Текст книги "Огонь подобный солнцу"

Автор книги: Майкл Бонд (1)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Я помогаю тебе ориентироваться в мирской суете?

– Когда раздеваешься.

– Ну конечно же, я давным-давно тебя знаю. Просто немножко отвыкла и оказалась не в курсе последних событий. Чем же ты, интересно, занимался последнее время?

– Ничем хорошим.

– Ничто хорошее не остается безнаказанным, как сказал какой-то мудрец.

Стараясь не опираться на колено, он опустился ниже и стал целовать ее живот там, где начинались золотистые колечки волос, его язык скользил по складке у начала бедра и дальше, в обволакивающее тепло, влажные завитки, в ее пьянящую глубину. Она прогнулась, чувствуя проникновение его языка. Его руки скользнули вниз, пальцы ощутили нежное тепло кожи. Раздвинув ноги Клэр, он сначала едва касался ее кончиком языка, проникая все глубже и настойчивее, пока не почувствовал, как ее ногти больно вонзились ему в спину, и она, задрожав, выдохнула, сдвинула ноги и, изогнувшись, прижалась к нему.

– Боже, какое ощущение, – простонала она.

– К какому из богов ты обращаешься?

– Все-таки ты – иезуит. Иезуитский еврей. – Она начала целовать его шею, плечо, твердый мускулистый живот, затем опустилась вниз по бедру, стараясь не задеть колено. Ее руки обвили его. От нежного прикосновения ее пальцев он почувствовал новый прилив страсти, затем влажную упругость ее губ и движения языка. Ее волосы мягко гладили его бедра. Его рука скользнула вниз, во влажное тепло ее промежности. Другой рукой он ласкал грудь Клэр под шерстяным пуловером. Отпрянув, она касалась его лишь губами, втягивая его в себя и нежно лаская языком.

Она поцеловала его в грудь.

– У меня никогда не возникало желания проглотить. А сейчас мне вдруг захотелось.

Он обнял ее и, слившись с ней воедино, потерял ощущение границы между своим и ее телом. «Я не должен любить».

* * *

Луна уже клонилась к западу, когда они вышли за ворота и прикрыли за собой калитку. На тихих улицах то там то здесь встречались парочки, слышалось шуршание крыс в переулках и фырканье ослика за забором. Комната показалась душной и тесной после простора Акрополя; заниматься любовью в этих стенах – двух зеленых и двух персикового цвета – было не так волнующе экзотично.

Пока она спала, он встал и тихонько вышел на крышу. На улице заорал кот, за ним – другой. «Мальчиком я, бывало, сажал двух муравьев на кончики пальцев и держал близко друг к другу, пока между ними не завязывалась драка – так начиналась война между двумя муравейниками, в результате которой на песке оказывалось бесчисленное множество муравьиных трупиков». Он смотрел на величавые колонны видневшегося за крышами Парфенона, разрушенного народом, который воевал, и восстановленного народом, который жил в мире. «К какому же из них принадлежу я?»

Он почувствовал изнеможение. Он представил Клэр такой, какой он ее оставил, – лежащей на правом боку, руки под подбородком, с рассыпавшимися по подушке волосами; простыни плавно вздымаются в такт ее дыханию.

«Три недели. Может быть, она знает кого-нибудь из „Le Monde“. Если Пол доберется до Парижа... Мы отправимся прямо в Нью-Йорк, „Кохлер Импорт-Экспорт“. Но если Пола уже нет в живых, если он лежит где-нибудь под снегами Гималаев? Или в какой-нибудь грязной лачуге? Тогда я погиб, и меня поглотит бескрайняя Вселенная. Фу Дордже, его семья, Ким, любитель обезьян – я буду повинен в смерти всех этих людей. И еще в смерти Алекса с Гоутином и Элиота, и тибетца на Кали Гандаки – где же конец всему этому?» Его взгляд вернулся к ослепительному величию Парфенона. «Вот полная мера того, что мне предопределено судьбой, цена моего провала. Изгнанник, преследуемый повсюду, отлученный от церкви, лишенный права зашиты, мое появление везде связано с риском. Сможет ли она мне поверить?»

* * *

На рассвете они бродили по остывшим за ночь дымным улицам в поисках кофе по-турецки и булочек; вернувшись опять легли и, недолго позанимавшись любовью, уснули, затем снова занимались любовью, в изнеможении погружаясь друг в друга, и снова спали.

