиденье. Никогда. Я всегда была сзади, позади Джери Линн, и видела только светлые волосы Джери.
Но, сидя на переднем сиденье, я могу увидеть очень многое. Например, СД-коллекцию Скотта, в которой так много исполнителей, которые есть и в моей коллекции… Мисс Динамит и Бри Шарп, и Мусор, и Драгоценности.
И кубик, висящий на зеркальце. И руки Скотта на рычаге переключения передач, в одном дюйме от моего бедра. Большие, сильные руки Скотта, которые подняли меня, высоко-высоко, над тем дурацким бревном…
Я думаю, со мной все было в порядке, и я должна была справиться с этой странностью – я наедине со Скоттом на переднем сиденье его автомобиля – пока меня не затопило воспоминание о том, как Трина множество раз говорила мне, что я должна куда-то пригласить Скотта. ВЫ ИДЕАЛЬНО ПОДХОДИТЕ ДРУГ ДРУГУ, – все повторял и повторял голос Трины у меня в голове. – ПОЧЕМУ ТЫ ЕГО НЕ ПРИГЛАСИШЬ?
ЗАТКНИСЬ, ТРИНА, отвечала я ей. Но, вы же понимаете, отвечала у себя в голове. ЗАТКНИСЬ!
Поразительно, как моя бывшая лучшая подруга могла испортить такую невинную вещь, как езда в автомобиле… даже не присутствуя при этом.
Не знаю, заметил ли Скотт, что я внезапно замолчала. Вряд ли он мог этого не заметить, ведь обычно мы разговаривали со скоростью миля в минуту.
Но, клянусь, услышав голос Трины у себя в голове, я уже больше ни о чем не могла думать.
Кроме, быть может, сердечек в книжечке Джери Линн. Это, по некой причине, я не могла выкинуть из своей головы.
Скотт, казалось, не обращал внимания на мою неожиданную немоту. В сущности, он этим воспользовался, спросив, как только мы свернули на мою улицу:
– Джен, можно задать тебе вопрос?
Что могло быть обыденнее? Он хотел задать мне вопрос. И все. Просто вопрос.
Так почему у меня в груди заколотилось сердце? Почему у меня вспотели руки? Почему мне стало трудно дышать?
– Давай, – хрипло ответила я.
Только я никогда не узнаю, что хотел спросить Скотт, потому что, когда мы подъехали к моему дому…
…восемь или семь репортеров бросились к машине и расстреляли меня вопросами,
– Джен, Джен! – кричал один из них. – Какого цвета платье вы наденете на праздник? Только намекните!
– Мисс Гриинли, – кричал другой, – у вас волосы будут подняты? Или распущены? Подростки хотят это знать!
– Джен, – вопил третий, – вы поедете с Люком в Торонто, где он будет сниматься?
– Господи, – сказал Скотт. – Они все еще охотятся на тебя?
– Еще как, – ответила я. И глубоко вздохнула, стараясь унять все еще сильно бьющееся сердце. – Что ты хотел у меня спросить, Скотт?
– О, – ответил Скотт. – Ничего. – Он улыбнулся, делая вид, что подносит к моему лицу микрофон. – Мисс Гриинли, каково чувствовать, что вам завидуют миллионы девушек по всей стране?
– Без комментариев, – сказала я, улыбнувшись в ответ. Шутка. Он просто шутит со мной. Так что, все в порядке…
…как бы то ни было.
Затем я выпрыгнула из машины прямо в объятия репортеров.
– Увидимся завтра! – крикнула я Скотту.
– Увидимся, – ответил Скотт.
Но даже тогда – хотя мы уже попрощались и вокруг нас были люди – все равно все было очень странно. Потому что я заметила, что Скотт ждет, пока я пройду мимо репортеров – «Дженни, Дженни, каково вам понимать, что вы идете на весенний бал с Самой Сексуальной Новой Звездой, которую выбрал народ?» – и пока я открою дверь, и только тогда он двинулся прочь. Он хотел убедиться, что со мной все в порядке, хотя, понимаете, был еще ясный день.
Что все это значит? Серьезно, что?
И мне пришла в голову мысль, что теперь, когда Скотт и Джери расстались, я могла бы послать Трине письмо. Знаете, я бы написала: О ГОСПОДИ, ТОЛЬКО ЧТО, КОГДА СКОТТ ВЫСАДИЛ МЕНЯ. ОН НЕ УЕЗЖАЛ, ОН ЖДАЛ, ХОТЕЛ УБЕДИТЬСЯ, ЧТО СО МНОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. КАК ТЫ ДУМА-ЕШЬ, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?
Только я не могла написать этого Трине. Потому что мы все еще не разговаривали.
И еще потому, что это было слишком странно. Потому что я в этом смысле не думала о Скотте.
А может, думала?
Могла бы подумать?
Только, на самом деле, у меня не оказалось времени на такие раздумья. Потому что как только я переступила через порог, зазвонил телефон.
Сначала я была почти уверена, что это она. Я имею в виду – Трина. Трина звонит, чтобы сказать, как она сожалеет о том, что случилось сегодня на хоре и просит меня ее простить.
Но это была вовсе не Трина, Оказалось, что это Карен Сью Уолтерс.
Я даже предположить не могла, что ей нужно – раньше она никогда не звонила мне домой.
Выяснилось, что Карен Уолтерс хотела узнать, все ли со мной в порядке. Она отпустила несколько шуточек по поводу характера мистера Холла и сказала:
– Мы – люди театра. Тут уж ничем не изменишь. – Затем она добавила, что надеется увидеть меня завтра на репетиции.
