Текст книги "Забытые имена (сборник)"

Автор книги: Майкл Коуни

Соавторы: Збигнев Простак,Бруно Энрикес,Джером Биксби,Род Серлинг,Януш Зайдель,Рышард Савва,Артур Лундквист,Эрманно Либенци,Раду Нор,Карл Грюнерт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

Эпилог

– На этом, собственно, закончились наши приключения, – сказал, помолчав, Альглав.

Мы приехали в Америку, потом в Европу. Я продал свои алмазы за шесть миллионов франков и перекочевал со своими спутниками сюда, в Северную Африку. Здесь я купил обширное поместье, где есть леса, луга, где люди могут прожить охотой и рыбной ловлей. Авах устроил себе жилище в пещере, остальные предпочли более комфортабельную жизнь в доме. Мы очень дружны.

В комнату вошла молодая женщина с гордой осанкой и большими сияющими глазами.

– Познакомьтесь, это Туанхо, – сказал Альглав.

Она произнесла несколько непонятных слов и удалилась так же величественно, как вошла.

– А вон Авах! – сказал хозяин.

За окном я увидел высокого, стройного мужчину. Он шел упругой походкой охотника. За ним следовал слон.

Альглав усмехнулся.

– Да, да, я приобрел слона, чтобы усладить жизнь моего первобытного друга. Авах твердо верит, что это мамонт… Видите, я не обманул его: потомок мамонта гуляет рядом с потомками детей Мамонта. Авах обожает своего слона и поклоняется ему, как поклонялся последнему мамонту там, далеко-далеко… А теперь я покажу вам наше маленькое чудо, – сказал хозяин. Он крикнул, и на его зов явился мальчик лет двенадцати.

– Это Раухам, старший сын Аваха. – Альглав нежно провел рукой по черным кудрям мальчика, который спокойно и радостно улыбался. – Он художник. Он много талантливее отца, который неплохо вырезал изображения животных. Я стараюсь развивать его дарование… я помогаю ему… учу его… И он создал такие произведения, которые доказывают, что искусство доисторических людей не ниже искусства греков. Только у них не было условий, чтобы развернуть свои способности во всю ширь. Хотите посмотреть?

Альглав привел меня в просторную мастерскую, где я увидел чудесные скульптуры и резьбу. Здесь были высокохудожественные изображения оленей, шакалов, гиен, быков и бизонов, собак, пантер, все исключительно выразительные, полные жизни и движения.

Я с восторгом рассматривал их. Чем больше я смотрел, тем больше мне казалось, что я где-то их видел. Я напрягал память и вдруг вспомнил одну из комнат весенней выставки в Париже, где весь город мог видеть великих скульпторов, в восторге созерцавших серию экспонатов неизвестного мастера.

– Это будет великий художник! – восклицал Роден.

Теперь я видел здесь тех же собак, шакалов, пантер. И на постаменте каждой фигуры стояла скромная и загадочная подпись: Рам.

Жан-Луи Кюртис
Идеи на продажу

Здание вибрировало от треска сотен пишущих машинок, от телевидеофонных звонков – требовательных призывов, несущихся из мира, лишенного идей, новизны, выдумки, – из мира, до отчаяния скучного и бесплодного, обреченного без конца пережевывать одни и те же давным-давно приевшиеся сюжеты и темы. Оскудевший мир непрерывно трезвонил в ПИЦ – Парижский идеогенный центр, и телефон Е-9999 был всегда занят.

Этим предприятием, в одно и то же время филантропическим и коммерческим, руководил знаменитый Филипп Меркадье – гений, рожденный на исходе двадцатого века. Это он вдохнул новую жизнь в Театр Бульваров, в Черную серию, в Розовую библиотеку. Единственный человек во Франции, да что там – во всем мире, продающий идеи!

Звонки были словно призывы потерпевших крушение: пишущие машинки стрекотали наперебой; агенты – молодые люди обоего пола, отыскивающие новые идеи, вбегали и выбегали, растрепанные, все время спешащие, мелькая как метеориты. Хозяин рассылал их по столице, по всей стране, и они неустанно выслеживали добычу, гонялись за нею, как охотничьи собаки, чтобы по зову босса явиться и выложить найденное. Весь небоскреб вибрировал, словно живое существо, содрогаясь как в спазме всякий раз, когда с пылу горячая идея падала на стол босса.

