Текст книги "Огонь подобный солнцу"

Автор книги: Майкл Бонд (1)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Мы боремся с безжалостным врагом, с террористами, которые ни перед чем не остановятся, ни перед чем. Мы те, кто хочет спасти тебя. Ты запутался, но мы все-таки поможем тебе, ведь мы все американцы. Если бы мы вовремя узнали, нам, может быть, удалось бы спасти твоих друзей.

Откинувшись на ящике, он вздохнул.

– Понятно, что ты боишься после всего, что тебе пришлось перенести. Давай, наконец, разберемся и закончим с этим вопросом о вашей встрече. Так где вы должны встретиться?

– В Колорадо.

– Где?

– На юге Карбондейла. Трудно объяснить.

– Попробуй.

– В горах, в известном нам обоим месте, где мы были несколько лет назад. Я бы мог показать на карте.

– Это Германия, сынок. У нас здесь нет сейчас карты Колорадо.

– Если найдете, я покажу вам это место.

Морт отошел посовещаться. Тим спустился по лестнице. Морт сел на ящик.

– Опиши его.

– Там сотни квадратных миль, я даже не знаю, как называется та дорога – просто грунтовая дорога – она проходит там рядом. Затем надо либо пройти, либо проехать на лошади.

– А при чем тут «змея»?

– Мы так называем маленькое плато. Там полно змеевика – колорадского нефрита.

– Почему вы выбрали такое дурацкое место?

– Потому что его трудно найти. Пол должен помнить.

– Я поговорю с ним.

– Сдается мне, у вас его нет. Иначе вы бы убили меня, разве нет, толстая морда?

– Запомни хорошенько, Сэм, – спокойно сказала Клэр, – мы никого не убивали. Я должна была оградить тебя от опасностей, но мне это не удалось.

– Пошла ты...

Морт укоризненно покачал головой.

– Пока Тим ищет карту, давай уточним кое-что из твоего прошлого. Сколько вы знакомы с Полом?

– С колледжа.

– Насколько я помню, вы вместе играли в футбол.

– Мы были в одной команде.

– Так же, как и мы. Мы теперь тоже в твоей команде, Сэм.

– Да.

– Кем вы были в команде?

– Я был полузащитником, он – защитником. А так мы были друзьями. Мы не играли в паре; он не был принимающим.

– Как Алекс?

– Нет, не как Алекс. С Алексом мы играли в паре почти каждый день много лет.

– Тебе не хватает его, да? Морт похлопал Коэна по ноге.

– Мне жаль, что все так случилось, Сэм. Поверь мне, я знаю, знаю... – Он откашлялся. – А скажи мне, насколько ты знаешь Пола, он не из тех, кто и нашим и вашим, когда дело принимает крутой оборот?

– Его всегда тянуло к невозможному. И когда-нибудь он еще плюнет на твою могилу.

На этот раз он был готов к боли, но от этого не стало легче. Казалось, не могло быть больнее, но было больнее. Боль словно дробила каждую терзаемую клеточку, погружая его в удушливый пылающий океан. «Это только боль», – сказал он себе и попытался представить, как индейцы племени «Черноногих» смеялись в лицо своим мучителям, но от этого ему стало только хуже, он понимал, что и это может убить его, и жаждал смерти.

– У тебя от этого встает, что ли? – еле ворочая языком, прошептал он Морту. – Присоедини проводок к моему пенису – может, ты так кончишь! – Морт повернул ручку реостата. Все заполнила боль, боль, только боль, но он все не умирал. Боль поднимала его все выше и выше, пока он не оказался один на плато, где ни разу не был.

Она начала стихать. Он уставился на Клэр.

– Пусть каждое мгновение твоей жизни ты будешь чувствовать то, что чувствовал твой муж в первые мгновения смерти. – Она побледнела и едва заметно качнула головой. – Пусть это будет твоим единственным ощущением, особенно если это – вранье.

– Достаточно, Морт! – сказала она. – Ты угробишь его.

Все вокруг закружилось, набирая скорость и засасывая его в какой-то бешеный вихрь.

Ее рот двигался. Слова, словно шипение змеи, долетали до его ушей. Позади нее проходила линия, темная внизу и белая сверху. Холмики деревьев на горизонте. Трава колышется на ветру, октябрьский воздух покалывает ноздри. На песчаной земле лежала лосиная нога с вытертой шерстью, похожая на деревянный горбыль.

