Текст книги "Забытые имена (сборник)"

Автор книги: Майкл Коуни

Соавторы: Збигнев Простак,Бруно Энрикес,Джером Биксби,Род Серлинг,Януш Зайдель,Рышард Савва,Артур Лундквист,Эрманно Либенци,Раду Нор,Карл Грюнерт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

– …И воздух, – добавил я, – насколько я понимаю, люди тонут, когда им нечем дышать.

– Любопытно получается: утонуть в океане и при этом остаться сухим, как щепка, – заметил Вильям Андерсон. – Но нам не о чем беспокоиться – воздуха нам должно хватить надолго, ведь кормовой отсек – самый большой на судне, и в нем уйма воздуха. В кормовом отсеке трюма нет ничего, кроме швейных машин. Я видел, как их грузили. Чугунные чушки находятся в основном посередине или по крайней мере ближе к ней от кормового отсека. Так что никакой груз не оставляет столько свободного воздуха, как швейные машины. Они в легкой деревянной упаковке, а не в ящиках и едва занимают половину всего свободного пространства. Вокруг них сплошной воздух! Приятно, когда трюм не заполнен целиком тюками хлопка или мешками с пшеницей.

Возможно, это в самом деле приятно, но какой смысл в этом? К тому же Сэм, который тем временем обшаривал рубку, интересуясь, как обстоят дела, сообщил, что течь в двери опять возобновилась и еще вода просачивается у металлических иллюминаторов.

– Хорошо, что мы больше не погружаемся, – опять торжествовал Вильям Андерсон. – Иначе большое давление воды раздавило бы эти толстые стекла. А так нам остается заделать все щели. Чем больше мы будем заняты делом, тем бодрее будем себя чувствовать.

Мы нарезали еще полосок ткани и начали заделывать все щели, которые только могли обнаружить.

– Как нам повезло, что Сэм нашел эту лестницу, – снова воскликнул Вильям Андерсон. – Иначе как бы мы смогли добраться до иллюминаторов в кормовых каютах? А так прислонишь ее к нижней ступеньке трапа, которая, правда, стала верхней, и можно дотянуться до чего угодно в рубке.

Мне же пришло в голову совсем обратное: было бы гораздо лучше, если бы Сэм вовсе не находил никакой лестницы, но я не хотел омрачать хорошего настроения Вильяма и промолчал…

– А теперь, если не ошибаюсь, сэр, – произнес рассказчик, обращаясь к архивариусу кораблекрушений, – вы, кажется, сказали, что могли бы докончить эту историю сами. Может, вы прямо с этого места и начнете?

Архивариус выглядел явно озадаченным – похоже было, что он забыл о своем обещании.

– Нет, пожалуй, – пробормотал он. – Доскажите лучше вы сами.

– Хорошо, – сказал шурин Уоттса. – Итак, я продолжаю. Мы заделали все щели и сели ужинать, так как были очень голодны, потому что не пообедали. Мы не стали ни готовить чай, ни зажигать лампу, ведь это отняло бы у нас драгоценный воздух, но, несмотря на это, наш ужин был довольно недурен для людей, тонущих в открытом океане.

– Больше всего меня волнует вот что, – заговорил Андерсон. – Если над нами сорок футов воды, то наш флаг наверняка не виден на поверхности. Если бы перевернутый флаг торчал из воды, с проходящего мимо судна его заметили бы и поняли, что тут что-то не так.

– Если это все, что вас заботит, – вставил я, – вы будете спокойно спать. Но если с корабля флаг и заметят, то как они догадаются, что мы здесь, а если и догадаются, то как они нас вытащат?

– Что-нибудь придумают, – жизнерадостно сказал Андерсон. – На моряков можно положиться.

И мы легли спать.

Наутро воздух в той части рубки, где мы находились, свежим назвать было нельзя, и тогда Андерсон сказал:

– Я знаю, что надо делать. Надо перебраться в кормовые каюты, где воздух чище. Сюда мы будем приходить есть, а потом опять отправимся в каюты дышать свежим воздухом.

– А что мы будем делать, когда и там воздух кончится? – невинно поинтересовался я у Вильяма, у которого был вид человека, собирающегося провести здесь все лето.