Он на самом верхнем этаже, в своем огромном кабинете со звуконепроницаемыми стенами, отделанными плексигласом, со скрытым освещением, стандартными телевидеофоном и диктофоном, автоматизированной кареткой, электронными графиками и диаграммами. Ноги его закинуты на письменный стол из синтетического малахита – функциональная мебель, которую нажатие кнопки превращает то в пневматический диван, содействующий расслаблению мускулов, то в прибор для генетических излучений, повышающих жизнедеятельность организма. Вот он, плотный, крепко сбитый, уверенный в себе, – настоящий хозяин, босс, суперимпресарио. Его простецкий вид умиляет подчиненных: без пиджака, воротничок рубашки расстегнут, галстук развязан, черная прядь падает на глаз, в углу рта торчит сигарета – свой парень, да и только! Вот он, шумный, громогласный, фамильярный, великий специалист по интеллектуальным контактам, всемогущий заправила всей духовной жизни Парижа, божок кинопродюсеров, директоров театров, составителей радиопрограмм, издателей, словом, человек, продающий идеи. Ему пятьдесят лет, у него три собственных вертолета, пять любовниц, десять орденов; он председатель двух административных советов, личность во всех отношениях выдающаяся, пользующаяся широкой известностью.

Что он сейчас делает? Разумеется, одновременно многое: разговаривает по телевидеофону с двумя собеседниками сразу, диктует машинистке, отдает приказания, что-то записывает, что-то сортирует… Какая производительность труда! Какой коэффициент полезного действия! Какие организационные способности! Поразительный человек! Если цивилизация до сих пор существует, то лишь благодаря таким умам.

– Пришлите ко мне агентов седьмого, двенадцатого и тридцать первого! – рычит он, нажав кнопку.

Он нажимает другую кнопку; начинает светиться молочно-белый экран, на котором четко проступает мужская голова.

– Эй, Фернан! – громыхает босс. – У меня есть идея для твоей ультрафиолетовой эротико-спиритической серии!

– Не врешь? – Фернан расплывается в довольной улыбке.

– Дружище! Присылай чек, и я пришлю идею.

Улыбка Фернана тает.

– Сколько?

– Два миллиона. Чуть не даром!

Лицо Фернана как у человека, которого режут.

– Дорого, Филипп. Миллион двести, и ни одного су больше.

– Два миллиона, – непреклонно повторяет Меркадье. – Если ты не согласен, я продам ее Альбину-Мишелю.

Гримаса страха искажает черты Фернана.

– Не делай этого, Филипп! Ты не можешь нанести мне такой удар! Во имя нашей дружбы…

– На… мне на нашу дружбу! – спокойно говорит босс. – Пришли чек на два миллиона, и я тотчас же пришлю идею.

– Ты сдираешь с меня шкуру, Филипп!

– Ты к этому привык, голубчик. Ультрафиолетовой серии обеспечен успех. Будешь грести денежки лопатой.

Фернан вздыхает.

– О'кэй. Ну и скотина же ты!

– Не пообедать ли нам вместе? – спрашивает Меркадье с обезоруживающей ласковостью. – Мы уже давно не виделись… В ближайший понедельник, у Беркли, в восемь вечера, ладно? До свиданья!

Молочно-белый экран гаснет, зажигается другой. На нем помятая физиономия человека с робким взглядом. От голоса босса веет холодом айсберга:

– Перрюке, я продал вашу идею Фернану. Завтра утром получите чек на восемьдесят пять тысяч.

Помятая физиономия от волнения делается еще более помятой.

– О, спасибо, мсье Меркадье! – бормочет прерывающийся голос. – Не знаю, как вас благодарить…

– Хватит! – обрывает его айсберг. – Есть у вас еще идеи?

– Видите ли… Пока… В данный момент… Кое-что есть, но еще не совсем…

– Позвоните, когда будет готово.

Экран гаснет.

– Вот болван! – ворчит Меркадье.

Тут он замечает, что по ту сторону функционального стола вытянулись в позе «смирно» три молодых человека. Они называют себя по-военному кратко:

– Номер седьмой!

– Номер двенадцатый!

– Номер тридцать первый!

Лицо босса багровеет, глаза наливаются бешенством.

