Текст книги "Искушение"
Автор книги: Майерс Джойс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА 8
– Дженни Ланган? Вы, конечно, из Швеции? Меня зовут Глэдис Райт. Я миссионер, – низенькая, коренастая женщина – что вдоль, что поперек – с любопытством рассматривала Дженни широко расставленными карими глазами. Ее лицо с грубыми чертами имело нездоровый цвет. Волосы с проседью небрежно скручены на затылке. Серовато-черное пальто явно знавало лучшие времена. Весь облик Глэдис Райт говорил о том, что она равнодушна к своей внешности. Мисс Райт крепко пожала руку девушки сильной мозолистой рукой с толстыми пальцами.
– Я миссионер методической церкви и посещаю с благотворительной целью кварталы, где живут иммигранты. Вы, дитя с золотыми волосами и синими глазами, должно быть, скандинавская богиня любви Фрея или святая Бригитта – покровительница Швеции. Какое сравнение больше вам нравится? – спросила Глэдис. Их окружили женщины-иммигрантки и леди из благотворительного общества.
– Как она попала на Вторую авеню? Куда направляется эта молодая женщина? Она говорит по-английски? Кто может перевести ей? – обратилась миссионер к окружающим.
– Мне не нужен переводчик, мисс Райт. Просто у меня нет возможности вставить даже словечко, – Дженни ослепительно улыбнулась. – Я не язычница и не святая. Я еду в Айову.
– Едете в Айову со своими детьми? Эти двое малышей ваши? – она погладила Ингри по головке, потрепала Эллиса по подбородку. – В Айову, к своему мужу?
– Она одинока… вдова, – вставила София. И Дженни подумала, что при сложившихся обстоятельствах, пожалуй, невинная ложь не помешает. Энергичная мисс Глэдис продолжала говорить без остановки.
– Вы поступили мудро и смело, что решились на такой шаг, оставили прежнюю родину. Тяжелые, печальные времена позади. Мне жаль, что у малюток нет любящего отца, который помог бы их растить. Хотя, я думаю, вы найдете им папу, когда устроитесь и успокоитесь. У ваших малышей еще будут братья и сестры. На западе нет недостатка в фермерах-холостяках, – мисс Райт похлопала Дженни по руке. – Девочка похожа на вас, Дженни. Когда вы постареете, она напомнит вам о вашей молодости. Как сказал Шекспир в своих сонетах: «Для материнских глаз ты – отражение давно промчавшихся апрельских дней». Вы красивы и счастливы, что у вас такие прекрасные дети. Младенец… мальчик… – Глэдис впилась в Эллиса острым оценивающим взглядом. – Ну, он, наверное, похож на отца. Еще рано искать сходство.
Дженни кивнула, соглашаясь, и обменялась взглядом с Габриелем, стоявшим в стороне от женщин. Он нетерпеливо попыхивал гаванской сигарой.
Глэдис выслушала коротенький рассказ мисс Ланган о ее жизни. Одна леди из благотворительного общества прочла подробную лекцию о том, как важно для тех, кто хочет стать настоящим американцем, соблюдать чистоту, быть законопослушным и набожным, и подарила Софии красочный венецианский пейзаж. Под картинкой по-итальянски перечислялись симптомы туберкулеза – бича перенаселенных многоэтажек в кварталах иммигрантов. Когда леди ушли, мисс Райт дала Дженни адрес человека, который, возможно, взял бы ее на работу, если бы она ей понадобилась.
– Алонзо Карвало – богатый человек, обремененный большой семьей. Его старшая дочь – одного возраста с вами или на год-два старше; самый младший ребенок – ровесник вашей девочки. Недавно он построил особняк на Пятой авеню, окнами на Центральный парк. Он был вынужден выселить десятки семей из лачуг на своей земле и просил меня помочь беднякам найти другое жилье. Покосившиеся хибарки растут как грибы, по окраинам нашего великого города. Вы узнаете, если останетесь здесь, что Нью-Йорк – богатая величественная столица, построенная – и все продолжающая отстраиваться – нашей мечтой, нашим непосильным трудом. Но он безжалостен и жесток, если ты беден и у тебя нет друзей. Дженни, в нем легко потерять надежду.
