Текст книги "Утопая в беспредельном депрессняке"

Автор книги: Майкл О'Двайер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Но у меня действительно было свое дело. Мне надо было встречаться с людьми. И что такого, если я хотела достичь чего-то сама, вместо того, чтобы жить за твой счет и по твоей милости? Мне пришлось для этого крутиться вовсю. Безусловно, ты помог мне, я не смогла бы начать это дело без тебя. Но теперь я уже встала на ноги. Я достигла определенного положения в мире искусства, клиенты нуждаются во мне. И это во многом благодаря твоим работам, потому что на них был спрос. В какой бы манере ты ни писал и каким бы именем ни подписывался, на твою живопись всегда находились покупатели. Неизменно. Люди хотели не только иметь твои картины, но и встретиться с тобой. Но я противилась этому. Я не хотела впускать тебя в свой мир, не хотела, чтобы ты стал для них важнее, чем я. А затем ты начал передавать мне одну за другой картины, на которых была изображена она. Ты непрерывно демонстрировал мне ее в разных ракурсах, размахивал ею, как знаменем. Я чувствовала себя полной дурой. Люди шептались о том, как она красива и как тебе повезло с натурщицей. Они спрашивали меня: она его любовница? А я боялась что-нибудь ответить, потому что не знала. Я не знала, Винсент. И я боялась, что, познакомившись с ними, ты отнимешь у меня и их тоже, а я останусь ни с чем.

Винсент посмотрел на жену, сидевшую на постели. Он подумал, что наконец-то понял ее, понял, почему она плачет. Но это было так глупо! Он всегда давал ей все, что она хотела, чтобы доказать, что любит ее. Он подарил ей такой дом, о каком она мечтала, галерею, все свои работы, а теперь она боялась, что он отберет у нее все это.

Он слез с постели и направился к картинам без рам, составленным вплотную у стены. По дороге он захватил что-то с мольберта, стоявшего посреди комнаты. Подойдя к полотнам, он взял первое попавшееся и поднял его. Это был, естественно, один из этюдов обнаженной Элизабет.

– Посмотри, Хелена, – сказал он. – Это холст и краска на нем, и больше ничего. – Он сделал паузу, чтобы убедиться, что она внимательно смотрит. – Это ничего не стоит! – выкрикнул он. Затем успокоился и продолжал тихим дрожащим голосом: – И эта картина, и та, и все они ничего не стоят. В них нет никакого смысла до тех пор, пока ты не увидишь того, что вижу я, не почувствуешь то, что я чувствовал, и не поймешь, почему я написал ее именно так. Смотри, вот она сидит на краю постели, упершись локтями в колени, и держит у лица кусок ткани. Неужели ты ничего не видишь?

– Да нет, почему, я вижу, Винсент. – Она встала с кровати и сделала шаг вперед, чтобы лучше разглядеть картину.

– А по-моему, все-таки не видишь. Ну, подумай, что ты здесь видишь? Или здесь? – Он взял другой холст.

Женщина, изображенная на этой картине, стояла у окна спиной к зрителю на фоне ночного неба. Она была обнажена; в руках, поднятых над головой, она держала ночную сорочку, как будто собиралась набросить ее на себя.

– Это же ты, Хелена! Ты, а не Элизабет. Всюду ты. Именно поэтому ни на одной картине не видно лица. Я писал тогда, когда мог живо представить себе тебя – как ты стоишь, как двигаешься. Я всегда хотел написать твой портрет, но тебя никогда не было. И единственное, что мне оставалось, – сажать перед собой Элизабет в такой позе, какую могла бы принять ты. Я не хотел писать ее лицо, чтобы не пропало то чувство, которое я испытывал к тебе. Я всякий раз воображал, что это ты глядишь на меня. На всех этих полотнах ты, Хелена!

Винсент был больше не в силах смотреть на Хелену. Он выронил картину и закрыл лицо руками.

– О боже! – простонала Хелена. – Винсент!..

– О боже! – простонала сестра Макмерфи. – Сильвестр! Это бесподобно!

– Моя матушка всегда говорила, что из меня выйдет толк.

