Текст книги "Игрок"

Автор книги: Майкл Толкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Сестра обернулась, чтобы посмотреть, кто сидит сзади. У нее было умное лицо и ухоженный вид. Так выглядят женщины, занимающиеся технической работой на студии, например монтажеры или художники по спецэффектам. У нее была спортивная стрижка: с пробором посередине, волосы сзади длиннее, чем по бокам. Чистая бледная кожа. Та, что была одна, оглянулась автоматически, чтобы посмотреть, что привлекло внимание первой. У нее были длинные распущенные волосы. Под глазами мешки. И она была полноватой. «Как я», – подумал Гриффин. Она выглядела усталой. Из-за траура? Из-за работы? Как отличить горе от беспокойства? Она была похожа на юриста, а значит, мисс Меркатор не она. Похоже на то, ведь Джун занималась оформлением брошюр в банке. Техническая работа. Кроме того, она плакала.

Он встретился с ней взглядом. «Интересно, она догадывается, кто я?» Учитывая, что людей было немного, она должна была знать всех собравшихся. Его фото печатали несколько десятков раз, на обложках «Верайети» и «Голливуд Репортер», был портрет в «Таймc», статьи в «Ньюсуике» и «Тайме», фото в «Роллинг Стоун». Возможно, она не читает этих изданий. Он ожидал, что она удивится, когда поймет, кто он, но этого не случилось. Она скользнула по нему взглядом и повернулась лицом к кафедре, когда мужчина в синем костюме – Гриффин предположил, что это раввин, – начал говорить.

Сначала он говорил о городе, об опасностях жизни в городе, о страхе. Он ссылался на физику, на принцип неопределенности Гейзенберга, на Эйнштейна, который сказал, что Бог не играет в рулетку. Мы не должны, сказал он, утешать себя мыслью, что смерть Дэвида Кахане – умысел Божий, который имеет целью приоткрыть тайну вселенной: он знает, что Дэвид Кахане посмеялся бы над таким проявлением веры. Все мы, сказал он, должны научиться находить смысл каждого мгновения жизни, иначе потеряем надежду. Потом он сел, и место за кафедрой занял студент. У него был заготовленный текст. Он был худой и гладко выбритый, с умным видом, как у музыканта, как у контрабасиста, который всегда стоит в стороне.

– Мой брат, – начал он, – погиб, выйдя из кино. Я вижу в этом особый смысл. Не поймите меня неправильно, но я рад, что он не погиб по пути в кино, не увидев фильма. Это причинило бы мне еще большую боль, а мне и так очень больно.

Сплошная череда разочарований. Брат Кахане был похож на женщину, которая могла бы быть киномонтажером, значит, Джун Меркатор – юрист с мешками под глазами. Этого было более чем достаточно.

Гриффин отвернулся от брата и вышел из часовни. Он закрыл за собой дверь как можно тише. Интересно, что подумал брат, когда он вышел? Что его переполнили эмоции? Или что он пришел не на те похороны? А может быть, он ничего не заметил. Может быть, он подумал, что Гриффин работает в похоронном агентстве. Вы произносите трогательную речь, а кто-то, кого вы не знаете, встает и уходит. Знак неуважения, или человеку нужно выйти по делу. По делу. Это логично. А Джун? Что она подумала? Теперь он жалел, что не остался послушать прощальные речи и узнать о Кахане побольше. Он думал о женщине с мешками под глазами. Можно ли принести ей извинения? Для этого надо быть ее другом. Возможно ли это?

Он пожалел, что отослал Джан в Беверли-Хиллз. Если он позвонит узнать, кто ему звонил, трубку снимет Силия, а потом скажет Левисону, что его не было на работе полдня. Впрочем, она и так скажет. Он дозвонился до Мэри Неттер и сказал, что если они с Дрю не заняты, он мог бы с ними встретиться в пять. Она закрыла рукой телефонную трубку и потом сказала, что у них есть полчаса.

Вернувшись на студию, он позвонил Силии, и она передала ему сообщение от Мэри и Дрю, что встреча не состоится. Объяснения не было.