– Не беспокойтесь о ней, мисс Райт, – вмешался Габриель, улыбаясь белозубой улыбкой и глядя на девушку горячими глазами. – Дженни никогда не будет одинока и в отчаянии, пока она в объятиях семьи Агнелли.
Его улыбка, интимный горячий взгляд всколыхнули в ней чувства, вызванные последним объятием. Дженни вспыхнула. Глэдис проницательно посмотрела на Габриеля, потом на Дженни и отогнала мелькнувшее у нее сомнение.
– В объятиях? О, Мадонна! – простонала София.
– Perche no? – Медея вопросительно подняла густые седые брови. – Почему нет? – перевела она свой вопрос, радуясь каждому новому английскому слову.
– Дженни, если ваша семья не скоро найдет вас, обратитесь к мистеру Карвало, скажите, что это я прислала вас, им всегда нужны прачка или швея, или няня. Вас могут нанять в помощь кухарке. В английском посольстве в Стокгольме вы наверняка научились не только языку, но и кулинарным премудростям? И если вам когда-нибудь понадобится помощь и совет пастора, если вы почувствуете, что Христос зовет вас, приходите в миссию в Бруклине и спросите меня. Даже если вы лютеранка, всегда найдутся заблудшие души, которые вы сможете спасти. И городу можете принести пользу. Вы тоже, мистер Агнелли.
– Я не слишком религиозен, мисс Райт. Для спасения душ я буду строить дома, чтобы переселить людей из этих ужасных трущоб, дурацких многоэтажек и лачуг.
– Тогда ваш путь лежит не в миссии и церкви, а в строительную организацию, мистер Агнелли. Там вы сможете приложить свои знания и умения, если они у вас есть. Сейчас в Бруклине строят современные образцовые дома с внутренним двориком, музыкальным павильоном, детскими площадками, участком для сушки белья. Там будут даже звонки для каждой квартиры…
– Я неплохой плотник и каменщик. Я собирался поработать там, если не уеду в Калифорнию. Я собирался послужить Бахусу, римскому богу виноградарства, – шутливо пояснил Габриель. В его глазах горели насмешливые огоньки. Глэдис Райт неодобрительно прищурила глаза. Она пробормотала что-то о радикалах, реформаторах и сдержанности. Дженни заметила, что остальные леди бросали на Агнелли восхищенные взгляды. Его улыбка покоряла всех, особенно женщин.
– Спасибо за помощь, мисс Райт, – сказала Дженни. – Спасибо за все… и чао, София… Медея. Ингри, радость моя, будь хорошей девочкой, пока меня не будет дома. – Она еще не успела договорить, как Габриель обнял ее за талию и потянул по улице прочь от изумленных женщин.
– Эти леди ужасны, правда? – спросил Рокко, догоняя их, когда они вылетели из-за угла и пробежали мимо него. – Учат измученных работой женщин соблюдать чистоту, когда им приходится беречь каждую каплю воды, которую они носят ведрами на пятый или шестой этаж. И они еще смеют поучать их! Поедем в подземке, да, Гейб?
– Конечно. Почему нет? – Габриель, у которого поднялось настроение, весело рассмеялся. – Сегодня – наш день.
– По пять центов с каждого, если не час пик, – Дженни тоже смеялась. Она сняла шляпку, чтобы ее не сдуло ветром. – А если час пик, то семь центов. Такие… огромные расходы Габриель, подожди… остановись, пожалуйста! Я не могу одновременно бежать и смеяться. Мне понравилась мисс Райт, но я рада, что мы сбежали от остальных доброжелательных леди. Я понимаю, у них наилучшие намерения, но я чувствую себя, как школьница, прогуливающая занятия. Послушайте! Музыка играет.
