Текст книги "Анни Маннинен"

Автор книги: Марья-Леена Миккола

13

Анни проснулась поздно, когда мама уже ушла на работу. Мама, наверно, тоже проспала: даже посуда со стола была не убрана.

Лассе наспех попил молока, вымазав маслом клеенку, и убежал на улицу.

– Вот всегда так, – проворчала Анни. – Вечно я должна все мыть и убирать…

Настроение опять было скверное. Анни чувствовала себя очень усталой. Недаром Дева сказала ей, что путешествие в прошлое сильно утомляет. «Если я еще буду путешествовать по ночам, то скоро так устану, что совсем не смогу ходить в школу, и тогда врач пропишет мне домашний режим, чтобы я отдохнула», – с тайной надеждой подумала Анни.

Наскоро позавтракав и прибрав в комнате, Анни вышла во двор. Тэри настороженно смотрел в сторону леса; вытянув морду, он опять к чему-то принюхивался. Заметив Анни, пес сразу же подбежал к ней, гремя длинной цепью.

– Эта злая черноглазка опять подходила ночью к моей конуре, – сказал Тэри. – Но она не смотрела на мою карту, даже не взглянула. Да и какой от нее толк! Озеро-то уже завоевано. Да и с самого начала эта карта была совсем ни к чему. А ты как думаешь, Анни?

– Ну откуда же мне знать, Тэри. Может, это была очень даже важная карта, – мягко ответила Анни, стараясь не обидеть Тэри. – Неужели Юлкуска опять замышляет что-нибудь недоброе?

– Не знаю, я понял только, что какая-то девчонка поймала Белую Лошадь. Юлкуска ругалась ужасными словами, такими ужасными, что я не могу их тебе повторить.

Анни лихорадочно соображала. Теперь совершенно ясно, что Юлкуска тоже участвует в ночных делах и что она – опасный противник. Анни ни минуты не сомневалась в том, что нынче ночью Белая Лошадь снова придет за ней. Ведь ее путешествие прервалось на полпути и поручение еще не выполнено. Она пока так и не нашла Природу-Мать. Надо быть настороже, а то Юлкуска либо задержит ее, Анни, либо поймает Белую Лошадь. Этого еще не хватало!

– Ты, Тэри, постарайся, последи за Юлкуской, а потом расскажешь мне, если случится что-нибудь такое, особенное, – попросила Анни.

– Привет, Анни! – раздался вдруг голос Майкки. – Пойдем со мной полоть клумбу, а то все цветы заросли сорняками.

– Не хочется. Пойдем лучше к нам и поиграем в театр, – ответила Анни. Ей вдруг нестерпимо захотелось хоть немножко наяву побыть не Анни Маннинен, а другим человеком. Хотя бы переодеться в кого-нибудь.

И они пошли домой к Анни. Переступив порог, Майкки принялась расхваливать комнату, как будто видела ее впервые.

– Ай-ай, какие у вас красивые цветочки на окнах! А какие чудесные занавески! Вообще у вас так красиво, так уютно.

Мать не раз наставляла Майкки, что надо непременно похвалить убранство комнаты, когда входишь в чей-нибудь лом.

Анни вытащила из шкафчика Деву и Воина и внимательно пригляделась к ним. Нет, никаких изменений она в них не заметила, но все равно они – теперь она точно знала – только понарошку куклы, а на самом деле это заколдованные люди, которые живут в болоте. Анни хотела растолковать все это своей подружке, но, взглянув на Майкки, на ее круглое простодушное лицо пай-девочки, тотчас отказалась от своего намерения. Анни посадила кукол в их обычном уголке, в нише, а сама принялась изучать содержимое платяного шкафа.

– Знаешь что, Майкки, ты возьми вот эту старую тюлевую занавеску и накинь ее себе на плечи. Ты будешь изображать главную танцовщицу гарема, – сказала Анни. – Я для этой роли слишком тощая, а ты как раз подходишь. А я… Я, пожалуй, надену на себя вот это мамино платье в цветочек и буду изображать знатную даму, которая придет в гости, навестить тебя и одну свою приятельницу.

– Но ведь это самое хорошее, выходное платье твоей мамы, – с сомнением проговорила Майкки. – Может, ты наденешь что-нибудь другое?