Он напомнил себе, что у него есть цель: остановить Автора открыток, заключить с ним мир. Может быть, стоит попробовать наладить контакт с другими забытыми авторами. Закончить эксперимент, начавшийся с Кахане. Позвонить одному из них, выслушать, что он скажет, а затем заключить контракт на первый вариант. В чем суть сценария, значения не имеет. Сумма контракта невелика. Пятьдесят тысяч за первый вариант плюс переделки. Он открыл прошлогодний календарь и нашел несколько имен. Дэнни Росс. Это имя ни о чем ему не говорило, но он ощутил страх и возбуждение. Порывшись на столе у Джан, он нашел нужный номер телефона и оставил сообщение на автоответчике. «Какой механизм я запустил? Не знаю. Уснет ли Росс сегодня ночью?» Он должен позвонить до того, как придет Джан, до девяти тридцати.

До встречи в «Поло-Лаунж» оставалась уйма времени. Он попытался читать сценарии, но не смог сосредоточиться и бросил. Потом сделал несколько телефонных звонков и поехал домой.

Глава 7

Гриффин ехал в отель «Беверли-Хиллз». Ему хотелось сказать Автору: «Вероятно, это самое выдающееся из того, что тебе удалось придумать. Аплодисменты». Оставил ли Автор свою машину у служащего отеля под розово-зеленой крышей или решил не тратиться и припарковался на улице? Он хочет зайти незаметно? Гриффин сдал свою машину служащему и прошел мимо кучки мужчин в темных костюмах, узнав среди них несколько начальников с телевидения, но имена припомнить не смог. Он шел в вестибюль длинным путем, чувствуя себя миллионером и забыв о тревогах.

В вестибюле кто-то назвал его имя. Он обернулся в испуге и увидел рок-н-ролльного импресарио Энди Сивеллу, грузного мужчину с бородой, густой шевелюрой и в солнечных очках. Гриффину нравился Сивелла. Импресарио был по натуре пират, и после часа, проведенного в его обществе, Гриффин чувствовал себя так же, как после фильма о Джеймсе Бонде. Он был заразительно храбрым. Общаясь с Сивеллой, Гриффин чувствовал себя непобедимым и богатым. Чуть поодаль от Сивеллы стоял Том Оукли, английский режиссер, популярный три года назад. Тогда все называли его гениальным, но два его фильма стоимостью по пятнадцать миллионов провалились, и в данное время он выглядел усталым и потускневшим. Тем не менее он все еще источал успех. Он обладал бесстыдством – чертой, которую Гриффин ценил. И он был игроком. Гриффин оценил стратегический замысел Автора. Тот рассчитал, что появление Гриффина в одиночестве в отеле «Беверли-Хиллз» в столь поздний час привлечет внимание. Гриффин хотел познакомить Сивеллу и Оукли, но они были давними приятелями. Гриффин им позавидовал: они могли рассмешить друг друга.

– Выпьете с нами? – спросил режиссер.

– Извините, у меня здесь назначена встреча.

– Ничего, в другой раз.

– Я вам позвоню.

– Триста двадцать, – сказал Оукли.

– Что? – переспросил Гриффин.

– Номер триста двадцать, – объяснил он, – я здесь пробуду еще неделю.

– За счет «Парамаунт», – сказал Сивелла, чтобы вызвать смех и изящно завершить светское общение в вестибюле. Это сработало. Обменявшись рукопожатиями, Гриффин проследовал дальше по коридору в «Поло-Лаунж».

Метрдотель кивнул в знак приветствия и спросил:

– Мистер Милл, сколько человек?

– Нас будет двое, но я пришел немного раньше.

– Хотите кабинку в задней части зала? Я проведу вашего гостя.

– Посадите меня в передней части зала. – Он указал на кабинку у стены.

Тотчас подошел официант. Гриффин заказал салат из креветок и коктейль «пимз-кап» – верх утонченности среди подростков. Он это прекрасно знал, но ему хотелось сладкого. Почему он оправдывается перед собой? Он улыбнулся двум дамам у стойки бара, они ответили ему тем же. Официант принес заказ.