– А… Что-нибудь придумаем, – сказал он. – Излишество в потреблении кислорода так же вредно, как и во всем остальном. Когда здесь кончится весь воздух, мы сможем прорезать дырки в трюм и выпустим воздух оттуда. А если мы будем экономить, его хватит еще бог знает на сколько.

На ночь мы разошлись спать по каютам, используя вместо койки заднюю стену.

К полудню следующего дня мы почувствовали, что в рубке совсем нечем дышать, и изъявили желание глотнуть свежего воздуха. Мы добрались до переборки и сверлом, найденным в кладовой, просверлили три отверстия в полу, который теперь стал одной из стен, так же как корма с двумя иллюминаторами – потолком, как я уже упоминал. Потом каждый припал к своему отверстию, наслаждаясь воздухом, поступающим из трюма.

– Это просто замечательно! – сказал Вильям Андерсон. – Мы должны благодарить судьбу, что трюм не загружен треской или мылом. Ничто не пахнет так приятно, как новые швейные машины!

По совету Вильяма мы сделали себе пробки, чтобы затыкать отверстия на то время, пока мы «переваривали» очередную порцию воздуха.

– Теперь, – говорил Вильям Андерсон, – нам нет надобности возвращаться в наши неудобные каюты. Мы можем остаться здесь и, устроившись со всеми удобствами, вдыхать свежий воздух, когда захочется.

– И на сколько же, как вы считаете, хватит воздуха в трюме? – поинтересовался я.

– На сколько угодно, если мы будем расходовать его так же экономно. А когда он перестанет поступать через эти отверстия, а это, я думаю, все-таки случится рано или поздно, мы сможем выпилить большую дыру в полу, спуститься в трюм и дышать там вволю.

Вечером мы проделали отверстие примерно в квадратный фут, чтобы было чем дышать, когда мы уляжемся спать, но спускаться в трюм мы не стали, так как он был заставлен швейными машинами.

На следующий день мы с Сэмом время от времени опускали голову вниз, чтобы вдохнуть порцию свежего воздуха. Однако Андерсон был этим не очень доволен, так как считал, что не следует излишествовать, дабы растянуть оставшиеся запасы воздуха в трюме насколько возможно дольше.

– Что толку экономить воздух, когда мы все равно рано или поздно задохнемся в этом плавучем гробу? – спросил я Вильяма.

– Что толку? – воскликнул он. – Разве у нас не предостаточно бисквитов, мясных консервов и запасов воды, не говоря уже о вине и бренди, чтобы немного поднять настроение, разве у нас нет замечательных матрасов, чтобы спать? Так почему бы нам не наслаждаться жизнью, насколько это возможно?

– Единственное, чего я хочу, это выбраться из этой ловушки. Мысль о том, что мы заперты здесь, под толщей воды, невыносима. Уж лучше попытаться выбраться отсюда и плавать на поверхности, найдя какой-нибудь обломок.

– Об этом и не мечтайте, – произнес Вильям. – Как только мы откроем дверь или иллюминатор, вода хлынет сюда с такой силой, что мы пойдем ко дну прежде, чем успеем выбраться. И что бы вы стали делать на поверхности? Вряд ли вы сумеете найти какой-нибудь обломок, чтобы удержаться на плаву. А если и найдете, то, думаю, без пищи вы все равно долго не протянете. Нет, сэр, единственное, что надо делать, это наслаждаться комфортом, и вы увидите, произойдет что-нибудь такое, что поможет нам выбраться отсюда.

Спорить с Андерсоном было бесполезно, и я больше не сказал ни слова на эту тему.

Что касается Сэма, то он проводил досуг у иллюминаторов каюты. Видимость была гораздо лучше, чем может показаться, и мы могли наблюдать за рыбами и даже дельфинами, проплывающими мимо и недоумевающими, отчего наше судно висит между дном и поверхностью океана вниз носом. Сэма очень беспокоило то, что меч-рыбе могло прийти в голову протаранить иллюминатор и тогда бы нам определенно настал конец. Он то и дело кричал: «Вот она!» И каждый раз, когда я вскакивал с места, он говорил: «Нет, это дельфин». Я всегда считал, что было бы гораздо лучше, если бы мальчишки с нами не было вовсе.

