Текст книги "Искушение"
Автор книги: Майерс Джойс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА 2
Спустя несколько часов карантинные врачи покинули пароход на поджидавшем их катере. Яркое солнце плыло в ясном синем небе, «Принц Вильгельм» медленно входил в нью-йоркский порт. Гавань казалась Дженни островом, по берегам которого раскинулись леса из мачт и труб. Две широкие реки, по которым оживленно двигались суда, плавно несли свои воды, омывая остров Манхэттен. Через Ист-Ривер перекинут висячий мост, напоминающий стрельчатую готическую арку.
Пароход приближался к причалу. Статуя Свободы постепенно вырисовывалась перед глазами изумленных пассажиров. Сначала поднятая рука с факелом. Потом величественная фигура. Остроконечная корона сияла ореолом вокруг головы. Классический профиль. Бездонные глаза. Медное покрытие ослепительно сверкало на солнце. Статуя четко виднелась на фоне покрытых белыми барашками волн. Иммигранты, взволнованно толкавшиеся на палубе, обеспокоенные своей дальнейшей судьбой, благоговейно замерли, пораженные размерами и великолепием скульптуры.
– Мисс Либерти [2]2
liberti (англ.) – свобода
[Закрыть]… богиня! – прошептала Дженни.
– Свобода, освещающая мир. Это ее полное и точное имя, – торжественно произнес стоящий рядом ирландец, сдавленным от восхищения голосом. Джоко Флинн, школьный учитель из Керри, [3]3
Керри – графство в Ирландии
[Закрыть]с которым Дженни и Габриель подружились независимо друг от друга, был невысоким, жилистым мужчиной с копной темных волос и круглыми, как пуговки, карими глазами, оживленно сверкавшими под очками в тонкой металлической оправе. Человек нервный, обидчивый, он постоянно отбивал дробь ногой или барабанил пальцами. Джоко выходил из себя по малейшему поводу, неважно, было оскорбление действительным или воображаемым. Когда он считал себя униженным, на его щеках вспыхивали красные пятна, яркость которых говорила о степени охватившего его возмущения. Вспыльчивым Флинн нравился Дженни. «В нем масса привлекательных качеств», – думала она. Подкупающая, извиняющаяся улыбка освещала его лицо, когда остывал его гнев и он понимал, что вспылил без причины. Он обладал обширными познаниями. Его память хранила цифры и факты из многих областей знаний. Дженни нравилось слушать разговорчивого Флинна, хотя многие считали его занудным и надоедливым из-за постоянного желания поделиться с окружающими интересными сведениями.
– Эта леди – самая высокая в Нью-Йорке. Триста пять футов [4]4
Фут – британская мера длины, равная 30,48 см
[Закрыть]от земли до кончика факела, – сообщил он девушке. Габриель, натянув кепи на лоб, чтобы солнце не било в глаза, внимательно рассматривал статую. Не впервые он любовался изящными складками ее платья, безмятежными глазами, устремленными, как он полагал, в будущее. В знак уважения к мисс Либерти он стащил кепи с головы.
– Когда-то остров Бадлоуз, на котором стоит статуя, был населен обычными фермерами, – продолжал свой рассказ Джоко. – Затем здесь построили чумные бараки. Потом на острове была военная тюрьма. И, в конце концов, городская свалка. Теперь здесь живет Свобода. Да, мои старенькие родители, да хранит их Бог, плакали бы от счастья, будь они рядом со мной. Горько было покидать их. Я ведь младший сын и всегда жил с ними.
– Джоко, неужели ради Америки вы оставили стариков совсем одних? – удивилась Дженни. Флинн нетерпеливо переступал с ноги на ногу. – Наверное, трудно решиться на такой шаг?
– Ну, признаюсь честно, выбора у меня не было. Мне нужно было покинуть Ирландию как можно быстрее. Поэтому я не мог ждать, скрываясь среди кровожадных англичан, отплытия парохода из Ливерпуля. Решил уехать в Бремен. Суда в Америку оттуда уходят дважды в неделю, а из Ливерпуля только два раза в месяц.
– В Нью-Йорке ирландских фениев [5]5
Фений – член ирландского тайного общества, боровшегося за освобождение Ирландии от английского владычества
[Закрыть]не меньше, чем в Дублине.