Их разбудил звон церковных колоколов. Она наблюдала, как он перевязывал колено.

– Все еще болит, да?

Сначала отрицательно покачав головой, он затем кивнул: «Да».

– Один из моих брюссельских друзей живет сейчас неподалеку отсюда, – сказала она, облачаясь в джинсы и шелковую блузку. – На диком пляже на Крите. – Втянув живот, она застегнула джинсы. – Поехали туда на несколько дней, погреемся на солнышке, пока не заживет?

Забинтовав колено, он попробовал встать на ногу. Она наблюдала за ним в зеркало, слегка откинув голову назад и расчесывая волосы.

– Мне надо идти, – сказал он.

Тряхнув головой, она откинула волосы.

– Так иди.

– Однако я не хочу – меня уже тянет назад.

– Куда назад? – она бросила щетку в сумочку, нагнувшись, вытянула бордовый шелковый шарфик из своего чемодана и повязала его вокруг шеи.

– Назад в жизнь. С тобой я забываю о случившемся, начинаю чувствовать жизнь.

Задрав ногу, она застегнула ремешок босоножки с высоким каблуком.

– Ты был во Вьетнаме – там, наверное, было что-то ужасное, что ты не в силах забыть? – Она подсела к нему. – Это естественно: нужно время, чтобы забыть.

Он поцеловал ее в кончик носа. Только плоть – поры, кости и смерть – вот что мы из себя представляем. Глаза ее были далекими, но не холодными; казалось, она размышляла над чем-то тяготившим ее и неизвестном ему. Он чувствовал ее стройное гибкое тело. «Такое прекрасное и небезгрешное, такое недолговечное и любящее – вот от чего я отказался».

– Это нечто большее, чем просто страх, – сказал он, – этого нельзя забыть, и это делает жизнь насмешкой.

– О, так это интересно? – улыбнулась она. – Ну расскажи же мне! – Она села на кровать и усадила его рядом. – Вы интригуете меня, Сэм Коэн! – Она коснулась языком его губ. – Давай рассказывай сейчас же!

Его охватило полное безразличие. Вдруг вместо лица Клэр он увидел перед собой лицо Ким. Что это – предостережение? «Смотри, Бог испытывает нас», – сказала Ким.

– Я попробую, – ответил он.

– Ну вот и отлично! – она уселась поудобнее. – Если это что-нибудь стоящее, мы разделим гонорар пополам и долгие месяцы только и будем заниматься развратом и бешеной любовью в Марокко!

Он сдержал улыбку.

– Это жуткая история, Клэр. Выслушав ее, ты уже не сможешь оставаться такой же, если поверишь мне.

– Неужели моя жизнь была такой уж замечательной? Рассказывай!

– Но то, что я предлагаю тебе, не сделает ее лучше.

* * *

Он закончил. Она сидела неподвижно, с опущенной головой, сжав коленями руки. Он почувствовал себя морской ракушкой, выброшенной из воды в пустыню. Вот-вот пыльный воздух Афин подхватит его и унесет прочь. Ее очарование вдруг разом исчезло; остались только нетерпеливая резкость и цинизм. Как будто они были женаты долгие годы и только сейчас признались друг другу в том, что все эти годы они играли. Хромая, он вышел на балкон и зажмурился от ослепительного света. Когда он вернулся, она взяла со стула свою сумочку.

– Пойду пройдусь, – сказала она.

– Ты не поверила мне.

– Поверила, – ее глухой голос показался ему загробным, – возможно, да. А какие у тебя основания, мне...

Он взял ключ с туалетного столика.

– Можно мне с тобой?

* * *

Пестро одетые прохожие задевали и толкали их на уличных базарах. Она вошла за ним под прохладные своды церкви. Коленопреклоненные фигуры что-то бормотали перед алтарями, худой мужчина зажег жертвенную свечу, его измученное заботами лицо озарилось.

– Все это, – сказала она, когда они выходили из церкви, – преходящее, как во сне.

– Это хуже, чем сон. Пробуждение не наступает.

«Какое-то странное подчинение ей, – думал он, – заставляет меня идти туда, куда я вовсе не собирался, но будто повинуясь своему собственному выбору. Я хочу идти своей дорогой. Зря я ей рассказал».