– Пройдет, – сказала нога, – все пройдет.

Постепенно жара усилилась. Время смешалось; этот день длился недели, а может, он так и не наступил. Они приходили, трясли листами бумаги, задавали ему вопросы, на которые он не отвечал; они уходили.

* * *

Он проснулся от жажды. В горле слышалось слабое потрескивание, похожее на шорох мыши в опилках. Джек маячил в дальнем конце комнаты.

Клэр обмакнула носовой платок в стакан с водой и отжала его на пол. Капли бусинками раскатились по пыли. Она приложила платок к его губам. Он жадно впился в него. Тогда она поднесла к его губам стакан, и вода мгновенно испарилась у него в горле.

Время выжидало. Она то садилась на ящик, то расхаживала по комнате. Он досчитал удары пульса в голове до тысячи, затем еще и еще; все это время образы, воспоминания беспорядочно проносились в голове.

«Я – здесь, и теперь мне все ясно. Я понимаю, что все, что я когда-либо делал, привело меня к этому моменту: вот результат моей жизни. Я расплачиваюсь за какую-то чудовищную вину, которой так и не осознал: за смерть птички-зуйка, за смерть всего живого. Всем нам приходится расплачиваться. Сейчас я умру в их руках. Но я умру по своим правилам, не по их».

Пол направлялся к нему через тень, падавшую от стены стадиона; в последних лучах заходящего солнца загорались первые огни; позади из рупоров раздавался рев голосов; чьи-то руки хлопали его по плечам. Пол улыбался ему.

– Там все было ясно, – сказал Пол, – было просто.

– Ты победил. Пол.

– Это игра. Мы вместе или проигрываем, или выигрываем. – Пол взял мяч, который он только что перехватил, и изящным движением бросил его высоко на трибуны.

* * *

Жажда расползалась внутри, как раковая опухоль; грудь горела при каждом вздохе. В глазах лопались кровеносные сосуды. Все плясало перед ним, как калейдоскоп образов, событий, иллюзий. Какие-то люди садились на ящик, их сменяли другие.

Мансарда наполнилась прохладой. На ящике сидел Джек. Через некоторое время появился Морт, и они подсоединили тонкие электроды между зубов Коэна, затем к его мошонке, снова задавали ему вопросы, пропускали через него ток и опять ушли ни с чем. До него донесся шум отъезжающего «мерседеса». Джек поскреб небритый подбородок. Клэр поднялась по лестнице. На ней был замшевый жакет. В руках поблескивало иссиня-черное маленькое ружье. Коэн напрягся в ожидании смерти. «Вот сейчас. Вороненый ствол с двумя черными дырками. Из него вылетит сталь, разнесет мне голову, раздробит глаза. Последний вздох. Сейчас. Только не в глаза. Еще один вздох. Сильвия, или это ты, Мария: я люблю вас обеих. Еще один миг... отец – я почти не помню его...»

Джек медленно поворачивается на ящике.

– Хватит нам с ним возиться. Руби.

Джек начинает вставать. «Вот сейчас!» Грудь вздымается. «Я вижу всех в это мгновение». Раздался оглушительный грохот. Отлетев с ящика в сторону, Джек покатился по полу, оставляя красные арбузные пятна. Коэн прижался спиной к стойке. «Ты не сможешь убить нас всех».

Она погладила его по лицу.

– Боже, Сэм, прости меня. – Он отшатнулся.

Опустившись на колени, она освободила его ноги, затем склонилась над телом Джека и вытащила из кармана его брюк ключи. Под ее туфлями хлюпнула свежая кровь. Она сняла с рук Коэна наручники.

Он упал. Она подняла его.

– Через полчаса они вернутся и убьют нас обоих. Я не смогу нести тебя. Надо бежать! – Она повела его вниз по лестнице.

– Куда?

– В лес – спрячемся там! – Просунув руки Коэна в рукава куртки, она натянула ее ему на плечи. – Скорее, милый, бежим!

– Очки...

– Черт с ними.

– Машина.

– Нельзя – ключи у Морта.

– Нет, «альфа». Она в лесу!

– Покажи где!

Он бежал по склону рядом с ней в сгущавшихся сумерках. «Что это? Уже после смерти?» Он рывком остановил ее. «Отец – мне надо поговорить...»