– Они помогают своим, – объяснил Габриель.
– Меня ложно обвинили, приятель! Я несчастный учитель без гроша в кармане, а не вор или убийца. А что, Америка действительно земля обетованная? Не мы ли, Флинны, были всегда бедняками? И разве я не хочу разбогатеть и устроить своим родителям спокойную, обеспеченную жизнь? – заявил Джоко, уверенный, что, вне всякого сомнения, это ясно всем.
– Почему вы на самом деле здесь… почти в Америке? Потому что вы спасаете свою жизнь или потому что любите деньги, или?.. – Дженни вопросительно смотрела на него.
– Я обожаю деньги. Разве это предосудительно, хотел бы я знать? – рассвирепел он от возмущения, словно его обвинили в совершении преступления. – Будто Габриель Агнелли и вы сами, Дженни, не за этим пожаловали сюда?
– У меня много причин, чтобы ехать в Америку, Джоко Флинн. Но поймите, пожалуйста, я никогда не чувствовала себя бедной. Для собственного удовольствия я никогда бы не пожелала того, что мне недоступно. Но ради Ингри, будущего моих мамы, папы и своего собственного я хочу взять из этого мира все хорошее. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы создать для малышки спокойную, счастливую жизнь, – решительно сказала Дженни, и Габриель не усомнился в ее словах. – Как и вы, Джоко, я оставила свой дом, чтобы в новом мире пойти своим путем, а не затем, чтобы разбогатеть. Хочу начать жизнь сначала, поступать по-другому… лучше, вычеркнуть из памяти… ошибки прошлого. Да, иногда я бывала голодна. И вот я здесь, чтобы заработать на пропитание себе и своим детям. Хочу, чтобы они росли крепкими, здоровыми, высокими, как цветы под теплым весенним дождем и ласковым солнышком. Чтобы они стали теми, кем захотят.
Ласковый взгляд Габриеля волновал Дженни. Она боялась встретиться с ним глазами.
– Сколько еще детей вы хотите иметь, сеньорина? – он улыбнулся насмешливой белозубой улыбкой.
«Какая развратная усмешка!» – раздражаясь, подумала Дженни.
– Несколько, – коротко ответила она.
– И каким должен быть их отец?
– Не… банкиром или чиновником, или… или обманщиком-дипломатом… Мужчиной, который добился успеха своим трудом… из хорошей работящей семьи, – ответила она с горячностью. – Я выйду замуж за того, кто умеет хорошо работать не головой, а руками… с добрым сердцем. Вполне возможно, когда я приеду в Маленькую Швецию в штате Айова, то выйду замуж за фермера.
– А как насчет небольшого наследства? – внимательно глядя на нее, спросил Габриель.
– Не люблю людей, потакающих своим желаниям, грабителей, что смотрят свысока… на простых людей. Они считают, что могут купить все, что хотят… а если не могут купить, берут силой или обманом.
– Отец Ингри такой человек? – Габриель спросил так тихо, что только Дженни могла расслышать его.
Она кивнула виновато и искренне.
– Буду искать человека в своем вкусе.
– В каждом слое общества есть хорошие люди и подонки, Дженни.
– Как тонко подмечено, мистер Ангел, – она и так рассказала о своем прошлом больше, чем собиралась. Девушка повернулась к Габриелю спиной, явно игнорируя его.
– Больше всего мне хотелось попасть в Америку, чтобы жить в свободной стране, – обратилась она к Джоко. – Ингри, посмотри, мисс Либерти приветствует тебя, – она указала девочке, сидящей у нее на руках, на статую Свободы.
– В Америке множество разновидностей свободы. Надеюсь, ты здесь найдешь свою, Дженни.
Она не удержалась, снова повернулась к нему. В холодных глубоких синих глазах застыл вопрос.
– А ты, Габриель Ангел? Зачем ты едешь в Америку? За богатством, славой, свободой или, возможно… любовью? – спросила она.
Агнелли опирался локтями о поручни, держа кепи в руке. Дженни смотрела на сильные руки, которые недавно нежно ласкали ее тело. Ветер трепал длинные черные волосы Габриеля, отбрасывая их со лба. Сейчас он напоминал ей ястреба, готового расправить крылья перед полетом.
