Текст книги "Забытые имена (сборник)"

Автор книги: Майкл Коуни

Соавторы: Збигнев Простак,Бруно Энрикес,Джером Биксби,Род Серлинг,Януш Зайдель,Рышард Савва,Артур Лундквист,Эрманно Либенци,Раду Нор,Карл Грюнерт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

2

Так я просидел больше часа, погруженный в раздумье, отогреваясь в тепле чудесной долины после стужи ледяной пустыни. Усталость многих тяжелых дней снова навалилась на меня. Мысли текли лениво.

Тесна для человечества становится наша планета, и мы стремимся в новые, неведомые края. Но в эту долину, я уверен, не проникал еще ни один человек, не только исследователь европеец, но и кочевник эскимос. Я очутился в этом сказочном месте в совершенном одиночестве. Все мое имущество состояло из револьвера и винтовки с зарядами, кинжала, хронометра и морского бинокля.

Я старался не упускать из виду своего покровителя – мамонта. Он продолжал пастись в траве и обрывать сочные листья кустарника. Постепенно он удалялся. Он спас мне жизнь. Я считал его своим другом и защитником. Но я для него был, вероятно, малоинтересен, как любое мелкое животное, которое не собирается пастись в его владениях и есть его траву. Когда он отошел на триста-четыреста метров, прежние страхи вновь нахлынули на меня. Я поспешно поднялся и поплелся к нему. А он даже внимания на меня не обратил.

Из густой травы вылетали птички, весело щебетали в кустах, а вдали я увидел стадо оленей. Я был крайне удивлен… Что это за местность, куда меня загнал случай? Как мог существовать этот райский оазис среди ледяных пустынь? Как мог он уцелеть здесь в течение тысячелетий? Что уберегло этот чудесный уголок от периодов похолодания, обледенения и смерти? Правда, мамонт снабжен длинной шерстью и может переносить холод не хуже белого медведя, но чем бы он питался, если бы под леденящими ветрами погибла обильная растительность? И потом это стадо оленей…

Однако мамонт был единственным реальным доказательством древности этого уголка, который еще в доисторические времена оказался в особых климатических условиях. Олени-то оказались самыми обыкновенными, такими же, какие жили бок о бок с неандертальцами и живут в наши дни… Вот вышел на пригорок красавец самец с ветвистыми рогами, и я поразился, что он ничем не отличается от нашего европейского лесного оленя. Вдруг стадо чего-то испугалось и умчалось прочь, а мамонт, оторвавшись от мирной жвачки, насторожил уши. Я почуял чье-то приближение и поспешил под защиту мамонта. Но все было тихо. Я снова лег в траву. Раза два-три я замечал прыгающих зайцев, не белых, арктических, а серых, точно таких же, как на моей далекой родине. Сон обволакивал меня своими мягкими тенетами. Мне грезилось, что наступает тихий вечер… хотя какой мог быть вечер, когда я отлично знал: полярный день будет длиться еще добрых три месяца.

Вдруг сердце мое замерло, а затем дико забилось. Я вскочил. Среди кустов медленно прошел человек…

Появление человека могло сулить новые опасности!

Но кругом все было по-прежнему тихо. Мамонт невозмутимо жевал траву. Может быть, это усталость сыграла со мной злую шутку, доведя до галлюцинаций?

Время текло. Мамонт опять начал удаляться, и я неотступно следовал за ним. Мы поднялись на пригорок, затем на каменистое плато, откуда я смог осмотреть окрестности в бинокль. Долина, насколько я мог судить, занимала площадь тысяч в пятнадцать гектаров, и видимость ограничивалась высокими вершинами со всех сторон, кроме той, откуда я пришел.

Я настороженно осматривался. Ничего. Кругом царила такая тишина и покой, что было бы просто нелепо думать о какой-то опасности. Я уснул.