– В следующем квартале живет шарманщик. Пошли посмотрим, – предложил Рокко. По шумной улице они направились ко Второй авеню, ориентируясь по манящим веселым звукам музыки. Пробираясь по запруженным народом тротуарам, мимо магазинчиков и лавочек, ручных тележек и бочек, стоящих на краю возле мостовой, они вышли на перекресток, где еврейский квартал и рынок сливались с итальянским. Габриель шел впереди, беспрестанно оглядываясь на Дженни. Она жадно вдыхала острые запахи специй и сыров, лежавших на прилавках, впитывала яркие краски, развешенной на плечиках одежды. Стоял первый теплый весенний день. В домах окна были открыты; на пожарных лестницах проветривались одеяла и одежда, над улицей между домами – протянуты веревки с выстиранным бельем.
В повозках, пересыпанных колотым льдом, лежали огромные рыбы и угри, совсем недавно выловленные в Ист-Ривер. Лед таял, и сверкающие ручейки бежали по сточным желобам. Повсюду висели связки каштанов, сушеных грибов, бурдюки с маслом и жиром. Быстро расхватывались битые яйца или отдельно белки яиц, куриные крылышки, потроха, плохо ощипанные тушки гусей. Напротив развевались вешалки с поношенными мужскими костюмами за доллар и широкими, новыми, мягкими шляпами за двадцать пять центов. На керосинке варили сосиски. Старая русская женщина терла хрен, сидя рядом с престарелым белобородым итальянцем-точильщиком ножей. Для большей сохранности старички привязали свои станки цепями к худосочным городским деревьям. Слышалось бормотание перепачканного сажей углекопа, продавшего плоды своего тяжкого труда по сорок центов за баррель. [11]11
Баррель (англ.) – мера жидких и сыпучих материалов.
[Закрыть]
– Вот представитель редкой исчезающей профессии, – Габриель с уважением смотрел на смуглолицего мужчину с усталыми голубыми глазами. – Углежоги интересуют меня с детства. У них странная жизнь. Обычно углежог живет в лесу один, как дикий зверь, рядом с грудой тлеющих дров. Он должен непрерывно следить за огнем, поддерживать его, чтобы дрова не вспыхнули и не сгорели дотла. В этом случае его тяжелая работа превратится в дым, а не в уголь. Если окруженный насыпью костер равен по окружности двадцати-тридцати футам, обжигать древесину приходится около месяца. Человек становится частью костра: внимательный, как любовник, он всегда рядом, спит урывками, никогда не моется…
Дженни взволновала страстная речь Габриеля.
– Тебя привлекает такая жизнь? – спросила она.
– У них нет будущего, – отозвался тот угрюмо.
– Лучше всего чистить зубы угольным порошком, – Рокко широко улыбнулся. – Чудно, когда у тебя черный рот. Потом полощешь рот водой, и зубы становятся белыми, как снег, а дыхание свежим. И еще угольный порошок помогает при расстройстве желудка. От него много пользы.
– Этот город радует меня – сказала Дженни оживленно, и… ошеломляет… Здесь кипит жизнь! – Вокруг раздавались крики чистильщиков обуви, продавцов газет, уличных торговцев. Шумно торговались за каждый пенни покупатели.
– Здесь интереснее, чем дома на масленицу, или на ярмарке, или даже в базарный день. Какое великолепное зрелище – висящие в воздухе рельсы!
– Будь уверена, здесь не так, как в Айове, cara, – Габриель обнял девушку за талию и повел сквозь толпу. Рокко едва успел увернуться от корзины с апельсинами, раскачивающейся на коромысле проходящего мимо разносчика фруктов.
– Большинство из этих людей нашли в себе силы и мужество приехать сюда в поисках лучшей доли. Даже если им не посчастливится, их дети будут жить лучше, счастливее своих родителей.
– Я верю в это, Габриель, – Дженни на мгновение задумалась, – здесь всем будет лучше.
Он рассмеялся.
– Нет, не всем… только некоторым. Ах, милая Дженни, ты – удивительная оптимистка. Надеюсь, над твоим окном всегда будут петь синие птицы.
Когда они проходили под подвесной дорогой, по булыжной мостовой, перед ними скользили их длинные тени. Вдруг в шаге от них появилась и замерла еще одна тень. Потом она сделала несколько быстрых движений, будто танцевала джигу.
– Джоко Флинн! – Дженни резко повернулась. – С вами все в порядке? Я слышала от Габриеля, что у вас были неприятности после того, как вы похитили мою Ингри. Я должна бы возненавидеть вас за то, что вы заставили меня пережить ужасные минуты! Но кажется, вы сейчас в трудном положении.
