Текст книги "Маршак"

Автор книги: Матвей Гейзер

НЕЗАБЫВАЕМЫЙ 1917 ГОД

Воистину роковой для России год: две революции, изменившие не только общественно-политический строй, но и духовное состояние людей. Великое событие произошло и в семье Софьи Михайловны и Самуила Яковлевича – 25 февраля 1917 года у них родился сын, нарекли его по предложению Якова Мироновича Иммануэлем, что в переводе с иврита означает «С нами Бог». Из воспоминаний Юдифи Яковлевны Маршак: «Мы с сестрой и Самуилом Яковлевичем сквозь толпы народа пробираемся на Васильевский остров, где в клинике Отта находится София Михайловна. По улицам движутся колонны рабочих с красными знаменами…

По ночам Самуил Яковлевич с револьвером на боку патрулирует у нашего дома.

Приезжают из Сяйние (местечко в Финляндии. – М. Г.) родители и младшая сестра.

Вспоминаю, как мы собирались по вечерам в нашей темной столовой (электричества не было) и распевали под мой аккомпанемент „Марсельезу“, „Варшавянку“ и песню, которую тут же сочинил Самуил Яковлевич. Пели мы ее на украинский мотив. Помню, там были такие строчки:

 
Больше не царь он,
А просто Николка,
Просто Николка
Романов.
 

Третьего апреля. Вечер. Мы идем всей семьей встречать Ленина… Привокзальная площадь полна народа. Кто половчее, залезли на фонари, столбы, карнизы. Мы все крепко держимся за руки, чтобы не потерять друг друга, а Самуила Яковлевича мы уже потеряли. Он, конечно, забрался куда-то повыше, чтобы лучше видеть. Слышен гудок подходящего поезда. Гремит „ура“. Над толпой – взволнованный гул. „Подняли на руки!“ – раздаются голоса. Гул резко усиливается и внезапно стихает – на башню броневика взошел Ленин…»

Пройдут десятилетия, и Маршак вернется к этому дню на Финском вокзале в стихотворении «Все то, чего коснется человек», написанном в конце или вскоре после окончания Великой Отечественной войны.

 
Все то, чего коснется человек,
Приобретает нечто человечье.
Вот этот дом, нам прослуживший век,
Почти умеет пользоваться речью…
 
 
Сегодня старый маленький вокзал,
Откуда путь идет к финляндским скалам,
Мне молчаливо повесть рассказал
О том, кто речь держал перед вокзалом.
 
 
А там еще живет Петровский век,
В углу между Фонтанкой и Невою…
Все то, чего коснется человек,
Озарено его душой живою.
 

* * *

В Петрограде Маршаки задержались ненадолго – весной 1917 года Якову Мироновичу предложили работу в Екатеринодаре, и он отправился с семьей на Кубань. В Петрограде было голодно, а Кубань давала какие-то надежды, хотя бы на хлеб насущный. Вслед за родителями Самуила Яковлевича в Екатеринодар поехала и Софья Михайловна с младенцем Иммануэлем. Самуил Яковлевич остался в Петрограде. Здесь его удерживала не только работа, которую он не без труда нашел, но и дела литературные: в то время готовилась к изданию книга «Еврейская антология» (Сборник молодой еврейской поэзии). Редакторами его были Владислав Фелицианович Ходасевич – признанный поэт и литератор и Лев Борисович Яффе – поэт, переводчик, общественный деятель. О нем хочется рассказать поподробнее, так как в конце 10-х – начале 20-х годов XX века Маршака связывала с ним настоящая творческая дружба.