– А, вы здесь, молокососы! – рычит он. – Что мне сообщили?! Что я о вас узнал? Хорошенькое дело! Конечно, все писатели дерьмо, но это еще не резон, чтобы хватать одного из них в полночь на пустынной улице, приставлять к его виску дуло ядерного револьвера и требовать: «Идеи или жизнь!» Бандитские методы! Ну что они могут дать? Молодчик, которого вы прищучите таким манером, плетет вам всякий вздор, первое, что придет в голову, лишь бы спасти свою шкуру, а как только вы его отпустите, бежит жаловаться в полицию… У кого будут неприятности? У меня! Не воображаете ли вы, что Центр занимается кражей идей со взломом мозгов? Вы заслужили, чтобы я вышвырнул вас за дверь!

– Мы хотели как лучше, патрон… – оправдывается номер двенадцать.

– Никак не могли войти с ним в контакт, – добавляет номер семь. – Шли за ним следом и в полночь решили: самое простое, чтобы выковырять из него идею – пригрозить. Конечно, у нас и в мыслях не было укокошить его, мы блефовали.

– Никогда больше так не поступайте, или я выброшу вас одного за другим в окошко! Вы молоды, проявляете рвение, это хорошо. Но надо знать меру. Что этот тип рассказал вам?

– Сюжет задуманного им романа, патрон.

– Вот как? Это неплохо… Ну, рассказывайте! Постойте, я вызову Жан-Клода.

Меркадье нажимает кнопку. Зажигается экран; с него непринужденно улыбается элегантно одетый мужчина в очках с черепаховой оправой.

– Жан-Клод, – говорит босс, – послушай и скажи, что ты думаешь об этом. Мои ребята вытянули сюжет романа у одного писаки. Валяй! – обращается он к номеру семь. Тот откашливается.

– Так вот… Действие происходит в Северной Италии лет двести тому назад. В небольшом княжестве, где правит австрийский наместник, один молодой человек, поборник свободы и поклонник Наполеона, задумывает уничтожить тирана… Его любит тетка…

– Чья тетка, дурья голова?

– Молодого человека, патрон.

– Ладно, продолжай!

– Так вот, тетка, еще молодая и красивая, любит его, но не смеет признаться в этом. А тиран любит ее.

Босс поворачивается к экрану.

– Как твое мнение, Жан-Клод? Для начала неплохо, по-моему… Любовь и политика…

– Пусть продолжает! – говорит Жан-Клод, скептически усмехаясь.

– Заподозренный в заговоре против существующего режима, молодой человек брошен в тюрьму. Разумеется, тетка поможет ему бежать. Но он влюбляется в дочь тюремщика…

– Ого! Эта история попахивает романтикой! – замечает Меркадье. – Как по-твоему, Жан-Клод? Можно состряпать сногсшибательный фильм?..

– Очень жаль, но должен разочаровать тебя, старина! – холодно говорит Жан-Клод. – По-моему, тип, продавший этот сюжет, обвел тебя вокруг пальца. Знаешь ты, что это за сюжет? Романа Стендаля «Пармская обитель». Будь здоров!

Экран гаснет. Тяжелое молчание.

– Вот что значит иметь агентов с незаконченным средним образованием! – взрывается наконец босс. – Им всучивают сюжет не первой свежести, а они и уши развесили! Вообразили: это что-то новенькое, между тем как было три десятка экранизаций! Ничего не знают, ничего не читают, никаких ориентиров! Идите в спортивные обозреватели, недотепы, вам не место в центре! У нас должны работать лишь образованные люди! «Пармская обитель»! Нет, вас надо вышвырнуть в два счета! Прочь с моих глаз! Проваливайте! Катитесь!

Сконфуженные агенты поспешили покинуть разгневанного хозяина. Едва они исчезли, как три девушки в юбках из синтетического сатина, в черных шелковых чулках, покачивая бедрами, вошли в кабинет. Они были одного роста, очень красивы; обтягивающие свитера подчеркивали пышность их форм. Ярко-красные губы, отливающие глянцем волосы, бархатистая кожа, нежный румянец щек – все в них дышало женственностью. Выстроившись перед столом, они перестав ли вертеть ляжками и представились друг за другом с той же военной краткостью, что и предшествовавшие им молодые люди:

– Номер пятый!

– Номер девятый!

– Номер пятнадцатый!

Вид этих подчиненных ему секс-бомбочек умиротворяюще подействовал на босса.

– Ах, это вы, милашки! – сказал он ласково. – Что принесли мне нынче? Начинай ты, Скарлет!