В ту ночь наш пароход раскачивался и двигался сильнее, чем тогда, когда мы только что оказались его пленниками.

– Должно быть, наверху сильное волнение, – высказал предположение Андерсон. – И если бы мы были там, нам несдобровать. А внизу, как в колыбели, и, кроме того, можно сделать вывод, что мы не очень далеко от поверхности, иначе бы качка совсем не ощущалась. Около полудня на следующий день мы вдруг почувствовали, что пароход вздрогнул и его как следует тряхнуло, и мы услышали далеко под нами страшный грохот и скрежет, от которого мурашки пошли по коже.

Первое, что пришло мне в голову, это то, что мы ударились о дно, но Вильям сказал, что в таком случае не было бы так светло, а потемнело бы, если бы мы погрузились глубже. Вскоре грохот прекратился, и нам показалось, что в рубке не только не становится темнее, а наоборот. Сэм, находившийся у иллюминатора, закричал: «Небо!» И в самом деле, мы совершенно ясно увидели сквозь иллюминаторы голубое небо!

Потом судно перевернулось, приняв свое естественное положение, и мы оказались стоящими на полу. Рядом со мной находилась дверь в каюту и, заглянув туда, я увидел, как сквозь мокрые стекла иллюминаторов внутрь пробивается солнечный свет. Ничего лучшего я еще в жизни не видел!

Вильям Андерсон одним прыжком очутился у иллюминатора и, отвинтив его, распахнул настежь. Мы считали, что воздух в каюте вполне пригоден, чтобы дышать, но теперь, когда снаружи ударила свежая струя, мы поняли, какая была разница. Вильям высунул голову и принялся ею вертеть во все стороны.

– Пароход почти совсем всплыл! Мы можем открыть дверь рубки.

Все трое бросились к трапу, который теперь принял нормальное положение, и в считанные секунды дверь была распахнута. Выглянув наружу, мы убедились, что судно находится почти в том же положении, как и в тот момент, когда капитан и остальные садились в шлюпки, хотя палуба теперь не была такой покатой, как тогда.

– Знаете, что произошло? – воскликнул Вильям после минутного размышления. – Из-за этой качки прошлой ночью груз чугунных чушек в носовой части перемещался из стороны в сторону, железные крепления расшатались и под тяжестью чугуна подались, и груз, проломив борт, пошел ко дну. А потом мы всплыли. Разве я не предсказывал, что что-нибудь подобное произойдет?

Дальше я буду краток. На следующий день нас подобрало судно, шедшее с грузом сахара на север, и мы были целыми и невредимыми доставлены в Олфорд. Там мы разыскали капитана парохода и экипаж, которых после трех или четырех дней скитаний подобрал один корабль. После этого он отправился на наши поиски, но вернулся ни с чем, так как наш пароход ушел под воду.

– А теперь, сэр, – обратился шурин Уоттса к архивариусу, – попробуйте отнести этот случай к какой-нибудь группе кораблекрушений.

– Джентльмены, – произнес архивариус, поднимаясь с места. – Однако уже четыре часа, пора закрывать контору.

Артур Лундквист
Идеальная жена

М-р Ашвел, мультимиллионер, прибыл на «Город созвездий» с некоторым опозданием, но не слишком поздно. Этот люкс-корабль готовился к отплытию в кругосветное путешествие.

Рядом с Ашвелом по трапу поднималась его очаровательная жена. Капитан с особой почтительностью поклонился ей, а фланирующие на пристани молодые парни приветствовали восторженным свистом.

Она, его новая Ева, стоила ему пятьдесят тысяч, не без гордости думал Ашвел, самодовольно ухмыляясь. Цена немалая, но, он был уверен, Ева того стоила. Собственно, это сущий пустяк по сравнению с тем, во что обходилась ему прежняя, притом не дававшая никакого удовольствия за те огромные деньги.

Ева несла себя словно королева – голова высоко поднята, на губах легкая чарующая улыбка. Она во всех отношениях идеальна, само совершенство на том высоком взлете, где искусство и техника соединяются воедино и, как знать, не без малой ли толики природы в придачу.