– Иногда мне кажется, что я еду за всем этим. Временами мне ничего этого не нужно. Когда мне не было и двадцати, я не хотел сидеть на одном месте, как дерево. Я хотел быть птицей и летать по свету с ветром наперегонки. Я уже не так молод, мне почти тридцать. Порой я думаю, что мне нужен кусок американской земли – дикой, неосвоенной, подальше от всех… и все. Я бы жил там по воле собственного сердца, по собственным законам, а не по указке землевладельца, как в Италии, или промышленника, как в Нью-Йорке. Проклятые боссы наложили лапу на хорошую работу в городе… Они платят человеку нищенскую зарплату. – Габриель был взволнован, и Дженни показалось, что он снова грохнет кулаком по деревянной переборке. Однако он закурил, не спеша затягиваясь. Затем небрежно пожал плечами, словно хотел сгладить значение слов и гнева, принизить ценность своей мечты. Небрежный жест, бесцеремонный тон скрывали его истинные чувства, но прищуренные темные глаза горели черными алмазами. Именно в то мгновение, хотя и не осознавая этого, Дженни влюбилась в Габриеля Агнелли.
– Ты собираешься жить на своем огромном поле американской земли совершенно один… или с женой, со своей Фиаммой?
– С женой? – Он натянуто улыбнулся. – Возможно.
– Возможно? Но ты говорил, что томишься одиночеством без жены, без семьи, – холодные синие глаза пристально смотрели на него.
– Эй! Разве я сказал, что томлюсь? Ты говоришь о жене, – по его лицу скользнула улыбка. Сердце Дженни затрепетало.
– Вы говорите об одиночестве, как о добродетели, мистер Ангел, – сказала она.
– Добродетель, свобода – просто слова. Всяк понимает их по-своему. Трудно определить их значение. Нелегко сохранить свои взгляды, Дженни Ланган, – ответил он, погладив ребенка по головке.
Ингри посмотрела на него синими глазами, смутилась и уткнулась розовым улыбающимся личиком Дженни в плечо. Девушка вздрогнула, и волна негодования захлестнула ее. Еще одна колкость. Несомненно, говоря о добродетели, Габриель намекал на ее легкомыслие. Его слова бессердечны.
– Трудно сохранить добродетель. Она сама по себе награда, мистер Ангел, – безразлично сказала она, стараясь не выдать свои чувства. Ее взгляд и мысли бродили по его красивому лицу и гибкому стройному телу. С тревогой Дженни поняла, что снова ощущает вкус его губ, чувствует его руки, ласкающие ее и… Она сердилась на себя и понимала, что никогда ни один мужчина не волновал ее так сильно. «Габриель нежный, смелый любовник, но и очень опасный. Боже, пожалей несчастную женщину, ту Фиамму, о которой он говорил. Бедная влюбилась в темноглазого, медоточивого бродягу, – подумала девушка. – Привлекательный, соблазнительный мотылек с ласковыми сильными руками, с чувственным, вкрадчивым голосом, немного поэт. Подобное сочетание – грозное оружие в руках мужчины, – предостерегала себя Дженни. О господи, пощади несчастную женщину, которой нужен друг, кормилец, надежный трудолюбивый мужчина, хлебопашец, отец ее детей, женщину, полюбившую Габриеля Ангела».
Должно быть, Габриель прочел ее мысли, отразившиеся в глубоких синих глазах. Легкая улыбка тронула его губы. Он взял Дженни за руку, но она резко вырвала ее.
– Cara, [6]6
Cara (итал.) – дорогая, милая.
[Закрыть]– мягко произнес Габриель, как бы пробуя на вкус это слово. – Не надо расстраиваться, cara. Есть мужчины, как я, например… и даже женщины, возможно, такие как ты… созданные для любви, а не для семейной жизни. Конечно, я одинок, но я не знаю, почему? – Он лгал. Он уже тосковал по Дженни, стоило только подумать о близкой разлуке. Агнелли широко улыбнулся и осторожно коснулся ее щеки. Над волнами с криком носились чайки. Все пассажиры, даже Джоко, притихли, когда пароход проплывал мимо статуи Свободы, четко обозначившейся на фоне ясного голубого неба. Насколько хватало глаз, остров Манхэттен был застроен домами. Теряясь вдали, они узкими каньонами уходили за горизонт. Дженни и Ингри наблюдали за маневрами маленького решительного буксира, тащившего «Принца Вильгельма» в порт. Портовые рабочие с криком и топотом готовились ловить швартовые. Пароход подходил к причалу.