Если бы он потерял работу, чего бы ему недоставало? У него были собственные деньги, но он не привык их тратить. Исключение составляла одежда, мебель и несколько игрушек. Он не платил даже за стереосистему: ее подарила компании студия звукозаписи. Его корпоративный счет был практически неограничен. Он летал первым классом. Его привозили в аэропорт на лимузинах и встречали в аэропорту с лимузинами. Если он не знал водителя, его всегда встречали с табличкой, на которой было написано «Мистер Милл». Когда он ездил в Нью-Йорк, то останавливался в апартаментах студии в «Шерри-Нидерланде», где в шкафу висели его пиджаки, а в ящиках комода были сложены его сорочки. Он десять раз летал на «конкорде». Автомобиль стоимостью сорок тысяч долларов был подарком студии. Половину ипотеки за дом оплатила компания. Чтобы внести первый взнос, компания предоставила беспроцентную ссуду. Когда он ходил в ресторан на собственные деньги, он испытывал чувство новизны, сравнимое с мелкой кражей. Но у кого он, собственно, крал? Сколько раз за пять лет он расплачивался в ресторане собственными деньгами? Может быть, наберется пятьдесят ужинов. Обеды по воскресеньям. Сколько раз он сам платил за авиабилеты? Мало. Кабо-Сан-Лукас, с Бонни Шероу. Он был немного влюблен тогда и взял отпуск за свой счет. Итак, чтобы оставаться безукоризненным, надо платить из собственного кармана? Он признался себе, что эта потребность оплатить отпуск объяснялась не только нежеланием превращать любовь в служебный роман. Это касалось личной жизни. Он не брал отпуск все пять лет, что проработал на студии. Этот рекорд был даже отмечен в журнале «Тайм». Но – не совсем так. Посещая съемочную площадку в Марокко, он останавливался на три дня в Агадире. Он катался на лыжах, когда из-за снежной бури на неделю отменили съемки в Колорадо. Два антракта. Тогда он расценивал отпуск как проявление слабости, как способ отдохнуть от ненавистной работы, оправиться от переживаний, связанных с неудачами, как компенсацию. Ему не нужна была компенсация. Ему не нужны были выходные.

Он наблюдал, как метрдотель объяснял мужчине в свитере, что в «Поло-Лаунж» полагается пиджак. На мужчине были очки, дужки которых держались при помощи клейкой ленты. Автор? Мужчина сказал, что пойдет к себе в номер. Нет, не Автор.

Гриффин знал, что когда он потеряет работу, будет труднее получить лучший столик. А если и получить, то не сразу, после ожидания в баре. «И это главное?» – спросил он себя. Все это ради лучшего столика? И весь опыт, и вся власть нужны, чтобы завоевать расположение метрдотеля?

Официант спросил, не принести ли ему еще один коктейль. Гриффин с подозрением посмотрел на свой стакан, словно не он, а кто-то другой опустошил его. Кто бы это ни был, но к креветкам он не притронулся. Гриффин попросил официанта принести еще один коктейль, поднял розовую креветку с подстилки из колотого льда и обмакнул в красный соус.

Одна из женщин у стойки бара наблюдала за тем, как он выжимал лимон на соус. Он изо всех сил делал вид, что не замечает, что на него смотрят, и процесс поедания креветок превратился в спектакль. Он исполнял роль Гриффина Милла, ужинающего в «Поло-Лаунж». Он хотел бы, чтобы это длилось вечно, чтобы он мог смотреть на себя как бы со стороны и восхищаться созданным образом, каждым точно рассчитанным жестом, каждым словом.