– Патрон, – сказала Скарлет, нарушив стойку «смирно» и наклонившись над столом в грациозной позе. – В меня втюрился семнадцатилетний студент, мечтающий сделать карьеру в кино. Он рассказал мне суть сценария, над которым работает.

– Годится, – заключил босс. – Ты записала весь сценарий, пупсик? Отдай его нашим киношникам, пусть займутся им. Теперь твоя очередь, Сильвена. Что с тобой? Ты плачешь? Папаша Меркадье не съест тебя, кошечка! Плачет оттого, что ничего не принесла… Боится меня… Это восхитительно!

Босс любил, чтобы подчиненные, особенно женщины, трепетали перед ним. Какая миленькая секс-бомбочка! Как сильно бьется ее сердечко под плотно обтягивающим свитером!

– Я сделала все, что могла! – прохныкала Сильвена.

– О ком идет речь?

– Поставила на карту все, клянусь вам, мсье Меркадье! Надела бюстгальтер из черного кружева, наклеила ресницы, была хоть куда! Даже сказала ему, что люблю его… Ничего не вышло! Дерево деревом. Молчал, словно набрал в рот воды. Еще никогда в жизни я не чувствовала такого унижения!

В голосе Сильвены звучало благородное негодование.

– Думаю, что он просто равнодушен к женщинам! – закончила она.

От изумления босс потерял на несколько секунд дар речи.

– Как? – прошипел он наконец. – Равнодушен к женщинам? Какая наглость! Он что, спятил? И думает, что это ему пройдет? Ну нет! Равнодушен к женщинам! Мы ему покажем. У папаши Меркадье найдется на него управа!

Он нажал кнопку и заорал в микрофон:

– Пришлите ко мне сейчас же агента номер три! Что-о?

– Вам уже пять раз звонил какой-то тип, мсье, – послышалось из трубки. – Говорит, у него сенсационная идея. Изложить ее хочет только вам.

– Пошлите его к черту! – крикнул босс. – Я не могу тратить время на всех проходимцев, торгующих мыслями!

– Он сказал, что если вы не примете его в течение шести часов, то идея будет продана Максу Порелли.

– В добрый час! – прорычал Меркадье. – Пусть не воображает, что меня можно взять на пушку такой угрозой!

– У него серьезный вид, мсье, – настаивал голос в трубке. – Он вовсе не похож на проходимца. Если позвонит еще раз, что ответить?

– Ладно, пришлите его ко мне. Я ему покажу, где раки зимуют!

– Слушаюсь, мсье.

Трубка умолкла. В кабинет вошел молодой человек и вытянулся перед столом. Девушек уже и след простыл. В Парижском идеогенном центре царила военная дисциплина: быстрота, точность, исполнительность. Времени здесь не теряли.

– Кто тебе разрешил войти? – рявкнул босс (с подчиненными мужского пола он был груб).

– Вы сами меня вызвали, мсье. Номер третий.

– Ах да! – смягчился Меркадье. – Как тебя зовут?

– Кларк Дюпон.

– Ты предан нашему центру, сынок?

– Душой и телом, мсье!

– Ладно. Слушай, я поручу тебе деликатную миссию. Сможешь ты подложить свинью?

– Ради центра, мсье, я готов подложить свинью собственной бабушке!

– Отличный ответ! – пробормотал босс, разнежившись. – Подложить свинью собственной бабушке!.. Ты из хорошего теста, сынок! Получишь повышение. Вот что надо сделать…

Раздался звонок.

– Ну что еще?

– Опять этот тип, мсье.

– Ладно, давайте его сюда!

Босс заскрежетал зубами.

– Ну, я ему пропишу! – злобно прорычал он. – Кларк, сынок, сейчас ты увидишь, как папаша Меркадье расправляется с наглецами!

На молочно-белом экране появилось спокойное молодое лицо.

– Итак, это вы пятьдесят раз в день вызываете директора центра? Вы кто?! Президент США? И хотите говорить со Мною? СО МНОЮ?! И угрожаете продать свою идею Максу Порелли? Но, болван вы этакий, начхал я на ваши идеи! Тащите их к Максу Порелли. Скажите, пожалуйста: он думает, что Филиппа Меркадье можно вызвать по телевидеофону как первого встречного! Знайте, что, если вы осмелитесь побеспокоить меня еще раз, я выключу ваш телевидеофон на три недели!