– Ну и что ты собираешься делать? – прокричала она в уличной толкотне, – стать бунтарем-одиночкой, одиноким героем? В реальной жизни героев съедают живьем. Тебе это известно? А может, ты все забудешь, как будто ничего и не случилось?

– Мне нужно встретиться в Париже с моим другом. А там посмотрим.

– А если его уже нет, как ты сам предположил? Он пожал плечами.

– Посмотрим.

– На что посмотрим?

– Как и когда все это разоблачить. – Он избегал ее взгляда. – Прежде всего меня волнует месть, а не огласка. Мне теперь наплевать на будущее – его нет.

– Ну и к чему тебя все это приведет? Кроме гибели? – Она потрясла его за руку, заставляя смотреть ей в лицо. – Ты хочешь уйти от меня? Так я тебе не дам!

– Ты не сможешь удержать меня!

– Вот уж смогу! Как у тебя хватает смелости заявлять, что я смогу и что не смогу?

– Ты все еще не веришь мне. – Он высвободил руку. – Я посижу в Синтагме, подумаю, как быть дальше, и вернусь около двух.

Она отступила.

– Что ж, тогда чао, – повернувшись, она стала проталкиваться сквозь толпу.

* * *

Хмурый и опустошенный, он поковылял к Синтагме. Падавшие на площадь тени напоминали трупы. Он заказал раки и медленно с отвращением цедил его. Наконец встал и бросил на столик несколько монет. «Не надо перекладывать это на Нее. Она поможет, если я дам ей это сделать. Более безопасного места, чем Крит, и не найти. Надо затаиться в лабиринте».

Он вернулся в отель. Комната все еще сохраняла ее запах, но ее вещей не было. На кровати лежала вышитая рубашка. Быстро спустившись в вестибюль, он позвонил в авиакомпанию. Там он, узнал, что она заказала билет на рейс «Олимпик», вылетающий в Париж и Нью-Йорк через сорок минут.

Десять минут ушло на то, чтобы поймать такси. Здоровенный грузовик перегородил улочку; он никак не мог развернуться из-за скопившихся сзади машин. Выскочив из автомобиля, таксист стал нажимать на сигнал грузовика, будоража улицу хриплыми звуками. Прибежал небритый мужчина в короткой грязной майке и что-то завопил, потрясая кулаками. Взвыли гудки сигналов стоящих позади машин. Небритый наконец влез в свой грузовик и со злобным видом укатил. Коэн раздраженно откинулся на сиденье. Идущие впереди машины скапливались за изрыгавшими черные клубы дыма автобусами; такси нервно металось из переулка в переулок, пытаясь выбраться из этой толчеи.

Перед въездом в аэропорт движение стало замедляться, пока окончательно не остановилось. Встав на передний бампер, таксист посмотрел вперед. «Disti chima!» – крикнул он, изобразив кулаками столкновение, и жестом предложил Коэну выйти.

Впереди сквозь неровную завесу выхлопных газов он различил серебристый продолговатый контур лежавшей на боку автоцистерны. Сзади завыла сирена.

– Аэропорт – сколько километров?

Таксист поднял четыре пальца.

– К черту, – вздохнул Коэн. Он сел обратно в машину. «К черту ее. Зато теперь полно времени, чтобы махнуть в Югославию. Пересидеть там пару недель и рвануть в Париж. Денег нет, но что-нибудь придумаем. Когда-нибудь найду ее в Брюсселе». Он покачал головой. «Не обманывай себя».

Он поскреб ногтями по вытертому сиденью. «У любой случайности, – говорил Хем, держа под узды лошадей у циклонного заграждения в Покхаре, – есть своя закономерность». Ему вдруг захотелось увидеть одноглазого Хема, с его спокойным молчаливым согласием с чем-то более глубоким в жизни. «Более глубоким, чем что? Чем обычная суета? Как я сам отличу это более глубокое от обычного?»

Машины впереди зашевелились. Мотор такси хрипло загудел. Сколько времени прошло с тех пор, как женский голос сказал по телефону: «Через сорок минут, сэр»?