Небритые щеки Джоко ввалились, грязные волосы были спутаны. Он беспокойно озирался по сторонам. Круглые, темные глаза смотрели устало, настороженно. Выражение его глаз напомнило Дженни об одиноком, умирающем от голода волке, пробравшемся в их амбар однажды суровой зимой. Зверь слабо рычал на перепуганного, громко блеющего, мечущегося от страха козла. Прежде чем отец проколол волка вилами, Дженни прочла в его глазах мольбу о пощаде. В амбар его привели инстинкт и чувство самосохранения. Ей хотелось отпустить бедное животное. «Возможно, – подумала она, – мне пришлось бы когда-нибудь раскаяться в своем поступке». Дженни никогда не забудет предсмертный крик волка.
– Шшш! – зашипел Джоко и украдкой огляделся. Его жилистое тело было напряжено, как струна. – Вы что, хотите, чтобы весь этот проклятый мир узнал, где я? С вашей малышкой на руках я мог бы легко скрыться от тех, кто хочет убить меня… и, возможно, убьет, если найдет. Маленькая Ингри – лучшее прикрытие. Но будьте уверены, я бы никогда не причинил зла этому ангелочку. Кто это? Кто? – он подозрительно уставился на подбежавшего Рокко, который заинтересовался пожарным краном и отстал от них. Над головой загрохотал поезд. – Он похож на Гейба, – пронзительно закричал Джоко, стараясь перекричать шум колес. Его голос прозвучал странно громко в тишине, когда поезд исчез вдали. – Он немного мельче и светлее, словно слегка поблекшая фотография.
– Джоко, познакомься, это – Рокко, – они с любопытством рассматривали друг друга.
– Мое настоящее имя на гэльском языке Сэок. Мой отец – ирландец, мать – шотландка. Им обоим пришлось пойти на уступки, и они зовут меня Джок. Твой тезка – святой, мой мальчик. Он помогал умиравшим от чумы в пятнадцатом веке. Ты должен стать врачом.
Рокко с недоумением пожал плечами.
– Я родился шестнадцатого августа, в день этого святого. Поэтому мне дали его имя, – объяснил он.
– Мне кажется, это предзнаменование, – твердо оказал Джоко, обнимая мальчика за плечи. – Держу пари, твое будущее – медицина.
– Как я могу стать врачом, если я даже читаю с трудом? – огорченно спросил Рокко.
– Посмотри на свои длинные пальцы. У тебя руки хирурга, Рок, мой мальчик. Ну, расскажи о своей работе.
– До сегодняшнего дня я работал на скотном дворе, забивал скот… Но… у меня есть мечта.
– Вот и хорошо. Значит, договорились! – воскликнул Джоко, пританцовывая. – Ты, мальчик, станешь врачом. Коли хочешь, я сам научу тебя читать… если буду жив. – Он снова осмотрелся. – Что с вами случилось за эти три дня? Вы похожи на школьников, сбежавших с уроков. Скажите, можно мне пойти с вами сегодня? Мне все равно куда.
– Сначала мы пойдем в порт искать дядю Эвальда. Конечно, идемте с нами, Джоко, но скажите мне, вам нужно наше общество или наша зашита?
Джоко вспыхнул от гнева.
– У девушки острый язычок, Габриель. Когда-нибудь она из-за него попадет в беду. Ты должен сказать ей об этом.
– Я не имею права указывать Дженни Ланган, как ей себя вести. Она мне не жена и даже не невеста, – в голосе Габриеля слышалось сожаление.
– Извините, Джоко, – Дженни вздохнула. – Улыбнитесь. Сегодня у нас праздник, не испортите его. Сегодня мы веселимся, потому что никто не знает, что будет завтра. Может быть, я буду на пути в Айову и… возможно, мы больше никогда не встретимся. – И снова мысль о разлуке отозвалась болью в сердце. Она взглянула Габриелю в глаза.
Они поднялись по железным ступеням на платформу. Агнелли оделил своих спутников монетками по пять центов. Джоко неуверенно улыбнулся Дженни.