– Сэм! Сэм! – Она целовала его, обнимая и плача, – все уже позади, мы убегаем – ты спасен.

– Я хотел сказать отцу...

– Быстрее! – закричала она.

– Уже не помню, что я должен был ему сказать... – Далеко внизу, словно тиара на фоне черноты, засветились огни. – Ноенвег! – проговорил он.

– Они сейчас там обедают с теми, кто приехал по твою душу из Франкфурта. – Она втолкнула его вверх по колючему скользкому склону на узенькую дорожку.

– Это здесь?

Он попытался нащупать руками следы колес на хвойном настиле.

– Может быть. – Он схватил ее. – Что с Полом?

– Он не у них! Они так и не поймали его. Скорее, уже двадцать минут! – Обхватив его за талию, она почти несла его.

Дорожка уперлась в деревья. «Выше». Он бросился вверх по склону, теперь уже бегом. Ничто уже для него не имело значения: ни боль, ни измождение, ни даже страх. «Я буду там завтра. Пол».

Глава 20

Дождь разливался по ветровому стеклу, как волны по палубе. Тени ветвей острыми стрелами вонзались в дорогу с обеих сторон. «Альфа» гудела, как корабль, ощущение движения то захватывало его, то отпускало, то вновь захватывало.

* * *

«Сегодня – тот самый день!» Коэн сидел в высокой траве около разваленной груды камней, они жались к земле в тепле и зелени. Дубы цеплялись за них своими потрепанными обнажившимися корнями. Там, где из земли торчали остатки стены замка, ему были видны в узкий оконный проем разбросанные повсюду камни. Из трещин в стене пробивались розовые и желтые маргаритки. Вокруг них жужжал коричневый мотылек с неясными очертаниями крылышек. Он метнулся вверх, вниз и превратился в колибри размером с ноготь его большого пальца.

Внизу между холмами поблескивала черная «альфа», невидимая с проселочной дороги, по которой одинокий велосипедист, налегая на педали, забирался на пологий склон. Коэн спустился по гранитным ступенькам, где жирные черные муравьи торопливо перебирались через усы земляники. Клэр сидела, прислонившись к южной стене, под meurtriere, и пила из бутылки вино.

– Да здравствует krasi, – сказала она, – с Пасхой!

– Так ты Руби или Клэр?

– Выбирай, что тебе больше нравится.

– Я выберу настоящее.

– Такого нет. Для тебя я была Клэр. А обычно – Руби.

Разморенный на солнце, он сел рядом с ней и заснул.

Солнце уже уползло за разрушенную стену. Она слегка толкнула его, в ее руке был хлеб с чем-то белым.

– Козий сыр из деревни, – сказала она, показывая вниз на просвет в горах с видневшейся в нем бледно-оранжевой черепицей. – Не налегай на вино. Я больше не потащу тебя.

– Тебе уже приходилось?

– Ты трижды отключался, пока мы добрались от дома до машины.

– Когда?

– Вчера вечером, в Белхене. Мы в двух часах езды от Парижа.

Кряхтя, он развернулся к солнцу и лег затылком на теплый гладкий камень. Над полуразвалившейся стеной синело безоблачное небо.

– Я останусь здесь.

– Тебе нужно отдохнуть; в городе мы сможем затеряться. Здесь же мы заметны. И полиция разыскивает нас.

– Полиция все время меня разыскивает. Мне плевать.

– Если бы я это знала, я бы предоставила тебя им.

– Кому это «им»?

Она достала из складки на джинсах крошку и отправила ее в рот.

– У нас будет время поговорить обо всем этом в Париже. – Потянув его вверх, она заставила его подняться и взяла под руку. Они спустились к «альфе»; она резко выехала задом на узкую тропинку, по бокам машины зашуршала трава. Перед деревней машина сбавила скорость, а затем быстро понеслась по длинной дороге, над которой смыкались одевавшиеся в молодую листву деревья. Вдоль обочины стремительно проносились их побеленные стволы.

Он проснулся от грохота грузовиков и приглушенного гула мотора сбавлявшей скорость «альфы».

– Где мы?

– Южная автомагистраль, Орли. С запада слишком рискованно.