Они объехали перевернутый грузовик с правой стороны. Из-под хромированного кузова грузовика виднелось наполовину смятое такси. На тротуаре в луже крови, смешанной с мазутом, лежал пассажир. Полицейский прикрывал его лицо куском материи, но Коэн успел заметить остановившийся взгляд худого, показавшегося знакомым лица, почти узнал очертания рта под тонкими подстриженными усиками.

«Я узнаю мертвецов, потому что они мне близки. Хоть я его никогда и не знал, я словно увидел в нем свою смерть, смерть каждого. Попался в лабиринте. Без единого выхода».

Взвизгнув тормозами, такси резко остановилось у аэропорта «Олимпик».

– С вас две сотни драхм, – сказал таксист.

Он порылся в карманах. Его несколько долларов остались в комнате под матрацем рядом с мешочком гашиша. При нем была всего сотня драхм. Взяв их, водитель протянул руку за остальными.

– Подожди! – Коэн показал рукой: – Стой здесь.

– Еще сотню драхм! – таксист выжидательно пошевелил пальцами. Вдалеке раздался гул самолета. Какая-то женщина гремела по тротуару чемоданом. В здании аэропорта что-то громко вещал динамик.

– Я вернусь, – сказал Коэн. Таксист отрицательно покачал головой. Тогда Коэн вытащил свой паспорт и протянул его водителю. – Жди здесь! – он показал рукой. Таксист кивнул.

Он торопливо захромал в здание аэропорта, пробираясь сквозь толпу пассажиров, споткнулся о пуделя на поводке, хозяин рявкнул на него. Там он узнал, что самолет «Олимпик» взлетел семь минут назад. Он машинально побрел к выходу, пытаясь увидеть ее в толпе. Вернувшись обратно, он обнаружил, что такси уехало.

Глава 9

В Афины он возвращался на мусоровозе. Небритый тучный шофер размашисто жестикулировал, от него пахло луком. Грузовик трясся по улицам, гремя арбузными и тыквенными корками в кузове.

Коэн невпопад кивал головой. Он вышел на перекрестке, где его подобрал серый «мерседес». Седовласый владелец в сером в полоску костюме свободно говорил по-английски.

– "Одос Аполлонос"? Это необычный дом на Плаке. Я подвезу вас. – Машина легко тронулась с места. – Вы уже бывали здесь, в Греции?

– Один раз.

– Большинство из нас живет в своих маленьких уголках и никогда не видит мир. Путешествовать чудесно, раскрываешь глаза.

* * *

Солнце уже спряталось за фасады; «Одос Аполлонос» был окутан запахами готовившейся пищи. Вдруг на него налетела хозяйка, тряся своими розовыми кулаками. «Вон! Вон!» – кричала она.

Кивнув, он протиснулся мимо нее, хромая, поднялся по лестнице и открыл дверь в номер. Клэр сидела возле окна и читала.

– Я думал, ты уехала.

– Я вернулась. – Она закрыла книгу. – Хотя и не знаю почему.

– Я думал, ты уехала, – повторил он. Войдя в ванную, он поскользнулся. – Почему пол мокрый? – он сел напротив нее на кровать.

– Когда я вернулась, я услышала шум душа. Я обрадовалась, подумав, что это ты, разделась и зашла в ванную, но там оказался водопроводчик, который пришел ремонтировать душ; от неожиданности он упал и растянул ногу. Теперь он собирается подать в суд на хозяйку, и она сказала, чтобы мы выметались. – Она засмеялась, покусывая палец.

– Так почему ты вернулась?

– Я же сказала, не знаю. Тебе обязательно нужно знать почему?

– Я ездил в аэропорт, хотел остановить тебя. Мне никогда раньше не приходилось этого делать.

– Чего, – рассмеялась она, – ездить в аэропорт?

– Хватит! Я никогда ни за кем не бегал, не пытался удержать женщину, если та собиралась уйти.

– О, Сэм, – встав, она обняла его. – Трудно тебе, должно быть, жилось.

Он тоже встал, вытащил из-под матраца гашиш и деньги.

– Я потерял свой паспорт.

– Сэм! Где?

– Таксист украл. Ты видела аварию?

– Да, я видела этот ужас, когда возвращалась. Это, наверное, случилось после того, как я проехала туда. Сэм, что же ты будешь делать?

– Я только сейчас вспомнил того, кто попал в аварию.

– Кого?