– Да, конечно… Но зато это и самое красивое платье, – ответила Анни и задумалась.

Пока Майкки возилась с занавеской, заматываясь в нее, Анни быстренько переоделась в нарядное голубое платье, в котором мама была вчера вечером на танцах. Анни уже давно мечтала об этой минуте. Платье было ей до пят, а сзади даже чуть волочилось по полу. Потом Анни порылась в ящике комода и достала клипсы и браслеты для себя и для Майкки. В ящике нашлась и круглая пудреница. Под ее крышкой оказалась мягкая пуховка, которой девочки обильно напудрили свои носы. Затем Анни стала показывать Майкки, как та должна-танцевать. Она встала на стул, а потом даже на стол, сделала несколько плавных движений, разводя руками. Майкки послушно копировала ее. При этом Анни распевала:

 
Не горюй, девчонка,
Что нет еще миленка.
Носик свой напудри
Да завей-ка кудри!
Накинешь
Красненький платок,
Натянешь
Шелковый чулок,
И милый тебя полюбит!
И милый тебя полюбит!
 

Потом девочки вместе запели балладу про Вилхо и Берту. Но допеть ее до конца им не пришлось, так как раздался сначала громкий стук в дверь, потом голос Юлкуски:

– Что там такое творится? От этого крика весь дом дрожит!

Анни и сама не смогла бы объяснить, как это ей удалось в длинном платье так молниеносно подскочить к двери и повернуть в замке ключ. Сердце ее бешено колотилось, его стук даже отдавался в ушах.

– Ах вот как, негодная девчонка! Ты будешь у меня перед носом дверь захлопывать?! – бушевала Юлкуска, стоя на лестнице. – Ну погоди, я расскажу матери, что ты тут вытворяешь! Она велела мне днем присматривать за тобой!

– А вот и не велела! – сказала Анни через дверь.

– Ах ты, дерзкая негодница! Перед носом у старшего человека двери запирать! Кто у тебя там дома, а? Вот так и бывает, когда в семье нет отца…

– У меня есть отец, наш всемогущий господь, – ответила Анни словами из молитвы. – И мои дела вас вовсе не касаются. Посмотрите на полевые цветы, их никто не сеет, не пашет, а они знай себе растут, цветут и всевышний о них обо всех заботится.

Стоявшая за дверью Юлкуска буквально онемела. Прошло некоторое время, прежде чем она смогла вымолвить:

– Что?.. Что это за комедия? А ну отпирай – и живо!

Тут Анни подумала, что лучше, пожалуй, открыть дверь, чтобы не разозлить Юлкуску окончательно. Поди знай, что она придумает потом в отместку. Но, к несчастью, именно в этот момент Анни выронила из рук пудреницу, которую все время держала на ладони. Бело-розовое душистое облачко окутало девочек.

– Нет, мы не можем открыть дверь, – ответила Анни, очень расстроенная. – У нас как раз разыгрывается сцена. Мы репетируем пьесу! У нас театр!

– Сейчас же отвори дверь! – прорычала Юлкуска.

– Послушайте, госпожа, нас тут две актрисы и мы работаем. Разве вы не поняли? – решительно произнесла Анни. Так что уходите и не мешайте нам. Вечером у нас спектакль.

– Вечером вам зададут такой спектакль, что вы его надолго запомните! – пригрозила Юлкуска. – Я уйду, но ты не думай, что дело на этом кончилось! Мы еще поговорим!

Девочки слышали, как Юлкуска спускалась с лестницы, продолжая ругаться. Майкки дрожала от страха, но Анни быстро успокоила ее:

– Да ты не бойся. Юлкуска ведь даже не догадывается, что ты тоже здесь.

Теперь у девочек было время подумать над всем случившимся и оценить положение. Оно было незавидным. Пудра разлетелась повсюду: она была и на мамином костюме, и на плечах у Майкки, и на полу… Девочки поспешно сняли с себя «наряды» и принялись вытряхивать их. Но не тут-то было! Пудра не сходила с одежды. Тогда они попытались счистить ее щеткой, но тут обнаружилось, что чем больше трешь, тем отчетливее проступает пудра на ткани. Вдобавок и сама щетка запачкалась. Просыпавшуюся на пол пудру подружки попытались смести шваброй, но только подняли пыль, а половики чище не стали.