* * *

Париж ошеломлял своими толпами, обилием машин, одеждой, аллеями деревьев, колоннами и яркими фасадами домов. Парк де Монтсури сверкал невообразимыми цветами. Бульвар Сен-Мишель рябил мелькавшими силуэтами людей: девушек на шпильках в пестрых платьях; молодых людей в темных костюмах, обменивавшихся торопливыми рукопожатиями возле уличных кафе в тени листвы; семей, возвращавшихся из церкви с дочерьми во всем белом. Аромат сдобного свежевыпеченного хлеба витал среди бензинных паров такси и синеватых выхлопов грузовиков и автобусов.

«С тех пор как Сильвии не стало, я не решался приехать сюда... с тех пор как я, бросив все, уехал в Гималаи, чтобы, забравшись в горы, затеряться где-нибудь там. Да, именно этого я и хотел: исчезнуть там, в холодной вышине. Но рядом оказались Алекс с Полом, и очень быстро лазанье по горам стало доставлять нам удовольствие. Нам нравилось находить такие места, где еще никто не бывал».

– Где тебе лучше всего укрыться в Париже? – Ее голос прервал его мысли.

– Где я бы не выделялся. На Сен-Жермене, среди туристов, одетых в полиэстер, «поэтов пивных баров», пятидесятицентовых гитаристов и пятидесятидолларовых проституток, южноамериканских эмигрантов...

"А может, – подумал он, – в Иль де ля Сите, где, пройдя по переулку, нужно подняться по узким каменным ступенькам, чтобы попасть в комнату, углом выходившую на реку? Где она, Сильвия, одеваясь перед старым поцарапанным шкафчиком, смотрелась в облезлое заляпанное зеркало, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону и спрашивая: «Это подходит к роли, Cheri?» Как больно было бы вновь увидеть это?

– Чересчур много полицейских, в основном в штатском, – сказала Клэр. – Там логичнее всего спрятаться, и логичнее всего нас там искать. Ни одной дешевой гостиницы, а кормят всякой дрянью. Если это последние дни моей жизни, я хотела бы поесть как следует.

– Не корчи из себя героиню – это просто смешно.

– А ты не будь настолько глуп, чтобы мне не верить.

Она свернула налево на Де Гран Огустин.

– Поедем на Восьмую. Американское посольство и Елисейский дворец, бастионы свободы в несвободном мире... мы впишемся, как горошины в стручок. Мы могли бы приехать, скажем, из Де-Мойна.

– Слушай, зачем все это?

– Что это?

– Париж, «побег» со мной и прочее?

– Успокойся, Сэм. Я хочу рассказать тебе все порядку.

– Тогда придется повременить. Я ухожу.

Она бросила на него быстрый взгляд, ее голос вдруг стал низким.

– Ты можешь уйти, когда захочешь. Но было бы лучше, если бы ты выслушал то, что я хочу тебе рассказать.

– Лучше для чего?

– И для того, и для другого: остаешься ты или уходишь.

– Ты насквозь лжива.

– Ты мог бы быть служащим местного банка, а я посвящать себя нашей Учительско-родительской ассоциации.

– Что за чушь ты несешь?

– Я о Де-Мойне. О том, чем мы там занимаемся. Наша с тобой легенда.

– Неужели? – Она закусила губу.

– В то последнее утро в Ви.

– Вот поэтому я и уехала. Старик тебе рассказал?

– Это те, кого я убил на Сен-Виктуаре?

– Нет.

Сена, зеленая, как жадеит, извивалась под мостом Руаяль. К западу от Лувра виднелись увитые зеленью аллеи Тюильри и Елисейские поля. Одежда на людях здесь была изысканнее, машины – ниже и стремительнее. Она свернула налево, на улицу де Риволи.

Гостиница «Жан Мермоз» казалась неприметной даже в этом квартале. Вдоль узкой проезжей части теснились магазины одежды, ресторанчики и недорогие отели. Из окна их номера в гостинице был виден причудливый облезлый балкон, на котором играли дети.

– Крась свои волосы в черный цвет и отращивай усы, – сказала она ему, – мы подберем тебе голубой свитер и кожаную куртку. Ты сойдешь за ливанца. – Она звякнула ключом. – Я скоро вернусь.

– Куда ты?

– Принимать новый образ.

– Может, мне стоит пойти посмотреть, кому ты будешь звонить? – Он смотрел на необыкновенный разрез ее глаз. «Но меня все это уже не волнует».