Женщина в баре точно не была Автором. Она и ее подруги выглядели великолепно, оставаясь при этом безликими, как десять тысяч других женщин в этом городе. Может быть, они приехали в Лос-Анджелес, чтобы стать актрисами, воодушевленные каким-нибудь провинциальным фотографом, но кинокамера осталась равнодушной к их красоте. Они были очень симпатичными, но когда их лица снимались крупным планом, камера выявляла скучную симметрию, заурядность и страх что-то выдать. Что именно? Что-то мелкое, дешевое, чрезмерную алчность и страх перед бедностью, на которую они были обречены. Женщин в баре переполняла готовность пойти на преступление и хранить его в секрете в обмен на большой дом, дорогой немецкий автомобиль и визиты в косметический салон трижды в неделю. Все они были слишком худы от бесконечных тренировок в спортзалах и больше бы походили на людей, прибавь они в весе фунтов на пять. Хроническая анорексия давно лишила их самых аппетитных частей тела, которые хотелось бы погладить или ущипнуть. Амбиции таких женщин обычно заканчивались перепечатыванием сценариев в маленьких квартирках в Восточном Голливуде, но теперь у авторов есть компьютеры, и машинописные услуги больше никому не нужны. Что будет с этими Женщинами из бара? Найдут ли они мужей? Или выйдут ли снова замуж? Они были больше похожи на разведенных или брошенных мужчинами, доведенными до истерики после шести месяцев траханья с этими глянцевыми куклами. Богатыми неудачниками. Ему захотелось выйти из своей кабинки и присоединиться к женщинам в баре, угостить их, а потом уговорить совершить самоубийство, чтобы избавить мир от своего существования. Одна из женщин улыбнулась Гриффину. Наверное, она его узнала. Если бы Автор был женщиной – а Гриффин допускал такую возможность, не коря себя за то, что не предусмотрел этого заранее, – эта женщина не сидела бы в баре. Она была бы маленького роста, темноволосой, в старомодных очках и без макияжа, похожей на социалисток из Берлина образца 1925 года, со строгим носом и словоохотливым ртом. Она была бы одета в черное, в туфлях на низком каблуке. Или она могла бы быть высокой блондинкой, легко впадающей в депрессию, умной и нервной аристократкой с аллергией на интересных мужчин. Женщины-сценаристки не ходят в «Поло-Лаунж», они пугливы. Юмор Гриффина иссяк, и ему стало не по себе. А вдруг эти женщины действительно авторы, а не шлюхи? Может быть, они собирают материал для сценария? Или просто решили развеяться? А если они не авторы, а просто две одинокие женщины? А почему они одиноки? Гриффину хотелось извиниться за все его грязные домыслы. Ему хотелось сказать этим женщинам: «Я больше ничего не понимаю».

Автора в зале не было. Может быть, Автор позвонит мне сюда, подумал он, официант принесет телефон, и я услышу дыхание. Может быть, он что-нибудь скажет.

В зал ввалились Сивелла с Оукли, чуть не оттолкнув метрдотеля, и сели за столик к Гриффину.

– Итак, вас надинамили, Гриффин, – сказал режиссер.

– Похоже на то.

– Она вас не стоит, – сказал Оукли. От него пахло марихуаной. От них обоих пахло.

– Вы, ребята, обкурились, – сказал Гриффин, стараясь сохранять дружелюбие.

– Мы хотим рассказать историю, – сказал импресарио.

– Доктор вышел.

– Мы ее отдадим другой студии, – сказал режиссер.

– Благословляю, – рассмеялся Гриффин. – Пусть у кого-нибудь другого болит голова.

– Вам не отвертеться, – сказал Сивелла. – Я хочу поведать ее вам и сейчас.

Я не хочу сейчас ничего слушать, – сказал Гриффин, наслаждаясь нарастающим напряжением. Начиналась игра. Он был в настроении играть.

– Расслабьтесь, Гриффин, – сказал Сивелла. – Это шутка. Всего лишь рок-н-ролл.

– Вовсе нет. Это кино. Мы не выпускаем сотню альбомов в год. Мы снимаем девять фильмов. У нас нет права на ошибку.

– Вам надо расслабиться, – сказал Сивелла.

У Гриффина пропало желание спорить.

– Как вы знаете, «постоянная бдительность – цена свободы». [19]19
  «Постоянная бдительность – цена свободы». – Выражение традиционно приписывается третьему президенту США и автору Декларации независимости Томасу Джефферсону (1743–1826), однако письменными источниками это не подтверждается; первое зафиксированное упоминание, со ссылкой на Джефферсона, – в речи аболициониста Уэнделла Филлипса (1811–1884), произнесенной в Бостоне в 1852 г.


[Закрыть]– Он попытался изобразить улыбку. – Что будете пить? – спросил он и подозвал официанта. Он заказал себе минеральной воды и позволил им рассказать сюжет.

– Есть один районный прокурор, который запутался в своих чувствах, – сказал Оукли.

– Нет, не так надо начинать, – сказал Сивелла. Гриффин видел, что Оукли выругался про себя. Это было важно для него. Выпал редкий случай рассказать сюжет вне стен студии, иметь возможность общаться не по телефону, а он, едва начав, уже стал путаться.

– Хорошо, попробуем так. Вы у самой большой чертовой тюрьмы в Калифорнии, высоченные стены…

Гриффин перебил, просто чтобы подразнить Оукли, хотя знал, что это нечестно:

– Почему Калифорния?

– Потому что в Калифорнии есть газовая камера. Можно взять любой штат, где есть газовая камера. Любой штат, где существует смертная казнь и где не применяется расстрел, смертельная инъекция или электрический стул. И вот вы у тюрьмы. Внутрь въезжает вереница автомобилей. Ночь. Идет дождь. У входа небольшой пикет демонстрантов, около сотни человек. В руках свечи.