– Что будем делать? – с несчастным видом спросила Майкки.

– Придется стирать, – ответила Анни решительно.

Они согрели на электроплитке воду, постирали платье и повесили его над плитой сушить. Потом они щеткой и порошком оттирали пол и половики, пока комната не обрела наконец мало-мальски приличный вид.

– И зачем только женщины пользуются пудрой, – вздохнула Майкки, вытирая вспотевший лоб.

– А затем, чтобы лицо не блестело, а еще для красоты и для аромата, – со знанием дела объяснила Анни.

Покончив с уборкой, девочки заторопились на улицу. Оставаться в доме больше не хотелось. Лучше всего сейчас было бы пойти в лес и погулять. Но грозила одна опасность: Юлкуска могла подкарауливать их внизу. Девочки решили тихонько спуститься по лестнице на первый этаж и по стенке, как можно тише, на цыпочках, пробраться к окну. А уж из окна – прямо во двор.

Благополучно проделав эту операцию, они завернули за угол дома и помчались со всех ног. Анни повернула к домику Муттиски, но уже издали она заметила, что Муттиски нет дома. Против обыкновения, ключ не торчал в дверях, а у порога красноречиво стояла метла. Это означало, что Муттиска куда-то уехала. Так что девочки пробежали мимо ее домика и укрылись неподалеку в лесочке. Никто их не заметил, никто не преследовал, и подружки совсем успокоились. Весь остаток дня они провели в лесу.

Возвращались они под вечер. Подходя к дому, девочки увидели, что во дворе Юлкуска разговаривает с матерью Анни. Юлкуска говорила о чем-то очень громко и сердито размахивала руками. Ну конечно же, жаловалась на Анни.

– Знаешь что, Майкки, – сказала Анни, – тебе сейчас лучше всего бежать домой, чтобы Юлкуска тебя вообще не видела. А я уж постараюсь поговорить с мамой, попрошу у нее прощения за платье. Главное, чтобы тебя в это дело не впутывать.

Анни постояла, глядя вслед Майкки. Та, пригнувшись и стараясь держаться подальше от разговаривавших женщин, семенила к дому. На углу Майкки еще раз обернулась и помахала рукой. Анни облегченно вздохнула и побежала к окну, к тому самому, из которого они недавно выбирались. Вот и их дверь. Она вошла в комнату и села на стул у окна… Как только мама появилась на пороге, Анни сразу же начала все рассказывать. И еще добавила, что Юлкуска всегда все преувеличивает и часто наговаривает на детей. Мама ничего не ответила, она только прикусила губу, увидев, что ее лучшее платье висит над плитой на веревке как жалкая мокрая тряпка.

– И все же я пойду на работу, – сказала Анни. – И как только получу зарплату, сразу же куплю тебе новую пудреницу.

– А вообще-то это платье давно уже по стирке скучало, – сказала мама после недолгого молчания. – Удивительное дело: сходишь, один вечер потанцуешь – и платье сразу же заношено. В зале так душно, такой тяжелый воздух, а руки у мужчин вечно потные.

– А зачем же ты тогда ходишь на танцы? – спросила Анни.

– Ну как зачем? Хоть какая-то радость в жизни. А чего у меня еще хорошего? – сказала мама и присела к столу. – Я ведь такая одинокая женщина. Если бы ты только знала, как мне бывает тоскливо…

И вдруг, совсем неожиданно для Анни, мама уронила голову на стол, на свои скрещенные руки, и горько заплакала. У Анни губы тоже задрожали, она бросилась к матери и обняла ее за шею.

– Когда я вырасту большая, я сделаю так, что к тебе приедут свататься женихи со всего света, и тогда тебе не надо будет больше ходить на эти танцы, – говорила Анни ласковым голосом. – Хорошо? Ага?

– Да ты пойми, доченька, я ведь хочу, чтобы вернулся тот, единственный… ваш отец… – ответила мама и заплакала еще сильнее.

– Ну хорошо, тогда я сделаю так, что ты получишь назад того, единственного, – твердо пообещала Анни.

К счастью, мама перестала плакать, утерла слезы и даже улыбнулась Анни. А когда они увидели в окно, что вверх по Казарменной горе энергичным шагом поднимается Лассе, то, переглянувшись, постарались придать своим лицам спокойное, будничное выражение. И заговорили об обычных, будничных делах.