– Ты же умер, – усмехнулась она. – Я перевоплотила тебя.

– Мне не совсем понятно зачем?

– Мне тоже. – Она поцеловала его и порылась в своем кошельке. – Здесь двести франков на случай, если я вдруг исчезну. А пока поспи.

Когда она вернулась, он не узнал ее и в испуге вскочил с кровати. У нее были черные короткие волосы, лицо приобрело евразийский оттенок и казалось круглее. Под черными бровями ее глаза были орехового цвета. Губы – широко накрашены ярко-красной помадой; на ней был массивный черный свитер, бежевые свободные брюки и поношенные туфли с пряжками. Она показала ему мятый бумажный пакет. «Походила по комиссионкам». В пакете оказались сандалии, голубой свитер, безвкусный амулет под золото, японские хромированные <часы с браслетом. На дне лежало что-то маленькое и пушистое.

– Твои усы, пока не отрастут настоящие. Давай-ка займемся твоими волосами. – Она остригла ему завитые в Экс-ан-Провансе кудри и начала намазывать то, что осталось, черной краской.

– Я стал похож на того корсиканца, который меня продал.

– У него не было выбора.

– Расскажи мне об этом.

– Брей бороду через день. – Она закончила втирать краску и сунула в нагрудный карман его куртки пачку сигарет «Голуаз». – Не вынимай сигарету изо рта. Да, решительно, ты выглядишь ужасно. – Ее голос приобрел грубый арабский акцент. – Говори по-французски отрывисто, вот так. – Она протянула ему дешевые темные очки. – Надевай их, когда будешь выходить на улицу.

– Господи, я почти наполовину ослеп. Что ты сделала со своими глазами?

– Это цветные контактные линзы, они у меня уже давно, но я никогда ими не пользовалась. Мы и тебе тоже подберем.

– Я уже и так хорош.

– Я хочу, чтобы мы остались в живых. – Она стащила через голову свой массивный свитер и скинула брюки. У нее было стройное длинное тело. – И я хочу лежать рядом с тобой, вдыхать тебя, целовать. Я чуть не умерла без этого.

– Я, в общем-то, тоже.

– Не ехидничай, милый. Я готова умереть за тебя.

– Чушь.

– Люби меня.

– Не выйдет. – Он отвернулся. – Меня это ни в малейшей степени не интересует.

– Из-за того, что тебя били?

– И били, и пинали, и травили. Но прежде всего из-за того, что твои дружки убили Марию, а я и сейчас помню ее, и мне никто больше не нужен.

– А меня ты не помнишь?

– Ты – воплощение зла в моем понимании.

– Но я люблю тебя! Когда ты только прикасаешься ко мне рукой, я схожу с ума. У нас так мало времени, милый.

– Может, они не найдут нас.

– Найдут, я их знаю. Но, даже если и не найдут, ничего не изменится.

Под вечер он проснулся под шум машин, доносившийся с улицы Мермоз. Она сидела на стуле с драной лиловой обшивкой и читала «Le Monde».

– Мне это так знакомо. – Во рту было ужасно неприятно.

– Что именно?

– Сплю в чужой кровати, побитый и изможденный, а ты сидишь рядом. Где же это было – в Афинах? И в Марселе тоже? Нет, там была Мария. – Мысль о Марии болью отозвалась в нем, и он молча лежал, ожидая, пока это пройдет. «Такое впечатление, что всегда, как только мне становится лучше, я встаю и опять лезу в драку; а затем вдруг опять отлеживаюсь здесь, зализывая раны и собирая силы для следующей схватки».

– Самое удивительное, что ты еще жив. И что ты преодолел.

– Преодолел что?

– Неустанные попытки разведок нескольких стран стереть тебя в порошок.

– Каких еще стран, кроме США?

– Западной Германии, Турции, Франции, Испании, Марокко – об этих пяти я знаю точно.

– Какого черта им надо?

– Ты террорист, дорогой мой, закоренелый убийца. Все разведки мира сплачиваются против таких, как ты; они считают, что только им дано исключительное право заниматься терроризмом, они не терпят конкуренции.

– Так почему же они не убили меня в Ноенвеге?

– Ты им нужен, милый, чтобы выследить Пола.

– Раздражает меня это слово «милый».

– Ты бы предпочел, чтобы я называла тебя «хрен собачий»? Потому что ты и есть то самое.