– Свечи под дождем? – спросил Гриффин.

– Они прячут их под зонтиками. Зонтики светятся, как японские фонарики.

– А вот это хорошо, – сказал Гриффин, – очень красивый образ. Я такого не видел. Очень хорошо.

Оукли сел поудобнее и поднял со стола стакан. Посмотрел на него, решая, стоит ли пить, и поставил обратно.

– Итак, мы в одном из автомобилей. Путь преграждает участник пикета, чернокожая женщина, настоящая матрона. С первого взгляда видно, что она хороший человек. Все очень тихо, никакого бунта. Водитель уже готов толкнуть ее бампером, но человек на заднем сиденье останавливает его. Женщина замечает человека на заднем сиденье, и он открывает окно. Они смотрят друг на друга. Потом машина въезжает вовнутрь. Так вот. Это ночь смертной казни, а человек на заднем сиденье – районный прокурор. Он блестяще выиграл трудный процесс и отправляет умственно отсталого девятнадцатилетнего чернокожего парня в газовую камеру. Он верит в правосудие. Совершенное преступление ужасно, и нет ни малейшего сомнения, что совершил его именно этот парень. Соответственно, он получает высшую меру. Кстати, это одно из рабочих названий. «Высшая мера». Мы видим казнь исключительно через выражение лица районного прокурора, мы слышим звук закрывающихся дверей и все такое, но видим только человека, который в ответе за эту казнь. Это его первый опыт. И он ему не нравится. Все его поздравляют с победой, а он противен сам себе. У выхода из тюрьмы он видит, как мать парня увозит гроб с телом в катафалке. В этот момент он клянется, что в следующий раз, если ему придется отправлять кого-то в газовую камеру, это будет богатый человек, у которого будет самый лучший защитник в штате. Он проследит, чтобы правосудие было одинаково для всех. Он хочет выровнять чаши весов. – После этого Оукли отпил из стакана.

Сивелла внимательно смотрел на Гриффина:

– Неплохо для начала, а?

– Переходим от районного прокурора к богатой паре из Бель-Эр. Они ссорятся. Гроза. Такая же мерзкая погода, как у тюрьмы. Они худа-то собираются. Он уезжает в порыве гнева. Она должна была ехать с ним, но не едет. Не хочет. За ссорой наблюдают. Может быть, дети. Здесь мы еще не проработали детали. Потом его машину заносит на дороге, и она падает в ущелье, прямо в водосток, он тонет вместе с машиной. Его тело уносит течением. Когда осматривают машину, обнаруживается, что она была в неисправности, и возбуждают дело об убийстве. А районный прокурор решает не спускать богачам и отправить жену в газовую камеру.

– Как вы опишете сюжет в двадцати пяти или менее словах? – сказал Гриффин.

– Бросьте, Гриффин, – сказал Сивелла, – дайте нам шанс. Мы профессионалы. Вы должны дослушать до конца.

– Нет. Не должен. Мне достаточно.

– Тогда забудьте об этом, – у меня полно связей в городе, и найдется не менее десятка человек, которые выслушают всю историю. Знаю пару человек, которым будет достаточно того, что вы уже слышали. Вы достаточно слышали. Так да или нет?

– Позвоните своим знакомым и спросите, купят ли они сюжет из одного акта.

– Не ссорьтесь, – сказал Оукли. – Я могу рассказать вкратце. Начну прямо с третьего акта. Прежде всего, в основе сюжета судебный процесс. Мы видим, как совещаются присяжные, как районный прокурор готовит дело, женщина на процессе. Естественно, он выигрывает процесс. И естественно, она получает высшую меру. Пока рассматриваются апелляции, что-то начинает беспокоить прокурора. Тело так и не было найдено, поэтому процесс был таким тяжелым. Он отправляет богатую белую женщину, которую защищали лучшие адвокаты в стране, на смерть, не найдя тела мужа. За день до казни он узнает, что муж жив. Теперь ему необходимо найти мужа и отменить казнь. Короче говоря, финал: районный прокурор врывается в тюрьму, бежит по коридору, ведущему к газовой камере, и разбивает окна, когда в камеру подают газ. В конце фильма мужа арестовывают за попытку убийства, а когда районного прокурора спрашивают, при помощи какого оружия планировалось совершить убийство, он говорит: «При помощи штата Калифорния».

