Текст книги "Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э."

Автор книги: Майкл Манн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 61 страниц)

Сами иностранцы также это подтверждали. Их благодарность завоевателям за мягкость правления была несомненна. Я уже цитировал Геродота в главе 7. Вавилонские хроники повествуют: «В третий день месяца Арахшамну Кир вошел в Вавилон, зеленые ветви разбрасывались перед ним – в городе воцарился мир. Кир послал поздравления всем вавилонянам» (цит. по: Pritchard 1955: 306). Евреям была предоставлена защита в качестве противовеса Вавилону, их отправили на родину в Израиль. Форма эдикта Кира, сохраненная Ездрой^[70], обладает особым значением:

Так говорит Кир, царь Персидский: все царства земли дал мне Господь Бог небесный и повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа Его, – да будет Бог его с ним, – и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее, и строит дом Господа Бога Израилева, Того Бога, который в Иерусалиме [Ezra 1: 2–4].

Кир хотел положиться на Бога евреев по политическим причинам, поскольку они оба были богами. В ответ евреи должны были рассматривать его как «помазанника божьего» (Isaiah 45:1).

Толерантность и оппортунизм также проявляются в основе коммуникационной инфраструктуры, грамотности. Персидские официальные записи, как правило, передавали властные требования к различным классам элит империи. Они были написаны на трех различных клинописных видах письма: эламском (язык, сосредоточенный в Сузах), аккадском (язык и официальная письменность Вавилона и некоторых ассирийцев) и на упрощенном древнеперсидском, изобретенном во время правления Дария. Там, где это было необходимо, указы дублировались на египетском, арамейском и, вероятно, греческом. Но для большей гибкости государственной корреспонденции требовалось использование арамейского. Этот язык стал общим языком империи и всего Ближнего Востока для записи проповедей Иисуса. Он использовался, но не контролировался персами. Это не был их универсализм.

Заимствования были очевидны во всей инфраструктуре. Чеканка монеты, «золотого дарика», изображавшей коронованного бегущего стрелка (Дария), объединила персидское государство с торговыми сетями Малой Азии и Греции и была, вероятно, заимствована из образцов их монет. Государственные дороги были построены по ассирийскому образцу и были усеяны системами перевалочных пунктов (которые восходят к аккадским временам), снабжавших всем необходимым государственных посыльных, а также чужеземцев. Персидская кавалерия и пехота с копьями и луками координировались греческими наемниками-гоплитами; финикийский флот также был присоединен к армии.

У персидской толерантности были свои пределы. Они давали определенные преференции тем местным структурам, которые по своей форме напоминали их собственные. Поэтому с греческими полисами и установлением там правления тиранов-клиентов им пришлось нелегко. Сам по себе личный состав сатрапов был компромиссом. В некоторых областях персидская знать назначалась в качестве сатрапов, в других – местным правителям просто присваивался новый титул. Если они исправно платили дань, предоставляли военных рекрутов, обеспечивали порядок и проявляли уважение к имперским формам, то были сами себе хозяевами. Это означало, что в провинциях с глубоко укорененными административными органами, например в Египте или Месопотамии, сатрап, даже если он был персом, должен был править в большей или меньшей степени так, как правили местные элиты до него. На задворках империи сатрапам приходилось вести переговоры с его подчиненными (шейхами, вождями племен, старейшинами деревень) весьма тесным образом.

Во всех отношениях Персидская империя не соответствует идеальному типу имперского или патримониального режима сравнительной социологии, анализированному в главе 5. Центр Персидской империи был деспотическим с сильными претензиями на универсальность, но его инфраструктурная власть была слабой. Эти контрасты наиболее отчетливо проступают в греческих источниках. Они росли, что приводило в ужас, хотя и восхищало, в ритуалах преклонения перед царем, в блеске его наряда и свиты, в дистанции, которой он отделяет себя от своих подданных. В то же время греческие свидетельства показывают: то, что происходило при дворе, обычно полностью отличалось от того, что происходило в провинциальной глубинке. Ксенофонт в своем эпосе об отступлении 10 тыс. греческих наемников из Азии на родину упоминает области, местные жители которых имели смутное представление о существовании Персидской империи.