– Прекрасно. – Он сел и провел языком по налету на зубах. – Запекшаяся кровь, блевотина – все налипло на зубы.

– Прелесть. А ты не думал о том, чтобы их почистить? Или же ты намеренно это не делаешь, чтобы напомнить мне, через что ты прошел?

Он улыбнулся.

– Сейчас я думаю о том, как бы отделаться от тебя.

– От меня отделаться просто. Стоит только выйти в эту Дверь. Мне гораздо безопаснее без тебя.

– Тогда почему бы тебе не уйти?

– Уйду, если ты не перестанешь обвинять меня в своих бедах и несчастьях. – Она села на кровать рядом с ним. – Ты прошел через ад, и это ужасно, но не я в этом виновата. На Крите я пыталась спасти тебя от этого. Мне не удалось, но я пыталась. Теперь я подписала свой собственный смертный приговор – не смей смеяться надо мной! – вытащив тебя из Ноенвега; поэтому я не собираюсь выслушивать твои пустые упреки великомученика о том, как тяжек твой крест. Это твой крест, вот и неси его.

Он свесил ноги с кровати и сидел почесываясь.

– С радостью.

Она присела перед ним на корточки и впилась пальцами в его ляжки.

– Не выпендривайся! Наше положение ужасно! Неужели ты не видишь этого?

Он встал, растирая руками грудь. «Такое ощущение, будто я упал в шахту лифта. Боже, как она отвратительна. Ненавижу ее. Ненавижу их всех».

– Чтоб ты провалилась, сука, – выругался Коэн.

Она взъерошила ему волосы.

– Что меня покоряет в тебе, это – романтика. Хрен собачий и сука – мы хорошо поладим вместе.

Он раздраженно похромал к окну.

– Что я ни говорю, ты все переиначиваешь.

Свернув «Le Monde», она нарочито громко шлепнула газетой по тумбочке.

– Давай поедим. И поговорим.

Взяв джинсы со спинки кровати, он осторожно просунул в них одну ногу. Затем, сев на кровать, – другую.

– Можно задать тебе один вопрос? – улыбнулась она.

– Можешь не получить на него ответа.

– Почему ты никогда не носишь трусов?

– У меня не было ни одних с 1969 года. От них яйца перегреваются и погибают все эти маленькие живчики.

– А сейчас-то они тебе зачем, эти маленькие живчики?

– Способствуют поддержанию боевого духа у всех, кому меньше сорока. Помогают держать хвост морковкой. Вселяют чувство оптимизма, подкрепляют corpus delicti. – Поморщившись, он натянул джинсы. – У меня такое чувство, будто я собрал в себе физическую боль всех когда-либо игравших полузащитников.

Она поцеловала его.

– Я так люблю тебя, когда ты хоть немножечко становишься самим собой.

– Все время, что ты меня знаешь, с того самого дня на Кали Гандаки, я был дикарем, незнакомцем, сам не свой. – Он влез в рубашку, застегнул и, заправив ее в штаны, щелкнул пряжкой. – Теперь эти проклятые ботинки. – Он попытался нагнуться. – Ты не завяжешь мне их? Руки не слушаются – не могу завязать шнурки.

Присев, она завязала их.

– Это, возможно, из-за тока – было пыткой наблюдать и притворяться, что я с ними, понимая, что тебе конец, если я сорвусь прежде, чем мне удастся тебя освободить. – Она помогла ему подняться. – Но все будет хорошо, и мы куда-нибудь исчезнем, как только встретимся с Полом.

Стоя уже у двери, он обернулся.

– А кто говорил о Поле?

– Ты. Ты должен с ним встретиться в Колорадо через неделю. Я уже прикинула, как мы полетим из Мадрида в Буэнос-Айрес, затем в Мехико и оттуда – на машине. Но мы должны уехать завтра.

– Я еду один.

– Они будут поджидать тебя! Я могу помочь тебе проскользнуть.

– Так же, как на Крите?

Он вышел из двери и начал неуклюже, чувствуя боль во всем теле, спускаться по лестнице. "Какого черта она сняла номер на третьем этаже? Дьявол, troisieme etage – значит, четвертый этаж, будь он проклят. Чертовы французы со своим rez-de-chaussee. Почему у них все не как у людей? Назад, на четвертый, мне ни за что не подняться, только если мне к заднице приставят ружье.