Но вечером Анни взяла к себе в постель Деву и Воина и назидательно сказала им:

– Это очень печально, когда у людей несчастная любовь. Она так запутывает… Но, может быть, вам в жизни еще повезет?

14

Спальная ниша заполнилась призрачным светом. Ночь за окном была непроглядная, но она звала, манила к себе. Анни взглянула на Деву с Воином, которые лежали рядом с ней. Куклы смотрели на нее как-то виновато, как будто просили прощения, что не могут пойти с нею.

– Ну, ничего, – сказала им Анни. Я и одна справлюсь. У вас столько своих забот и трудностей. Я понимаю, вы не можете пойти. Но вы ведь тоже должны понять, как мне страшно отправляться в это путешествие. Пожелайте мне ни пуха ни пера.

Анни показалось, что куклы глубоко вздохнули и даже подвинулись к стенке, когда она поднялась с постели. Она пошарила в кармане ночной рубахи. Все в порядке, флакон на месте. Тихонько, на цыпочках, Анни прошла мимо Лассе, который спал глубоким сном, и мимо мамы, тихо посапывавшей на раскладушке! Беззвучно Анни открыла дверь и так же беззвучно затворила ее за собой. Девочка, как была босиком, вышла на лестницу, но она не спускалась по ступенькам, нет… Она плавно заскользила вниз, прямо по воздуху, как будто на крыльях. На дворе, залитая лунным сиянием, стояла белая цирковая лошадка. Выгнув шею словно лебедь, она беспокойно помахивала красивым хвостом. Лошадь тревожно перебирала копытами, готовая двинуться в путь. Анни быстро пересекла двор, миновала клумбу с ноготками и одинокий клен. Но вдруг, в тот самый момент, когда девочка готова была сесть на лошадь, она остановилась как вкопанная: ей показалось, будто перед ней неожиданно выросла стена.

А за спиной у Анни раздались слова:

 
Заклинаю, заклинаю!
Проклинаю, проклинаю!
Стой на месте.
Камнем будь!
Я тебе испорчу путь!
 

Юлкуска, в одной ночной рубахе, стояла на крыльце и, широко раскинув руки, произносила свое заклинание. Черные глаза ее так и сверкали злобой. Сила ее злых чар оказалась столь велика, что Анни не могла ступить ни шагу.

– Тэри! – воскликнула Анни. – На помощь!

– Я дала ему снотворного, – сказала Юлкуска. – Так что напрасно ты зовешь эту жалкую пустолайку.

– Муттиска… – прошептала Анни. – Но в тот же миг она вспомнила, что Муттиска уехала куда-то. Значит, теперь она, Анни, совершенно одна.

– Лучше будет, если ты вернешься домой и отправишься спать, – уговаривала Юлкуска сладким голосом. – Такой маленькой девочке не следует вмешиваться в колдовские дела.

– Никакие это не колдовские дела, – ответила Анни. Голос ее звучал чуть слышно, а ноги по-прежнему не подчинялись. Они были как будто чужие. – Это общее дело. Оно касается и деревьев, и животных, и воды, и травы, и человека…

– Чепуха, ха-ха-ха, – ответила Юлкуска со злобным смешком. – Ты не разбираешься в этих делах, ни капельки! Теперь этой беде уже ничем не помочь. Воздух, Море и Земля окутаны таким густым слоем липкой грязи, что ты, девчонка, ничего не сможешь сделать. К тому же у тебя больше нет помощницы, эта знахарка Муттиска уехала, а если она и вернется, то я устрою так, что ее отсюда выселят. Уж я позабочусь о том, чтобы в дело вмешался мой властелин, Черный Колдун. На месте домика Муттиски построят высотный дом. И тогда вам тоже придется поискать себе новое место! Всем вам придется уйти, и никто из вас нигде не получит новой квартиры. Только я получу хорошенькую маленькую квартирку в новом высотном доме. Вот так-то! Можешь мне поверить.

– Пусти меня, – сказала Анни, тяжело дыша. Она напрягла все свои силы, чтобы сдвинуться с места. Лошадь нервно потряхивала гривой; бока ее вздымались от напряженного ожидания.