Но это еще не вся истории. Персидская империя вынесла даже военное поражение Великих царей: Дарий потерпел поражение от скифов, Ксеркс – от греков. Как и ассирийцы, персы внесли свой вклад в развитие ресурсов власти империи. Как и в случае ассирийцев, решающая инновация, как представляется, была осуществлена в сфере идеологической власти как форме морали правящего класса. Но персы развили более «интернациональную» идеологию высшего класса, а не национальную, как их предшественники – ассирийцы. Персы расширили преимущественно ассирийские формы образования для детей покоренных и союзных элит, так же как и для своих высших классов. В соответствии с персидской традицией мальчиков (о девочках известно лишь немногое) забирали из гарема в возрасте пяти лет. Вплоть до двадцатилетнего возраста они воспитывались при царском дворе или дворе сатрапа. Их обучали персидской истории, религии и традициям, хотя исключительно на устной основе. Даже Дарий не мог писать или читать, поэтому он прокламировал. Более старшие мальчики принимали участие в жизни двора и слушали судебные дела. Они обучались музыке и другим искусствам. Огромное внимание уделялось физической и военной подготовке. Образование имело тенденцию к универсализации этого класса, делало его действительно экстенсивным и политизированным по всей империи. Поощрение смешанных браков между прежде разрозненной знатью, а также предоставление людям феодов, расположенных далеко от их родных земель, также усиливало широкую классовую идентичность против локального партикуляризма. Империю возглавляли персы на высших государственных должностях и в культуре, она всегда зависела от персидского ядра, хотя, разумеется, существовало много областей, традиции которых были слишком живучими для инкорпорирования. Но тем, что удерживало империю в целостности вопреки династическим интригам, борьбе между наследниками, иностранным катастрофам и огромному региональному разнообразию, которое в первую очередь казалось синкретическим, была идеологическая солидарность правящего класса знати. Двумя центрами универсализма были Великий царь и его знать. Хотя они периодически конфликтовали и боролись друг против друга, оставались едиными в своей лояльности против любых потенциальных угроз снизу или из-за границы, до тех пор пока не появлялся другой, кто мог предоставить большую поддержку их классовому правлению. Им стал Александр. И вновь процесс становился диалектическим. У каждой из этих (относительно успешных) империй было больше ресурсов власти, чем у их предшественниц, и каждая последующая империя получала превосходящие ресурсы власти в результате коллапса предшествующей.

Существует еще один важный аспект персидской идеологии. К сожалению, относительно него нет твердой уверенности. Речь о религии – зороастризме. Нам очень хотелось бы датировать возникновение и развитие зороастризма, но мы не можем. У Зороастра был правящий покровитель, вероятно, им был персидский царь Теисп (около 675–640 до н. э.), возможно, предшествующий ему правитель. Вероятно, в основном в условиях животноводства (Зороастр – «погонщик старых верблюдов», а имя его отца означало «погонщик серых лошадей») он стал проповедовать и писать о своем религиозном опыте. Его послания были сосредоточены на божественных откровениях, общении с «Господь премудрым», Ахура-Маздой, который повелел Зороастру нести его истину миру. Среди этих истин были следующие:

Оба Духа, которые уже изначально в сновидении были подобны близнецам, и поныне пребывают во всех мыслях, словах и делах, суть Добро и Зло. Из них обоих благомыслящие правильный выбор сделали. [И] Я провозглашу то, что мне изрекает Святейший, – слово, наилучшее, чтобы слушали смертные. Любой, кто воздаст этому моему (слову) [то есть Зороастра] послушание, достигнет Целостности и Бессмертия деяниями Благого Помысла Ахура, (является) Маздой [Из Гат, Ясны 30 и 45: полностью текст представлен в Moulton 1913].