– Я забыла в каюте вещи! – воскликнула вдруг Дженни. Вокруг одновременно на десятках языков взволнованно и возбужденно загалдели пассажиры, добравшиеся, наконец-то, до земли обетованной, полные розовых надежд на будущее. – Я оставила внизу ступку и пестик моей матери. Это единственная память о родном доме, ступка очень тяжелая… латунная. Я боялась, что она упадет во время качки и ушибет кого-нибудь, и поставила ее под койку… в уголок. И вспомнила только сейчас…
Толпы людей устремились вперед. Каждый хотел ступить на землю новой родины. Расстроенная Дженни пыталась отыскать среди взбудораженной массы народа друзей и знакомых.
– Корин, подожди! – крикнула она. – Подержи Ингри, а я сбегаю в каюту за маминым подарком. – Но толпа протащила женщину мимо. Корин видела Дженни, но не расслышала ее слов среди гула и гама всполошившихся иммигрантов. Смеясь, она помахала девушке рукой.
– Поторопись, если тебе нужно сходить в каюту, – Габриель забросил на плечо палку, на конце которой болтался узел с вещами.
– И не потеряй бирку с именем Дженсин Лангансдатер. Без нее тебя никогда не впустят в Америку. Эй, красавица Дженни Ланган, чао. Я тебя никогда не забуду, – сказал Габриель тихо, глаза его искрились смехом. Он притронулся пальцем к своим, потом к ее губам и пошел сквозь волнующуюся вокруг него толпу. Дженни замерла на мгновенье. Она чуть не окликнула его. Потом покачала головой.
– Прощай, Ангел Габриель.
Никто, кроме Джоко, не услышал ее.
– Давай подержу малышку, Дженни, – предложил он.
Она доверчиво протянула Ингри едва знакомому человеку. Девушка прикрепила бирку с именем к верхней пуговице вязаного капюшона ребенка.
– Стойте здесь, пожалуйста. Никуда не уходите, – попросила она. Джоко кивнул, и Дженни бросилась в каюту, пробиваясь сквозь сплошной поток толкающих ее плечами, бедрами, чемоданами, детскими кроватками, головками сыра, свертками и узлами попутчиков.
На пороге Дженни помедлила, собираясь с духом перед тем, как отважиться снова войти в затхлое, душное помещение без окон и вентиляции, которое десять дней служило домом трем сотням женщин и детей.
– Мы добрались! Добрались! – сказала она громко, удивляясь и радуясь. Она вспомнила о тех, кто ехал в Америку до нее, как живой груз, запертый не на десять дней, а на пять-шесть недель в душной глубине трюмов, в гораздо худших условиях, чем сейчас. Старый моряк-датчанин из Копенгагена рассказывал ей, как это было. Мужчины, женщины, дети разных национальностей и обычаев теснились в трюме все вместе. Когда у них кончалась провизия, они вынуждены были покупать ее у капитанов, бесчестных людей, обиравших бедных иммигрантов и богатевших за их счет. У пассажиров с нижней палубы всегда немного денег. Для некоторых единственной пищей служила речная вода, которой они запаслись перед отплытием. Ею заполняли пустые бочки, какие были под рукой: из-под уксуса, скипидара, или даже нефти. Несвежая вода вызывала отравления, лихорадку. Не всем посчастливилось дожить до конца пути. Одних унесли болезни, других смыло за борт волной, захлестывавшей трюм во время шторма.
– Мы выдержали. Прошлое осталось позади, – подумала Дженни.
Ее глаза постепенно привыкли к полутемной каюте, и девушка двинулась к своей койке. Она уже была совсем рядом с заветной ступкой, стоило только руку протянуть, как за спиной раздался приглушенный вскрик. Дженни застыла на месте, разрываемая противоречивыми чувствами, – бежать к Ингри… в Америку… или за маминым подарком, будто ничего не произошло. Схватив ступку и затаив дыхание, она прислушалась. К ее ужасу и отчаянию в каюте снова послышался неясный звук.
