Текст книги "Анни Маннинен"

Автор книги: Марья-Леена Миккола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Чумы у тебя, пожалуй, еще не будет, – произнесла Анни. – Муттиска, наверно, говорила ино… ска… за… тельно, – и Анни с довольным видом кивнула головой, выговорив наконец трудное слово.

– Что? Чумы-то от этой воды еще не будет, – проговорил Лассе, натягивая на себя рубаху. – Но какой-то налет на теле остался. Вроде пленки. Придется зайти в баню и вылить на себя ведро воды.

– Я здесь больше купаться не буду, – заявила Анни. – И вообще не приду сюда… Здесь так одиноко. Нет больше никаких друзей.

– Ну а ты позови Майкки Лихонен, я ведь не могу целыми днями нянчиться с тобой, – сказал Лассе с виноватым видом. Откуда же ему было знать, что Анни имела в виду своих навеки утраченных друзей из звериного мира.

– Мама тоже должна бы понимать, – продолжал Лассе, – что не могу я все время таскать за собой маленькую девчонку, другие парни надо мной даже смеются. Ну пошли, что ли.

Затянув потуже ремень на своих джинсах, Лассе зашагал по тропинке. Анни поднялась и пошла за ним. Лассе приходилось время от времени сбавлять шаг и поджидать Анни.

– Да ты не обижайся, я тебя тоже люблю, – сказал Лассе, которому сестренка показалась сейчас очень уж печальной, – И не говори, пожалуйста, маме, что ты сегодня опять пробыла весь день одна. Не можешь же ты в самом деле стоять целый день на краю стадиона… Все мальчишки от хохота помирали бы…

– Конечно, не могу, – проговорила Анни неожиданно покладисто.

– А знаешь, ты научись играть в футбол, тогда сможешь приходить на тренировки, – сказал Лассе. – Теперь ведь женщины тоже играют.

– Да, да, – рассеянно ответила Анни. Мысли ее витали где-то далеко. Она пыталась вспомнить слова прощальной песни Королевы Рыбы и в то же время раздумывала, как же пробраться туда, в глубину, где живет эта Природа-Мать. Неужели ей придется совершить путешествие к самому центру Земли?

5

Мама работала по сменам. Когда ее не было с семи утра до трех часов дня – еще куда ни шло, вполне нормальная жизнь. Но когда она уходила на фабрику к трем часам дня, а возвращалась только в одиннадцать вечера, это было уже похуже. Тогда мама по утрам стирала в прачечной белье, прибиралась, что-то чинила, штопала чулки и шила. И совершенно ужасными были те дни, когда мама отправлялась на работу к одиннадцати часам вечера, проводила на фабрике всю ночь, а возвращалась только в семь утра. И когда на целую неделю выпадала такая рабочая смена, то у всех троих – у мамы, у Лассе и у Анни – всегда было мрачное, плохое настроение.

– Я разломаю эту фабрику! – возмущенно говорила в такие дни Анни, и при этом в ее глазах зажигался злой зеленоватый огонек.

– Ну разломаешь, а где мы тогда возьмем деньги на хлеб? – отвечала на это мама. – Уж лучше ходить на фабрику, чем наниматься куда-то уборщицей.

А теперь шла как раз та хорошая неделя, когда мама работала с утра и днем приходила домой. Лассе с Анни могли уже и сами подогреть себе суп и делать бутерброды, а настоящий обед готовили только тогда, когда возвращалась с работы мама. Ребята знали, что сегодня на обед будет жареная колбаса с подливой, и уже поэтому в прихожей они почувствовали себя хорошо и уютно. Брат с сестрой влетели в комнату, но сразу же – по маминой спине – они поняли, что мама чем-то огорчена. Такой была их мама – светловолосая женщина с кудрявой головкой, с застенчивым взглядом голубых глаз и с милым, но уже чуть усталым лицом. Самым выразительным в облике матери была именно спина. Когда мама бывала усталой или расстроенной, она как-то вся сжималась, словно ожидая удара.

– Госпожа Юлкунен остановила меня на дворе, – начала мама. – Все видели и слышали: Лихонены, Рёмппенены, Виртанены, Кононены, тетушка Канккунен, бабушка Лункрен и дедушка Иозеппи, – перечисляла мама тихим, бесцветным голосом. Она по-прежнему стояла у плиты спиной к детям и подливала в сковородку воды. Вода шипела, и соблазнительный аромат наполнял комнату. Но Анни вдруг почувствовала, что есть ей совсем не хочется. Она села на стул и стала смотреть в окно.

– Когда ты живешь в таком большом доме, где тьма арендуемых квартир, где деревянные стены, где всем все слышно и где все знают друг друга, то одинокая женщина с детьми как бельмо на глазу у всех, – говорила мама. – И с этим ничего не поделаешь. Но мне было бы куда приятней, если бы не приходилось выслушивать, что моя дочь обозвала жирными тушами женщин из нашего дома, да и вообще вела себя на дворе задиристо. К тому же госпожа Юлкунен только и ждет случая, чтобы под каким-нибудь предлогом выселить человека из этого дома. Сюда найдется много желающих, ведь арендная квартирная плата здесь чуть пониже, чем в других местах. Так что я надеюсь, что мои дети тоже будут глядеть дальше своего носа и сначала подумают, а потом скажут.

Лассе слушал слова матери с явным беспокойством. Но когда он понял, что дело это никоим образом его не касается и речь идет совсем не о том камне, которым он шутки ради – просто так, от нечего делать – швырнул сегодня в дверь подвала, то он достал свою излюбленную книгу про спорт и фыркнул:

– A-а, бабские сплетни.