– Если ты пойдешь, я наделаю ужасных дел, – прошипела Юлкуска. – Я отравлю все колодцы… – И она начала громким зловещим голосом: – Пусть отныне вода в колодцах на Казарменной горе будет черной как деготь, и густой как смола! Проклинаю, проклинаю! Заклинаю, заклинаю…

– Но ты совсем не баба-яга и не колдунья, – сказала Анни твердым и ясным голосом. Она и сама не понимала, откуда брались у нее эти слова. – Ты просто вредная-зловредная сплетница. А разыгрываешь из себя бог знает кого. Но меня тебе не удержать, злая старуха!

Стремительный огромный прыжок, как у кенгуру, – и Анни уже верхом на белой лошадке. Лошадь ударила копытом, вскинула благородную голову и взмыла в воздух.

Юлкуска выбежала на середину двора и, размахивая руками, принялась выкрикивать свои заклинания – но они уже не имели никакой силы. Зато Анни все отчетливее ощущала в себе прилив какой-то необъяснимой силы, который породил песню, и слова этой песни сами собой полились из ее уст:

 
Ах, оставь ты свои заклинания!
Не в твоей я, Юлкуска, власти.
Я живу в мечтах, в сновидениях,
Я лечу по дорогам счастья.
Меня лошадь несет белогривая.
Ветер времени свищет в ушах.
Мне коня понукать не надо.
Никакой мне не ведом страх.
Звездной россыпью небо стелется.
В те туманные дали-края
Быстро мчит меня Лошадь Белая…
Мчит туда, где мечта моя.
 

Анни стремительно уносилась все дальше от Казарменной горы, и когда песня ее закончилась, девочка почувствовала, что у нее пересохло в горле. Когда же она выучила эту песню? Ведь она пела так, будто давно знала эти слова и этот мотив… И этот сильный, звучный голос… Это у нее-то, у Анни Маннинен, которая всегда жалела, что судьба не наделила ее ни музыкальным слухом, ни голосом. Кроме того, она чувствовала сейчас во всем теле такую силу и такую слитность со своей лошадью, что невольно подумала: уж не превратилась ли она в кентавра? Там внизу, в ночной тьме, узкой полоской извивалась река, беспорядочно громоздились городские дома, заводские трубы торчали как черные штыки. А она все летит и летит… И ни с чем не сравнить этот неудержимый полет горячего коня! Детской игрой показалась теперь Анни быстрая карусель, от которой у нее раньше кружилась голова.

Звезды стремительно проносились перед ее глазами, в ушах гудело и свистело, конь то и дело всхрапывал. «И как это я научилась так лихо ездить верхом, хотя меня никто никогда не учил? – подумала Анни. – А может, у меня к этому природный талант?»

Постепенно Анни почувствовала, что устает. Да и лошадь устала. Ведь силы могут иссякнуть даже у закаленной цирковой лошади. Белогривая заметно сбавила скорость, стала снижаться, и вскоре ее копыта неслышно коснулись земли. Анни соскользнула на Землю. Очутились они на берегу реки. Лошадь отдышалась и как ни в чем не бывало принялась щипать траву на прибрежном лугу.

– Ты тут подожди меня, поешь травки, поброди по воде, – сказала Анни, обращаясь к Белой Лошади. – А у меня одно дело. Я ненадолго отлучусь.

Девочка достала из кармана флакон и выпила две капли. Голова ее сразу же наполнилась знакомым шумом, и она очутилась на краю старинного села, раскинувшегося вдоль реки.

Был полдень. Яркое солнце щедро заливало светом крыши сереньких домов и узкие деревенские улочки. Улочки были грязные, глинистые, они сливались с такими же глинистыми, серыми полями. Домики скособочились, стояли вкривь и вкось. Сонная река не спеша текла себе куда-то, равнодушно отражая в своих медленных водах всю эту серую картину. Поля вокруг были такие голые и пустынные, словно над ними пронесся черный смерч. Войдя в деревню, Анни увидела, что многие дома заброшены: двери нараспашку, очаги давно холодные. Весь деревенский люд собрался во дворе одного из домов. Молодая женщина красила там пряжу. Люди были похожи на нищих: бедно одетые, с голодными глазами. Дети кутались в лохмотья, самые маленькие жадно сосали сухую хлебную корочку. Анни в своей ночной рубахе, одетой наизнанку, не привлекла к себе ничьего внимания. Только один беззубый старик спросил у нее с грустным участием:

– От какой же это стаи беженцев ты отбилась, милая?