– Кто здесь? Есть здесь кто-нибудь? – выкрикнула она и бросилась бежать по узкому проходу, прижимая к груди драгоценный сверток. Пустые койки мелькали перед глазами, как кадры фильма, который она видела однажды. Из-за Ингри душа у нее была не на месте. И как это ее угораздило оставить ребенка с малознакомым чужим человеком! Дженни была уже почти у выхода, когда ужас приковал ее к месту.
На нижней койке, вцепившись в железную раму побелевшими пальцами, полусидела женщина.
«Совсем юная, почти девочка», – подумала Дженни. Из-под цветастого платка выбились прядки влажных от пота русых волос. На коленях, на вышитой домотканой юбке, лежал маленький, хилый, только что родившийся ребенок. Непроизвольно Дженни уронила сверток, со звоном покатившийся по полу, взяла малыша, перевернула вниз головкой и похлопала по ягодичкам. Лишь тогда послышался слабый писк. Женщина устало улыбнулась и заплакала. Потом взяла ребенка и прижала к груди.
– Посмотри, какой чудный мальчик! – Дженни машинально перешла на шведский язык. Счастливая улыбка юной матери сказала ей больше слов.
– Мне нужно идти к своей девочке, но я скажу, чтобы тебе прислали помощь… «Вио-лет-та Вен-ти», – прочла она имя на бирке. – Я пришлю… Нет, нет, не вставай. – Женщина сдернула с головы платок и намочила в тазу, стоявшему рядом с постелью. Трясущимися руками она мыла малыша. Он размахивал ручками и гугукал от удовольствия. – Дай-ка, я оботру его… и потом пойду, – Дженни заставила Виолетту лечь. – Ему нужны пеленки, одеяльце. – С помощью платка она показала, как ребенка нужно запеленать, и стала снимать шаль. Женщина жестом остановила ее и вытащила из-под койки кусок овчины. Обработанная сторона была гладкой и мягкой, как замша. Шелковистый мех отливал золотом.
– Как замечательно приехать в Америку одетым в золотые одежды. – Дженни завернула новорожденного и положила рядом с матерью.
– Виолетта, я должна идти к моей Ингри и… что ты делаешь? – Она все еще говорила по-шведски. Женщина сунула ей в руки маленький гукающий сверток и сложила руки на груди.
– Он твой сын, Виолетта. Я не могу взять его у тебя. – Когда Дженни отрицательно покачала головой, Виолетта с мольбой протянула к ней руки. Потом прижала ладонь к своей груди, потом махнула в ту сторону, откуда они приехали. Указав на ребенка, отрицательно качнула головой.
– Ragazzo [7]7
Ragazzo (итал.) – мальчик
[Закрыть]– американец, – сказала она. – Я malata. [8]8
Malata (итал.) – больная
[Закрыть]
– Mal… malata? Даже если ты больна, если они захотят отправить тебя назад в Италию, твой сын должен быть с тобой. Здесь он будет сиротой. Виолетта, у меня нет молока… мне нечем кормить его… нет денег… документов, – Дженни показала на грудь женщины, на бирку с именем. Виолетта поняла. Она потянула шаль Дженни и спрятала малыша в глубоких складках.
– Crossa capo come Statue Liberta, [9]9
Шаль большая, как у статуи Свободы (итал.)
[Закрыть]– сказала она, сравнив шаль с одеждой мисс Либерти. Женщины пристально смотрели друг другу в глаза. Дженни молчала.
– Назови Эллис… Эллис Айленд Винченте, – говорила женщина, заливаясь слезами. Дженни разобрала всего несколько слов, но их смысл был ей понятен.
– Да, накидка у статуи большая, Виолетта. И пол моей шалью достаточно места. Имя твоего сына – Эллис Айленд Винченте Венти. Эллис – в честь острова, Винченте – отца, Венти – в твою честь. Я возьму его с собой в Айову. Я буду заботиться О нем, как о собственном сыне. Обещаю тебе.
– Айова, – повторила Виолетта и закрыла глаза. Когда она открыла глаза, ни Дженни, ни малыша уже не было.
ГЛАВА 3
Ингри исчезла.
На том месте, где Дженни оставила Джоко Флинна с девочкой на руках, сидела на развязавшемся узле, из которого торчали бедные пожитки, маленькая согбенная старушка с длинной растрепанной косой. На ней было надето чистенькое черное платье и мятый, но белоснежный передник.