Лев Борисович Яффе учился в той же велижской гимназии, что и Хаим Нахман Бялик. Но настоящее, классическое образование он получил в 1897–1901 годы в знаменитых университетах Германии – Гейдельбергском и Лейпцигском. Тогда же (или немногим ранее) он примкнул к еврейскому движению, участвовал в первых конгрессах сионистов. Наряду с Жаботинским и Маршаком он в 1904 году написал стихотворение памяти Герцля, но на еврейском языке. На слова этого стихотворения была сложена песня «Нас душат слезы». В годы Первой мировой войны Лев Борисович Яффе оказывал всяческую помощь и содействие беженцам-евреям, изгоняемым из Восточной Польши и Прибалтики в глубь России. Погиб Яффе в Палестине в 1948 году от рук террористов. Сегодня имя этого поэта, литературоведа и общественного деятеля почти забыто. Между тем именно он проложил «гешерим» – мост между русской поэзией и ивритской. В то время в России появилось много талантливых поэтов, писавших на иврите – среди них Саул Черниховский, Давид Фришман, Яков Фихаман, Давид Шиманович, Залман Шнеур. Лев Борисович Яффе понимал, что до многих евреев, для которых русский язык уже стал не только родным, но и единственным, поэзия молодых и талантливых еврейских поэтов, пишущих на иврите, не дойдет. Поэтому он решил организовать в Москве издательство «Сафрут» (книга) и сумел увлечь этой своей идеей не только Владимира Ходасевича, но и Валерия Брюсова, Федора Сологуба, Вячеслава Иванова, Юргиса Балтрушайтиса… Они согласились выполнить переводы по сделанным Яффе подстрочникам для «Еврейской антологии». 27 ноября 1917 года Валерий Брюсов писал Яффе:

«Многоуважаемый Лев Борисович!

Очень благодарю Вас за присылку гонорара, который (восемьдесят четыре рубля) получил. С удовольствием готов продолжить свои переводы, если могу быть Вам полезен. В наши дни переводить хорошие стихи – наслаждение, а не работа.

Преданный Вам Валерий Брюсов».

Сборник «Еврейская антология» был издан в Москве в конце 1917 года. В истории русско-еврейской литературы явление это, несомненно, значительное. Предисловие к сборнику написал Михаил Осипович Гершензон, видный литературовед Серебряного века. Вот фрагмент этого предисловия.

«В этой книге собраны лучшие произведения новоеврейской лирики; но стихотворный перевод – печальная вещь. В подлиннике каждое из них переливает радугой, играет бесчисленными цветными лучами; перевод неизбежно гасит большинство тех лучей и многие заменяет иными…

Точно из старого мшистого корня вознесся свежий побег, точно старое сердце забилось свободой и восторгом, – такое чудо возрождения, обновления, освобождения я вижу в творчестве молодых еврейских поэтов. Что случилось с еврейством за последние 15 лет? Его внешнее положение нимало не изменилось к лучшему: все то же рассеяние, та же вражда со всех сторон, та же нищета в народной массе…

И вдруг – еврейскую музу не узнать. Было бы самонадеянно думать, что мысль способна разгадать темные движения народного духа. В нем действуют тайные силы по непостижимым законам…

Эти молодые поэты любят, как юноши всех стран, и вольно и звонко поют свою любовь; им открыта природная жизнь, и они с любовью живописуют ее; они мыслят о жизни, о человеке, о Боге, – их гнетет неотвязная мысль о еврейской беде. И потому, когда их мысль обращается к ней, – потому что забыть о ней невозможно, – как ново звучат их слова о еврействе! Они – люди, свободные люди вполне, – а свободный человек горд и ясен. Черниховский не может изнывать в бессильных жалобах, Шнеур не может скорбно вспоминать о прошлом величии.

Я не знаю, что случилось с еврейством, я только свидетельствую: в книге еврейство – как прокаженный, который, весь, как раньше, в проказе, вдруг поднял лицо, и все видят: он ясен духом, он в духе победил свою болезнь…

До сих пор еврейская поэзия только жаловалась и вспоминала, и оба эти тона одинаково говорили о безнадежности… Еврейство века жило не только в материальном гетто, внешнее рабство делало его и духовным рабом, – рабом неотвязной мысли о своей народной судьбе. Беспечность – драгоценнейшее благо смертных, источник духовной свободы, родник величия и красоты – вот что история отняла у еврейства, а с ним отняла все… Быть свободным евреем не значит перестать быть евреем, – напротив, только свободный еврей способен проникнуться еврейской стихией во всю глубину расцветшего человеческого духа».

Собственно о том же писал подростку Маршаку Стасов. Если бы в советское время языки иврит, а позже идиш не выжигали каленым железом из памяти и сознания евреев, если бы знали они в оригинале стихи Бялика, Черниховского, Ленского, Гордона, Галкина, Гофштейна, Маркиша, ассимиляция, наверное, все равно бы состоялась, но была бы совсем иной. Впрочем, эта тема – иррациональна.