– Тот труп, что лежал рядом с такси. Он летел с нами. Вошел в самолет перед тобой в Тегеране. – Он сел, колено пульсировало. – А почему он ехал за тобой?

Она опустилась перед ним на колени.

– Я не знаю. Поехали скорее! Поехали на Крит, спрячемся – здесь опасно. Сейчас у тебя нет паспорта! Как ты сможешь скрыться?

– Почему здесь опасно?

– Разве ты не видишь? Может, я трясусь и надумываю, но я боюсь, боюсь за тебя. Ты говорил, что еще есть время – так зачем же голодать в Югославии? Никто не будет следить за нами, если мы поедем на Крит, у нас будет время раздобыть новые документы, что-нибудь придумать. А потом мы полетим в Париж, прямо перед Пасхой. Я прошу тебя.

* * *

Держась за перила, они стояли на мокрой корме парохода и смотрели, как темневшие контуры Греции погружались в море. Дрожа, она прильнула к его плечу.

– Все так ужасно.

Он ласково взял ее за подбородок.

– Ты замерзла. Пойдем в каюту.

– Ты оставайся – тебе же здесь нравится, – она повернулась навстречу ветру. – Я что-то неважно себя чувствую.

– Морская болезнь?

– Переутомилась, наверное. Столько всего случилось сегодня. – Она скрылась за дверью.

* * *

Он бродил по мокрым палубам, нагибаясь под мерно раскачивавшимися спасательными шлюпками. На подветренной стороне он немного покурил. Глядя на фосфоресцирующий след, тянувшийся за кормой, он снова возвращался мыслями к жертве аварии. «Конечно, он не преследовал меня. Случайность? Кто он – коммивояжер, чиновник, араб, еврей, грек? Он мог быть кем угодно. Что побудило его пересечь выветренные просторы Персии, чтобы найти смерть в Афинах?»

Смерть этого человека с черными усиками в очках без оправы была как-то странно предопределена. «Или же лабиринт судьбы слишком уж запутан. И мне, без сомнения, суждено найти какой-то выход, а смерти – подождать». Он прочертил пальцем линию по мокрым перилам. «Моя собственная смерть, спешащая мне навстречу, точно так же предопределена. Как и большинство людей, я ничего не имею против смерти, пока она где-то далеко».

Локтями он ощущал вибрацию парохода от работы двигателя, передававшуюся через перила. Над ним, занимая полнеба, простирался Орион, бесцельно собирая звезды, миры в свои руки. «Сколько же зимних ночей я наблюдал за твоей охотой в темноте под тявканье койотов на уступах Биг Хоул и крики сов в дуплах?» Ему вспомнилось широкое звездное небо Монтаны, и он опустил голову на руки.

Переменившийся ветер пронизал его до костей. "Судьба слишком сложна для понимания. До всего, что произошло в Непале, понимание не казалось мне таким существенным, раз все обречено на неудачу, и не стоило попусту тратить на это время. Разве «это не разумно? А теперь я вынужден тратить на это время, зная, что меня ждет неудача». Усталый и измученный, с ноющей ногой, он поковылял по наклонной палубе. «Еще двадцать дней». Он представил ее теплое тело, укутанное в одеяло до подбородка. «Пусть мои враги ищут меня в другом месте».

* * *

Они причалили в Ираклионе на рассвете.

– Я возьму напрокат машину, – сказала она, когда они сидели в порту в кафе, пропитанном запахом узо и сигаретного дыма, – и съезжу в банк. Давай встретимся здесь в десять?

Солнечные лучи отражались от гальки на пляже, расположенном к западу от города. Вдоль воды вышагивали чайки и кулики. Мужчина в закатанных штанах вел запряженного в тележку осла через ручей, оставшийся после прилива. Разувшись, Коэн тоже вошел в воду, колено свело от холода. С западной стороны к нему приближалась маленькая фигурка.

Он остановился, собираясь перепрыгнуть через камни. Фигуркой оказалась молодая пухленькая женщина в синих джинсах, с рыжеватыми, развевавшимися на ветру волосами.

– Привет! – крикнула она, подходя. – Вы американец?

– Австралиец.

– Меня зовут Баджи. Я из Канады. – На ее круглом лице появилась улыбка. – Откуда из Австралии?

Он пожал плечами.