– Помогите, – тонким голоском просила женщина.
Она вцепилась костлявыми пальцами в шаль Дженни, из-под которой появился младенец Эллис. Освещенный солнцем, он вдохнул свежий соленый воздух и с негодованием уставился еще бессмысленным взглядом на окружавший его беспокойный мир. Удивленная – куда подевалась ее немощность – старушка быстро взглянула на Дженни, поправила шаль, прикрыв ребенка, и резво вскочила на ноги.
– Красивый ребенок, красивый, – улыбаясь беззубым ртом, прошамкала она по-итальянски. Встревоженно озираясь по сторонам, Дженни попросила ее помолчать, и та, соглашаясь, кивнула головой. С живыми, блестящими глазами-бусинками, проворная, как воробышек, и совсем не беспомощная, она ловко и быстро уложила вещи и связала узел. Потом подхватила Дженни под руку.
– Моя малютка… О, Боже, моя вторая малютка… золотоволосая маленькая девочка, Ингри. Она осталась на этом самом месте, а теперь ее нет… пропала… – Голос девушки дрожал, в глазах застыло отчаяние.
– Да, да, с желтой головкой. Идем, – старушка кивнула и потащила ее за собой, время от времени заглядывая под шаль и воркуя с ребенком. Они влились в людской поток, текущий по сходням на причал и дальше по пристани к баржам, которые отвезут иммигрантов на остров Эллис. Взволнованных, суетящихся людей разделили на группы по национальностям и языкам. Переводчики велели сгрузить большие чемоданы и тюки на нижнюю палубу барж. Самих иммигрантов также небрежно, как и вещи, запихнули на верхнюю палубу.
– Ты видела мою Ингри и ирландца. Ты знаешь, как они… она выглядит. Пожалуйста, помоги мне найти ее, – Дженни упорно цеплялась за старушку, словно ее жизнь зависела от нее. – Молчи, и Тогда нас не разлучат. Если ты не будешь разговаривать, они не поймут, что ты итальянка. Они подумают, что ты шведка, как и я. Потом, когда они посмотрят наши документы… Молчи, прошу тебя, – она приложила палец к губам женщины, умоляя ее не открывать рта.
– Хорошо, хорошо, – согласилась старушка, тряся головой и обещая не произносить ни слова. Шагая бодро, она улыбнулась странной улыбкой.
– Они будут ждать меня на острове, правда? – спросила Дженни. Ее попутчица неопределенно тряхнула седой головой.
– Идем, – сказала она. Когда они поднимались на баржу, старая женщина старалась прикрыть девушку, чтобы никто не увидел младенца. Они с трудом нашли себе место на забитых людьми скамейках, установленных на верхней палубе.
Дженни все больше приходила в отчаяние. Прикусив нижнюю губку, она всматривалась в лица иммигрантов, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, не позвать Ингри. Но она знала, если привлечет к себе внимание, то выдаст новорожденного, которого обещала вырастить и воспитать как собственного сына. А вдруг перед нею станет выбор – найти Ингри или спрятать и спасти малыша? Сейчас ей нельзя думать об этом. Конечно, Флинн и Ингри уехали раньше. Их увлекла за собой толпа, или заставили власти, или…
– Не думай об этом сейчас, не думай, Дженсин. Сначала доберись до острова, волноваться и плакать будешь потом. Несомненно, они ожидают тебя на острове, и нет причин впадать в панику.
В гуле голосов утомленных путешествием иммигрантов, говорящих на разных языках и диалектах, слышалось только одно желание – побыстрее пройти все инстанции: медицинский осмотр, собеседование, проверку документов для получения визы и вырваться на шумные улицы Нью-Йорка в поисках жилья или отправиться дальше, в отдаленные районы страны.
Людской поток тек по широким ступеням в приемную. Врачи в цивильной одежде напряженно и внимательно всматривались в усталые, обеспокоенные лица иммигрантов. Взмах руки, и на плече или спине проходящего человека оставался меловой знак: X – подозрение на слабоумие; В – сгорбленная спина; Е – больные глаза. Своя буква для каждой болезни, физического недостатка, которые могли представлять опасность для жителей страны или их кошельков. Нищих, соблюдающих многобрачие, или заразных больных в Америку не впускали. Служащие у входа уводили помеченных для дальнейшего обследования. Случалось, что так разлучались близкие, разрушались семьи – матери, отцу или ребенку был запрещен въезд в страну.