Ашвел восхищенно смотрел на нее, словно возбужденный юнец, преисполненный ожидания. Ева, слегка повернув голову, загадочно взглянула на него. Во взгляде ее было именно то, чего ждал он, – согласие, упрятанное под стыдливой улыбкой.

Они отправлялись в свое свадебное путешествие, обставляя его строжайшей тайной. Накануне чета обвенчалась, тихо, без всякой огласки. Свет еще не узнал об этом. И как пристально ни следили за каждым шагом миллионера, он также располагал возможностями оградить себя от излишнего любопытства.

Священник попался весьма благородный, во время венчания он уперся глазами в одну точку, поверх голов бракосочетающихся. Эта уловка помогала ему казаться сосредоточенным, и он прибегал к ней всякий раз, когда во время церемонии мирские думы одолевали его.

Правда, одно маленькое недоразумение внесло сумятицу в торжественную обстановку. На обычный вопрос – хочет ли Ева взять себе в мужья Джона Джейкоба Ашвела – невеста громким и звонким голосом выпалила: «Да, возлюбленный».

И священник, и присутствующие вздрогнули и недоуменно воззрились на нее. Она же – как ни в чем не бывало, ни смущения, ни краски на лице, казалось, и не догадывается о своей обмолвке. При этом выглядела новобрачная так пленительно, так целиком поглощена была этими минутами, что святой отец охотно простил ей эту оговорку.

Прогуливаясь по палубе со своей юной супругой, Ашвел с довольным видом рассматривал роскошный плавучий отель, который в течение ближайших месяцев будет его домом, фоном и обрамлением нового счастья.

Стоя с Евой у перил, он махал рукой толпе там, внизу. Ему казалось, что все эти люди собрались, чтобы приветствовать его, порадоваться его счастью.

Он глядел на зеленую воду с жирными разноцветными разводами нефти на поверхности, на буксиры, выпускающие пар, на грубые тросы, рассекающие воду, любовался осторожными чайками, резко очерченными и как бы висящими в воздухе, – глядел на все это и ощущал себя удивительно молодым и сильным.

Он вошел в свою каюту, оставив Еву на попечение только что нанятой горничной Коры. Та улыбалась по-матерински доброжелательно и застенчиво. Ашвел дал подробные наставления служанке о круге ее обязанностей, но не очень полагался на ее расторопность. По-видимому, Кора чувствовала это.

Она была не только цветная, она была еще и немая, правда, обладала слухом, прекрасно понимала, что ей говорят, но не могла ответить, и письменно тоже не умела ни писать, ни читать. Все это очень устраивало Ашвела и входило в предпринятые им меры предосторожности.

Он лично подверг Кору проверке, предпочитая в таких случаях не полагаться на своих приближенных.

Бывало, что те, за которых ему головой ручались, заверив, что они немы, как рыбы, и неграмотны, вдруг обнаруживали способность говорить и писать. Умели ли они читать, при этом уже не имело никакого значения.

Коре он мог довериться во всем. Это была поистине находка. И вот Кора здесь, в комнате рядом, прислуживает Еве. Ашвел снял пиджак и с чувством глубокого удовлетворения закурил сигару. Никто больше не докучает ему жалобами на сердце, на воздух, на погоду и прочее. Он, новоиспеченный муж, счастлив и преисполнен надежд. Влюблен ли? Трудно сказать, он и сам толком не мог разобраться, во всяком случае, ему было хорошо.

Ашвел нисколько не сомневался, что Ева будет идеальной женой. Отныне начнется его истинное супружество. Ведь, если хорошенько разобраться, мало радости у него от миллионов. Работал он много и напряженно, не щадя сердца, печени, желудка. Вспомнить только, какие обеды и ужины закатывались! При этом никакой передышки и разрядки.

Ему, конечно, пришлось дорого расплачиваться за старые ошибки. Тогда он был зелен и доверчив и, надо сказать, в коммерческих сделках проявлял куда больше смекалки, чем в личных делах. Но настало время подумать и о себе. И вот теперь – все устроилось наилучшим способом. Пятидесятилетний бобер – это тебе не застенчивый сосунок, каким он был прежде.