Когда я проснулся, солнце стояло еще выше: я спал, видимо, не менее четырех часов. Мамонта нигде не было видно. Я решил идти искать его, двинулся вперед, но услышал шорох в кустах, оглянулся и ясно различил темный силуэт. На этот раз не могло быть ошибки – человек! Большая голова, обрамленная седыми кудрями. Старик, мужчина. Он не прятался и пристально разглядывал меня.

Я поднял бинокль и тоже принялся рассматривать его. Он совершенно не походил на эскимоса. Он не походил ни на одного из представителей знакомых мне рас, которых я достаточно повидал во время своих скитаний по белу свету. Ближе всего он подходил к типу чистокровного баска, только челюсть у него имела более квадратную форму да щеки полнее. Цвет кожи был совершенно оригинальный, бледно-лиловый. В полуприкрытых ресницами глазах сверкал живой блеск.

Затем в бинокль я заметил другого человека, скрывавшегося за камнем, а потом и третьего, подальше, притаившегося в высокой траве. Последние двое были еле видны, даже в бинокль я не мог рассмотреть их как следует.

Итак, меня окружили. Очевидно, еще много людей притаилось в кустах, в траве, за камнями, со всех сторон…

Что делать? При необходимости с этими тремя я бы как-нибудь справился, все-таки я недурно стреляю. Ну, а дальше? Придут другие, захотят отомстить за погибших и победят меня силой или хитростью… А если попытаться завязать мирные переговоры?

Я обратился к старику с дружественной жестикуляцией. Он безмолвно продолжал рассматривать меня своими круглыми глазами, видимо не понимая моих знаков. Я перепробовал ряд дружественных жестов, понятных в бразильских лесах, в австралийских пустынях, в джунглях Борнео. На последние старик откликнулся, в точности повторив мои движения. Решившись рискнуть, я направился к нему.

Старик спокойно ждал, пока я прошел половину расстояния, разделявшего нас, потом двинулся навстречу. Больше я ни в чем не сомневался: на лице его было написано некоторое удивление и добродушная приветливость.

Когда мы находились в нескольких шагах друг от друга, он что-то пробормотал и негромко окликнул кого-то. Оглянувшись, я увидел, что ко мне подходят еще два человека. С некоторым замешательством я заметил, что это женщины. Одна – старуха с сухим и строгим морщинистым лицом. Вторая была совсем молода и грациозна. Ее лиловатая кожа имела более нежный оттенок, чем у стариков. Вся она была как бы воплощением молодости и жизнерадостности. Пышные черные волосы плащом окутывали ее плечи.

Прошло некоторое время, пока мы осматривали друг друга. Это старинное правило: неподвижность выражает дружественные намерения. Даже дикие звери не бросаются на тех, кто неподвижен. Стало ясно – никто из нас не питает враждебных чувств.

Старик широко улыбнулся, я ответил ему тем же. Он начал произносить отрывистые слова, сопровождая их оживленной мимикой. Я с трудом улавливал эти гортанные звуки с характерным придыханием и никак не мог повторить. В них чувствовался какой-то примитивный ритм, который я не мог сразу понять. Зато жесты были весьма понятны: они выражали благожелательность и иногда вопросы.

Я отвечал, стараясь быть не менее выразительным. Как все белые люди, я плохо владею языком жестов, и никогда мне не приходилось его широко применять.

Мои собеседники были одеты в короткие туники из оленьих шкур. Ноги были обнажены от икр, рукава очень короткие; видимо, это была их летняя одежда. Пышные вьющиеся волосы были тщательно расчесаны. На шее у каждого было ожерелье из звериных зубов и цветных камешков, на ногах и руках – такие же браслеты.

Их характерное оружие сразу же привлекло мое внимание. Это были плоские гарпуны-копья с наконечниками из оленьего рога, те самые, что безошибочно характеризуют эру раннего неолита. У старика, кроме того, был дротик для метания и нечто вроде костяного жезла, на котором было вырезано изображение мамонта.