Дженни и ее спутница благополучно добрались до приемной. С надеждой девушка осматривала холл, ожидая увидеть светлую головку Ингри, ее розовые щечки и синие, словно полуденное небо, глаза. Ее терзала тревога за малышку, и она едва ли обращала внимание на то, что происходит вокруг. Дженни хорошо знала английский язык, но расстроенная и обеспокоенная, не решалась спросить о девочке. Если бы с ними был Габриель Ангел! Он уже не раз проходил этот путь, видел суровые лица врачей, метки, поставленные мелом. Он мог бы предупредить ее заранее. Сейчас она тайно ввозит в Америку чужого ребенка. Она потеряла свою Ингри и нашла странную старушку со всезнающими глазами, которые говорили: «Молчи, не говори ничего. Я все понимаю без слов».
– Name? – спросила ее Дженни. – Как тебя зовут?
– Медея, – покрытое морщинами лицо осветилось гордостью. – Я – Медея Мазей. Ты – Дженни. – Она замолчала и глупо заулыбалась. К ним приближался молодой человек со строгим выражением лица и значком, определявшим персону, наделенную властью.
– Сэр, я ищу маленькую девочку. На ее бирке написано Ингри Лангансдатер. Хорошенькая блондинка. Она приехала на остров раньше меня, с… мужчиной… моим другом. Я не могу их найти… Я должна их найти, – обратилась Дженни по-английски.
– Хорошенькая и блондинка, похожа на вас? – переводчик ответил по-шведски. Он взглянул на Медею. – Удивляюсь, у старухи нет никакого знака. Мне кажется, она слабоумная.
– Моя бабушка совсем глухая. Путешествие утомило ее, но она здорова, как лошадь, и в своем уме.
– Не отходите от меня. Сдается мне, я видел вашу девочку и мужчину, – сказал переводчик. – Вы хорошо говорите по-английски. Подождите. Сначала я займусь этими несчастными, а потом отведу вас к ним.
– Он видел их… бабуля! Он видел Ингри и Джоко! – Дженни подмигнула Медее и радостно улыбнулась. У нее камень с души свалился. Неожиданно для себя девушка оказалась вовлеченной в работу. Она с удовольствием помогала переводчику, Гьерду Зорну. Дженни успокаивала иммигрантов: разъясняла им, что делать и что с ними будет, объясняла, какие нужны документы, и что нужно отвечать на вопросы чиновников иммиграционной службы.
Пять часов спустя отпустили последних шведов, приплывших на «Принце Вильгельме». Одни получили документы и вещи, других направили в лазарет на обследование. Облегченно вздохнув, Дженни повернулась к Зорну.
– Сэр, скажите мне, где я могу найти свою Ингри?
На лице переводчика отразилось недоумение. Потом в бледных глазах зажегся огонек понимания.
– А, ну, они с отцом, наверное, уже в городе, – высказал он свое предположение. – Послушайте, я могу помочь вам найти их. Если у вас есть деньги, мы можем отправиться следующим паромом. Сколько у вас денег, миссис Ланган?
– Денег? Только десять долларов. Мне сказали, что этого достаточно, чтобы попасть в Америку, – она побледнела. У нее упало сердце. Она смотрела на Зорна настороженно. – Вы ничего не знаете об Ингри. Зачем вы солгали?
– Ну-ну, потише, – ощетинился Зорн. Он сцепил кисти рук, избегая взгляда Дженни. – «Ложь» – какое… мерзкое слово. Вы делаете неправильные выводы. Чего же вы ожидали всего за десять долларов, миссис Ланган? Но тем не менее, я помогу вам заработать много денег, чтобы оплатить поиски вашей дочери. Вы такая красивая молодая женщина… Я запишу вам адрес. Мы встретимся там позже…
– О, мистер Зорн! – воскликнула Дженни. Ее голос дрожал от волнения. – Меня предупреждали, что есть гнусные типы, которые пытаются использовать женщин, оказавшихся в затруднительном положении. Но мне и в голову не пришло, что вы из их числа. Из-за вас я потеряла время. А я ведь уже могла найти Ингри. Как вам не совестно! – Под шалью раздался слабый писк младенца.