– На этот раз я вас прощаю. Сегодня мы будем есть, пить и веселиться. Вы правы, Дженни, никто не знает, что будет завтра. Завтра любой из нас – ирландский патриот, хорошенькая шведка или итальянский анархист, я говорю о Гейбе, – ну… могут покинуть город или даже эту землю.
– Я – анархист? Почему ты называешь меня анархистом, а? – спросил изумленный Габриель.
– Ну, ты притворяешься не тем, кто ты есть на самом деле. Разве я не прав? – От безысходного невеселого смеха Джоко Дженни оцепенела. Снова и снова она пыталась вспомнить – если, конечно, знала когда-либо значение этого слова.
ГЛАВА 9
– Последний пароход сегодня уже пришел, и пассажиры высадились на берег. Тот, кто не встретил родственников, несомненно, придет завтра, – полицейский на причале – как и большинство в Нью-Йорке – говорил с сильным ирландским акцентом.
Дженни, скорее в шутку, поискала взглядом Джоко, чтобы он переводил для нее. Но ни ирландца, ни Рокко нигде не было видно. Они не испытывали желания приближаться к «проклятому бобби». Вертя тяжелую дубинку одной рукой, второй полицейский ловко схватил яблоко из корзины проходившего мимо торговца и старательно потер о форменную рубаху. Потом, напыщенно улыбаясь, протянул его Дженни.
– Это «Леонардо», один из пароходов трансатлантической линии. Он пришел из Генуи, – Габриель внимательно всматривался в очертание судна, стоявшего довольно далеко от причала. Заходящее солнце светило ему прямо в глаза, и он прищурился. – Все пассажиры уже прибыли с острова Эллис?
Полицейский кивнул.
– Все, кроме того парня, что бродит вон там одиноко. Глядя на него, можно подумать, что он не в своем уме.
К ним медленно приближался высокий мужчина с непокрытой головой в длинном пальто. В руках у него не было ничего, кроме футляра для скрипки. Он поминутно останавливался, оглядывался на статую Свободы, махал ей рукой, кланялся и кричал:
– Спасибо, спасибо, статуя Свободы за то, что ты радушно принимаешь меня в Америке. – Не доходя до ошеломленных зрителей, человек присел на корточки, осторожно положил футляр на землю и с нежностью достал скрипку и смычок. Он поклонился мисс Либерти, щелкнул каблуками и стал играть и петь для Леди Гавани. Сначала он исполнил песню «Усеянный звездами флаг». Потом арию из оперы Верди «Риголетто», и наконец, песню Стивена Фостера «О, Сюзанна».
– Я знаю этого человека, это – Федерико Фассано из Сиены, города неподалеку от моей деревни, – Габриель взял Дженни за руку и быстро пошел к итальянцу. Девушка старалась идти с ним в ногу. – Он прекрасный скрипач и ужасный эгоист. Увидишь сама, Дженни.
– А, Габриель Агнелли, ты пришел встретить меня. Очень хорошо, – сказал Фассано спокойно, даже не удивившись, что видит знакомое лицо за тысячи миль от дома. – Ты слышал, как я играл для статуи? Голос моего Страдивари подобен голосам сотни ангелов. Правда?
– Даже ста пятидесяти, Федерико, мой друг, – Габриель широко улыбнулся, раскинул руки, и мужчины крепко обнялись, похлопывая друг друга по спине и раскачиваясь из стороны в сторону, как борющиеся медведи.
– Меня зовут Фред, – заявил Федерико.
– Конечно. И я беден, как церковная мышь, а? – Агнелли подмигнул Дженни.
– Ты можешь называть себя, Агнелли, как хочешь, а я – Фред Фостер. Я стал американцем, – гордо сказал он. – А это кто? – Федерико смотрел на Дженни широко открытыми зелеными глазами. – Мой Бог, от этой женщины исходит сияние. Я сыграю для нее Бетховена.
– Для Дженни ты сыграешь потом, Фред, а сейчас расскажи мне, что нового дома, – они взялись под руку и пошли по причалу. В лучах солнца волосы Дженни отливали золотом. Едва прикрытая жидкими седыми волосами лысина Фостера сияла, как медный пятак.