В этих простых доктринах мы имеем ядро религий спасения, а также противоречия, которые они будут выражать в течение последующих двух тысяч лет. Единый Бог – воплощающий рациональность владыка Вселенной, которого все люди способны открыть для себя. У них есть возможность выбирать между светом и тьмой. Если они выберут свет, то достигнут бессмертия и избавления от страданий. Мы можем это интерпретировать как потенциально универсальную, этическую, радикально эгалитарную доктрину. Она, вероятно, отменяет все вертикальные и горизонтальные различия, доступна для всех политических государств и классов, не зависит от специалистов ритуала. В то же время она воплощает господство – господство пророка Зороастра, которому впервые были открыты истины и рациональность которого была возвышена над рациональностями прочих смертных.

Подобная двойственная доктрина не была уникальной в первом тысячелетии до новой эры, религия израильских племен претерпевала медленное преобразование по направлению к монотеизму. Иегова стал единственным Богом и был противопоставлен соперничавшим между собой культам плодородия, он стал относительно абстрактным универсальным богом – Богом истины. Хотя израильтяне были избранным народом, он был Богом всех людей безотносительно к особенностям их аграрного образа жизни. И будучи непосредственно доступным для всех людей, он тем не менее вступал в общение исключительно через пророков. Сходство этого учения с зороастризмом проявляется в специфике (например, вере в ангелов), также вероятно, что персидская религия оказала влияние на развитие иудаизма. В конце концов персы вернули евреев в Иерусалим, и Израиль долгое время существовал как государство-клиент. Возможно, были другие монотеистические, потенциально универсальные религии спасения, распространившиеся на всем огромном пространстве, упорядоченном Персидской империей. Но полностью доктрину легче обнаружить, чем конкретные практики или влияние. В этом отношении религия Зороастра особенно загадочна. Была ли она действительно передана через посредничество (это намеренный повтор) священных таинственных магов? Существовавшие маги, возможно, мидийского происхождения, по всей видимости, были экспертами по ритуалам. Но они не обладали религиозной монополией и еще в меньшей степени были единой кастой в отличие от их индийских коллег – брахманов. Их особый статус, например, священников племени мог быть утерян в период персидского владычества. Была ли это народная религия или, что более вероятно, религия знати? Был ли это рост или, напротив, упадок монотеизма? В какой степени Дарий и его последователи использовали ее в качестве опоры своего правления? Ее польза для царя была очевидной. И Дарий, и Ксеркс определяли своего основного врага как ложь, а также как врага Ахура-Мазды. Более правдоподобным выглядит то, что зороастризм предоставил возможность для действительно универсальных религий спасения, но в практиках Великого царя и его знати он использовался в качестве идеологического оправдания, а также подлинного интеллектуального и морального объяснения их совместного правления. Но это не был единственный тип подобной идеологии. А доктрины, которые он в себе содержал, были способны к дальнейшему распространению поверх классовых и государственных границ.

Серьезным испытанием персидской державы стали два значительных столкновений с Грецией. Этот период также является наиболее задокументированным в истории Персии. Можно начать с греческой оценки военной мощи Персии в ходе первого столкновения – во время вторжения Ксеркса в Грецию в 480 г. до н. э. Разумеется, грекам нравилось существенно преувеличивать численность их основного врага. Предполагалось (Hignett 1963), что причиной этого отчасти было ошибочное представление о размере основных персидских единиц при подсчете их сил. Если мы сократим их число в десять раз, то будем ближе к истине. Но как мы можем установить истину, если вынуждены не доверять источникам?