Сейчас она настолько своя, что дальше некуда, но все это чушь. Так они рассчитывают добраться до Пола. В голове не укладывается, что она застрелила этого парня, Джека. Разметала легкие по всей мансарде. Должно быть, им очень нужен Пол, если они пошли на это. Надо притвориться, что я ей верю. А если она искренна? Нельзя рисковать. Завести ее в какую-нибудь улочку и придушить. Не смогу. Нет, ее не смогу.

Но надо поскорее от нее отделаться. Нельзя, чтобы Пол ждал, – какой-то ужас!"

Они сидели в угловом ресторанчике, занавески закрывали улицу.

– Как Морт выследил меня? – спросил он.

– В горах Крита на тебя началась настоящая охота. Через несколько, дней они были уверены в том, что ты утонул – все это я узнала позже. Но Морт продолжал проверять каждую вторую улочку – от него ничего не ускользает, – в конце концов он вычислил тебя, когда в голову ему пришла мысль о грузовом судне, которое вышло из Ситии на следующее утро, после того как ты ускользнул от них в горах. Потом они засекли тебя с самолета где-то на алжирском побережье, потеряли и вновь нашли тебя в Оране. – Нагнувшись, она откашлялась. – А потом ты, идиот, отправил это письмо из Марселя.

– А что ты делала все это время, пока я развлекался в Африке?

– После моего провала в Ви они отправили меня назад в Брюссель, пока не напали на твои след. Я уже была на пути к Марселю, когда ты, подстрелив Морта, исчез. Потом они узнали, что ты звонил в эту гостиницу в Эксе, и предположили, что ты направляешься в Ноенвег, поэтому меня перебросили туда. Ты добрался быстрее, чем они ожидали. – Ее нога в чулке скользнула под отворот его штанины. – Но из тебя никогда не получится agent clandestin.

– Да?

– В Ноенвеге ты встал со своим биноклем прямо напротив солнца. Лу увидел отблеск. Они предположили, что ты захочешь обыскать дом, и оставили там меня, чтобы я схватила тебя, поскольку я была единственной, кого ты не видел на крыльце. Они вернулись в горы с потушенными фарами. Я знала, что они после Ви не доверяют мне, что не уедут слишком далеко, чтобы не дать мне возможности предупредить тебя. Я так обрадовалась, когда тот грузовик спугнул тебя. И я никак не ожидала, что ты вернешься.

– Я совсем не удивился, увидев там тебя.

– Я чуть не убила Джека, когда он избил тебя, но я была в таком смятении. Тогда у меня в голове еще не было плана. Но в конце ты стал упоминать то, о чем я говорила тебе и что было правдой. Это никак не входило в ту роль, которую я должна была разыгрывать перед тобой – ты говорил о моем муже и прочее, – и я знала, что они скоро убьют меня. И я боялась, что ты расскажешь им о Поле.

– А что тебе Пол?

– Ничего, кроме того, что он твой друг. Но я понимала, что, как только они схватят его, вам обоим конец.

– Почему?

– Вы единственные, кому известно, что произошло. Разделавшись с вами, они сразу бы оказались в полной безопасности.

– А как с тобой?

– Я даже не знаю, зачем ты им... это мой шанс, на который я рассчитываю. Мне нечего разоблачать, кроме того, что мне известно по слухам.

– Я все расскажу тебе.

– Давай оставим это, найдем Пола и исчезнем – прошу тебя.

– И позволим им спокойно жить?

– Ну и что? Давай и сами жить, а не копаться в их грязных делах.

– Кому было нужно посылать атомную бомбу в Тибет?

– А, это та самая история, которую, как предполагалось, ты будешь рассказывать, это то, что, как они говорили, ты мог рассказать мне. Это была твоя роль.

– Господи, но ведь так и было, Клэр, я видел это.

– Это идиотизм! Кто отважится на такое?

– Возможно, они думали, что это обойдется без последствий или же будет локализовано. Средство для оказания давления на китайцев, чтобы выгнать их из Тибета, хитроумная победа над распространившимся в мире призраком коммунизма.

– Кого бы они обвинили?

– Может, китайцев? Не знаю. Или русских, или индусов, или нас...