Значит, мои новые знакомые, как и мамонт, жители доисторической эры? Возможно. Это могли быть потомки первобытной расы, уцелевшие в полной неприкосновенности языка и быта в силу особых условий на небольшой территории. Их тип, нравы, одежда, оружие – все как будто подтверждало мое предположение.

Из их оживленной жестикуляции я скоро понял, что меня приглашают идти в западную часть долины. Я согласился и двинулся вслед за стариком. Во время перехода мы продолжали наше ознакомление друг с другом. Женщины с наивным любопытством ощупывали мою одежду, трогали мою отросшую всклокоченную бороду. Молодая иногда испуганно взвизгивала или заливалась смехом, совсем как ребенок. Ружье и бинокль они трогали, должен признаться, с куда большим почтением, чем мою особу. Они явно считали меня слабым, неопасным существом, но побаивались неизвестных им предметов.

Наконец мы добрались до пещеры в гранитной скале. Старик что-то забормотал и стал горячо жестикулировать. Я понял это так – он предлагал подождать мне здесь и уселся на камень, а мои хозяева исчезли в глубине пещеры. Вскоре они вернулись, нагруженные хворостом и кусками мяса. Старик и девушка сложили костер, а старуха стала высекать огонь, ударяя кремнем но камню.

Вскоре вспыхнул веселый огонек, ввысь поднялся легкий столб дыма, запахло жареным мясом. Три дня я питался всухомятку и теперь с наслаждением вдыхал аппетитный запах. Когда мясо поджарилось, его положили на плоский камень и пригласили меня принять участие в трапезе. Это был один из лучших ужинов в моей жизни, а я, должен сознаться, высоко ставлю тонкое искусство кулинарии. Мы запивали мясо чистой водой, которую девушка принесла в каменной чаше. Потом мы замерли в чудесном настроении сытых людей и дружелюбно переглядывались. Женщины заметно утомились после еды и скоро ушли, а старик долго молчал, потом закрыл глаза и уснул.

Что касается меня, то я испытывал прилив радости. Хорошая еда придала мне сил. Присутствие людей отгоняло щемящее чувство одиночества. Фантастическая обстановка, в которой я очутился, теперь меня нисколько не смущала. За время своих скитаний я не раз попадал в общество дикарей. Одна только мысль беспокоила меня: здесь, вероятно, есть и другие люди. Отнесутся ли они ко мне так же доброжелательно, как старик и его спутницы?

Вернулись женщины. Старшая присела и принялась что-то объяснять мне, живо жестикулируя.

Вдруг девушка тихонько вскрикнула. Обе настороженно прислушивались. Проснулся старик. Послышалась тяжелая поступь. Шаги приближались. На скалу упала широкая тень, показалась огромная голова. Это был мамонт, но не тот, за которым я следовал. Он выглядел много старше, громадный, с облезлой шерстью, маленькими тусклыми глазками и обвисшими ушами: верных двести-триста лет.

При виде его старик и женщины упали ниц, простирая к мамонту руки, как на молитве. Их жесты не выражали ни радости, ни страха; привычные ритуальные жесты. Этот древний мамонт представлял для них верховное существо, тотем.

Мне следовало делать то же, что и моим хозяевам. Я повторял их жесты.

Снова послышались грузные шаги, и появился второй мамонт, очень похожий на моего спасителя; впоследствии я узнал, что это он и был. Снова мы повторили молитвенные жесты. Потом женщины поднялись, и младшая грациозно и легко побежала в ту сторону, откуда пришли мамонты.

Появилась новая группа людей: мужчина, женщина и ребенок. Мужчина и женщина осматривали меня с любопытством и недоверчивостью; мужчина даже схватился за копье и сделал угрожающий жест. Старик сдержал его несколькими словами, и тот стал посматривать на меня более мирно.