Один из способов заключается в исследовании логистических ограничений дистанции марш-бросков и поставок воды. Например, генерал Фредерик Морис прошел большую часть пути Ксеркса и подсчитал запасы пресной воды, доступные в реках и родниках региона. Он пришел к заключению, что максимальное количество солдат, снабжение которых было возможно, составляло 200 тыс. плюс 75 тыс. животных (Maurice 193°) – Потрясающая острота мышления, но это всего лишь теоретический максимум! На самом деле другие ограничения, связанные с поставками продовольствия, не обязательно значительно сократят это количество в силу легкости поставок морем на всем пути вторжения. Геродот предоставляет отчет о четырех годах подготовки и сборе хранилищ на всем пути в портах, контролируемых местными правителями-клиентами. Нет причин не доверять ему и, следовательно, сомневаться в возможностях продовольственного снабжения, а следовательно, и размер силы должен быть «очень велик». Некоторые власти поэтому предполагают, что персы провели от 100 до 200 тыс. человек через Геллеспонт, хотя лишь часть из них была воинами. К этому необходимо добавить персидские военно-морские силы. Относительно их размера существует меньше расхождений: до 600 кораблей со 100 тыс. человек на борту. Поскольку это была комбинация сухопутной и морской операции в несложных для снабжения условиях, она могла быть самой крупной из тех, что были до сих пор, и более крупной, чем персы могли мобилизовать в своих центральных районах.

Тем не менее количество воинов, которые могли были одновременно задействованы в битве, было меньше. Размер эллинистических армий последующих периодов, рекрутируемых из тех же областей, не превышал 80 тыс. солдат. Таким образом, большинство исследователей в настоящее время считают, что численность армии, задействованной в сражении, составляла от 50 до 8 о тыс. солдат, такой же была численность военноморских сил (Burn 1962: 326–332; Hignett 1963; Robertson 1976). С греческой точки зрения это означало нечто невиданное, поскольку они могли управлять лишь армией в 26 тыс. человек плюс флот, что было гораздо меньше по сравнению с военными силами персов. Силы персов, а также их шансы против греков все еще были огромными.

Но персы потерпели поражение вначале от греческих городов-государств и позднее от Александра. Первое поражение было неожиданным, и конфликт быстро разрешился. Все могло пойти иначе и, таким образом, изменить ход (нашей) истории. Но имела место глубоко укорененная слабость Персии. Поражение выявило узкие места в состоянии социальной организации. Тому, по всей видимости, было три причины, две из которых обозначились непосредственно во время сражения, а третья лежала гораздо глубже – в персидской социальной организации.

Первой и основной причиной поражения была персидская неспособность к концентрации боевой мощи так, как могли греки. Концентрация, разумеется, является основным средством военной власти. В Фермопильском сражении они численно превосходили греков во много раз. В Битве при Платеях и Марафоне персы превосходили греков в соотношении 2:1. Позднее Александр смог увеличить количество воинов, участвовавших в битве, до 40 тыс., и тем не менее персы все равно превосходили его в том же соотношении. Но персы не могли одновременно развернуть всех солдат. Даже если бы это им удалось, они не могли противопоставить грекам концентрацию военных сил, сопоставимую с фалангой гоплитов. Греки были осведомлены об их превосходстве и старались использовать его на относительно закрытой местности – Фермопильское ущелье было идеальным в этом отношении. Они приписывали это отчасти их тяжелому доспеху и вооружению и отчасти – источнику их дисциплины и послушания, верности свободного человека своему городу-государству. Знаменитая эпитафия на могильной плите Фермопильского сражения резюмирует различия с персами, вступившими в битву, как утверждают греки, с кнутами. 300 лакедемонянам, то есть спартанцам, было приказано защищать ущелье. И они стояли насмерть:

Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,

Что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли.

Вторым слабым местом персов был флот. Они использовали флотилии союзников по конфедерации, финикийцев и греческих городов-государств Малой Азии, которые сражались с разной степенью верности своему долгу. Военно-морские силы были приблизительно равны по мощи – персидское преимущество в численности компенсировалось тем, что борьбу приходилось вести на большом расстоянии от военно-морских баз. Ядро империи практически не имело выхода к морю. Поскольку персы не выходили к морю, они не могли использовать все преимущества расширения античной экономики в западном направлении.