– Не надо. Не говори. Ничего. Подвинься чуть-чуть. Вот. Так.

– Как скажешь.

Мистер Гудли лежал на боку поперек постели, нежно поглаживая левой рукой ее левую грудь. Сестра Макмерфи расположилась под прямым углом к нему; левая нога ее находилась между ног мистера Гудли, правая – на его талии. Голову она положила на руки и целиком сосредоточилась на том, чтобы ощущать его внутри себя. Мистер Гудли, справившись с возбуждением, закрыл глаза и опустил голову на свою правую руку. Но даже это незначительное движение заставило сестру Макмерфи застонать. Он почувствовал, как ее ноги слегка сжали его.

Так они пролежали, почти не двигаясь, около часа. Затем, не в силах больше сдерживаться, они перешли к бурной фазе. Их извивающиеся потные тела отталкивали и притягивали друг друга. Сестра Макмерфи вытянула руки и расслабилась, чтобы глубже впустить его.

Элизабет села на постели и поманила Виски пальцем. Он закрыл дверь и подошел к ней. Комнату теперь освещал только узкий лунный серп, его лучи с трудом пробивались сквозь замерзшее стекло.

– Ах, как бы мне потерять память, – вздохнул Альфред.

– Если знобит, укройся потеплее. И спи, – отозвалась Мэгз.

– Но я же не знала… – проговорила Хелена, делая шаг к Винсенту.

– Не надо! Не трогай меня, – сказал он, когда она коснулась рукой его лица.

– Я не подозревала.

– Потому что тебе было наплевать. Ты не хотела ничего понимать, – огрызнулся он. – Все моя работа бессмысленна без тебя, Хелена.

Винсент повернулся к картинам, и она заметила, как что-то блеснуло в свете лампочки, свисавшей с потолка. Она не хотела верить собственным глазам. Винсент поднял руку и полоснул ножом по полотну, сделав на нем ровный разрез.

Хелена кинулась к нему.

Виски и Элизабет лежали, обнаженные, рядом, держась за руки и глядя друг на друга. Их одежда валялась на полу. Виски наклонился, чтобы поцеловать ее, и взял ее лицо в свои руки.

– Нет, Джон, не надо.

– Мм?…

– Я не хочу ничего, только лежать рядом с тобой.

– И все?

– Да. Прости, но не надо ничего больше.

– Даже целоваться?

– Не здесь. Не сейчас.

– Но мне казалось, что это как раз…

– Я знаю. И я хочу тебя. Правда, хочу. Но не сейчас. Сейчас мне достаточно просто лежать и знать, что ты здесь.

– Ну, хорошо, я как-нибудь справлюсь с собой. Наверное, – пробормотал Виски в некотором недоумении. – Но если не сейчас, то когда?

– Когда мы поженимся.

– Что?!.

Мистер Гуляй сел, прислонясь к деревянной спинке кровати. Он закурил сигарету и улыбнулся. Сестра Макмерфи опустила голову ему на грудь и крепко обняла.

– Мы с тобой когда-нибудь поженимся, Джон.

– Да?

– Да. Так что тебе лучше заранее свыкнуться с этой мыслью.

Элизабет закрыла глаза. Она крепко-крепко сжимала его руку своей.

Виски лежал, уставившись в потолок.

Он был ошеломлен.

Альфред посмотрел на храпящую жену и спросил себя, что бы он делал, если бы ее не было рядом. «Спал бы», – ответил он себе.

Хелена схватила Винсента за руку, чтобы помешать ему уничтожить еще одну картину. На полу валялось три разодранных полотна.

– Винсент, прекрати! Остановись. О боже, перестань!

Не обращая внимания на ее крики, он попытался завершить акт вандализма. Но Хелена вцепилась в него, не давая поднять руку. Он повернулся к ней с диким взглядом.

Свободной рукой он с силой толкнул ее. Хелена полетела через комнату, пытаясь сохранить равновесие, но споткнулась о расставленные повсюду банки краски и упала.

Она тут же села и оглядела себя. Ее ноги и юбка были в краске, а на белой блузке расплывалось ярко-красное пятно.