Ашвел посвистывал от удовольствия между глубокими затяжками.

С прежней, Катариной, пришлось выдержать серьезный поединок. Старая жилистая, лошадеподобная Катарина! Он рано повстречался с ней. Отрицать незачем, она была неплохим трамплином для его карьеры. Но в кровати – ни дать ни взять бревно, которое еще все время кичилось своей жертвенностью.

Катарина родила ему двух детей, изображая при этом великую мученицу. Затем остановилась, полагая, что как мать и супруга выполнила свой долг и с полным правом может получать по заслугам.

Детей она воспитывала так, словно мстила своим близким. Это были поистине террористы. Им ничего не стоило довести отца до исступления. К счастью, он был уже достаточно богат, чтобы позволить себе не видеть их часто. Вскоре он и вовсе откупился от своих отцовских обязанностей.

Но не так просто было отделаться от Катарины. По части тактики она мастер непревзойденный: не проходило и дня, чтобы он в течение нескольких часов не находился в сфере звуков ее голоса, выслушивал ее сетования на горькую долю и бесконечные упреки – дескать, она жертва, принесла ему все, а он растоптал ее любовь, отверг – и все в таком же духе без конца.

Голос у нее был резкий, пронзительный. При звуках его по коже Ашвела пробегали мурашки, как от мороза, он весь съеживался, словно готовясь к удару хлыста. Ему стоило большого труда не выпалить всего, что вертелось у него на языке. Он сдерживал себя, подавляя гнев и злость.

Умерить эти чувства было, наверно, куда сложнее, чем проглотить горсть битого стекла вперемешку с металлическими опилками. Он почти физически ощущал, как подавляемый гнев разъедает и разрушает его.

В результате – язва желудка, сердцебиение, холодные выпоты по ночам, вынужденная диета.

Он пытался отгородиться от голоса Катарины при помощи затычек для ушей, но она вскоре обнаружила этот трюк, и тут вовсе не стало ему житья. Он старался приучить себя не вслушиваться в то, что она говорит, не смотреть на нее. Но провести ее не так-то легко. Она тотчас заметила это и использовала как новый повод для еще более жестоких нападок.

Катарина часто жаловалась на головную боль, она страдала бессонницей и глотала уйму снотворного. Ашвел с тайной надеждой глядел, как она забрасывала в широко открытый рот с лошадиными зубами пригоршни таблеток и с гримасой глотала их, запивая водой. Да вот, поди же – таблетки не причиняли никакого вреда ей. Сердце у нее сильнее локомотива.

Миллионер Ашвел был несчастнейшим человеком. Он нес свой крест, если не так терпеливо, то, во всяком случае, не выдавая истинных чувств. Чтоб хоть как-то утешить себя, он искал забвения в миллионах, умножая их.

Но жизнь дарила ему мало радостей. Любовницы оказывались не только расточительны, но и обременительно скучны. Вскоре он сделал малоприятное открытие – все они не более, не менее, как другая разновидность таких же бесчувственных бревен, только предательски податливых и уступчивых.

Рано или поздно его связи кончались одним и тем же. Над ним безжалостно смеялись, стоило невзначай оказаться не на должной высоте. Этот холодный смех проникал в душу и острой занозой застревал там, причиняя боль.

Наконец Ашвела осенила блестящая идея, вытекавшая как логическое следствие из его собственного опыта и казавшаяся вполне осуществимой: он создаст себе женщину по собственному образцу – идеальную жену и любовницу одновременно. С его миллионами можно позволить себе такую роскошь. Он сделает все, чтобы его заветная мечта осуществилась до мельчайших деталей. Перед затратами не постоит.

Одновременно он тщательно обдумывал план избавления от Катарины. Теперь речь шла не об очередной утехе, а о новой женитьбе. Не раз Ашвел подумывал: а не совершить ли ему настоящее преступление. Ему рисовались картины хорошо организованного убийства, которое никому не под силу разгадать и из которого он, конечно, выходит безнаказанным.