– Вряд ли, – медленно сказала я, удивляясь этому разговору. Хочу сказать, что в этом тоже есть нечто странное – чтобы Карен Сью интересовалась, в порядке ли я, час спустя после происшествия. Что-то я не заметила, чтобы ее это очень интересовало, когда все происходило.
– Не думаю, что я гожусь для хора вообще, – ответила я ей. – Ты сама сказала… – люди театра. А я просто не той породы.
Голос Карен Сью тут же изменился. Она спросила меня, понимаю ли я, как всех подвожу. Не только ее и хор, но и всю школу. Вся школа рассчитывает на то, что «Трубадуры» победят на «Бишоп Люерсе».
И тогда я сообразила, зачем на самом деле звонила Карен Сью. Не потому, что она заботилась о моем состоянии. Она же не побежала за мной, когда я вышла из комнаты хора.
Все дело в том, что они не нашли никого, кто мог бы бросить шляпу Трине.
Вот я и сказала Карен Сью, что единственный способ увидеть меня на завтрашней репетиции – это заставить кого-то втащить мой холодный, безжизненный труп на ступеньки и оставить его там.
И я повесила трубку, чтобы мне не захотелось извиниться за свои слова.
Карен Сью была не единственной из «Трубадуров», кто звонил мне в этот вечер. Я услышала целый букет наших сопрано. Разумеется, кроме Трины. Кроме того человека, который должен был мне позвонить, по чьей вине все и произошло. Но звонили другие.
И всем я говорила то же самое, что и Карен Сью:
– Нет, в хор я не вернусь.
Когда телефон зазвонил в одиннадцать часов ночи, мой папа, который как и мама, не знал, что произошло… и я предпочла, чтобы они так и оставались в неведении, – папа рявкнул:
– А мне еще раньше не нравилось, когда вы с Триной разговаривали…
Но когда я подняла трубку, оказалось, что это не «Трубадур», который умоляет меня вернуться. Это был Люк Страйкер.
– Джен, – сказал он. – Привет. Надеюсь, не разбудил. Здесь в Л.А. всего девять часов. Я забыл о разнице во времени. Родители злятся?
Они, конечно, злились, но не на Люка. Я заверила его, что все в порядке. А потом поинтересовалась, из-за чего он звонит. Может, он, спросила я себя, позвонил, чтобы отменить свое приглашение на «Весенние танцы»?
Знаю, что это выглядит безумием. Знаю, что любую девушку Америки такой звонок должен был бы напугать. Знаете, Люк Страйкер отменил свидание.
А я? Я пыталась не обращать внимания на мой участившийся пульс. Потому что, если Люк отменил наше свидание, то я – свободна… свободна и могу пойти на вечеринку Куанга.
Я не спрашивала себя, почему у меня возникли такие мысли. Я не спрашивала себя, с кем я хотела бы пойти на эту вечеринку,
И я не спрашивала себя, а возможно ли, что это имеет отношение к вопросу, который некая персона хотела задать мне сегодня вечером…
О, ПОЖАЛУЙСТА, ОТМЕНИ СВИДАНИЕ НА ВЕСЕННИХ… ТАНЦАХ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОЖАЛУЙСТА, ОТМЕНИ. ДАВАЙ, ЛЮК, ОТМЕНИ СВИДАНИЕ НА ВЕСЕННИХ ТАНЦАХ…
Но Люк звонил мне вовсе не из-за этого. Совсем даже не из-за этого.
– Я узнал, что произошло сегодня на хоре, – сказал он.
Я чуть не уронила телефон.
– Ты узнал? Как это ТЫ узнал? Кто тебе рассказал? Мисс Келлог? Господи, она же не знает. Или знает?
– Это не мисс Келлог, – с запинкой ответил Люк. – Давай скажем так: у меня есть свои источники.
Источники? Что за источники? О чем это он?
– О боже! – Я похолодела от страха. – Это было в новостях? О том, как я ушла с хора? Кто об этом рассказал? И что со мной будет, когда об этом узнают родители?
– Успокойся, – сказал Люк и расхохотался. – В новостях этого не было. Надеюсь, и не должно быть. Хотелось бы мне быть там, чтобы увидеть полет шляпы в тубу…
– И ничего смешного, – сказала я, хотя несколько часов назад хохотала над этим до колик. – Ну, сам факт, конечно, смешной. Но все на меня злятся. Люк, никогда раньше не бывало, чтобы столько людей злилось на меня.
– И хорошо, – сказал Люк. – Значит, это работает.
– Что работает?
– То, о чем мы с тобой говорили. Ты, Джен, не сможешь провести все эти перемены, не потеряв нескольких перышек.
– Ох, – сказала я. – Ну, я не могла бы назвать мой уход из хора существенной переменой.
– Но это так, – сказал Люк. – Может, это менее значительно, чем то, что ты сделала для Кэйры, но…
– Погоди, – сказала я. – Как ТЫ узнал о том, что произошло с Кэйрой?
– Я же тебе сказал, – смеясь, ответил Люк. – У меня есть свои источники.
Интересно, с кем это Люк мог разговаривать? Ведь он, уехав из Клэйтона, вернулся в свой дом на Голливудских Холмах, где, как говорили, он уединился и все еще отказывается разговаривать с прессой об уходе Анжелики и о своем последовавшим за тем решением – один репортер назвал это «фиглярством» – решением изучить всю подноготную учебы в средней школе в маленьком городке Среднего Запада. Все, казалось, желают знать, что происходит с Люком Страйкером и в чем суть его «чудаческого» поведения.