Но Анни ничего не ответила, а старик, тяжело вздохнув, повернулся к девушкам, которые упрашивали о чем-то молодую женщину, красившую пряжу. Все люди – дети, женщины, старики и старухи – обращались к ней с мольбой в голосе.

– Ты пойди, пойди. Шагай первой и пой, – просили люди. – А то наши поля совсем зарастут травой, воды иссякнут, и все мы умрем от голода и жажды.

– Теперь пой хоть сколько, а поля родить уже не будут, – сказала красильщица, не поднимая глаз от большого черного котла, в который она окунала моток пряжи, будто полоскала белье. – По этим полям дважды прошло войско. Сначала одни гнали других, потом все повернулось, и те, кого сначала гнали, сами превратились в преследователей. Да вы только взгляните на наши поля. Разве может здесь что-нибудь вырасти? Разве что чертополох да пырей. Так что оставьте меня в покое. Нет у меня больше сердца. То войско растоптало его.

– Да, но кто же будет петь и кто нам укажет путь, если ты не пойдешь с нами, – умоляли девушки. Их косы висели как тусклая жухлая пакля, а полосатые юбки и льняные кофты были драными и грязными, – Ведь мы не умеем петь. Маари, ты должна помочь нам. Иначе зерно никогда больше не даст в этой земле всходов!

– Но разве вы не видите, что я крашу для вас пряжу, для ваших свадебных накидок, – ответила Маари, бросив искоса взгляд на девушек и горько усмехнувшись, – У нас ожидается много свадеб. Посмотрите, сколько у нас женихов!

И Маари махнула рукой на мальчишек, которые гонялись друг за другом Вокруг котла с краской.

– А что, разве всех парней забрали здесь на войну? – спросила Анни у беззубого старичка.

– Забрали, да так они и сгинули, – ответил старик и посмотрел на Анни потухшими глазами. – Не будет здесь свадеб. Ни одной. А наша Маари только красит да красит пряжу, чтобы ткать яркие, пестрые покрывала и нарядные свадебные кофты. Ее жених погиб на ее глазах… Но ведь жизнь должна продолжаться. Поля должны цвести. А они не заколосятся, пока девушки с песней не обойдут семь раз вокруг полей.

– А почему же она не соглашается петь? – спросила Анни.

– Маари говорит, что песня застряла у нее в горле, как ость от колоса, – ответил старик.

– Лучше я продолжу свою работу, – сказала Маари стоявшим возле нее людям. – Пусть поля станут опять нетронутой целиной. Зачем нам растить на этой земле хлеб, если скоро снова придет войско и затопчет нашу ниву? Ведь в прошлом году вы просили меня накрасить много разноцветной пряжи, сказали, что в деревне будет много свадеб и для невест потребуется много юбок, накидок, кофточек и свадебных покрывал. Я накрасила вам разной пряжи сколько смогла, краска еще кипит в моем котле, пряжа набирает в нем цвет. Так бегите же скорее и запустите свои ткацкие станки. Пусть они запоют! Пусть приданое нашим невестам будет готово.

– Ну зачем столько горечи, Маари? – спрашивали девушки, стоявшие вокруг. – У многих из нас тоже забрали женихов, и мы тоже не знаем, вернутся ли они когда-нибудь. Иди! Давай обойдем поля семь раз. Пой!

Помешивая в котле краску, Маари сказала:

– Я знаю теперь только одну-единственную песню.

И она запела звучным, но холодным голосом:

 
Коричневый цвет – это будней примета.
В ольховой коре, в можжевеловой ягоде
Много содержится этого цвета.
 
 
Цвет желтый – как радость звонкого дня.
Он в ольховой листве молодой.
Там он скрыт для меня.
 
 
Цвет зеленый загублен, как юность моя.
Им окрасит мне пряжу
Сок болотного мха.
 
 
О красном цвете нынче дано лишь мечтать.
Один подмаренник только
Может его нам дать.
 
 
Серым цветом красится серая жизни нить.
Цветущий юный вереск
Может тот цвет родить.
 
 
Черный цвет для пряжи я быстро получу,
Коль камыш озерный
Сожгу и замочу…
 
 
Садись и тки, девица, на свадьбу покрывало.
Залей слезами краски.
Чтоб радуга играла.
 