Кроме предисловия Гершензона сборник «Еврейская антология» предваряют несколько слов Ходасевича. Нет документов, подтверждающих личное знакомство Маршака и Ходасевича, но так как в «Антологии…» есть два больших перевода Маршака, к тому же его фамилию в предисловии упоминает Гершензон, не знать Маршака Владимир Фелицианович не мог. О том, насколько сильно Ходасевич увлекся творчеством еврейских поэтов, свидетельствует его книга «Из еврейской поэзии» (вышедшая в Берлине, в издательстве 3. И. Гржебина в 1923 году). В предисловии к ней Ходасевич пишет: «Новой силой и свежими соками еврейская поэзия наполнилась только в середине и во второй половине XIX столетия, в России, где постепенно сконцентрировалась самая значительная, жизнеспособная в национальном смысле часть еврейского народа… Переводам с древнееврейского я уделил наибольше времени и труда <…> Должен сказать, что предлагаемые переложения, по незнанию древнееврейского языка, сделаны не с подлинников, а с буквальных подстрочных переводов, исполненных преимущественно Л. Б. Яффе, которому, сверх того, я обязан признательностью за многие указания и разъяснения». По словам Ходасевича, большинство переводов в «Еврейской антологии» сделано специально для этого издания.

Что касается Маршака, то в его творчестве она сыграла особую роль. Это была первая книга, где имя Маршака-переводчика стояло рядом с именами выдающихся русских поэтов Серебряного века. Почему биографы, исследователи творчества Маршака «не замечали» этого – сегодня вполне объяснимо. Лев Борисович Яффе несомненно знал Маршака по его стихам, регулярно публиковавшимся с 1904 года в журнале «Еврейская жизнь». И конечно же читал переводы из «Пророков», «Из пророка Исайи», «Книги Руфь» и, что не вызывает сомнения, знал его стихи из «Сионид», опубликованные в первой книжке «Еврейской жизни» за 1907 год. Остальные же переводчики «Еврейской антологии», если не все, то большинство, имя Маршака увидели в этой книге впервые. Лев Борисович обратился к Маршаку с просьбой сделать переводы для этой книги в марте 1917 года. Самуил Яковлевич тут же откликнулся:

«Дорогой Лев Борисович!

До сих пор я еще ничего не успел подготовить для Вашего сборника, но надеюсь кое-что сделать в течение остающихся в моем распоряжении трех недель. Я рассчитываю дать не всю поэму Шнеура „В горах“ (слишком мало времени для этого), а только „Вступление“; кроме того, одно или два стихотворения.

Сообщите, милый Л. Б., в каких сборниках вы предполагаете поместить „Вечный жид“ Вордсворта, а также „Палестину“ и, кажется, „Schir-Zion“. Не забудьте прислать мне обещанную корректуру двух последних вещей».

Маршак сделал блистательный перевод поэмы Шнеура «В горах» и большого стихотворения Шимановича «Сфинксы».

Вот отрывок из стихотворения «Сфинксы»:

 
Эта полночь полна волшебства.
Мрамор зданий сияньем облит,
И во сне беспокойном Нева
Плещет в черный, недвижный гранит.
И встают средь ночной синевы
Два гиганта – два Сфинкса у вод…
Тихо слушают ропот Невы.
Белый Север им песнь поет.
 
 
Я иду к ним в сияньи немом,
В царстве белых волнующих чар.
Город спит, отягченный грехом,
И во сне его душит кошмар.
Над дворцами застыли рои
Легких тучек – лазурных, как лед.
Вот изгнанники – братья мои —
Сфинксы дремлют у северных вод.
 
 
Из пылающей зноем земли,
Из родных африканских пустынь
Сфинксов некогда в дар привезли
В край снегов и гранитных твердынь.
Словно в саване, мертвенным сном
Спят гиганты в туманные дни.
Летом, в бледном сияньи ночном,
Пробудясь, оживают они…
 