– Из Сиднея.

– Как вас зовут?

– Клайд, – неуверенно ответил он.

– Я где-то уже видела вас. – Она искоса смотрела на него снизу вверх. – Вас по телевидению не показывали?

– Меня? Никогда.

– Где-то я вас видела. Вы – спортсмен, да? Ну конечно. – Она закивала головой. – У меня хорошая память на лица.

Он криво усмехнулся.

– У меня и трусов-то спортивных никогда не было.

– У меня хорошая память на лица. Я здесь с группой в отеле «Европа». В основном янки, но есть три канадца, и один – французского происхождения. А ты не очень-то разговорчив!

– Просто слишком рано.

– На пляже хорошо спать. Я покажу, где тут тепло и сухо.

– Нет, спасибо.

– Здесь хорошо – море, этот город, горы. – Она подморгнула. – Лежи на пляже, Клайд. Полезно для сердца.

Она побрела на восток, и, когда Коэн вновь посмотрел в ее сторону, она была уже размером с птичек, бродивших у воды. Ее размытые следы шли параллельно колее, оставленной тележкой с ослом. Они тянулись, сливаясь в одну линию и исчезая в прибрежном утреннем тумане.

«Это Баджи навела их на меня». Приближаясь к дюнам, гуркхи стали окружать его. Блестели их «энфилды». Он проснулся; во рту было сухо. Солнце уже поднялось высоко. Стараясь не обращать внимания на боль в колене, он торопливо зашагал по плотному песку вдоль берега, распугивая птиц. Клэр в кафе не было. Часы с отколотым куском камня на площади показывали без двадцати минут одиннадцать, боковые улочки были наполовину в тени. Он увидел ее сквозь стеклянную витрину аптеки, она стояла с телефонной трубкой в руке, другая рука – на талии. Ее глаза широко раскрылись; она отвернулась, кивнув головой, и повесила трубку.

– Ты опоздал.

– Я уснул на пляже. Кому ты звонила?

– Получала инструктаж.

* * *

Они мчались в белом «пежо» по окраине Ираклиона. Она сидела за рулем. Мимо мелькали белые бордюрные камни, бородатые козлы провожали их своими раскосыми миндалевидными глазами. Они выехали из города на природу, переливавшуюся всеми красками весны.

– Ты довольно хорошо водишь для женщины.

«А ты все проворонил».

Он улыбнулся и вытащил из кармана рубашки недокуренный прошлым вечером дурно пахнущий и комковатый гашиш, под действием которого погрузился в цветастую пестроту Крита, его пылающую желтизну, груды зелени, кобальтовую синеву воздуха и моря, коричнево-колючую землю, серость гранита и вулканов. Он словно летел среди побеленных известкой домов, похожих на одиноко стоявших коров среди разбросанных валунов, среди чуждых, древних, но взывавших к жизни ароматов, среди дымчатых панорам склонов гор и стремительно падавших вниз долин, едва заметных тропок под сгорбленным, много повидавшим кустарником. «И всего этого я тоже был лишен».

Колену от солнечного тепла становилось лучше. «Она права – здесь хорошо. Пусть пока все забудется. Хотя что я надеюсь забыть? Гибель и смерть? Это никогда не кончится, так же как страх и преследование. Это пожизненный приговор. Смертный приговор». Он посмотрел на нее.

– Ты была замужем?

Она притормозила на повороте.

– Две недели. – Он ничего не сказал на это, и она продолжила: – Мы познакомились, когда он приехал из Вьетнама в отпуск. Я была знакома с ним до свадьбы десять дней. Пять дней мы были вместе, а потом он уехал, и так уже просрочив свой отпуск. Его сразу послали в Кхе Санг. Он погиб через три дня после того, как попал туда, от разрыва американского снаряда.

Коэн смотрел на проносившийся мимо пейзаж, похожий на дешевые декорации к какому-то фильму.

– Ты никогда не говорила об этом.

– Эта цепочка – все, что осталось у меня от него... да еще кое-какие воспоминания, которые все больше становятся для меня похожими на выдумку, хотя я и продолжаю всегда думать о нем, по привычке, наверное. Недавно я вдруг поняла, что он погиб ни за что. Как будто Тима просто взяли с пятьюдесятью тысячами других парней и, поставив к стенке, расстреляли. – Она повернулась. – А ты там был?