 
Мне красить эту пряжу назначено судьбой.
Я выполню работу —
И сразу на покой.
 

От этой песни люди еще больше поникли и стояли беспомощные, удрученные. А красильщица продолжала свою работу, не поднимая головы.

– А никто другой не знает ту песню? – спросила Анни у старичка.

– Нет, та песня не получается ни у кого другого, – ответил старик. – Только она одна может, Маари. Только она умеет красить нити жизни. Только она знает песню, которая способна оживить землю. Другие наши девушки могут лишь подпевать ей. Да ты посмотри на них. Радость потухла в их глазах, голоса стали скрипучие, как у ворон. А что за косы у них, тьфу! Да, остались без доли, будто неурожайное поле…

– Природа-Мать, почему ты им не помогаешь? – тихо произнесла про себя Анни. – Дай им голос.

Ласковый ветер прошуршал в березняке. Он донес до деревни робкие запахи цветущего луга. Анни подошла к Маари и сказала:

– Посмотри, разные мелкие цветочки первыми осмелились возродиться к жизни и снова зацвели.

Маари наконец-то оторвалась от своего черного котла и, остановив на Анни пристальный взгляд, глубоко, полной грудью вдыхала свежий воздух, словно хотела впитать в себя все запахи.

– Различаю мышиный горошек и клевер, – произнесла она в задумчивости.

В этот миг в березняке закуковала кукушка. Начала она робко и тихо, но голос ее становился все увереннее и скоро полился так легко, будто кукушка и не собиралась кончать свое «ку-ку».

– Вы только послушайте эту кукушку, ишь сколько золота сулит нынче летом, – говорили старые люди, одетые в лохмотья, и еще внимательнее прислушивались к кукованию. Вся толпа заметно оживилась.

– Да она и не собирается кончать, – радовались люди. – Обещает долгих лет жизни. Добрая сегодня кукушка, а обычно так спешит… Так торопится…

– Маари оставила свою пряжу и подошла к низенькой ограде, которой был обнесен двор. Женщина завороженно прислушивалась к кукушке. Девушки столпились у нее за спиной. Маари вся преобразилась, ее усталое лицо стало просветленным, глаза заискрились, а из уст полилась песня, чистая и ясная, как слеза ребенка:

 
Сестры мои славные,
Невесты юные.
Вы пойдемте-ка со мной
В голубую синь-синеву.
Мы взойдем на Гору Кукушкину,
Там вещунью вместе послушаем…
 

И во главе с Маари девушки вереницей направились к полю, к зеленевшей меже.

– Что это за песня? – шепотом спросила Анни у стоявшей рядом старушки.

– Это праязык, вещие слова, – с таинственным видом ответила старушка. Я тоже девушкой знала этот язык, и тогда я тоже пела, и моя мать пела, и мать моей матери пела, и моя прабабушка, и бабушка моей прабабушки тоже пела эту песню. Смотри, как плавно и красиво они идут… Теперь поле не пропадет, не останется бесплодным, пусть здесь хоть конница проскачет. Теперь Природа-Мать услышит песню и проснется… И ой как она обрадуется! И сделает так, что всходы опять заколосятся и птицы запоют на деревьях…

– А где живет Природа-Мать? – спросила Анни как бы между прочим.

– А вон там, на вершине той гряды, – ответила старушка таинственно, тоном заговорщицы. – Там, где растут самые высокие ели и сосны. Там она живет. Эта песня доносится туда до нее, до Матери всех Матерей.

Анни вышла со двора и стала подниматься по склону гряды. Внизу, на равнине, девушки с Маари все еще обходили поля по обочинам, поросшим сорняками и репейником. Многоголосое девичье пение доносилось до слуха Анни как отдаленный отзвук из страны эльфов. Чем выше поднималась Анни, тем шире распахивались перед ее взором окрестные дали. Вскоре она увидела всю гряду целиком. До чего же красивое место сотворила для себя Природа-Мать! Наверно, она с великим удовольствием украшала его, разбрасывая среди мощных сосен ягельник, стланик, мягкие мшистые кочки и цветущий вереск. Его букеты вспыхивали среди зелени как сиреневые огоньки. Тут и там краснели грозди спелой брусники. Птицы хлопотали вокруг деревьев, на которых у них были свиты гнезда.