В октябре 1917 года Маршаку удалось побывать в Екатеринодаре, повидать своих родных и близких. Тогда же с опозданием отметили пятидесятилетний юбилей матери Самуила Яковлевича – Евгении Борисовны. Ничто не предвещало трагедии, которая произошла 25 ноября 1917 года – от скоротечной саркомы Евгения Борисовна умерла. И это спустя два с небольшим года после смерти Натанель. В Петрограде Самуил был совсем один. Как он пережил такое горе – можно лишь гадать. Ни писем, ни других документов не дошло до нас. Кроме, пожалуй, одного письма, адресованного в Петрозаводск брату Моисею: «Сегодня приехал сюда Любек, может быть, подумает об устройстве школы-колонии, где бы я мог работать. Для этого дела у меня нашлось бы много любви и воодушевления. Наряду с этим я занимался бы писанием, и все было бы хорошо. Не то что канцелярщина…»

Заметим, в 1917 году Самуил Яковлевич не написал (или до нас не дошло) ни одного оригинального стихотворения, но выполнил много переводов с английского, в особенности – из Блейка, из Вордсворта, в частности перевел вордсвортского «Агасфера».

 
Многопенные потоки,
Пробежав скалистый путь,
Ниспадают в дол глубокий,
Чтоб умолкнуть и заснуть.
 
 
Стая туч, когда смирится
Гнев грозы и гул громов,
Шлемом сумрачным ложится
На зубчатый ряд холмов.
 
 
День и ночь косуля скачет
По скалам среди высот,
Но ее в ненастье прячет
От дождя укромный грот.
 
 
Зверь морской, что в океане
Крова мирного лишен,
Спит меж волн, но их качанья
Он не чувствует сквозь сон.
 
 
Пусть, как челн, грозой гонимый,
Пляшет ворон в бурной мгле, —
Рад он пристани родимой
На незыблемой скале.
 
 
Робкий страус до заката
По пескам стремит свой бег,
Но и он спешит куда-то
В сень родную – на ночлег.
 

Образ Агасфера – «вечного жида» занимает заметное место в европейской литературе с XIII века. И русских писателей и поэтов эта тема интересовала – вспомним незавершенное, блистательное стихотворение Пушкина «В еврейской хижине лампада». «Агасфер» в переводе Маршака появился в знаменитом сборнике «У рек вавилонских», выпущенном московским издательством Л. Б. Яффе «Сафрут» в 1917 году. Самуил Яковлевич тогда попросил Льва Борисовича, чтобы в любой подборке его стихов для книги «У рек вавилонских» было это:

 
Как странно, что поток бурливый —
Века, событья, племена —
Не смыл здесь прошлого…
И живы В стране родимой имена
 
 
Священных мест. Я был в деревне
Феллахов бедных – Анотот.
Там рос и жил великий, древний
Пророк, оплакавший народ.
 
 
И глядя на немые камни
Жилищ, раскинутых окрест,
Я долго думал, как близка мне
Печаль суровых этих мест.
 
 
Не плиты предков гробовые
Меня пленяли стариной:
Восстав из праха, Еремия
Стоял в селеньи предо мной.
 
 
И «Плач», что в день девятый Аба
Отец мой медленно читал,
У скромной хижины араба
Из уст пророка прозвучал…
 

Когда у евреев России появился выбор между возвращением на историческую родину и построением новой, быть может, достойной жизни в диаспоре, раздвоенность обрела новую форму. Наверное, поэтому так звучит перевод Маршака последней строфы «Агасфера»:

 
Без конца моя дорога,
Цель все так же впереди,
И кочевника тревога
День и ночь в моей груди.
 

НОВАЯ «ШКОЛА ПРОСТОЙ ЖИЗНИ»

Из письма Маршака Льву Борисовичу Яффе от 14 января 1918 года: «…Давно хотел написать Вам, но очень тяжело было на душе. Недавно умерла моя мать, и я – и до того разбитый и утомленный – еще больше обессилел физически и духовно. Был в Екатеринодаре у родных, потом попытался жить и работать в Петрограде, а теперь решил поехать на 2–3 месяца в санаторию в Финляндию, где мой друг доктор обещает поправить меня. Поеду завтра.

Видел я содержание 1-го сборника „Сафрут“. Мне кажется, эти сборники будут иметь большой успех. Что еще собираетесь Вы издавать помимо сборников и антологии? Хотелось бы мне в будущем поработать вместе с Вами в этом издательстве.