Мужчину отличали крупные черты лица, точно вытесанные топором, небольшие глазки под сильно выдающимися надбровными дугами, малоразвитый подбородок. Держался он прямо и уверенно. Женщина была много красивее его: крупное, сильное тело, гибкие, проворные руки и черные сияющие глаза, как у девушки. Как и мои первые знакомые, новопришедшие принадлежали к довольно развитой расе: на мой взгляд, в них было много своеобразной культуры.

Их ребенку, девочке, исполнилось лет пять. Ее кожа издали казалась совершенно белой.

Я не знал, как с ними держаться.

Между тем новые пришельцы осматривали меня каждый по-своему: мужчина старался не показать своего любопытства, женщина была заметно заинтересована моим видом, но робела. Ребенок вел себя совершенно откровенно: девчурку соблазняли блестящие стекла бинокля и медные пряжки. Старик и старуха наперебой рассказывали им о нашей встрече, все время указывая на меня.

Солнце опустилось совсем низко. Наступали часы сна. Старик пошел в пещеру и поманил меня за собой. Я вошел и замер от удивления: вся пещера была озарена каким-то призрачным светом, напоминающим лунный. Стены пещеры испускали голубоватое сияние, неяркое, похожее на свет молодого месяца в тропиках. Как и почему светились стены, не знаю до сих пор.

В глубине пещеры лежали охапки сена. Мы расположились, где кто хотел, а мамонты, как великаны-часовые, замерли один у восточного входа, другой у западного.

Не сразу удалось мне заснуть: сильно разгулялись нервы. Эти фосфоресцирующие стены, эти необычные люди, вся эта сказочная обстановка и загадки, возникавшие одна за другой, мучили мое воображение. Жизнь моя зависела от случайности. Удар хобота или удар копья – и я даже не знал бы, откуда пришла смерть…

Сколько я ни ломал голову над этими вопросами, ничего решить не мог. Тогда я сдался и погрузился в сон.

3

Понадобилась по меньшей мере неделя, чтобы я немного освоился с хозяевами долины. Я узнал, что, кроме них шестерых, здесь больше нет людей. Благодаря женщинам, которые не умели так сдерживать свое любопытство, как мужчины, я начал понимать и немного даже объясняться на незнакомом языке. Жизненный уклад здесь был прост. Люди занимались охотой, собирали сладкие корни растений, дикие фрукты, грибы, ягоды, злаки.

Мужчина вел себя спокойно, деловито: охотился, спал, иногда вырезал по дереву или кости или высекал на стенах рисунки, наивные, но талантливые образцы примитивного искусства.

Я все больше привыкал к этим людям, переставал находить в их внешности и нравах чуждое, непонятное. Очень скоро я стал считать себя полноправным членом этой маленькой общины.

Их языком я овладел без труда, нелегко давались только необычные гортанные звуки, остальное пришло само собою. Язык оказался несложным и словарь весьма ограниченным.

Главной моей учительницей стала молодая женщина; у нее было очень ясное произношение, и она усердно занималась моим обучением. Девушка по-прежнему дичилась и сторонилась меня.

Я часто оставался наедине с женщиной. Мы разговаривали, поскольку можно было разговаривать на их малоразвитом языке, и держались как хорошие друзья. Но однажды, когда мы беседовали, какая-то тень закрыла солнце. Из высокой травы поднялся человек. Это был Авах, ее муж. Опираясь на тяжелую дубину, он стоял перед нами, огромный, молчаливый, загадочный…

Наконец я прервал тяжелую паузу:

– Авах недоволен? – спросил я.[25]25
  Все разговоры я передаю весьма приблизительно. В их языке нет ни глаголов, ни прилагательных. Глаголы заменяются жестами, прилагательные – удвоением существительных и оттеняются особыми интонациями.


[Закрыть]

Он не ответил.

– Авах не хочет, чтобы я бывал наедине с Туанхо? – продолжал я. Этот вопрос, видимо, удивил его: он нахмурил лоб, точно решая трудную задачу.