Оукли откинулся на спинку и допил из стакана, довольный собой.

– Это не двадцать пять слов, – сказал Гриффин.

– Черт побери, Гриффин, это гениально, – сказал импресарио, – вы прекрасно понимаете, что это фильм фильмов.

Он не был в этом уверен. Напротив, даже совсем не уверен. Но не хотел им об этом говорить. Это был этический триллер, который понравился бы Ларри Леви и даже Левисону. Если бы Ларри захотел иметь дело со сценарием без второго действия и каких-либо правдоподобных перспектив на роман прокурора с осужденной женщиной, Гриффин с радостью передал бы ему всю ответственность.

– Кто будет писать сценарий? – спросил Гриффин. – Вы?

– Это ведь моя идея, – развел руками Оукли.

– Надо привлечь еще кого-нибудь.

– Это его идея, Гриффин. Дайте ему шанс, – сказал Сивелла.

– Для нас это обойдется слишком дорого. Нужно будет переписывать. И не говорите мне, что это не так. Вы прекрасный режиссер, Том, но Левисон вам не поверит. Он захочет кого-нибудь более популярного. Не хочу сказать, что он не поверит в сюжет, но хочу сказать, что ваш последний фильм ему не понравился. И я бы этого не стал говорить, если бы не относился к вашей идее серьезно. У нее есть перспектива.

– У нас были проблемы, – сказал Оукли. Гриффин подумал, что он сам был в них виноват. – Но это моя идея. Я начал писать. Я написал три пьесы для Би-би-си. Я могу написать этот сценарий сам.

– Посмотрю, что можно сделать. Тем временем приготовьте список лучших авторов, которых вы знаете и с которыми вы могли бы работать.

Сивелла был готов поспорить, но Оукли знаком велел ему молчать.

Гриффин извинился и вышел в туалет. Сюжет ему понравился. Он не был уверен в режиссере. У Оукли были интересные идеи и хорошая стрижка, и с ним было весело, но после первого фильма его стиль изменился. Выбор актеров подкачал. Ничего не было плохого в том, что он не приглашал звезд, чтобы фильм смотрелся более органично, но актерские ансамбли складывались неубедительно. Он очень старался, но постановочные и операторские решения были лишены вдохновения. Гриффин мог бы согласиться, чтобы первый вариант сценария написал Оукли, но не второй. Уговорить его на это будет непросто, но если он станет упорствовать, можно сказать, что это навредит ему как режиссеру. Он все равно получит свое, даже если не будет режиссером этого фильма. Стоило попробовать. Он даст Сивелле список с именами пяти авторов.

Когда он вернулся к столику, Сивелла протянул ему открытку с эмблемой отеля.

– Что это? – спросил Гриффин.

– Метрдотель сказал: «Какой-то господин попросил меня передать это мистеру Миллу».

Сивелла был разочарован, что Гриффин не оценил его актерские способности.

– В чем проблема? На открытке ничего не написано.

– Это невидимые чернила, – сказал Оукли. – Невидимые чернила. Хорошая фраза, правда? Может выйти хорошее название. Как вы думаете?

Гриффин кивнул. Он крутил в руках открытку.

– Название, – сказал Оукли, – мы забыли сказать вам название. «Habeas Corpus». [20]20
  Распоряжение о представлении арестованного в суд (лат. юр.).


[Закрыть]Как вам «Habeas Corpus»?

– Мне нравится, – сказал Гриффин.

– Мне не нравятся «Невидимые чернила», – сказал Сивелла. – Звучит как рабочее название сценария. Подобные названия встречаешь в сценариях, за которые платят, но по которым ничего не снимают. На название фильма не похоже.

Оукли взял открытку у Гриффина:

– Что это значит?

– Это сигнал от человека, с которым я должен был здесь сегодня встретиться. Он сообщает мне, что не смог прийти, поскольку занят с дамой.

– И все это на пустой открытке? – спросил Оукли.

– Мы понимаем друг друга.

– Вот видите, – сказал Оукли. – Я тоже всегда в это верил. Карма – не что иное, как совпадение. Мы болтаемся по отелю, изнываем от скуки, никаких вечеринок, ищем приключений. Вы приходите в отель с определенной целью. Ваш друг слегка меняет свои планы на вечер, и теперь будет снят фильм, и все мы разбогатеем.