– Ублюдок, – прошипела Медея. Ее прищуренные глаза метали молнии в Гьерда Зорна. Он покраснел как рак. Поток ругательств и проклятий, обрушенных на него Медеей, перешел в визг, заглушивший плач голодного ребенка. Старушка сделала вид, что ослабела и теряет сознание. Она прислонилась к Дженни и незаметно взяла ребенка под свою накидку. Громкие крики привлекли внимание других чиновников, и они быстро направились в их сторону.
– Вы лгали! Эта старая карга – колдунья, а не ваша бабушка. Она сглазила меня, проклятая ведьма! – в глазах Зорна горел злобный огонек.
– Очень надеюсь, что она – настоящая ведьма, сэр! – Дженни топнула ногой и обняла Медею за плечи.
– Отведите этих женщин в изолятор. Пусть проверят их умственные способности, – рявкнул Зорн. – Они обе сумасшедшие.
– Нет! – твердо сказала Дженни. – Я нужна Ингри и я… – она замолчала, когда старушка подмигнула ей и загадочно улыбнулась.
– Успокойся, детка, – и Дженни вдруг поверила, что все будет хорошо.
* * *
В огромном холле иммиграционной службы этим вечером остались только три человека – Дженни и Медея, баюкавшая Эллиса. Они видели, как воссоединяются семьи. Итальянцы искренне и бурно радовались своему счастью. Евреи бесстрастно вздыхали и ахали. Шведы здоровались сдержанно и чинно. Десятки женщин – одиноких или с маленькими детьми – уходили с мужьями или родственниками. И только дядя Дженни так и не пришел встретить ее. Садилось солнце. Последний паром, отплывающий в город, дал прощальный гудок. Беспокойство и страх за Ингри причиняли невыносимую боль.
– Кто должен был встретить тебя, Медея? – спросила Дженни с отчаянием в голосе. Старушка ответила девушке невыразительным пустым взглядом. Эллис, довольно гугукая, лежал у нее на коленях. Он был сыт – молодая кормящая мама по просьбе старой женщины дала ему грудь, и он, причмокивая от удовольствия, наелся молока. Девушка нервно мерила шагами огромную пустую комнату. Она быстро ходила по голубой полосе, окаймлявшей восьмиугольники из белой плитки. Не один раз она проделала этот путь за долгое время ожидания.
В женском изоляторе Дженни деловито и толково объяснила итальянскому и шведскому переводчикам и американским служащим, что произошло. Она рассказала, что встретилась с Медеей на борту «Принца Вильгельма», и они решили, что в новой жизни будут всегда рядом и в горе, и в радости. Вместе вырастят детей дочь Дженни и месячного внука-сироту Медеи. Когда пассажиры хлынули на берег, Ингри потерялась. И теперь ей нужно поторопиться в город, чтобы найти малышку. Все, кроме полицейского у ворот, были согласны с нею. Он потребовал, чтобы женщины оставались на острове, пока за ними не придут родственники или друзья. И вот они вынуждены сидеть среди своих узлов и свертков. Отчаяние и безнадежность не могли удержать Дженни на месте.
В юго-западном углу громадного, пустого, объятого тишиной холла Дженни уныло бродила, не отрывая глаз от узора на кафельном полу. Носком ботинка она чертила прямой угол, двигаясь вдоль голубых полос на кафеле. Неожиданно девушка увидела пару башмаков на своем пути. Она шагнула вправо, чужие башмаки тоже шагнули вправо. Дженни сделала шаг влево, он – судя по рабочим ботинкам, это был мужчина, – тоже отступил влево. Девушка, не расположенная к шуткам, гневно вскинула золотистую головку.
– Боже милосердный! Габриель и моя Ингри! – слезы застилали глаза, кружилась голова. Она почувствовала огромную радость, облегчение и любовь. Они оба здесь, рядом с нею. Дженни схватила румяную веселую девчушку и прижала к своей груди.
– Она поужинала и даже вздремнула, – Габриель был похож на довольного собой мальчишку. Дженни целовала Ингри, гладила мягкие шелковистые волосы. Она смотрела на Габриеля глазами, полными слез. Никогда ей не приходилось встречать столь красивого и благородного мужчину.