– Черт побери, Габриель, у меня для тебя ужасные новости.
– Что-нибудь случилось с моими братьями? – лицо Габриеля приняло тревожное выражение. – Мы втроем работали с Эррико Малатеста резчиками по мрамору. Потом Эррико арестовали, и я решил уехать в Бремен.
– Ох, уж эти анархисты… освободители! По мне, вся политика – чепуха. Я слушаю музыку в своей душе, в своей голове, повсюду любуюсь красотой, – сказал укоризненно Фред. – Я видел твоих братьев перед отъездом в Америку. У них все в порядке. Но, Габриель, – он стиснул руки и закрыл глаза, – моя ужасная новость касается твоей чести и прекрасной Фиаммы…
– Что с Фиаммой? – поторопилась спросить Дженни и покраснела.
– Она сбежала… с мужчиной, – Фред опустил голову, охваченный стылом. Дженни закашлялась, стараясь скрыть свою радость. В глазах Габриеля вспыхнула ярость, кулаки сжались и, к ужасу девушки, Агнелли с силой ударил рукой по фонарному столбу.
– Как она могла так обойтись со мной? Мы обручены с детства. Фиамма обесчестила меня! – заскрежетал он зубами. Его лицо потемнело от гнева, Габриель сморщился и прижал к груди ушибленную руку. – Кто эта скотина? Ни один благородный мужчина не станет соблазнять женщину, обрученную с другим, со мной? Я сейчас же отправляюсь в Италию защищать свою честь и доброе имя. Я убью негодяя! – Габриель яростно погрозил кулаком небесам.
– Кажется, он француз. У него кафе в Ницце или Марселе. Я точно не знаю. Габриель, забудь о ней. Не растрачивай новую жизнь на возвращение в Европу с целью убийства. Ведь Фиамма стареет и через несколько лет станет такой же толстой, как ее сестры.
– Бедняжка так долго ждала, когда Габриель женится на ней… Но красота уходит, и с нею надежда. Ты любил ее? Ты любишь ее, Габриель? – Дженни пристально смотрела на него. – Это говорит твое сердце или уязвленная гордость?
– Да! Нет! Черт побери, Дженни, причем здесь любовь? Унизили мое достоинство, – упрямо твердил он, бурно жестикулируя. Однако взгляд стал мягче, и в глубоких глазах мелькнула тень сомнения.
Девушка снова взяла его под руку.
– Подумай об этом хорошенько, Габриель. О поездке в Италию. Но не забудь о Калифорнии. Сейчас у тебя нет денег на дорогу ни в одну, ни в другую сторону.
– У этой молодой женщины мудрая головка, Гейб. Откуда ты приехала, милое дитя, и куда направляешься? – спросил он Дженни, с любопытством глядя на приближающихся Рокко и Джоко. – Твой отец, Габриель, говорил мне, что сын его брата и Софии очень похож на тебя – сильный, широкоплечий, черноволосый. Он тоже пришел встретить меня. А кто тот, другой? Он не из Сиены, не из Генуи и даже не из…
– Джоко приехал в Америку из Белфаста, Фред. Мы приехали вчера на одном и том же пароходе. Сегодня, прежде чем начать работать, мы устроили себе праздник. Пойдете с нами?
– Конечно. Я буду отмечать свой приезд в Америку, в Нью-Йорк. Целый мир, знатный и незнатный, проходит через этот великий портовый город. И я среди лучших. Сегодня мы устроим пирушку, а завтра гениальный музыкант из Италии предложит свой талант симфоническому оркестру, выступающему в новом зале мистера Карнеги.
– Эй, дедушка, если ничего не найдешь, сможешь играть на перекрестках за пенни, – фыркнул Рокко.
– Пусть все чайки, летающие над синим морем, выклюют тебе глаза, дерзкий щенок, – злобно бросил Фред. – Я – Великий Фостер, в прошлом – Великий Фассано, а не твой родственник, уж, конечно, не твой дед. Не смей так называть меня. У меня седая голова. Ты должен относиться с уважением к старшему по возрасту, хотя я всего на каких-то десять лет старше твоего кузена Габриеля. И еще, Фред Фостер никогда не играл на перекрестках, но, даже если придется, он сохранит достоинство. Мы все не более, чем семена, летящие по ветру. Мы прорастаем или умираем там, куда нас занесло.