– Я и так уже богат, – сказал Сивелла.

– И все это благодаря… – сказал Оукли.

– Другу Гриффина? – спросил Сивелла.

– Нет. Женщине, с которой он сейчас в постели.

Мысли Гриффина были уже далеко.

Мне завтра рано вставать. Позвоните мне на студию.

– Это не сон? – спросил Оукли.

– Нет, – сказал Гриффин и бросил на стол две двадцатки. – Выпейте еще по стаканчику.

– Чек не нужен? – спросил Сивелла.

– Оставьте его себе.

На выходе он спросил метрдотеля, не узнал ли он человека, который дал ему открытку.

– Я его не видел. Сожалею, мистер Милл. Открытку мне дал посыльный. Хотите с ним поговорить?

Что может сказать ему посыльный?

– Нет, спасибо, – сказал Гриффин, – я знаю, кто это.

Сам не зная зачем, он положил метрдотелю в карман пять долларов. Интересно, сколько дал посыльному Автор? Два доллара?

Гриффин расстался еще с двумя долларами, когда служащий подогнал к выходу его машину. Он знал, что Автор за ним следит. Он был или в вестибюле, который Гриффину не был виден из-за людей, ожидавших свои автомобили, или он скрывался в темноте на дорожке. Или он ждал в своем автомобиле, чтобы поехать следом. «Он может запросто убить меня прямо сейчас, – подумал Гриффин. – Может быть, у него есть оружие и он выстрелит в меня, когда мы поравняемся у светофора. Может быть, он заставит меня ехать быстрее и быстрее к каньону, пока я не потеряю управление и не врежусь в дерево».

Вместо того чтобы повернуть на запад по Сансет к Беверли-Глен, Гриффин поехал на юг к Беверли-Хиллз. В зеркало заднего вида были видны фары. Один автомобиль отъехал от отеля с ним одновременно, остальные автомобили присоединились у светофора. На следующем перекрестке у квартала, застроенного большими домами, он повернул налево без предупреждения, доехал до середины квартала и снова повернул налево, двигаясь по узкому переулку между домами назад к Сансет.

За ним ехала какая-то машина. Станет ли полиция преследовать «мерседес», который свернул в переулок? В этих домах не было въездов в гараж с тыльной стороны. Если он поедет быстрее, а машина сзади окажется полицейской, его остановят. У него дрожали руки. Если полицейские начнут задавать обычные в таком случае вопросы, они почувствуют запах двух выпитых коктейлей, а он не хотел рисковать арестом. Он притушил свет на «торпеде», чтобы водитель сзади не мог видеть его силуэта. Зачем рисковать и делать из себя еще более удобную мишень. Он ехал с безопасной, как ему казалось, скоростью, но не так медленно, чтобы можно было подумать, будто он высматривает незапертые ворота. Впереди был бульвар Сансет, машины стояли между двумя светофорами, на которых горел красный. Преследователь затормозил, расстояние между ними было в два дома, и Гриффин посмотрел на свой спидометр, удостовериться, что он не превышает дозволенную скорость.

Оба автомобиля ехали с такой скоростью до конца переулка; машины на Сансет тронулись, когда на светофоре зажегся зеленый. Гриффин не мог въехать на бульвар из-за сплошного потока транспорта. Теперь, когда вблизи бульвара света прибавилось, он мог рассмотреть машину позади него. Это не был полицейский автомобиль. Водитель потянулся за чем-то, и Гриффин увидел оружие в тот момент, когда прозвучал выстрел. Заднее стекло его машины разбилось, и прежде чем пуля вылетела через переднее стекло, на какую-то долю секунды их в машине было двое – он и пуля. Маленькие осколки стекла упали ему за воротник и неприятно щекотали шею.

На мгновение обе машины застыли на месте. Гриффин знал, что Автор, напуганный тем, что он сделал, ждал, чтобы понять, попал ли он в Гриффина. Гриффин склонился вперед, изображая мертвого. Потом вдавил со всей силы педаль газа и влился в поток транспорта на Сансет, с ясной головой и гордый собой. В него стреляли, он же не оцепенел от ужаса, а стал быстро действовать; теперь он свободен от человека с оружием, от человека, который в него стрелял, который пытался его убить. Не будь Кахане размазней, подумал Гриффин, он бы защищался, он бы или избил меня, или убежал бы и, возможно, заявил бы в полицию, и меня бы арестовали.