Слабости в сухопутных и морских битвах обозначили третью и решающую слабость Персии. Империя была приемлемой для ближневосточных сухопутных просторов: она была растянутой конфедерацией правителей и государств-клиентов под гегемонией господствовавшего персидского и мидийского ядра и ряда аристократических отростков. Высший класс обладал достаточной сплоченностью, чтобы править этой империей. Но сражаться в таком тесном военном и моральном строю, каким был греческий, оказалось неожиданным требованием, которое выходило за рамки их возможностей. Среди союзников лояльность демонстрировали финикийцы, поскольку их собственное выживание в качестве державы зависело от победы над Грецией. В то время как другие союзники предпочитали быть на стороне тех, кто выглядел победителем. Кроме того, персидское ядро не было так интегрировано, как греческое. Сатрапы были частично независимыми правителями в командовании военными силами, способными на имперские амбиции и восстания. Кир и сам пришел к власти подобным образом; его предшественник Камбиз убил своего брата, чтобы взойти на трон, и перед смертью он столкнулся с серьезными восстаниями соперников, выдавших себя за его брата; Дарий подавил эти восстания и расправился с другими восстаниями в греческих городах-государствах Малой Азии; Ксеркс подавил восстания в Вавилоне и Египте, а после его изгнания из Греции столкнулся с дальнейшими многочисленными восстаниями. Впоследствии по мере уменьшения персидской власти гражданские войны (при участии греков в качестве солдат на обеих сторонах) участились.

Эти проблемы имели военные последствия в кампаниях против греков. Нам известно, что Великий царь предпочитал ограничивать количество войск его сатрапов. У него было 10 тыс. персидской пехоты, «бессмертных», и 10 тыс. персидской кавалерии. Он, как правило, не позволял сатрапу иметь более тысячи солдат персидского происхождения. Поэтому огромная армия обладала относительно небольшим профессиональным ядром, остальная ее часть укомплектовывалась ополчениями различных народов империи. Греки были далеки от этого, по крайней мере от последнего. Они понимали, что их защита должна включать две стадии. Сначала они должны были устроить своему врагу суровую проверку боем для того, чтобы персидские союзники стали сомневаться в непобедимости их лидера. Это ослабление верности последних вынудило царя задействовать его персидские отряды ядра, которые выполняли практически всю тяжелую работу в основных битвах. Хотя персы сражались храбро и настойчиво, в ограниченных пространствах и ближнем бою они не могли тягаться с гоплитами (хотя позднее гоплитам потребовалась помощь кавалерии и стрелков на открытых персидских землях).

На самом деле армия Великого царя выполняла политическую функцию в той же мере, в какой и военную. Это были удивительно разнородные силы, включавшие отряды со всей империи и потому с трудом управляемые как единая армия. Но сам факт объединения такой армии был весьма впечатляющим способом мобилизации своего господства над сатрапами и союзниками. Когда Великий царь осматривал свою армию, ее количество и зрелищность производили впечатление на современников. Геродот рассказывает нам историю о том, как персидскую армию подсчитывали путем разделения на отряды, которые затем помещали в загон, вмещавший 10 тыс. человек. Мы можем сами выбирать, верить этому или нет (даже если мы сократим полученную цифру). Но цель истории в том, чтобы выразить изумление по поводу того, что правитель имел даже больше сил, чем он сам мог предполагать или кто-либо сосчитать. Как было показано на примере Ассирии, это было даже более широко распространено, чем зафиксировали греки. Логистические щупальца такой армии должны были растянуться через каждый город и деревню в империи. Лишь немногие могли ничего не знать о могуществе Великого царя. Мобилизация давала ему большую власть над сатрапами, союзниками и народами, чем могло дать мирное время. К сожалению, он собирался использовать ее против греков на их родной территории – территории врага с невероятной концентрацией ресурсов. Демонстрация власти привела к обратному эффекту и вызвала восстание.