Последнее Ваше задание пришлось мне очень по вкусу. „Сфинксы“ – прекрасная вещь. Я тотчас же набросал несколько строф перевода – идет легко. Перевожу я начало анапестом (трехстопным), рифмуя первый стих с третьим, второй с четвертым. Но, милый Лев Борисович, уж очень короткий срок Вы дали мне для перевода стихов. Я получил Ваше письмо 13-го. Вещи нужны к 26-му. Помимо того, что для стихов всегда хорошо иметь побольше времени, чтобы не слишком насиловать себя, когда нет соответствующего настроения, – у меня сейчас имеется много другой работы – журнальной и по книжке Блэка, которую я готовлю к печати. Все же я постараюсь подготовить перевод для Вас в возможно кратчайший срок, если только 26-ое не последний срок. Ко всему еще из Финляндии письмо идет дольше: я пришлю его в Петроград и поручу кому-нибудь послать Вам артелью».

В этом письме Маршак сообщает Л. Б. Яффе: его пригласил на работу директор открывающейся в Финляндии детской колонии. Он наслышан о педагогическом таланте Маршака и настоятельно просит его принять участие в этом мероприятии. «Я очень люблю детей, знаю их – и был бы счастлив заниматься наряду с писанием этим делом…

Жена моя с ребенком и все родные – в Екатеринодаре. К сожалению, им сейчас невозможно приехать сюда.

Передайте мой сердечный привет Вашей жене и дочкам. Крепко целую Вас.

Ваш С. Маршак».

Детская колония в Финляндии не была открыта. Вероятно, потому что советское правительство предоставило Финляндии в конце 1917 года суверенитет. Но, как известно, от судьбы не уйдешь. В 1918 году детская колония была создана на берегу Онежского озера в Олонежской губернии, в Петрозаводске. В этом городе жил брат Маршака – Моисей Яковлевич. Он работал там инженером на лесозаводе. Самуил Яковлевич приехал к брату в Петрозаводск – вероятно, это было связано с его работой – и оказался причастным к судьбе некоторых колонистов.

В колонии жили сироты, беспризорные, дети местных советских работников – всего человек шестьдесят в возрасте от десяти до четырнадцати лет.

Воспитатель Петрозаводской детской колонии Антонина Викторова рассказывала: «В городе тогда было очень много беспризорных ребят. Самуил Яковлевич подобрал одного смышленого, очень обтрепанного паренька лет тринадцати-четырнадцати. Был он довольно крупного роста – по плечо Маршаку, весь в веснушках, с крупными чертами лица, маленькими серыми глазами и отросшей после стрижки под машинку рыжеватой шевелюрой. Звали его Никифором.

Маршак привел его в Наробраз и попросил пристроить его в какое-нибудь детское учреждение. А там ему дали для Никифора направление в нашу колонию. И вот он явился с пареньком к нам и остался у нас на ночлег».

Никифор был не единственным найденышем Самуила Яковлевича Маршака. Он принял участие в судьбе многих беспризорников, некоторых возвращал к жизни в буквальном смысле слова.

Из воспоминаний А. Викторовой: «В свободные часы он затевал с ребятами разные игры, загадывал им загадки, отправлялся с ними в лес или на Онегу. Они облепят его со всех сторон, а он идет и рассказывает им о природе, о своих путешествиях, выдумывает разные занятные истории. Каких только рассказов не наслышались мы от него во время наших прогулок или сидя в полумраке за длинным столом, слабо освещенным свечками или керосиновой лампой!

Ребята чувствовали в нем „своего“, советовались с ним обо всем, доверяли ему свои тайны. До конца сохранил он особую дружбу с Никифором, который оказался очень расторопным, готовым на любую услугу. Будучи одним из самых старших и сильных ребят, Никифор постоянно выполнял у нас самые трудные работы – таскал и колол дрова, приносил из колодца воду.

Удивительно хорошо Маршак разбирал и устранял всякие недоразумения между ребятами. И когда он уходил от нас по понедельникам в Петрозаводск, ребята всегда хором упрашивали его непременно прийти опять. А по субботам, в тот час, когда можно было ждать его прихода, мы все – ребята и педагоги – отправлялись гурьбой к нему навстречу».