– Почему другу не быть наедине с Туанхо? – медленно сказал он. – Друг не должен входить в Пещеры Мертвых, пока не даст своей крови. Тогда друг станет сыном Мамонта.

Сперва я не понял его, потом припомнил древний обычай и твердо заявил:

– Друг даст свою кровь.

Ничего не отвечая, Авах вынул из складок одежды кремниевый нож и подошел ко мне. Его непроницаемое лицо казалось таким же каменным, как нож. Я на мгновение заподозрил, не затеял ли он хитрую игру, чтобы удобнее прикончить меня. Но я поспешил отогнать эту мысль и позволил ему сделать довольно глубокий надрез на руке. Удар был точный, брызнула струйка крови. Авах приник губами к ране и принялся сосать кровь. Затем он повелительным жестом приказал женщине сделать то же.

– Теперь друг стал сыном Мамонта, как Авах и Туанхо, – торжественно объявил он, заклеивая мою рану листьями. – Теперь он может жить во всех пещерах.

Он спрятал нож и удалился легкой походкой леопарда.

Я потерял немало крови. Туанхо поняла мое состояние и помогла мне добраться до пещеры, где я свалился от слабости и заснул тяжелым сном.

Я проболел три дня. За мной ухаживали, как за своим соплеменником, потому что теперь я тоже стал сыном Мамонта.

Среди, этих людей я чувствовал себя перенесенным веков на полтораста в прошлое, и, право, в этом было своеобразное очарование.

На четвертый день, несколько окрепнув, я сказал Туанхо:

– Силы вернулись ко мне. Покажи мне пещеры предков.

Она пошла в глубь нашей жилой пещеры и указала на скалу?

– Надо отодвинуть этот камень.

Путь во внутренние пещеры преграждал огромный осколок скалы. Он был невысок, но широк и казался неподъемным. Однако когда мы налегли на один край камня, он медленно повернулся на своей оси и открыл узкий проход.

Мы вошли. Стены прохода светились так же, как стены жилой пещеры. Скоро мы очутились в просторном гроте неправильной формы, где я увидел посуду, оружие и множество предметов непонятного назначения, украшенных резьбой. Стены грота были местами гладко отполированы; наивные, но опытные руки высекли на них фигуры людей и животных. Особенно меня заинтересовал один рисунок, расположенный много ниже роста человека. Судя по всему, это было самое древнее из всех изображений; здесь фигурировали давно вымершие породы животных: большеголовые лошади, пещерные медведи, саблезубые тигры…

– Туанхо! – в волнении воскликнул я. – Ведь этих животных не видел ни один человек!

– Да, – спокойно ответила она. – Ванаванум (так звали старика) говорит, что и матери наших матерей никогда не видели их. Они водились в те времена, когда дети Мамонта населяли большие земли…

– А остальные рисунки? Это работа Аваха?

– Нет, но многие сделали предки Ванаванума.

Я застыл в немом восторге: древнее искусство было поразительно. Туанхо помолчала и небрежно добавила:

– Есть еще и другие пещеры…

Мы отправились смотреть их. В одной из них было значительно темнее, чем в остальных. Здесь тысячелетиями лежали и сохли кости. Попадались целые скелеты людей и давно вымерших животных: сайги, пещерного медведя, дикой лошади… Здесь фрески на стенах встречались реже и были высечены грубее. Видимо, в этой пещере не жили постоянно, а лишь иногда заходили сюда, как приходят в фамильный склеп предков.

В следующей пещере меня опять ждало удивительное открытие. Как выяснилось позже, она сообщалась непосредственно с выходом в долину, но происшедший когда-то обвал закрыл прямой ход. В этой пещере нашлось еще больше художественной резьбы и высеченных на камне рисунков. На стене было монументальное изображение битвы между стаями пещерных и серых медведей. По четкости и экспрессии это изображение сделало бы честь современному художнику-анималисту.