Запыхавшись, он остановился. Молодой человек на экране и бровью не повел. Затем донесся тягучий голос:

– Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч! Это тебе не помешает!

И экран погас.

Еще никогда Филипп Меркадье не был так близок к апоплексическому удару: его лицо приняло фиолетовый оттенок, ему не хватало воздуха, он выпучил глаза. Справившись с волнением, он хрипло потребовал от телевидеофонной станции немедленно соединить его с лицом, только что говорившим с ним.

– Этот парень знает себе цену! – обратился он к агенту номер три. – Слышал ты, как дерзко он отбрил меня? Еще никто не позволял себе называть меня старым хрычом, советовать мне принять успокоительную пилюлю… Значит, у этого молодчика кое-что есть в котелке. И чтобы я позволил ему продать свою идею Максу Порелли? Ни за что на свете!

Молочно-белый экран засветился. Бесстрастное лицо снова смотрело с него.

– Молодой человек! – В голосе босса появился бархатный оттенок. – Вы мне понравились. Папаша Меркадье умеет распознавать истинную цену людей. Так разговаривать со мной может лишь тот, у кого в башке не пусто… Иначе откуда такая самоуверенность. Ну а с подобными людьми я всегда готов беседовать… Сколько?

– За что?

– За вашу идею.

– Миллион авансом, и миллион после того, как я ее изложу.

Босс подавил рычание. Но когда он заговорил, его голос был мягок, как воск, как нейлон высшего качества.

– Ого, вы знаете, чего хотите… Итак, милейший, вы продаете кота в мешке? Вам угодно, чтобы я отвалил миллион чистоганом за ваши прекрасные глаза еще до того, как вы раскроете рот?

– Послушайте, Меркадье, нечего торговаться. Вы покупаете идеи, чтобы перепродавать их, да? Ну, так всякая торговля сопряжена с риском. Всякая торговля – лотерея. Если моя идея не подойдет, вы потеряете миллион. Если она хороша, заработаете миллионов тридцать. Шансы равны. Вам ходить.

– Нет, вы мне нравитесь! Ладно, играть так играть. Ловите вертакс и будьте у меня в шесть часов.

Экран погас. Босс встал и начал ходить по кабинету, волнуясь, как хищник в предвкушении крупной добычи. «Игра! Риск! Я могу потерять миллион, но могу и выиграть тридцать миллионов. Чутье говорит мне, что выпадает хороший номер, на который надо ставить. Интуиция еще ни разу меня не подвела!» – думал он.

Он расхаживал взад и вперед, руки в карманах, совершенно забыв о поручении, которое собирался возложить на агента номер три. Он помнил только, что это славный малый, преданный центру душой и телом. «Я готов подложить свинью своей бабушке» – вот это ответ! Босс чувствовал к парню чисто отеческую нежность.

– Сынок, все люди смертны, и в один прекрасный день папаша Меркадье сыграет в ящик, как все другие. Но слушай, что я тебе скажу: папаша Меркадье оставит след в истории современного мира! Сколько тебе лет, сынок? Двадцать два? Двадцать три? Позже, когда ты станешь здесь важной шишкой – ведь у тебя прекрасные виды на будущее, – то сможешь сказать своим коллегам, жене, детям: «Я видел, как патрон работал». Ведь я и после смерти останусь для вас хозяином… Такие минуты не забываются. Посмотришь, как я буду играть. Я делаю ставку. Я верю, я чувствую, что у этого молодчика есть кое-что за душой. Это не аксиома, как дважды два – четыре, но вот здесь, – он ткнул себя в солнечное сплетение, – мне что-то под сказывает: это так. Ты слышал, каким тоном он со мной разговаривал? Лишь незаурядная личность может позволить себе такое. «Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч!» Сказать это мне, Филиппу Меркадье! Подобное нахальство может проявить только гений. И я ставлю на гения. Я нахожу гениев. Это моя работа. И знаешь, гении встречаются редко. Идей нет ни у кого. Все выжато, как лимон. Все использовано, все сказано и пересказано. Живопись, скульптура, музыка в тупике. Литература? Во Франции издается полмиллиона романов в год, но их никто не хочет читать, потому что все это перепевы старого. Одни и те же штампы, трафареты: одиночество, метафизика, стремление уйти в абсурд. Кафка, Беккет, Роб-Грийе. Все известно, все приелось. Уже подражают подражаниям подражаний. Классики более давней поры – все эти Прусты, Стендали, Бальзаки тоже набили оскомину. Мир гибнет от недостатка идей, от отсутствия новизны. Парижский идеогенный центр – это баллон с кислородом. Я даю агонизирующему миру живительный газ, взбадриваю умы. Я детектор новых идей, я поставщик духовной пищи. Мои враги твердят, что я духовный гангстер, сущая акула, что меня интересуют только деньги, что я спекулирую идеями… Какое заблуждение!