– Винсент… – произнесла она сдавленным шепотом.

Белый как полотно, он выронил нож. Хелена расстегивала блузку, пытаясь найти рану.

Винсент бросился к ней.

– О боже, Хелена! Прости! – воскликнул он, обнимая ее. – Я не хотел… Это вышло случайно.

– Это кровь, Винсент? Помоги мне. – Хелена стащила короткий жакет и блузку и, изгибаясь всем телом, стала себя ощупывать. – Пожалуйста, помоги.

– Сиди спокойно! – приказал он, ползая вокруг нее на коленях. Рука его на что-то наткнулась. Ее жакет. Он поднял его, чтобы рассмотреть. – Хелена, это краска. Просто краска. – Он сел, упершись руками в пол и вытянув ноги. Он отдал жакет Хелене, показав место, где краска насквозь пропитала его и запачкала блузку.

– Ты уверен? Но разве… – Она поднесла жакет к носу и понюхала. – Да. Ты прав.

Винсент пододвинулся к ней и обнял за талию. Она сидела между его раскинутыми ногами, прислонившись к нему спиной, а он крепко обхватил ее. Он положил голову ей на плечо. Хелена погладила его по щеке.

– Мы с тобой наломали дров, не правда ли?

– Ничего, все не так плохо. Мы поправим все это.

– Я имею в виду не мастерскую, а нас с тобой.

– Я тоже.

Хелена отклонилась назад, чтобы поцеловать его, а он, улыбнувшись, лег на пол и потянул ее за собой. Когда Хелена оказалась на нем, он обвил ее талию ногами. Еще раз крепко поцеловав его, она начала расстегивать его рубашку и засмеялась, обнаружив под ней пижаму.

– Я вижу, кое-что не меняется.

– И не должно меняться.

Она стала целовать его шею и грудь. Ухватившись обеими руками за рубашку, она вытянула ее из брюк, расстегнула брючный ремень и молнию. Затем запустила руку внутрь.

Язык ее между тем, возбуждая его, спускался все ниже по его телу. Винсент держат руками ее голову, прерывисто дыша. Вся кожа его горела, сердце бешено стучало.

Но она остановилась, поднялась на ноги и, расстегнув молнию, скинула юбку и перешагнула через нее. Затем сняла туфли и трусики. Винсент лежал прямо на перепачканном краской холсте. Хелена, упершись коленями в пол по обе стороны от него, наклонилась и поцеловала его так, будто это было у них впервые. Ухватившись руками за ее бедра, Винсент проскользнул в нее. Она еще раз страстно поцеловала его, наклонившись и приблизив груди к его лицу.

Винсент застонал и еще крепче обхватил ее талию. Затем он перекатил ее на спину.

Хелена обняла Винсента, закутываясь вместе с ним в холст. Они не обращали внимания на упавший мольберт и опрокинутые банки с краской, окрасившие пол мастерской во все цвета радуги.

Их движения стали неистовыми; задыхаясь, они цеплялись друг за друга руками и ногами; тела их катались и извивались. Они были залиты краской с ног до головы, и на холсте остался след их сплетенных тел.

Сердечный приступ Винсента оказался для обоих полной неожиданностью.

1 марта 1971 года
Боль

Боль – всегда при нас. Иногда боли не замечаешь, но она все равно есть. Она может наброситься внезапно, заставить тебя вопить и кричать, будто твою душу поджаривают на огне. А может подкрасться незаметно, и ты осознаешь ее уже после того, как свыкнешься с ней настолько, что даже не будешь представлять себе жизни, свободной от боли. Молчать, когда хочется поделиться правдой, о которой никто не должен знать, – тоже боль. И не знать самому – как это случилось, почему, за что и, главное, когда. Загадка без ответа может мучить, как тесный ботинок, или, если уж на то пошло, как рак на последней стадии. И боль не отпускает, не отпускает, не отпускает, и от нее никуда не деться.

Устроив Винсенту сердечный приступ, этот год, по-видимому, был не в силах остановиться и продолжал плодить одно несчастье за другим. Так думал Виски, сидя в приемной врача.