– Эй, Фред. Можете сыграть на скрипке «После бала»? – прервал его речь Джоко Флинн, и Фостер сразу же заиграл.
Рокко бродил по причалу и бросал камни в чаек – на всякий случай, вдруг они и в самом деле надумают выклевать ему глаза. «Никогда не угадаешь, что на уме у этих странных людей из Старого Света, как Фред или Медея, – беспокойно думал мальчик. – Не знаешь, действительно ли они имеют власть над темными силами или это просто кажется».
Все это время Дженни и Габриель то смущенно смотрели друг на друга, то отводили взгляд. Наконец, он взял ее лицо в свои ладони.
– У тебя глаза такие синие, как яйцо малиновки, – сказал он.
– У тебя, должно быть, ужасно болит рука, – ответила она.
– Дженни, сейчас для меня – для нас – все изменилось.
– Я знаю. – Дженни отошла от него, сцепив руки за спиной.
– Теперь я свободен. Ты не передумала попытать счастья со мной?
– Теперь, когда ты свободен, я думаю иначе, Габриель.
– Ты из тех женщин, кто не держит слово, как и Фиамма, а? Знаю, мне нечего предложить тебе… – Он вывернул карманы. – Но наступит день, если он когда-нибудь наступит для нас двоих… и кто знает?
– Ты делаешь мне предложение? – осведомилась Дженни. Не ожидая ответа, она торопливо заговорила, опасаясь, что ей не дадут сказать: – У меня другие планы. На мне лежит ответственность за детей. Меня ищет дядя Эвальд и ждет Айова. Дядя писал, что там хорошая земля. Это трудная жизнь, но мне она знакома. Конечно, хотелось бы иметь мужа, с которым можно разделить тяготы жизни, кто стал бы отцом моих детей – четырех, а, может быть, шести. Мне нужен размеренный образ жизни и надежный домашний очаг. Ты же, Габриель, бродяга с душой скитальца. Ты не из тех, кто трудится на полях от зари и до заката. А я не из тех, кто пойдет за тобой по свету или останется одна в этом огромном городе или в другом, терпеливо ожидая твоего возвращения.
– Нью-Йорк – великий город, – начал Габриель, но заставил себя замолчать. Он не хотел прерывать взволнованную речь Дженни. Девушка была необыкновенно хороша. Голова поднята высоко, царственно. Все ее существо дышало силой и уверенностью.
– Я знаю, что Нью-Йорк полон желаний и надежд. Но я уже поняла, что он может отнять у тебя душу. Детям здесь не место. В маленьких темных комнатах они вырастут бледными, хилыми, как растения, лишенные солнечного света. На вашей улице я видела оборванных, нечесаных мальчишек четырех-пяти лет. Они играли на мостовой, едва ли не под копытами громадных лошадей…
– Помолчи, Дженни. Я хочу, чтобы ты осталась, хотя бы ненадолго, – сказал Агнелли.
– Габриель, между нами… взаимное влечение. Из-за него у меня появились глупые надежды. Но я не хочу рисковать. V меня есть мечта, и я должна за нее держаться. Прошу тебя, пойми, я… я сожалею. – Она пыталась заглянуть ему в глаза, но он отвел взгляд и отвернулся.
– Пустяки, Дженни. После того, что со мной сделала Фиамма, не знаю, смогу ли еще когда-нибудь поверить женщине, – солгал Габриель. Он был оскорблен и разгневан. Его горячий темперамент взял над ним верх, и он вспылил. – К тому же, я не собираюсь рисковать своим будущим ради женщины с двумя детьми.
Дженни побелела как мел. У Габриеля сердце сжалось от боли и жалости, но он не мог остановиться.