Пожалуй, ничто не могло лучше выразить оскорбленную невинность, чем лицо босса в этот момент.

– Деньги? Да мне плевать на них! Конечно, я человек деловой. Это мой принцип. Если не будешь деловым, тебя сожрут в два счета. Я такой из принципа, а не из любви к деньгам. Да, я богат… Ну так что? Зачем мне гарем из секс-бомб, если мне пятьдесят лет и я могу позволить себе позабавиться с ними не больше, чем раз в месяц? Увы, прибор для радиации, повышающей жизнедеятельность, никого не превращает в Геркулеса… У меня три вертолета? Но, дружок, я счастлив, когда могу ходить пешком! Нынче это роскошь. Нет, деньги не приносят счастья. Это истина старая как мир, но она – остается истиной. Так что же делать человеку, знающему, что смерть не за горами? Играть! Не в бридж, не в покер, не на тотализаторе, не в рулетку! Нет, я ставлю, чтобы покорять мир, внушать уважение, созидать… Вот что я называю игрой!

Он остановился перед зеркалом:

– Как ты меня находишь, сынок? Только искренне!

– Вы в форме, патрон.

– Пятьдесят лет – паршивый возраст. В эти годы задают себе вопрос: а зачем, собственно говоря, ты живешь? Думаешь ли ты когда-нибудь о смерти?

– Нет, патрон.

– И правильно делаешь. А я чересчур часто думаю о ней… Боюсь ее. Часто просыпаюсь ночью…

Босс внимательно изучал свое лицо в зеркале. Внезапно он фыркнул.

– Очень мне нужен агент, слушающий признания патрона! Брысь отсюда! И сделай одолжение – забудь все, что я тебе наговорил. Никому ни слова, слышишь?

– Никому ни слова, патрон. Позволю напомнить, что вы хотели поручить мне одно дельце.

– Ах да! Совсем забыл. Оно заключается вот в чем…

Резкий звонок телевидеофона оборвал Меркадье.

– Мсье Меркадье! Тот, кого вы вызвали к шести часам, явился.

– Пошлите его сюда. Я тебя вызову в другой раз, сынок.

Агент номер три поклонился и вышел.

Оставшись в кабинете один, Филипп Меркадье еще раз взглянул на себя в зеркало и вздохнул.

«Ах, какая тоска! Вспомнить только, каким я был когда-то! А теперь? Этот жирок, отвислые щеки, мешки под глазами, седина… Никто меня не любит. Жена думает только о приемах, нарядах; сыновья – о танцах и покупке вертолетов новейших марок… Я нужен им всем лишь для того, чтобы снабжать деньгами. Они ко мне равнодушны, а я их не перевариваю. Для фотографов, для газет мы изображаем счастливую семью, на самом деле мы глубоко безразличны друг другу. В один прекрасный день я сдохну в полном одиночестве…»

Босс был так поглощен самосозерцанием, что даже не сразу заметил, как за его спиной выросла фигура молодого человека в темном костюме, со спокойным и холодным взглядом.

Меркадье протянул ему волосатую руку.

– Ого! – воскликнул он. – Чуть больше двадцати лет, и уже позволяет себе оскорблять папашу Меркадье… Значит, в черепушке что-то есть! А ну-ка повторите, что вы сказали мне по телевидеофону!

– Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч! Она тебе не повредит! – произнес молодой человек без тени смущения.

Меркадье покатился со смеху. Он хохотал долго, со взвизгами. Затем уселся в свое кресло.

– Вот так-то и кладут начало своей карьере, милейший! – сказал он, обретя наконец спокойствие. И вдруг набычился: – А теперь за дело! Садись и выкладывай свою идею!

– Сначала возьми чековую книжку, – сказал молодой человек, – и выпиши чек!

Филиппом овладел новый приступ веселья.