Сидел и думал, думал, думал, сидел и думал.

Он вспомнил, как, почти год тому назад, чуть ли не на следующий день после бракосочетания Сильвестра Гудли и Сьюзен Макмерфи они с Элизабет вернулись в этот дом. Идея, разумеется, принадлежала Элизабет. Здесь легче было понять, смогут ли они ужиться друг с другом. Теперь им не надо было скрывать свои отношения, прятаться по углам, краснеть, когда их случайно замечали вместе. Их отношения стали почти официальными.

Элизабет считала, что и Гудли с Макмерфи поженились по той же причине – в их возрасте они не могли вести себя как подростки. К тому же в доме все знали об их связи и не раз терпеливо выжидали за углом, давая возможность Гудли беспрепятственно добраться по коридору до дверей сестры Макмерфи.

Дом был достаточно велик, чтобы предоставить Виски и Элизабет отдельные апартаменты из спальни, кабинета и ванной. Точно такие же, как у Гудли. И даже когда двойняшки подрастут и обзаведутся семьями, место им, по всей вероятности, тоже найдется. В доме было столько комнат и закоулков, что при желании всегда можно было не мешать остальным.

Порой человеку хочется побыть одному.

Когда Виски вселился сюда с Элизабет, переменилась вся его жизнь. Добавились разные правила. До сих пор единственными правилами, которыми руководствовался Виски, были те, которые он придумал для себя сам. Жизнь с другим человеком напоминала карточную игру старушки Мэгз, в которую ему еще не доводилось играть.

– Не разбрасывай повсюду свои носки, – сказала ему Элизабет в первый же день их совместной жизни. – И мой ноги как следует. Они пахнут.

– Не может быть.

– И белье надо менять каждую неделю, – продолжала она, не слушая его.

За этим последовали другие правила. Они составляли их вместе.

Душ каждое утро. (Ее правило.)

И перед сном. (Ее.)

Не есть в постели. (Ее.)

Особенно то, что крошится. (Ее.)

Не пытаться заняться любовью, когда она спит. (Ее.)

Убирать комнату каждый день. (Ее.)

Не спать на спине, раз храпишь. (Ее.)

В постели не ковырять в носу, не чесать в паху и т. д. (Ее.)

Не предавать этому значения. (Его правило.)

Не позволять ей «перевоспитывать» себя. (Его.)

Ты сам себе хозяин. (Его.)

И всегда им останешься. (Его.)

Не давать ей понять, как часто она права. (Его.)

N. В. Всегда делать так, как решила она. Это лучший способ избежать споров. (Его.)

Они идеально ладили друг с другом.

Ну почти идеально.

Врач все не шел, и у него было достаточно времени подумать над тем, что его привело сюда. Еще год назад боль была вполне переносима – грызла его потихоньку где-то там внутри. Хуже всего было то, что он страшно устал за это время.

Алкоголь помогал. Он притуплял боль, когда она становилась слишком сильной. Но приходилось соблюдать осторожность – не хотелось, чтобы Элизабет неправильно это поняла. Не хватало только ему превратиться в пьяницу вроде его папаши. Ни за что. Элизабет могла неправильно понять его привычку и сделать из мухи слона. Однако если его отец был выпивохой, то это вовсе не значит, что и он должен стать им.

Он будет пить очень умеренно.

В чисто медицинских целях.

Полностью владея собой.

После сердечного приступа Винсента все у Виски пошло наперекосяк. Это получилось не сразу. Предотвратить развитие событий он не смог, и они нарастали медленно и неизбежно.

Благодаря альбому с его фотографиями у него стало появляться все больше и больше заказов. Одновременно возрастали и требования. Он едва успевал справиться с работой, и, разумеется, всякий раз ее надо было закончить вчера. В последнее время его уже холодный пот прошибал при мысли о том, что он опять должен брать в руки камеру.

Алкоголь решал почти все проблемы. Он снимал напряжение, все становилось гораздо проще, когда в голове стоял легкий алкогольный туман.