На вершине Анни огляделась. Внизу простиралась истерзанная войском земля: глинистые затоптанные поля, расхищенные амбары с распахнутыми настежь дверьми, оскверненные мутные озера и сонная река. Людям предстояло начинать жизнь заново.

Но где же сама Природа-Мать? По словам старушки, она должна сидеть где-то здесь, на вершине, и слушать песню девушек. Анни внимательно осмотрела каждый камень, каждую кочку. Она медленно брела вдоль гряды, в зарослях пламенеющего кипрея, заглядывая под каждое дерево, потом села на камень и стала терпеливо ждать. Но ничего не происходило.

«Пожалуй, мне надо выпить немного волшебного напитка», – решила в конце концов Анни. И капнула на язык две капли.

Вершина скалистой гряды сразу зашевелилась, задвигалась. Зашатались деревья, взлетело множество птиц. Это Природа-Мать с великим трудом пыталась подняться. Ее тело вросло глубоко в землю, и его оплели крепкие корни можжевельника, сосен и елей, а в волосах гнездились птицы. Она открыла глаза – это оказались два чистейших родника.

– Кто это меня тревожит? – спросила Природа-Мать, и голос ее прошумел как ветер.

– Это я, Анни Маннинен, – ответила девочка и не узнала своего голоса – это был писк маленького птенчика.

– Что ты от меня хочешь, Анни Маннинен? – вздохнула Природа-Мать, глядя глазами-родниками в синий простор неба, простиравшийся над ней. Она была очень морщинистая и вся поросла мохом. Когда она говорила, деревья вздрагивали словно под ветром. – Не надо приходить ко мне, Дитя Человеческое. Вопросы жизни и смерти решаются не здесь… В другом месте. Среди людей.

– Я пришла к тебе за словами, – пропищала по-птичьи Анни. Интересно, кто это дал ей такой голос, голос птенчика зяблика? Может быть, для того, чтобы Природа-Мать поняла ее речь? – Есть ли у тебя слова, чтобы защитить землю и воздух, леса и озера, реки, ламбушки и болота?

Природа-Мать молчала. Она громко вздыхала, ворочалась. От волнения ее глаза-родники заискрились, сосны вокруг закачались, зашумели.

– Все слова у меня иссякли, – сказала Природа-Мать. – Теперь я только ландшафт, без конца и без края. У меня нет больше никаких надежд, никаких желаний. Я ни о чем не думаю, ничего не делаю. Я только существую. Человеку дана страсть бесконечно стремиться к чему-то. Даже к чему-то большему, чем я сама. А значит, вы сами должны найти нужные слова. Возвращайся назад и скажи это людям. А мне позволь опять погрузиться в забытье… И если я устала и истощилась, то это ваша вина. Люди должны сами отыскать заветные слова. Оставь же меня в покое, девочка.

И Природа-Мать медленно повернулась на другой бок. Сосны при этом заходили ходуном, камни и мох покатились вниз по склону, перепуганные птицы покинули свои гнезда, слетели с насиженных мест. Но вскоре все успокоилось, обрело прежний вид. Природа-Мать впала в оцепенение, слилась с грядой и стала опять неразличима среди окружающего ландшафта.

На сердце у Анни стало вдруг очень тяжело. В поисках заветных слов она проделала такой долгий путь. А никаких слов и не было. Может быть, Природа-Мать умела слушать только тех поющих девушек? А ее не понимала, потому что она, Анни Маннинен, пришла из другого времени, куда более позднего. А она-то, глупенькая, совершила такое путешествие, возомнила себя избранницей судьбы. Анни сидела на камне и горько плакала, и ей казалось, что птицы плачут вместе с нею.

Наконец, вытерев слезы, Анни побрела обратно к деревне. По пути она услышала, что кукушка все еще кукует. Люди были заняты своей работой. Они сеяли репу и оживленно переговаривались. Старики вовсю чинили дома и амбары, женщины рвали молодую крапиву и кидали ее в горшки с кипящей водой. Во дворах весело перекликались дети, кидаясь шишками. При виде всего этого Анни стало полегче. И она подумала: «Я же все-таки получила ответ от Природы-Матери. Ведь она сказала, что люди должны сами найти нужные слова. Надо это запомнить».