Из Петрозаводска Маршак решил поехать к семье в Екатеринодар – больше года он не видел родных. Но 1918 год горестями своими напоминал год 1917-й – в пути из Петрозаводска в Москву Маршак узнал о том, что тяжело заболела Софья Михайловна. В годы Гражданской войны в стране свирепствовал тиф. Софью Михайловну пришлось изолировать, ребенка взяли на попечение младшие сестры. Ехать или не ехать к семье – этот вопрос для Маршака не существовал. Но как добраться до Екатеринодара? Ведь путь пролегал через Украину, в то время контролируемую германскими войсками. Нигде – ни в письмах Маршака того периода, ни в записках – не сохранилось воспоминания об этой поездке. Но известно, что до Екатеринодара он добрался, а наградой ему было улучшение здоровья Софьи Михайловны. Материальное положение семьи было катастрофическим, о возвращении Маршака из белогвардейского Екатеринодара в Петроград не могло быть и речи. Маршак остался с семьей. Надо было зарабатывать на жизнь. И он вспомнил старое свое «ремесло» – работу газетного и журнального фельетониста.

В ЕКАТЕРИНОДАРЕ – КРАСНОДАРЕ

Когда Маршак оказался в Екатеринодаре, власть в городе была в руках белогвардейцев, и порядки, разумеется, были «белогвардейские». Вполне понятно, что каждой власти нужна своя пресса. В Екатеринодаре выходило тогда немало газет и журналов. Судьбе было угодно, чтобы один из первых сборников стихов Маршака (возможно, первый) увидел свет в 1919 году именно в этом тихом, некогда сытом, провинциальном казачье-купеческом городе на Кубани. Книжечка эта называлась «Сатиры и эпиграммы», а автором ее значился Фрикен, тот самый Фрикен, чья подпись стояла под стихотворными фельетонами санкт-петербургских периодических изданий. Выпушенная мизерным тиражом, она оставила особый след в памяти Маршака. Он, наверное, пытался о ней забыть, но если уж не горят рукописи, даже когда их сжигают, то книги – тем более. Вот одно из стихотворений из этого сборника, опубликованное в газете «Утро юга» 1 января 1919 года.

 
Бой часов – как гул набата.
Указав куда-то ввысь,
Обе стрелки циферблата
Знаменательно слились.
 
 
Пейте!.. Год тяжелый прожит,
И за чашей круговой
Вновь грядущее тревожит
Нас загадкой роковой.
 
 
Всем явленьям жизни нашей
Время краткое дано…
Только миг, сверкая в чаше,
Буйно пенится вино.
 
 
Долго несся гром сражений,
Но и он умолк вдали.
Тот, кто был других надменней,
Пресмыкается в пыли.
 
 
Сколько было суеверья
И тщеславной суеты
В дни, когда чужие перья
Украшали их хвосты.
 
 
Пусть же помнят забияки,
Что – увы – noblesse oblige,
И легко при первой драке
Потерять былой престиж.
 
 
Рок дарит успех мгновенный.
Все растает, все пройдет.
Стрелки жизни неизменный
Совершают оборот.
 
 
И сейчас под гул набата,
Указав куда-то ввысь,
Обе стрелки циферблата
Знаменательно слились…
 

Здесь хочется отметить, что «часы на башне» позже будут не раз встречаться в стихах Маршака, в частности в стихотворении «По часам Кремлевской башни…» (иное название – «1947»).

Власть в Екатеринодаре не раз переходила от белых к красным, от красных к белым. Бывало и так, что в одной части города правили белые, в другой – красные. Нелегко ориентироваться в такой обстановке. В один из периодов двоевластья Маршак написал стихотворение «Два комиссара»:

 
…Жили-были два «наркома»,
Кто не слышал их имен?
Звали первого Ерема,
А второго – Соломон.
 
 
Оба правили сурово,
Не боясь жестоких мер.
У того и у другого
Был в кармане револьвер.
 
 
Красовались в их петлице
Бутоньерки из гвоздик,
И возил их по столице
Колоссальный броневик.
 
 
Угрожая, негодуя,
Оба в пламенных речах
На московского буржуя
Наводили жуть и страх.
 
 
Каждый в юности недаром
Был наукам обучен.
Был Ерема семинаром,
И экстерном Соломон…
 
 
К этим грозным властелинам
Все явились на поклон.
Брат Ерема был блондином
И брюнетом – Соломон.
 
 
Как-то раз в знакомом доме
У зеленого стола
О Московском Совнаркоме
Речь печальная зашла.
 