То есть проще для него, а не для клиентов. Из-за алкоголя он изменился. Нет, он не стал таким же неряшливым бестолковым алкашом с нетвердой походкой, как его папаша. Но те времена, когда он мог шутя разделаться со всеми трудностями, возникающими в процессе съемки, явно прошли. А трудности возникали постоянно. И еще эти советы, как лучше воплотить ту или иную дурацкую идею, которая взбрела в голову заказчика.

«К черту. К черту их всех, – думал он. – Эти идиоты сами не знают, чего хотят. И ведь они действительно ничего не понимают. Хотят, чтобы ты помог разгрести кучи мусора в их головах».

Постепенно Виски создавал себе совершенно определенную репутацию. Первое, что для этого требовалось, – заявить художественному редактору, обязательно в присутствии заказчика, что тот ни черта не смыслит в своей работе. Вторым шагом было привлечь на свою сторону заказчика, чтобы вместе обрушиться на несчастного редактора. При этом люди, обращавшиеся с заказами в рекламное агентство, почему-то непременно хотели, чтобы фотоработы выполнял Виски. Он стал в некотором роде знаменитостью.

И только Элизабет знала, в каком напряжении он постоянно живет, хотя и не подозревала о выпивке. Он был достаточно ловок, чтобы не попасться на этом. Она стала помогать ему в переговорах с редакторами и клиентами, но вместе с тем она и сама пыталась сделать карьеру, не связанную с его делами, и в результате у нее оставалось все меньше времени, чтобы оберегать его здоровье.

Проблема усугублялась тем, что они по-прежнему жили в доме де Марко.

Виски чувствовал себя неловко из-за необычайной щедрости Винсента, который даже построил для него отдельную фотостудию. При этом уверял, что строит конюшню. Виски ни о чем не подозревал до самого последнего дня, пока не вошел в законченное помещение вслед за Винсентом и не увидел белые плавно закругляющиеся стены, штативы, юпитеры, свернутые рулоном задники, маленькую затемненную лабораторию – все, что требуется фотографу-профессионалу.

Благодаря всему этому напряжение, в котором пребывал Виски, лишь возрастало. Как, скажите на милость, мог он отплатить Винсенту за его великодушие? Конечно, это был дружеский подарок, но тем острее Виски чувствовал себя виноватым из-за того, что не делится ни с кем своими проблемами. Иногда ему хотелось рассказать Элизабет о ежедневном пьянстве или Винсенту о своих болях. Беда в том, что в зеркале по утрам он выглядел прекрасно. Все с ним было в порядке. Просто слегка переутомился. Слишком много работы взвалил на себя.

Внешне он не изменился и потому боялся, что, жалуясь, будет выглядеть глупо. Люди могли решить, что он просто распустился. К тому же не хотелось, чтобы Винсент думал, будто Виски рассчитывает вечно сидеть на его шее. Но больше всего он боялся того, что Элизабет сочтет его бездельником. Она в последнее время работала как проклятая, и самое меньшее, чем он мог отплатить, – не отставать от нее.

Но ему трудно было взглянуть на ситуацию со стороны. Он не видел, в каком напряжении находится Элизабет. Не понимал, что ей уже тяжело справляться с внезапными перепадами его настроения. Он медленно, но верно становился все менее предсказуемым, все более отчужденным.

Элизабет же всерьез увлеклась фотографией, ее интересовали технические детали, освещение, композиция, привязка к местности. А занялась она этим, видя, что Виски теряет навыки – без конца возится с подготовительной работой, делает лишние пробные снимки, неточно определяет расстояние до объекта, – короче, тратит время и деньги на то, что раньше сделал бы не задумываясь.

Однажды она застала его сидящим у окна в их комнате; лицо его было в слезах.

– Что случилось, Джонни? – спросила она, отчасти даже страшась услышать ответ.

– Я больше не вижу, – сказал он.

– Что?!

– Не могу представить себе, как все должно быть.

– Что – должно быть?

– На фотографии. Раньше я заранее четко представлял себе, что у меня должно получиться. Даже обдумывать почти ничего не надо было. А теперь не могу.