Я наслаждался этим произведением искусства неведомого художника. Была еще одна пещера, низкая и мрачная, где не видно было следов жизни человека. Здесь мое внимание привлекло нечто блестящее. Я подошел ближе и увидел, что блестят грани отбитого края камня. Я сумел отбить этот кусочек, с любопытством осмотрел его, и кровь бросилась мне в лицо: у меня на ладони лежал кусок алмаза. Без сомнения, в пещере были и другие.

Я долго созерцал сказочной красоты осколок, потом горько усмехнулся: в этой долине на краю мира он стоил меньше, чем гарпун или топор.

4

Моей женой стала Намха, та девушка, которую я встретил вместе со стариком Ванаванумом и старухой.

А потом пришла полярная ночь, на полгода скрывшая от нас солнечный свет. На страшной высоте загорались и расплывались в нежнейших переливах северные сияния. Похолодало не сильно, еще можно было охотиться и собирать зерна обильного урожая диких злаков, орехи, грибы. Мамонты, занявшие нашу летнюю пещеру, выходили пастись значительно реже. Они меньше ели и больше спали.

В этот период я познакомился с ними поближе. Старший оказался туповат. По-видимому, он был древнее, чем я предполагал. Ко мне он относился безразлично, как ко всему на свете, кроме сочной травы. Зато другой, помоложе, проявлял признаки сообразительности, свойственные слону. Я старался завоевать его расположение. Пища составила первый и необходимый элемент для сближения: я таскал ему в пещеру огромные охапки травы и листьев, которые он мгновенно проглатывал. Постепенно мне удалось завоевать его доверие. Ни одно даже самое глупое животное не устоит перед настойчивым желанием человека приручить его. Сперва мамонт привык ко мне, потом это чувство перешло в прочную привязанность. Я все больше и больше приручал его. Собственно говоря, никакой определенной цели у меня не было. Это огромное добродушное с людьми животное могло оказаться полезным в будущем.

Мне приходилось действовать потихоньку. Авах, Ванаванум и даже Туанхо не одобряли ничего, что нарушало их обычаи и жизненный уклад. А мамонт был для них тотемом – нечто вроде божества.

Прошло немного времени, и мамонт стал слушаться меня.

Однажды, блуждая с Намха в пещерах, куда другие обычно не заходили, я обнаружил одну интересную резьбу на кости, относящуюся, несомненно, к глубокой древности. Она изображала человека, сидящего на спине мамонта.

Находка имела для меня огромное значение. Она доказывала, что когда-то мамонты были приручены. Возможно, это было местное, частное явление, но доказательство казалось неопровержимым. Авах и Ванаванум рассматривали резьбу с большим интересом, чем обычно относились к самым выдающимся событиям. Я убеждал их, что у предков существовал, видимо, обычай не только обожествлять, но и использовать мамонтов, и предлагал им следовать примеру предков. Они не возражали и не соглашались и постепенно потеряли интерес к этому вопросу, чему я был втайне рад. Так случай помог мне теперь открыто заниматься приручением мамонта.

Для моих дикарей, как, впрочем, почти для всех людей, оказалось вполне достаточно разрушить некоторые предрассудки, чтобы остальное пошло само собою. Сперва они удивлялись, что мамонт охотно слушается меня, потом привыкли и стали считать это вполне естественным.

Дрессируя мамонта, я задумал соорудить сани. Долго подыскивал подходящий материал, наконец в декабре приступил к работе.

Авах сперва отнесся к моей затее с открытой неприязнью. Потом он, как всегда, привык и перестал обращать внимание на мои занятия.

В январе ударили морозы, хотя далеко не такие суровые, как в окружающих ледяных пустынях. Но мы жили в пещерах, где было достаточно тепло, и не страдали от холода.

Тогда произошло важное событие.