Его фантазия, давая выход подавляемым чувствам, изобретала множество способов расправы. Однако пришлось расстаться с этой сладкой мечтой. Он понимал – в действительности риска не избежать. Оставалось одно – развод. Но как добиться его? Единственная возможность – устроить скандал, шокировать Катарину, унизить и сломить ее. Разоблачение должно произойти дома, при свидетелях. Организовать все оказалось нетрудно, при соответствующих расходах. И вот, в назначенное время в супружескую спальню доставили корпулентную девицу. Здесь, на священном алтаре, на супружеском ложе, столь ненавистном Ашвелу, должен разыграться спектакль.

Когда девица, представляя изощренный стриптиз, стала обнажать пышные груди, к которым дрожащей рукой потянулся Ашвел, в спальню ввели Катарину. Она вошла в сопровождении ближайшей подруги, которая, сославшись на мигрень, захотела прилечь.

Но Катарина оказалась крепкого здоровья, она не упала в обморок. Наоборот, в нее вселилось неистовое бешенство. Им обоим, Ашвелу в нижнем белье и участливой подруге, стоило немало труда помешать Катарине причинить физические увечья девице. Бедняга же так оторопела, что даже не пыталась прикрыть свои пышные дары природы.

Последовал развод, долгожданный, но дорогостоящий. Ашвел расплачивался щедро, не скупясь, не торгуясь. И в назначенный срок он предстал перед Евой свободным человеком, правда, в летах, с зарубками на сердце, но в самой лучшей форме. Он готов был соединить себя брачными узами без промедлений, и на сей раз знал, что делает. С венчанием не тянули. Оно было организовано поспешно.

Докуривая сигару в тишине и покое, Ашвел еще и еще раз перебирал в памяти события последних дней. Что ж, он вполне доволен. Все точь-в-точь соответствовало его плану. Союз денег и предвидения приносит благие результаты. Пятидесятилетний бобер, ха-ха!

Он смотрел в окно. «Город созвездий» отчаливал от Манхэттена плавно, без напряжения и покачивания, влекомый четырехлопастными турбинами. Зубчатые серо-стальные силуэты небоскребов четко выделялись на фоне прокопченного неба. Позади осталась статуя Свободы, потемневшая с годами, в подтеках от птичьих экскрементов, устремившая незрячие глаза за океан. Чайки, как белое белье на ветру, висели в воздухе, длинноносый самолет кружил над городом, казавшимся на расстоянии сплошь усеянным каменными надгробьями.

Это было величественное зрелище; по телу Ашвела пробежала дрожь, быть может, он содрогнулся от невольных мыслей о бренности человеческой и той печати неизбежной гибели, которая, как почудилось ему, лежала на всем вокруг.

Раздался гонг, зовущий к ужину. Кора ввела элегантно одетую Еву. Та улыбалась ему (а может, просто рада этой роскошной каюте?). Он взял ее под руку, и они бок о бок вошли в ресторан. Сотни глаз уставились на них, на минуту почтительно смолк гул голосов, чтобы затем возобновиться с новой силой.

Метрдотель проводил супругов к их столику. Ашвел усадил Еву на стул, сам устроился напротив. Не спросив Еву, он объяснил официанту, что миссис Ашвел на диете и не собирается ни есть, ни пить. Она просто пришла, чтобы составить ему компанию. Ева слегка улыбнулась ему, возможно, официанту и громко произнесла: «Да, возлюбленный!»

Сидя прямо и неподвижно, она очаровательно вращала головой, опускала и поднимала ее. Столь же очаровательно подымала и опускала фиолетовые веки с восхитительно загнутыми вверх ресницами.

Ашвел обращался к ней, и она, поддерживая беседу, отвечала низким приятным голосом, произнося не только – да, возлюбленный, но и более длинные фразы, должно быть, более глубокого содержания.

Словом, она была не просто прелестной, она была очаровательной кретинкой.

На нее обращали внимание, пристально рассматривали украдкой.

Несколько молодых мужчин пытались перехватить взгляд Евы, но безуспешно. Вскоре они вполне утешились обворожительной улыбкой, которой она наградила их, повернув голову в сторону. Эта улыбка предназначалась только им, и притом сколько в ней было такта! Молодые девушки, женщины постарше с нескрываемой завистью разглядывали Еву исподтишка, стараясь найти недостатки. Спохватившись, они стали расхваливать ее – какая совершенная красота, какая изысканность!