Элизабет и сама подозревала, что с ним происходит нечто похожее. На Винсента после приступа и резкого ухудшения зрения тоже нашел кризис, растянувшийся на шесть месяцев. Но он не позволил своей музе, или кто там водил его рукой, покинуть его. Сжав зубы, он сражался с холстом, как лев, рвал и метал, ругался и плевался, и в конце концов притащил-таки свою упирающуюся музу обратно.

Но у Виски не было такой внутренней силы и веры в свое дело, как у Винсента. Он относился к тем, кто плывет по течению, и никогда не был уверен, что обладает каким-то особым даром. Просто он умел снимать – вот и все. Мог фотографировать, почти не прилагая усилий. Он рассматривал эту свою способность как нечто само собой разумеющееся. А то, что считаешь само собой разумеющимся, терять вдвойне тяжело, думала Элизабет, потому что не пришлось добиваться этого. Если хочешь удержать свое, надо бороться за это, засучив рукава.

А Виски не был борцом. Он предпочитал махнуть на все рукой: бывают в жизни огорчения. Но возникшая сейчас проблема была слишком серьезной, чтобы так легко отмахнуться от нее. Элизабет боялась, что, если оставить все как есть, Виски расклеится окончательно.

И вот как-то раз, совершенно неожиданно, один из клиентов Виски попросил ее сделать работу вместо него.

Алан Рафферти был художественным редактором, которому обычно удавалось ладить с Виски. Но в последнее время между ними стали возникать ссоры. Алан догадался, что Виски решает свои проблемы с помощью алкоголя. Он признался Виски, что и сам алкоголик и, хотя уже три года не притрагивался к бутылке, продолжает оставаться им. Он пытался уговорить Виски бросить пить, обратиться за помощью к врачам, но Виски послал его подальше. Никто никогда не называл его пьяницей. Он не был пьяницей. Он просто не мог им стать. И он не желал выслушивать подобную чушь от кого бы то ни было, тем более от «бестолкового никчемного алкаша».

Естественно, Алан перестал работать с Виски, но не перестал оставаться его другом. Одним из тех надежных друзей, которые стараются незаметно помочь человеку, если он не может помочь себе сам.

Алан заметил, что Элизабет часто работает вместе с мужем. Ее потенциал был, пожалуй, не хуже, чем у Виски, или даже лучше. Алан решил, что надо дать ей шанс. И она занималась очередными съемками как раз в тот момент, когда Виски сидел в приемной врача.

Уехала на неделю на Западное побережье снимать ландшафты и местные моды. Когда Виски узнал, что она собирается работать на Алана, он был вне себя. Твердил, что зря она так легко откликнулась на предложение, которым он, Виски, пренебрегает.

Элизабет отвечала, что не может его понять. Он умен, талантлив, все само плывет к нему в руки, все желают ему добра, а он как будто нарочно старается все испортить. Ей в последнее время уже тошно становится оттого, что он только и знает, что жалеть себя. Она совершенно не видит для этого оснований.

– Либо возьми себя в руки, либо бросай все это, – выпалила она и, хлопнув дверью, укатила на запад.

Это была их первая крупная ссора, с потерей самообладания, с готовностью вот-вот разрыдаться и послать все к черту и заключительным «раз так, спи на кушетке, засранец».

Это доконало его. Он уже неделю как завязал, а раньше у него были заначки во всех комнатах. Одну бутылку, завернутую в полиэтилен, он даже держал в туалетном бачке. Так удобно иметь что-нибудь под рукой, если вдруг ночью замучает жажда. Приходилось съедать чуть ли не полтюбика зубной пасты, чтобы отбить запах.

Но теперь эта полоса была позади. Он вылил все спиртное в унитаз, а бутылки в студии Винсента запрятал от греха подальше на самую верхнюю полку. Один день, слава богу, проехали. Теперь надо продержаться завтра. А потом послезавтра. И так далее.

По крайней мере, в отличие от папаши, он нашел в себе силы дойти хотя бы до этой ступени.

И даже до этой приемной. И вот он сидит здесь, притворяясь, что читает старые журналы, и жалея, что не находится где-нибудь в другом месте. После того как он бросил пить, боль стала подступать волнами. Ему редко удавалось заснуть, каким бы уставшим он ни был.