 
Ленин действует идейно.
Он – фанатик, маниак.
Но уж Троцкого-Бронштейна
Оправдать нельзя никак.
 
 
По каким же был причинам
Сей вердикт произнесен?
Брат Ерема был блондином,
Но брюнетом – Соломон…
 
 
А в другом знакомом доме
Разговор зашел о том,
Сколько нынче в Совнаркоме
Соломонов и Ерем.
 
 
И сказал чиновник в форме,
Что Израиля сыны
В трехпроцентной старой норме
В Совнаркоме быть должны.
 

Маршак обладал удивительной способностью собирать вокруг себя таланты. Это он раздобыл для «Утра юга» «крамольные» письма В. Г. Короленко к наркому просвещения Луначарскому, письма, преисполненные отчаяния от всего того, что сделала с интеллигенцией на Украине и не только там новая власть. Заметим, письма эти были опубликованы в России уже в годы перестройки.

Самуил Яковлевич понимал степень риска, но иначе поступить не мог. В то время он поддерживал дружеские отношения с такими литераторами, как Аркадий Аверченко, Зинаида Гиппиус, Иван Шмелев (сын его незадолго до этого был расстрелян большевиками). Не будем гадать, как удалось уцелеть Маршаку во времена красного террора. Скажем просто: слава Богу.

В конце 1918 года Маршак познакомился с Елизаветой Ивановной Дмитриевой – Черубиной де Габриак. Имя этой поэтессы в антологиях русской поэзии едва ли можно найти. Стихи Черубины де Габриак впервые были опубликованы в модном и популярном журнале русских символистов «Аполлон» в 1909 году, когда звезда символизма уже закатывалась. Родилась Елизавета Дмитриева в Петербурге 31 марта 1887 года, то есть она была всего на несколько месяцев старше Маршака. Вот несколько строк из ее автобиографии: «Небогатая дворянская семья… мать по отцу украинка… отец по матери швед… я – младшая, очень-очень болезненная, с 7 до 16 лет все время лежала – туберкулез и костей, и легких.

Мое детство все связано с Медным всадником, сфинксом на Неве…

В детстве, лет 14–15, я мечтала стать святой и радовалась тому, что я больна темными, неведомыми недугами – и близка смерть. Я целых десять месяцев была погружена во мрак, я была слепой…

От детства я сохранила облик „Рыцаря Печального Образа“ – самого прекрасного рыцаря для меня – Дон Кихота… Гимназию окончила поздно, в 17 лет, в 1904 году, с медалью, конечно. Потом поступила в Женский императорский педагогический институт и окончила его в 1908 году по двум специальностям: средняя история и французская вековая литература… После была и училась в Париже, в Сорбонне – бросила… До 1918 года, когда я из Петербурга приехала в Екатеринодар, все время жила в Петербурге…»

Да, революция разбросала петербургскую интеллигенцию по свету: кого – в Париж, кого – в Прагу, кого – в Белград. А вот Дмитриева и Маршак оказались в Екатеринодаре. Незадолго до того, как Черубина де Габриак покинула Петербург, она написала такие стихи:

 
Тебе омыл Спаситель ноги,
Тебе ль идти путями зла?
Тебе ль остаться на пороге?
Твоя ль душа изнемогла?
 
 
Храни в себе Его примера
Плодоносящие следы,
И помни: всеми движет вера,
От камня до святой звезды.
 
 
Весь мир служил тебе дорогой,
Чтоб ты к Христу подняться мог.
Пади ж пред Ним душой убогой
И помни омовенье ног.
 

Знакомство Дмитриевой и Маршака переросло в настоящую дружбу. «После Гумилёва и Волошина Маршак был для меня самым близким человеком», – вспоминала позже Елизавета Ивановна. Самуил Яковлевич не раз говорил, что именно под влиянием Дмитриевой, благодаря ей он стал писать для детей. В 1920 году она вместе с Маршаком вела занятия в драматической студии клуба Красной армии.

Детский театр открылся 18 июля пьесой «Летающий сундук», написанной Е. Васильевой (фамилия Дмитриевой по мужу) и С. Маршаком по мотивам сказки X. К. Андерсена.