Все только и шептались о ней, и пассажиры, и персонал.

– Ну и красотка! Кто такая?

– Новая жена миллионера Ашвела! Всего-навсего!

– Смахивает, правда, на манекен, вы заметили?

– Вот именно, сущая вешалка.

– Что за выдумки! Сразу видать – штучка из высшего света. Какая осанка! Это дается только изысканным воспитанием.

– Кажется, я видел ее где-то в фильме или на сцене.

– Нисколько не удивлюсь, если она из Европы. Совсем иной тип красоты. Из Парижа, наверно.

– Посмотрите, ничего не ест. Вот она, цена изящества!

– А может, страдает морской болезнью.

– Наверно, питается таблетками.

– Обратите внимание, как они влюблены. Понятное дело – молодожены. Надеюсь, женаты?

– Представляю, в какой раз!

– Кто, он или она?

– Да оба. Она не так молода, как выглядит.

– Смотрите, зажгла сигарету и улыбнулась ему.

– Наверно, подсчитывает миллионы!

– Счастливчик же этот Ашвел. Интересно, надолго ему удастся удержать ее? Он же ведь не первой молодости.

– Не похоже, чтобы ему грозила старость. К тому же миллионеры не стареют.

– Миллионер-то миллионер, но и у них всего одно лишь сердце.

– Если оно вообще у них есть! Полсердца, а то и совсем нет! Вместо сердца – насос для перекачки жидкости.

Ашвел был в восторге от эффекта, который произвела Ева. Восхищенно завистливые взгляды, перешептывание. Настоящий бальзам для его души, большего он и желать не мог.

Ева функционировала отлично, выдерживала стиль, была образцом точности, ни на что не жаловалась, ни в чем не упорствовала. С ней Ашвел чувствовал себя не только миллионером, но и человеком, мужчиной, повелителем. Она грациозно ходила, вела беседу, курила, смеялась, в меру обращала внимание на окружающих, всегда рядом с ним соблюдая приличествующую близость. Она хорошо танцевала, была такой легкой и податливой в его руках, что и он почувствовал себя танцором.

Оставаясь наедине, они чувствовали себя еще прекрасней. Она всегда внимательно слушала его, приветливая улыбка не сходила с ее уст, всегда отвечала своей излюбленной фразой: «Да, возлюбленный!» – и никогда не возражала. Он находил ее умной, интеллигентной и сам ощущал себя таким же, развивал перед ней грандиозные коммерческие планы, его осеняли новые гениальные идеи. Когда он был не в настроении разговаривать, они молчали. Как хорошо им было сидеть вместе в тишине! Если его вдруг обуревала нежность, она с радостью принимала его ласки, сама грациозно ластясь к нему, шептала всякие интимности, подзадоривая его.

Ашвел не питал сомнений в том, что был для нее одним-единственным, желанным.

Утомленный любовью, он мог предаться отдыху рядом с Евой, такой прохладной, спокойной, молчаливой, удовлетворенной. Она никогда не пользовалась минутами его расслабленности, чтобы вынудить обещание, никогда не тревожила его в такие минуты, была рядом и как бы отсутствовала. Что придумаешь идеальнее?

Пароход двигался по направлению движения солнца. Вначале к югу Флоридского побережья, к его солнечным лучам и голубому небу, через широкий Гольфстрим, с ленивой мертвой зыбью и плавающими плюшевыми островками. Затем – к западу, через Панамский канал, где зелень задыхалась и покрывалась потом в тепличной температуре и где мелькали кричаще-яркие оперения попугаев, и, наконец, к выходу в Тихий океан.

Темно-зеленый при восходе солнца, ярко-красный при его заходе, бархатно-черный по ночам, с фосфоресцирующими гребнями, почти желтый, как сера, под грядой бегущих облаков, или серебристо-блестящий, как огромный поднос, – таким раскинулся перед ними во всю ширь могучий океан.