Этот чертов ветеринар заставил его сдать анализы. Теперь он ждал результатов, как школьник отметки за контрольную.

Но лучше не зацикливаться, просто ждать и думать о другом, о том, что было.

Вспомнилась ночь, когда он выскочил из постели, разбуженный внезапным грохотом. В коридоре кто-то барабанил в дверь. Хелена в истерике кричала что-то сестре Макмерфи, которая пыталась ее успокоить.

Хелена с ног до головы была заляпана красной, зеленой и синей красками, но в тот момент никто не обратил на это внимания. За спиной Макмерфи появился мистер Гудли в своем голубом халате.

Сестра Макмерфи сразу взяла ситуацию под контроль. Приказы посыпались направо и налево. Гудли она отправила к телефону вызывать «скорую», Элизабет – присматривать за Хеленой, Виски – сопровождать ее в студию. Там они постарались привести Винсента в чувство.

Винсент лежал на полу и умирал. Волосы слиплись беспорядочными прядями, глаза закатились, руки судорожно царапали измазанную краской грудь.

Виски молился, чтобы «скорая» приехала поскорее. Макмерфи воткнула иглу Винсенту в руку и…

– Мистер Уокер!

– Да?

– Доктор Харрингтон готов вас принять.

– Спасибо.

Рак.

Внутри все прогнило.

Осталось шесть месяцев.

Может быть, год.

Но не больше.

Вот черт.

Элизабет в тот же вечер позвонила ему с Аранских островов. Их размолвка была забыта – слишком сильны были впечатления от первой съемки. Она была возбуждена, как ребенок, выбалтывающий свой самый сокровенный секрет. Сообщила ему, что они заказали два вертолета, чтобы быстрее перебираться с острова на остров. Похоже, Алан не мелочился, лишь бы все было снято так, как ему надо, и в нужные сроки. Она знала, что такие заказы попадаются нечасто, и старалась использовать эту возможность на все сто.

Виски был рад за нее, счастлив, что перед ней открывается будущее, пусть даже он сам недолго будет сопровождать ее на этом пути. Он шутил, пытаясь убедить себя, что то, что случилось с ним, не имеет значения. Не хотелось портить ей праздник. Да он и не мог бы сказать ей о раке сейчас, по телефону. Он боялся Разреветься. Лучше уж потом, когда она будет рядом.

Они говорили не меньше получаса, а потом еще минут пятнадцать произносили на разные лады «Я люблю тебя». Положив трубку, Виски решил съездить в город – просто для того, чтобы убраться прочь из дому, от Винсента, Хелены, Гудли, Макмерфи и двойняшек. Чтобы не надо было врать им всем.

В ту ночь он был в стельку пьян.

Где он был и что он делал, Виски не помнил. Однако теперь он находился у дверей дома и искал в карманах ключи. Найдя, он выронил их, и они затренькали вниз по ступенькам. Но в это время дверь открылась сама.

На пороге стоял безупречный мистер Гудли. Только его и не хватало! Уж он никогда не сделает ничего предосудительного. Непогрешимая личность. На пьяниц смотрит свысока.

«В его присутствии я чувствую себя никем», – успел подумать Виски, прежде чем упасть в ноги дворецкому.

Мистер Гудли сварил кофе, а Виски тем временем с плачем поведал ему о своих злоключениях. Потребность излить душу пересилила.

– Я знаю, Гудли, что должен просить у всех прощения.

– Вот это правильно, сэр. И не в последнюю очередь у своей супруги.

– Да. Но я заглажу свою вину перед всеми вами, честное слово!

– Лучше не все сразу, сэр. В данный момент самое главное – вернуться на правильную стезю. Тогда и мы все сможем помочь вам опять встать на ноги.

– Спасибо, Гудли!

– За что, сэр?

– Ну… вообще.

– Понятно, – сказал Гудли, тщетно пытаясь понять что-либо.

– А где Винсент?

– В своем кабинете.

– Как вы думаете, ничего, если я к нему зайду?

– Я полагаю, он будет в восторге, сэр. Я вас провожу.