– Я? Никогда. Меня от всего этого переполняла ненависть. Я отказался: вьетнамцы ведь не угрожали моей стране. Я потерял работу и вынужден был ехать в Канаду. Я чувствовал горькое разочарование по поводу всего этого, разочарование в Штатах.

– А какую работу ты потерял?

– Футбол. Я только заключил контракт после колледжа. Получил травму и пропустил сезон. Попал под призыв. Я был вне себя от того, что мы напали на такую крошечную страну, и я отказался идти. Из команды меня выкинули – тогда все спортсмены, кроме Мухаммеда Али, просто с ума посходили из-за этой войны. Я поехал в Канаду, немного поиграл там и опять покалечился. Мне пришлось оставить спорт. Пару лет назад я собирался вернуться, стать тренером, но так ничего и не получилось.

– Я знаю.

– Что ты знаешь?

– Ты разговаривал как-то во сне; ты довольно далеко ушел от этого. А что это за девушка из Парижа?

– Она из Квебека. Что я еще говорил?

– Да ничего такого. Но мне было достаточно, чтобы понять, через что тебе пришлось пройти.

– Она погибла в авиакатастрофе вместе с моей мамой и отчимом. Они прилетели за ней на своем самолете в Монреаль, чтобы потом лететь в Квебек на нашу свадьбу. Внезапно началась буря...

Машина вильнула, когда она потянулась за трубкой.

– Жизнь ужасна, Сэм.

Он пожал плечами.

– Она устанавливает свои правила. Нам остается только следовать им.

– Подходящий пейзаж. В нем есть что-то зловещее, пугающее. – Она вернула трубку. – Здесь Тезей убил Минотавра. В лабиринте.

– Опять классика?

– Тезей бы погиб, если бы не Ариадна, дочь Солнца. Она пошла против воли своего народа, чтобы помочь ему убить Минотавра и выбраться из лабиринта. А потом он ушел и бросил ее.

– Кажется, это ты сказала, что ни один хороший поступок не остается безнаказанным.

– Ты почти ходил по его могиле. В Акрополе, в тени храма Девы, – помнишь? – Облизнув губы, она улыбнулась. – Так что ты собираешься делать?

– Где?

– Здесь, в лабиринте. Против Минотавра. Пробираясь в темноте в самой его середине. – Она поймала его взгляд своими кошачьими глазами.

– Что ты так криво улыбаешься?

– Ну скажи.

– Кто его знает? Разумнее было бы не приближаться к нему. Я усвоил это из футбола. Когда думаешь вслух, ты ставишь себя в равные с ним условия и обнаруживаешь себя. Я бы больше полагался на инстинкт.

– Футбол примитивен.

– Иногда это – только чувство, радость действия, которому ты бессознательно отдаешься полностью.

– Ну это уже романтика.

– Ну и что? Что плохого в романтике? Это нечто волшебное, безотчетное, во что ты погружаешься, отдаваясь игре, а потом словно просыпаешься и удивляешься, где же ты был. Кто-то однажды сказал, что если ангелы есть, то потеря плоти – их величайшее сожаление. Так вот, в момент между началом прохода и его завершением время останавливается. Благодаря футболу я ощутил этот мир безвременья... райское состоит из плоти, и только из нее. Небеса не имеют ничего общего с ангелами.

Внизу возникла Сития – маленькая долина, плотно окруженная горами, белые мачты судов и яхт словно тянулись вдоль побережья. В кафе у причала они съели осьминога, запивая рециной. Около мальчика, ловившего с причала рыбу, стоял белый пеликан. Мальчик снял с крючка серебристую извивающуюся рыбку и бросил ее в широко раскрытый клюв птицы.

Клэр показала бокалом в их сторону.

– Лев уживается с ягненком.

– Но никто не уживается с рыбкой.

– Ты видишь только мрачную сторону.

– Я на стороне мальчика. – Он разлил остатки вина в бокалы. – Ну, а теперь куда?

– Мой друг Этьен сказал мне, что от Ситии час езды. Это на восточном побережье острова, место называется Ви.

– Этьен?

– Да, архитектор из Брюсселя. Он скупает там землю, хочет устроить курорт.

– Забавное это слово, «курорт».