Лежа на палубе в шезлонге рядом с Евой или прогуливаясь с ней по палубе, Ашвел восторгался этой величественной игрой постоянно меняющихся красок океана, он чувствовал, что в душе его пробуждается художник или поэт. Как никогда ранее, он был счастлив, свободен и молод.

Многие ходили вокруг них, почтительно или льстиво улыбаясь. Но Ева и Ашвел держались особняком, избегали общества и не заводили знакомств. Что им другие? К своему счастью они никого не подпускали. Ашвела немало позабавило, когда он заметил, что мужчины пытаются увязаться за Евой, перехватить ее взгляд. Многие женщины, подражая ей, перестали есть. Они переносили голод со стоической улыбкой или украдкой укрощали аппетит в каюте.

Как и следовало ожидать, у Евы появились поклонники, энергичные, назойливые, и отделаться от них оказалось делом нелегким. Ну что ж, думал Ашвел, пока они флиртуют на расстоянии и не переходят границ, в этом нет ничего дурного.

Молодые люди подходили к супругам, галантно представлялись и приглашали Еву к танцу. Ашвел всегда отвечал за нее отказом. Но однажды она опередила его и успела сказать – да. Что поделаешь, вмешиваться было уже поздно.

Ева закружилась в чужих объятиях. Ашвел с волнением следил за ней. Как ни странно, он не мог избавиться от неприятного ощущения ревности. Вот она смеется и говорит что-то, должно быть, болтает всякий вздор, с которым легко справляется в подобных случаях. Эти безобидные пустяки ничего не выдают. Когда кавалер вернул ее к столу, он был чрезвычайно возбужден, лицо его заливала краска. Ева продолжала грациозно болтать. О ужас! Ашвел услышал, что она щебечет всякие интимности, предназначенные только ему одному. Он вскочил с места, обхватил Еву за талию и увлек за собой. Следуя за ним, она тотчас умолкла.

Вскоре на корабле прошел слух, что не все ладно с молодой супругой миллионера. Какая-то она странная, точно вне себя, по крайней мере, иногда с ней такое случается. Уж не наркоманка ли? Ходит как-то подчеркнуто изящно и в то же время словно заведенная, или как лунатик. Глаза хотя ясные, но безжизненные, никогда другим она не глядит в глаза, а чего стоят ее ответы невпопад, будто плохо слышит и всячески скрывает этот недостаток. Иногда же она слишком оживлена, точно одержимая.

– Что ни говори, у нее не все в порядке. Я это сразу подметил. Если хорошенько разобраться, не такие уж они счастливые, неспроста избегают других и держатся особняком. Нет, это только одним чванством и высокомерием не объяснишь!

– Да, причины куда серьезнее. Только они стараются их скрыть.

– Что-то трагическое в их счастье! Пожалуй, и миллионерам не все под силу.

– А может, она серьезно больна, подумать только, такая красивая. Наверно, не совсем в своем уме? Жаль, ах, как жаль ее.

– Жаль обоих! Кто бы мог подумать!

– Бросьте сокрушаться. Что мы знаем о них! Поделом! Должна же постигнуть какая-то кара таких людей!

– Я слышала, что она совсем развалина, все тело в красных точках от уколов.

– 'Говорят, он спас ее из одного страшного места, встретил там и влюбился без памяти!

Во всех этих разговорах злорадное торжество превалировало над сочувствием. Теперь за парой наблюдали по-иному – с подозрительным любопытством и жаждой скандальной сенсации.

Отметив изменение атмосферы, Ашвел встревожился, но в причинах не мог разобраться. Одновременно ему показались настойчивыми и энергичными притязания одного из поклонников. Это был венесуэлец, увешанный золотыми и бриллиантовыми побрякушками, отпрыск богатого семейства, должно быть, из нефтяных магнатов. Он позволял себе нечто большее, чем обычный флирт. Преднамеренно часто попадался на их пути и всякий раз, проходя мимо Евы, старался вплотную приблизиться к ней, почти задевая, то ли чтобы возбудить в ней что-то своим прикосновением, то ли чтобы передать тайное послание. Как ни нелепо, но уколы ревности и недоверия мучили Ашвела сильнее, чем когда-либо.