Мистер Гудли провел его через гостиную, где у камина сестра Макмерфи (называть ее миссис Гудли ни у кого язык не поворачивался) читала Альфреду вслух. Маргарет, разумеется, сидела за своим карточным столом. Хелена и двойняшки отсутствовали. Виски приветствовал всех, проходя мимо.

– Как наш старый ворчун сегодня вечером, мистер Гудли?

– В прекрасном рабочем состоянии.

– Ему, наверное, осточертело его кресло?

– Слишком мягко сказано, сэр.

– Возможно, я смогу несколько приободрить его.

– Или он вас, – отозвался Гудли и продолжил: – Сэр, если у вас нет возражений, не могли бы вы разрешить мне сопровождать вас к мистеру де Марко? Вы меня очень обяжете. Все мои дела на сегодняшний вечер закончены, и я просто не знаю, чем себя занять.

– Как поживаешь, Винни? – произнес Виски в приоткрытую дверь библиотеки.

– Ба! Сдается мне, что это старина Джонни. Джонни, это ведь ты, я не ошибся?

– Да, это я. И мистер Гудли со мной.

– Я как раз думал о том, что надо поговорить с тобой, Джон.

– Я чувствую себя как школьник, которому директор собирается намылить шею. С чего бы это?

– Ты прекрасно знаешь с чего.

– Я уже исправляюсь.

– Хочется верить.

– Мне тоже.

– Довольно печально это у тебя звучит. Какие-то сложности?

Виски и мистер Гудли уселись на стулья. Гудли, по своему обыкновению, пребывал в молчании. Если бы он не потирал то и дело свой нос, то растворился бы в полутьме, и вполне можно было бы забыть о его присутствии.

Виски с большим трудом подавил в себе желание рассказать наконец обо всем и от души поплакаться Винсенту в жилетку. Но вид Винсента, с книгой со шрифтом для слепых и глядевшего не на Виски, а куда-то в пространство рядом с ним, невольно навел его на эту тему. В одной руке Винсент держал раскрытую книгу, другая лежала на коленях.

– Что ты чувствуешь, Винсент, зная, что не сможешь больше видеть?

– Но я вижу. Просто по-другому. Это трудно объяснить. Мне кажется, что в некотором смысле я вижу все даже яснее, чем прежде. Я строю в воображении образ того или иного предмета, исходя не только из его внешнего вида, в этом задействованы все чувства. Я представляю себе, каковы предметы на ощупь, на вкус, как пахнут. И все это воспринимается на каком-то более высоком уровне. Мозг работает более продуктивно. И память включается, вспоминаешь больше, чем обычно. Ум не отвлекается на избыток визуальной информации, она становится несущественной. То, о чем ты вроде бы совсем забыл, обрушивается на тебя потоком воспоминаний.

– Значит, тебя не так уж сильно расстраивает, что ты ослеп?

– Не говори глупостей. Еще как расстраивает, – с горячностью возразил Винсент. – Теперь, когда я не вижу, мое восприятие окружающего поднялось на какую-то иную ступень, но ничто, каким бы оно ни было информативным, не сравнится с тем, когда видишь вещи собственными глазами. Господи, Джонни, уж ты-то должен бы понимать это.

– Прости.

– Ну вот! Это все, что ты можешь мне сказать? Да, ты и вправду изменился.

– А в чем дело?

– Совсем недавно я получил бы от тебя ответ, который поставил бы меня на место. А теперь все, что я слышу, – это «прости».

Виски никак не мог решить, сообщать Винсенту о своей болезни или нет. Ему хотелось обсудить это с ними обоими и при этом понять, как ему надо будет говорить об этом с Элизабет, хотелось пожаловаться на судьбу, чтобы они посочувствовали ему, помогли и ему показалось бы, что его кошмар исчез.

– С вами все в порядке, сэр? – спросил Гудли, жестом давая понять, что видит, как из глаз Виски текут слезы.

Он действительно даже не заметил, как расплакался, и стал поспешно утирать слезы ладонью.

– Джон? – спросил Винсент.

– Плохие новости, – сказал он, сделав глубокий вдох. – У меня рак.