Проблема Великого царя состояла в том, что большая часть инфраструктуры системы сатрапов не могла легко децентрализовать власть. Грамотность оказалась неподконтрольной государству. Монетарное обращение предполагало двойственную структуру власти, разделенную между государством и местными богачами. Разумеется, в Персии эта двойственность обладала специфическими характеристиками. По всей видимости, монетарное обращение была налажено в основном как средство организации поставок провизии солдатам. Поскольку организация чеканки монет находилась частично под властью царя, приближенных военачальников и частично под властью сатрапов, проблем не возникало. Кто должен был выпускать монеты? На самом деле серебряные и медные монеты выпускались и царем, и сатрапами, но на выпуск золотого дарика была установлена царская монополия. Когда сатрапы иногда выпускали золотые монеты, это рассматривалось как объявление о восстании (Frye 1976: 123). Монетарное обращение также могло децентрализовать власть чуть больше, когда использовалось в общих торговых целях. В Персии внутренняя и внешняя торговля по большей части находилась под контролем трех иностранных народов. Два из них – арамеи и финикийцы находились под формальным контролем империи, но оба сохраняли заметную степень автономии. Как мы уже видели, персы всего лишь использовали существовавшие структуры арамейского языка и финикийского флота. Родина третьего торгового народа – греков была политически автономной. Они также составили ядро персидских армий последующих периодов. Как я уже отмечал, фаланга гоплитов не обязательно усиливала авторитет очень большой власти – ее оптимальный размер был менее 10 тыс. человек. Даже зороастризм был палкой о двух концах. Хотя его использовали для поддержания авторитета Великого царя, он также укреплял рациональное самосознание верующих индивидов, ядром которых, по всей вероятности, был персидский высший класс в целом. Дороги, «глаза царя» (королевские шпионы) и даже культурная солидарность аристократии не могли дать концентрированной интеграции, необходимой для борьбы с греками. Достоинство персидской власти заключалось в ее более свободном характере, в том, что она могла использовать преимущества децентрализованных космополитических сил, которые начинали действовать на Ближнем Востоке. Даже до прибытия Александра Персия продолжала оставаться во власти этих сил. Но теперь политический беспорядок в центре не обязательно приводил к коллапсу всего социального порядка в целом. Саргон и его принудительная кооперация больше не требовались.

Ни греки, ни римляне, ни даже их западные наследники не оценили этого. Греки не смогли понять то, что они принимали за презренное раболепство, любовь к деспотизму и страх перед свободой восточных народов. Эта карикатура имела под собой один эмпирический факт: уважение, выказываемое многими ближневосточными народами к деспотической монархии. Но как мы убедились на примере Персии, деспотизм был лишь конституционным, а не реальным. Инфраструктурная власть подобных деспотий была гораздо меньше власти греческих полисов. Способность греков к мобилизации и координации обязательств своих подчиненных была ниже. Хотя их экстенсивная власть была намного больше, они существенно уступали в интенсивной власти. Персидские подданные могли более эффективно скрываться, уклоняться от власти государства по сравнению с возможностями уклонения греческих граждан от их государств. В определенном смысле персы были свободнее.

Свобода не является чем-то неделимым. В наше время существуют две основные концепции свободы: либеральная и социалистически консервативная. Либеральный идеал – это свобода от государства, приватность, защищенная от его надзора и власти. Объединенный идеал консерваторов и социалистов утверждает, что свобода достижима только через государство, участие в его жизни. Обе концепции включают, очевидно, достойные вещи. Если для пущего эффекта мы введем эти категории обратно в древнюю историю, то обнаружим, что греческий полис является великолепным примером консервативно-социалистического идеала свободы и, что удивительно, Персия в определенной степени соответствует либеральному идеалу. Последняя аналогия всего лишь частична, поскольку, в то время как современные либеральные свободы (парадоксальным образом) конституционно гарантирует государство, персидские свободы были неконституционными и тайными. Они также дольше просуществовали. Греция подверглась последовательным нашествиям завоевателей – македонцев и римлян. Персия была покорена только Александром.