* * *

В Ви была всего одна улица с кучкой тихих беленьких домиков. Повернув на север, они съехали на колею, оставленную телегой, по машине зашуршал чертополох. Домик располагался в поросшей кустарником долине, переходившей на востоке в пляж, окаймленный пальмами и ограниченный с боков обвалившимися утесами. Волны с шумом разбивались о покатую гладь песка.

Домик состоял из одной комнаты с дверью и двумя узкими окнами в тоненьких стенах. В комнате были умывальник, кровать, стол и печка с кисловато пахнувшей золой. Она обняла его. «Убежище!»

* * *

Огонь из пальмовых листьев и колючек согревал хижину чисто символически – стены оставались сырыми. Восточный ветер хлопал дверью, висевшей на ремнях, свистел сквозь солому, хлестал пальмы и кидался на волны, с грохотом обрушивая их на берег.

– Пусть это не кончается никогда, никогда, никогда! – Она уютно устроилась под ним, серебряная цепочка с бриллиантовым сердечком сбилась на ее шее.

«Хоть раз, – подумал он, – хоть бы раз ничего не висело надо мной ни в душе, ни извне». Он взъерошил ее волосы. Они были такими мягкими, шелковистыми, что он даже усомнился, настоящие ли они. Он дернул.

– Ой!

Он не мог насмотреться в ее глаза – лазурно-зеленые озера, темные и прозрачные в полумраке, спокойные и ищущие, широко раскрытые и неморгающие. Он почувствовал, как их бедра соединились в единое целое, плоть не разъединяла их, а напротив, помогала слиянию, вытянулся, прижавшись к ней так плотно, как только мог, соприкасаясь с ней каждой частичкой своего тела, словно желая вывернуться наизнанку в стремлении укрыть, полностью окутать ее.

Кожа ее ноги была упругой и атласной, подняв ее, он скользнул в промежность, чувствуя ее раскрытые губы, влажные и полные желания. Слегка изогнувшись, она прижалась к нему своим пушистым бугорком. Он вжался в нее – она, вздрогнув, немного отпрянула.

– Ты слишком большой, – прошептала она. Она провела ногой по его бедру; он ощущал упругость ее груди.

– В тебе так тесно, так приятно. – Он неглубоко погрузился в нее, делая вращательные движения и время от времени выскальзывая, чтобы ласкать мягкую припухлость над ложбинкой. Приподняв талию, она резко уперлась своим лобком в его, впившись в его рот своими губами и лаская его языком.

Он перевернул ее на спину – ее другая нога обвила его – и проник в нее, раскрывавшуюся навстречу ему все больше и больше. Он почувствовал, как словно проваливается в нее, ощущая на себе скольжение ее губ.

– Ты внутри такая горячая.

– Это из-за тебя.

Она задрожала, прижимаясь к нему всем телом, а он входил в нее все глубже, и ему казалось это бесконечностью. Он сделал обратное движение, слегка приподнявшись, она не отпускала и вновь увлекала его в себя. И они закружились в водовороте, летя сквозь жгучую радость к мягкой тишине, похожей на залитый теплым солнцем цветущий луг.

Очнувшись, он почувствовал ее рядом, ощущая своим телом ее плечи, бедра, ноги. На мочке ее уха возле жемчужинки блестела капелька пота. Она потерлась об него.

– Мне нравится твое тело. Такое мускулистое и стройное. Мягкая сталь.

Слова, мысли и прекрасные чувства, словно хоровод, кружились в нем: «Как два диких существа, мы наткнулись друг на друга, испытав при этом доверие, а не страх». Он думал о смерти с умиротворением, почти дружелюбно.

Он гладил изгиб ее бедер, зарывался в локоны ее волос, нежно, словно она могла переломиться, целовал ее шею, спускался к груди, такой полной и упругой и одновременно такой нежной и чувствительной к его губам. Она приподнялась на локте, откинула назад волосы, грудь слегка подпрыгнула при этом. Он вновь ощутил сильный прилив желания, наклонившись и поцеловав ее живот, провел языком между ее ног. Она приподняла его голову.

– Ты собираешься затрахать меня до смерти.

– Это наоборот бессмертие. Она сонно поцеловала его.

– Это прекрасно.

– Это самое прекрасное в жизни, потому что это продолжает ее.