Автор не преследовал его. Он плакал? Выстрелил себе в лоб? Гриффин надеялся, что именно так он и поступит. А потом сообразил, что если Автор покончит жизнь самоубийством, его квартиру будут обыскивать и найдут бесценное сокровище – не отправленные открытки, черновики отправленных открыток и дневник с гневными записями о Гриффине Милле. Полиция Беверли-Хиллз придет к нему, и если никому из полицейских не придет в голову увидеть связь, Уолтер Стакел проведет параллель между автором, убитым вскоре после встречи с Гриффином, и автором, покончившим с собой после тайной переписки с тем же Гриффином.

А вот и они, легки на помине, две полицейские машины и автомобиль частной охранной фирмы, едут по Сансет с востока. Вот еще несколько машин едут на север по Рексфорд с включенными сиренами. Гриффин двинулся на восток, а затем повернул назад и поехал обратно. Надо было посмотреть, поймали ли Автора. Это было бы ужасно. Автор жив, с оружием, из которого только что стреляли, в машине, а в переулке полно битого стекла. Что он им скажет? Это не ваше дело. Автора упекут в сумасшедший Дом на обследование, если он не скажет, в кого он стрелял. А если скажет, они его арестуют и приставят к Гриффину охрану, если изворотливому адвокату удастся его освободить из-под стражи. До ареста они оповестят все больницы и клиники скорой помощи, чтобы им сообщали все случаи огнестрельного ранения.

Гриффин медленно проехал мимо переулка. Полицейские вышли из машин; в воздухе кружился вертолет, заливая сцену белым светом, таким же ярким, как луч «солнечного» прожектора на кинопремьере. Автора не было. Человек в халате, владелец одного из домов, разговаривал с полицейским, который что-то записывал. Естественно, никто ничего не видел, и даже, несмотря на битое стекло, какие-то официальные меры принимать было нельзя. Они скажут, что это была уличная разборка, и станут ждать, не обнаружится ли тело в багажнике угнанного «шевроле» где-нибудь на стоянке аэропорта. Могут они узнать, что стекло было от «мерседеса»?

Гриффин свернул в Бенедикт-каньон на случай, если в полицейской машине видели его разбитые окна, и направился в сторону дома по небольшим улицам между Беверли-Хиллз и Бель-Эр. Он был рад, что Автор скрылся. Лучше жить под угрозой покушения, чем если Автора посадят и обнаружится его нездоровый интерес к Гриффину.

Его обдувал приятный ветерок, напоминая отпуск на острове, когда джип везет тебя из влажного аэропорта на курорт мимо солдат с автоматами и отдых приобретает аромат приключения. Он был в недосягаемости для Автора, и можно было включить радио. Он крутил ручку настройки, пока не услышал электрогитару. «Иглз» почти угадали. «Отель Калифорния» напомнил ему, зачем он переехал в Лос-Анджелес и его первые годы в городе, вечеринки в горах, наркотики, острое ощущение скорости своего успеха и зависть его не таких удачливых друзей. Ему было неприятно напоминание из прошлого. Покрутив ручку, он наткнулся на «Ван Хален». Музыка для стадиона, музыка для вечеринки, где веселятся шестьдесят тысяч бездельников. Гитара забирала все выше и выше. Может, это только иллюзия мастерства, дешевый водевиль? Или настоящая виртуозность? И обязательно ли, чтобы музыка была такой громкой, чтобы приносить удовольствие? Он прибавил звука, и ветер наполнил музыкой пустое пространство перед ним. Ему нравилось будить по ночам обитателей особняков громкой музыкой. Если бы он был парнем, зарабатывающим восемнадцать тысяч долларов в год, живущим в ничем не примечательном городке, каких много, где бы он работал менеджером на складе автозапчастей. И был бы у него круглый живот и грузовичок, переполненные пепельницы на кофейном столике, и подружка с татуированной розой на левой груди, и друзья, взламывающие пустые летние домики. Был бы он длинноволосым работягой, который убежден, что вся сила вселенной сейчас сосредоточена здесь, потому что Бог проявляет себя в электрогитарах. Жаль, что он не помнил, как съезжал на велосипеде с крутой горы, с раскинутыми руками, рассекая воздух и ощущая опасность.