– Силен, ничего не скажешь! – пробормотал он. – Силен! Обращается ко мне на «ты», хочет сразу заполучить денежки… Какая смелость! Это напоминает мне мою молодость…

Он выдвинул ящик стола, вынул оттуда чековую книжку, взял стило.

– Минуточку! – остановил его молодой человек. – Я хотел бы чек на предъявителя, а не именной.

– Вот как? Почему же?

– Предпочитаю сохранить инкогнито.

– Ну и оригинал же ты! Ладно. С моей стороны, воз можно, это не очень разумно. Тем хуже… Я играю! Игра, риск – только это ценно в жизни. Смотри: я выписываю тебе чек на предъявителя.

Посетитель спрятал чек в карман. Новая пауза. Глаза босса блестели от возбуждения.

– Итак, – мягко сказал он. – Твоя идея?

Молодой человек слегка вздохнул и устроился в кресле удобнее.

– Вот, – начал он. – Представьте себе типа, который плохо приспособлен к современной цивилизации.

– Начало неважное. Первое правило романиста или сценариста: главный герой должен быть симпатичным. Публика должна видеть в нем свое отражение.

– Публика увидит в нем то, чего он сам не решается увидеть. Это еще лучше.

– Ладно, продолжай!

– Этот человек решает порвать все нити, связывающие его с цивилизацией, и уехать в страну дикарей.

– Отлично, голубчик. Но почему он проникся отвращением к цивилизации?

– Потому что она оглупляет.

– Ого! Не слишком ли возгордился твой герой?

– Да, он довольно высокого мнения о себе. Допустим, что он чуточку поэт, чуточку мистик, чуточку безумец.

– Дальше. Пока мне не очень ясно.

– Он ненавидит все вульгарное. Он простил бы цивилизации жестокость, притворство, кривляния, но не прощает ее ослепление, глупость, противоречия. Не прощает того, что она сделала комфорт синонимом счастья, приспособленчество считает добродетелью, известность принимает за величие. Не прощает ей, что она измывается над людьми, задушила в них чувство протеста…

– Да он просто анархист!

– Итак, этот человек решил жить среди первобытного племени, не знающего, что такое неон и кока-кола.

– А разве есть такие?

– Есть, я выяснил.

– И что же он надеется найти у дикарей?

– Беспорядок, естественность, короче – жизнь.

– По правде говоря, мой милый, все это кажется мне экстравагантным и выглядит довольно банально. Это неправдоподобно. Но я подписал чек… Валяй дальше! Может быть, в конце концов я разберусь, что к чему.

– Надеюсь. Итак, он решает уехать. Будучи очень хитрым, он старается замести за собой все следы, чтобы его нельзя было найти. Для этого ему надо совершить что-нибудь такое, что порвет все его связи с обществом, с цивилизацией.

– Преступление?

– Вот именно.

– Это производит впечатление уже виденного.

Молодой человек, не спуская глаз с собеседника, незаметно опустил руку в карман пиджака.

– Мой герой отправляется к лицу, широко известному в современном мире. Ну, например, к Максу Порелли…

– К Максу Порелли? – воскликнул Меркадье, побагровев. – Что я слышу? Ты считаешь, что Макс Порелли пользуется большой известностью в Париже?

– Ну возьмем хоть вас, если это доставит вам удовольствие.

– Конечно, это будет ближе к истине. – Босс благо душно улыбнулся. – Зачем же твой тип ищет такого человека?

– Как символ цивилизации, которую он презирает.

– Понимаю.

– Сначала он выскажет, что у него на душе. Он позволит себе нагрубить этому воротиле. Он скажет…

– «Прими-ка успокоительную пилюлю, старый хрыч!» Ха-ха! – затрясся Меркадье от смеха.

– Допустим. Он заклеймит его глупость, его никчемность, его раздутую славу. И наконец…

– И наконец?

Молодой человек слегка улыбнулся – впервые после того, как вошел в кабинет.

– Остальное очень просто! – проговорил он.

Выстрел прозвучал не громче, чем если бы хлопнула пробка откупоренной бутылки. Одним из рекламируемых достоинств ядерного револьвера была бесшумность.

Меркадье не успел даже крикнуть и медленно осел в своем кресле. Бессильно повисла правая рука. Затем раздалось шипение, его тело и одежда начали аннигилироваться. Через три секунды от Филиппа Меркадье остались только перстень с печаткой, кусок подошвы ботинка, золотой зуб и ноготь большого пальца.