Завоевателем Персии был жестокий, пьющий, эмоционально нестабильный Александр, которого мы также справедливо называем Великим. Со смешанными силами македонских и греческих солдат, вероятно достигавшими 48 тыс. человек, он пересек Геллеспонт в 334 г. до н. э. За восемь лет он завоевал всю Персидскую империю и небольшую часть Индии. Как персидский царь, он подавлял греческие и македонские протесты против получения восточных титулов, дал персам, македонцам и грекам равные права и восстановил систему сатрапов. Посредством этого он заручился лояльностью персидской знати. Но к этому он добавил более жесткую македонскую организацию: более маленькую, более дисциплинированную и методичную армию, унифицированную налоговую систему и монетарную экономику, основанную на аттической серебряной монете, и греческий язык. Объединение Греции и Персии было символически ознаменовано свадебной церемонией, на которой Александр и 10 тыс. его солдат взяли персидских девушек в жены.

Александр умер в 323 г. до н. э. от запоя в Вавилоне. Его смерть продемонстрировала, что персидские течения продолжали свой ход. Его завоевательный импульс был направлен не в сторону большей имперской централизации, а в сторону космополитической децентрализации. Никакой имперской преемственности не было установлено, и его военачальники превратили сатрапов в ряд независимых монархов восточного стиля. В 281 г. после множества войн были появились три монархии: в Македонии под властью династии Антигона, в Малой Азии под властью династии Селевкидов и в Египте под властью династии Птолемеев. Они были свободными персидского типа государствами, хотя греческие правители постепенно выталкивали персидскую и прочие элиты из позиций независимой власти внутри государства (Walbank 1981). Это действительно были эллинистические государства, грекоговорящие и греческие по образованию и культуре. Но изменилась сама Эллада. За пределами Греции (и даже до определенной степени внутри нее) развитие разума, существенная часть того, что означало быть «человеком», отныне официально ограничивалось правящим классом. Во всяком случае греческое завоевание означало усиление традиционно персидской основы власти, идеологической морали правящего класса. Персия без персов, греки без Греции, но их слияние создало более сплоченный диффузный базис для правления правящего класса, чем Ближний Восток (или какой-либо иной регион, за исключением Китая, где в это же время происходили сходные процессы).

Тем не менее ограниченная власть этих государств означала, что могли появиться другие, более скрытые течения. Государства существовали в больших, частично усмиренных экономических и культурных пространствах. Их внутренние возможности интенсивной мобилизации были также ограниченны не только в теории, но и на практике. За исключением все еще уникальным образом сконцентрированного Египта, они были федеральными, включавшими многочисленные укрытия и возможности для неофициальных космополитических связей, в которых важную роль играли греческие «демократические» традиции. Из них, а также из соответствовавших им последовавших провинций Римской империи произошло множество децентрализующих сил, которые будут описаны в главах 10 и 11, из них же произошли религии спасения.

На самом деле ближневосточные империи, теперь ставшие Грецией, сдвинули центр геополитической власти на запад. Но у своих западных рубежей греческий мир столкнулся с различными силами. То, что я описал как традиционное греческое «консервативно-социалистическое» понятие свободы, могло гораздо легче распространиться среди крестьян и торговцев с железными орудиями и оружием. Греческие события и противоречия были вновь разыграны в других формах и с другими результатами на итальянском полуострове. Результатом стала Римская империя – наиболее развитый пример спенсеровской принудительной кооперации, который когда-либо знала доиндустриальная история, завоеватель, а также преемник эллинизма и первая территориальная империя, а не империя доминирования.

БИБЛИОГРАФИЯ

Bum, A. R. (1962). Persia and the Greeks. London: Arnold.

Cook, J. M. (1983). The Persian Empire. London: Dent.

Driel, G. van (1970). Land and people in Assyria. Bibliotecha Orientalis, 27.

Frye, R. N. (1976). The Heritage of Persia. London: Weidenfeld & Nicolson.

Ghirshman, R. (1964). Persia from the Origins to Alexander the Great. London: Thames & Hudson.

Goetze, A. (1975). Anatolia from Shuppiluliumash to the Egyptian War of Murvatallish; and The Hittites and Syria (1300–1200 B.C.). Chap. 21 and 24 in The Cambridge Ancient History, ed. I.E. S. Edwards et al. 3d ed. Vol. II, pt. 2. Cambridge: Cambridge University Press.