«Я пришел к детской литературе через театр, – вспоминал впоследствии Маршак. – Интерес к детям был у меня всегда. До революции я много бывал в приютах, в Англии сблизился с Лесной школой. Но по-настоящему я узнал детей, когда в Краснодаре группа энтузиастов устроила театр: Елизавета Ивановна Васильева, я и художник Воинов. Замечательный был у нас актер Дмитрий Орлов – он потом работал в Москве у Мейерхольда. Прекрасно читал стихи Некрасова, а впоследствии „Василия Теркина“.

В голодные годы я организовал Детский Городок. Нам отдали бывшее помещение Кубанской рады – целый дворец, – и мы там устроили читальню, библиотеку, детский сад. А главное наше дело было – детский театр. Первые мои вещи в стихах для театра – „Кошкин дом“ (маленький) и „Сказка про козла“…» Все это было уже при советской власти.

Но вернемся в Екатеринодар белогвардейский и к стихам Д-ра Фрикена из сборника «Сатиры и эпиграммы»:

 
Известный Ножин нам поведал
В недавней лекции своей,
Что погубил страну и предал
Еврей, злокозненный еврей.
 
 
Весь мир евреи держат в путах…
Кто их влиянья избежит?
Во всех волнениях и смутах
Chercher le жид!
Chercher le жид!
 
 
Пусть нам рассказывает книжка
О том, что в сумраке веков
Мутил народ Отрепьев Гришка,
Затем Емелька Пугачев.
 
 
Но это – ложь и передержка,
А факт действительно таков:
Мутил народ Отрепьев Гершка,
А позже – Хаим Пугачев…
 

Неудивительно, что тема эта так волновала Маршака в белогвардейском Екатеринодаре. Все, кто не принял советскую власть, белогвардейцы же в особенности, хотели найти виновника. И конечно же пошли по проторенному пути. Но 25 августа 1920 года город снова, и на сей раз окончательно, перешел к красным. Среди прочих мероприятий советской власти состоялось открытие университета. Ректором его стал ученый-палеограф, фольклорист Никандр Александрович Маркс – давний друг поэта Волошина. Он собрал вокруг себя людей хорошо образованных. По предложению Маркса С. Я. Маршак был избран преподавателем английского языка факультета общественных наук Кубанского университета. 12 декабря того же года Маршак сделал доклад о Театре для детей в Кубанском институте народного образования. Н. А. Маркс высоко ценил деятельность Маршака и Васильевой. Вот что писал он в конце января 1920 года Волошину: «У нас бывают Е. Васильева, С. Маршак. <…> Всегда вспоминаем тебя с Леманом. Маршак и Васильева инсценируют мою легенду „Таир и Зоре“».

В апреле 1921 года Н. А. Маркс скончался, но созданный под его руководством университет, да и детский театр продолжали работать.

18 июля 1920 года – день, когда в помещении Городского театра имени Луначарского состоялась премьера пьесы «Летающий сундук», можно считать днем рождения первого большого детского учреждения. Позже его назовут Детский Городок, – явившегося прообразом дворцов пионеров. В том же году были поставлены спектакли «Сказка про козла», «Город Злосчастья». Позже – «Кошкин дом», «Волшебная палочка», «Финист – Ясный Сокол». А осенью 1921 года был показан спектакль «Петрушка». Вот что писала об этом газета «Красное знамя»: «25 октября 1921 г. в Краснодаре открыл свои двери гос. театр для детей. Зимний сезон открылся премьерой „Петрушка“ – новой пьесой неутомимых инициаторов театра для детей Е. И. Васильевой (Черубина де Габриак) и С. Я. Маршаком (Д-р Фрикен). Спектакль очень тепло был принят ребятами в возрасте от 5 до 12 лет. В зале все время был смех. Пьеса заразительная, с прекрасным русским языком. Актеры играли ярко и весело».

В спектакле «Петрушка» главную роль исполнял Дмитрий Николаевич Орлов. Из воспоминаний Самуила Яковлевича Маршака: «Познакомились мы в 1920 году в городе Краснодаре, куда Д. Н. Орлов и жена его, актриса А. В. Богданова, приехали незадолго до того. Оба они раньше играли в известной харьковской труппе Синельникова.

По приезде в Краснодар они сразу приступили к работе в местном театре имени Луначарского, а я был в то время председателем художественного совета другого театра – одного из первых по времени своего возникновения Театра для детей…