– Я никогда еще в своей работе не сталкивалась с подобным замыслом. Когда ты рассказал мне об этом в Афинах, я поверила тебе только наполовину. – Она подергала свои короткие волосы. – Но ведь я никогда не понимала, что происходит. Они наверняка не рассказали бы мне.

– А что такое Ноенвег?

– Укромное место для встреч. Я раньше никогда не знала о нем. Там был кто-то из начальства. Должно быть, Морт позвонил ему после того, как они вышли на тебя в Марселе.

– Кто это?

– Лу. Он из округа Колумбия.

– Морт американец?

– Никто не знает, кто есть кто в этом деле.

– Я должен знать.

– Я не очень-то смогу тебе помочь. Три года я работала на них в Брюсселе как мнимый внештатный репортер, а фактически занималась сбором всякого рода информации на всех представителей ЕЭС и НАТО, кроме американцев.

– Какой информации?

– О численности и расположении войск, о переброске техники, дислокации ракет, о том, кто с кем спит и тому подобное. Я полагала, что США лишь проверяют своих сотрудников.

– Тебе было настолько все равно, что ты даже не спрашивала, на кого ты работаешь и как они используют твои сведения?

– После смерти мужа мне действительно было все равно. Я на самом деле любила его, Сэм.

– Никто не сомневается в этом.

– Год спустя после того, как умер Тим, я все еще не могла оправиться и по-прежнему ненавидела тех, кто его убил. В «Times» я наткнулась на объявление о том, что требуется специалист в области международных отношений, который должен «свободно владеть иностранными языками». Французский с немецким я знала как родные, потому что я – француженка и выросла здесь.

– А в Афинах у тебя был американский паспорт.

– Он был фальшивый.

– Ты американка?

– Настоящая я? – На ее щеках обозначились ямочки. – Она была француженкой.

– Как ее звали?

– Ее больше нет, похоронили. Принимай меня такой, какая я есть.

– У тебя словно выросла новая голова.

– Я – змея, пожирающая свой хвост, милый.

– Значит, ты позвонила по этому объявлению в «Times»?

– Да, и через месяц они мне ответили. Я должна была работать в Брюсселе. Мне вскоре это наскучило, но как-то помогало забыться. Я окунулась в этот мир, в мир, где отсутствуют какие бы то ни было понятия, представления о добре и зле, где есть только какие-то одни силы и им противодействуют другие, а в основе лежит всепрощающая и всепозволяющая ненависть. Это было как раз то, что мне надо. Но прошло несколько месяцев, мои раны зарубцевались, я начала прозревать, и многое увиденное стало шокировать меня и не забывалось. Я менялась, но не подозревала насколько до того, как встретилась с тобой.

– До того как встретилась с тобой, – пропел он фальцетом. – Чушь!

– Ты не самый сексуально привлекательный мужчина в мире, Сэм. Мне очень не нравится, когда ты вот так щуришься без очков или когда ты груб, как сейчас, и думаешь, что это придает тебе мужественности. Порой ты бываешь настолько глуп, что... Кроме того, у тебя вылезут волосы. -

Протянув руку через стол, она ущипнула его за бок. – Ты станешь дряблым.

– Не отклоняйся от темы.

– Ну вот видишь, я и задела тебя за живое. У тебя совсем нет чувства юмора. Постарайся относиться к себе не так серьезно, хотя я и люблю тебя, несмотря ни на что. В самолете из Тегерана я должна была каким-нибудь образом заинтересовать тебя, чтобы выйти на Пола. Но в Афинах, в гостинице на Плаке, увидела перед собой человека, который совсем не соответствовал описанию, которое я получила. Я должна была узнать, понимаешь?

– Что узнать?

– Кто ты на самом деле. Когда ты уснул в тот первый день в Афинах, я начала все обдумывать и пришла к выводу о том, что не могу поверить тому, что они говорили. Ты уже начал мне нравиться. – Она улыбнулась. – Не спрашивай почему – я сама не знаю.

– Вернемся к рассказу о тебе.

– Проработала в Брюсселе год, где занималась переводами дурацких сообщений и подслушанных телефонных разговоров. Потом меня направили в Кению, где я должна была выступать в роли корреспондента «Le Figaro», о чем, к моему удивлению, меня даже не спросили. Там я собирала информацию о деятелях левых партий – политиках, редакторах, военных – и отсылала ее диппочтой в Брюссель. Однако в Найроби у меня начали появляться кое-какие сомнения.