– Я не просил тебя выйти за меня замуж. Я всего лишь просил остаться ненадолго, – в его хриплом, раздраженном голосе послышались нотки сожаления о сказанном, но прекрасные черные глаза, когда он повернулся к ней, гневно пылали. – Ты спрашиваешь, понимаю ли я? Конечно, понимаю, сейчас мне нельзя связывать свою жизнь ни с одной женщиной. Я буду наслаждаться свободой, может быть, долго, а может, и нет. Я понимаю, ты хочешь найти здорового, сильного, не слишком умного крестьянского парня, чтобы он пахал ваши поля и не ссорился с тобой, но есть выход и получше. Найди себе богатого американца. Такая красавица, как ты, может подняться очень высоко. Я просто подумал, что до приезда дяди Эвальда мы могли бы быть… вместе, как до сих пор. – На лице Дженни вспыхнул румянец негодования. – Я знаю, тебе нравится, когда я прикасаюсь к тебе, а? Итак?.. – Он пожал плечами. Его улыбка, тон, взгляд казались одновременно и простодушными, и страстными. Дженни почувствовала внутреннюю дрожь.
– Bastardo! Негодяй! – выдохнула она с презрением, взбешенная реакцией своего тела на его бесстыдное предложение. Волна желания поднялась из глубины ее существа к груди, соски отвердели. Чувство было таким сильным, что стало заметно, как она вся трепещет.
– Смотри-ка, твой итальянский становится богаче с каждым днем! – Габриель попытался рассмеяться, но не смог. Гнев прошел, исчезло холодное равнодушие. Он казался удрученным. – Прости меня, cara. Я не имел в виду ничего плохого. Я только хотел сказать, что желаю тебя с той минуты, когда увидел впервые… с первого поцелуя… прикосновения… каждое мгновение я хочу тебя. Даже сейчас. – Его голос был нежным, чувственным. – Но ты уже забыла о том, что было между нами… что мы нашли за тысячи миль от родного дома, две перелетные птицы, носимые бурей и брошенные в объятия друг друга. – Он сделал театральную паузу.
«Для большего эффекта», – подумала Дженни. Была она права или нет, но сердце подпрыгнуло в груди, и она сжалилась над ним, улыбнулась.
– Пожалуйста, забудь о том, что я сказал тебе… так грубо. Возможно, в другой раз у меня получится лучше… нежнее… если нам снова удастся остаться наедине.
Он казался таким честным и великодушным, виноватым и привлекательным, что Дженни потянуло к нему. Ей пришлось отвернуться, чтобы устоять перед искушением броситься ему в объятия. «Спроси меня еще раз, – мысленно говорила она Габриелю, – и я соглашусь остаться с тобой на время, а, может быть, навсегда». Но она никогда не скажет этих слов Габриелю Ангелу. Она вспомнила, о чем думала, стоя рядом с ним на палубе «Принца Вильгельма»: «Боже мой, пожалей женщину, которая влюбится в этого черноглазого, медоточивого бродягу с ласковыми сильными руками, чувственным, вкрадчивым голосом…»
Дженни обогнала Габриеля и пошла по причалу. Рядом шел Фред, наигрывая популярный грустный вальс «После бала», печальную историю разбитого сердца. Рокко скорее декламировал, чем пел, перевирая слова песни.
– «Давным-давно у меня была любимая, и скоро вы узнаете, почему мы не поженились». Вот как поется в песне, Дженни. «Понимаете, я разбил ее сердце после бала, на заре. Закончились танцы. Родились все звезды. Ах, сколько надежд не сбылось, сколько разбито сердец после бала».
Послушайте, Дженни. Этот глупец из песни оставляет девушку и идет за одеждой. Когда он возвращается, она в большой пустой зале, где еще тихо звучит мелодия. «Вот стоит моя любимая, целуется с другим». Он уезжает и больше никогда с ней не встречается. Через несколько лет он получает письмо от мужчины, с которым девушка целовалась – ее брата. Он пишет, что она умерла от горя. Теперь этот парень поет: «Я разбил ей сердце». Какая печальная песня…
Дженни кивнула, в глазах стояли слезы. Она достала из кармана яблоко, которым ее угостил полицейский, и отдала музыканту. Девушка остановилась и подождала Габриеля. Она не могла уйти, как тот «глупец» из печальной песни.