– Я очень устала… Я и так несчастный человек, – продолжала мама, все еще стоя спиной к детям. – И мне хотелось бы, чтобы по крайней мере собственная дочь не доставляла мне лишних забот и огорчений.

Только теперь мама отвернулась от плиты и, даже не взглянув на Анни, прошла к шкафу. Достав таблетку лекарства «При очень сильных головных болях» – Анни знала его по синей коробочке, – мама запила ее водой. Потом она вернулась к плите, приподняла крышку кастрюли, где варилась картошка, и потыкала ее вилкой – не готова ли?

Анни неотрывно смотрела на мать. Смотрела, нахмурив брови, с пылающими щеками. Так она всегда глядела на мать, когда та обвиняла ее в чем-нибудь таком, в чем девочка не считала себя виноватой. Анни никогда ничего не объясняла. Вот сейчас она могла бы рассказать маме, что женщины сами вели себя ужасно заносчиво и глубоко обидели ее, Анни, и даже ее маму. А уж Юлкуска-то настоящая злая баба-яга, которая шпионит за всеми и даже за животными следит, за дворнягой Тэри и то подсматривает. В этом Анни нисколечко не сомневалась. Но когда мама ее бранила, девочка не могла даже слова сказать в свое оправдание, до того она бывала огорчена, до того переполнялось тоской ее сердце.

Анни встала и с таким же хмурым видом прошла в нишу. Там в уголке у нее был маленький шкаф, в котором хранились ее богатства: подаренная Муттиской поющая раковина, «Определитель растений» с цветными картинками (Анни училась узнавать растения, чтобы готовить потом лечебные вытяжки из трав), сказки – их было несколько книг – и две куклы. Сейчас Анни вытащила из шкафчика кукол. Их звали Нэйто – Дева и Сотури – Воин. Эти существа умели приносить Анни утешение. Дева была вся из фарфора. У нее были длинные светлые волосы, голубые глаза, узкое тонкое лицо; ей очень шло светлое широкое платье с оборками. Фарфор был такой тонкий, что Дева казалась почти прозрачной. Воин был сделан из какой-то удивительной заграничной резины. Лицо его выглядело бы очень мрачным, если бы не две ямочки на щеках. На нем был шлем и латы, а на поясе длинный меч. Эти куклы тоже достались Анни от Муттиски. Их привез ей сам шкипер Муттинен, и было это давным-давно, когда он был еще моряком и плавал за семь морей.

Про Деву и Воина Анни сочинила много разных историй. Иногда Воин вырывал Деву из лап Дракона, который жил в ущельях страшной горы; иногда спасал ее от сожжения на костре; а то похищал Деву с корабля таинственных привидений, прибывших из космоса. Воин был очень смелый, но немного недальновидный и уж очень горячий. Он всегда сначала действовал, а потом только думал. Дева же, напротив, была рассудительной и мудрой. К тому же она пела так чарующе, что своим пением сумела покорить даже страшное чудовище. Сердце его не выдержало и растаяло. Так что Деве тоже не раз приходилось выручать Воина из пещер хитрых и коварных королей-троллей, из царских и княжеских тюрем, куда частенько попадал справедливый, но запальчивый Воин. История любви Девы и Воина была очень несчастной, как и все знаменитые любовные истории. И всякий раз, когда Дева с Воином должны были наконец-то встретиться, в их судьбу опять вмешивался коварный мир, ставивший перед ними новые препятствия и доставлявший им новые огорчения. Вот так и получалось, что влюбленным то и дело приходилось спасать друг друга, выручать из беды, и поэтому пока не могло быть и речи о безоблачной, счастливой жизни.

– Вы никогда не станете счастливыми, – нашептывала Анни куклам. – Никогда не соединитесь. Но так и лучше. А то у вас пойдут дети, и Дева должна будет стирать пеленки. А Воину придется пойти на работу. А потом, когда у вас дети подрастут и смогут обходиться без вас, во всяком случае днем, а иной раз и ночью, то тогда и Дева должна будет пойти работать. На фабрику или буфетчицей в бар Кайкконена. Воину это все скоро наскучило бы, и он пошел бы в моряки и плавал бы по морям год за годом. Или ушел бы валить деревья в далекие мрачные леса, да там и остался бы. А Дева жила бы одна с детьми, и все говорили бы про нее плохое, обижали бы ее, и от этого страдали бы дети. Особенно горько было бы маленькой девочке. Ей пришлось бы все время сдерживать слезы, и их накопился бы целый таз. Если бы она их все выплакала, то хоть купайся в своих собственных слезах… Так что уж вы лучше странствуйте всю свою жизнь и спасайте друг друга… Скачите на черных, на белых и на крапчатых скакунах, уноситесь в дальние страны в колясках, убранных драгоценными камнями, в золотых каретах спасайтесь от злого колдуна… Это лучше, поверьте мне, это намного лучше…

– Опять она там сама с собой разговаривает, – донесся до Анни голос брата.

Девочка уложила кукол обратно в шкафчик и достала оттуда ракушку. Анни приставила ее к уху. Если вслушиваться очень старательно, то различишь шум океанского прибоя. И сразу становится легче на душе. Туда, к морю, уйдет когда-нибудь и Анни, улетит, унесется по воздуху на невидимых крыльях…

Тем временем у мамы, должно быть, прошла головная боль, потому что мама вдруг запела красивым чистым голосом:

 
Ой ты, дева с далекой Аляски,
Опьяняешь меня своим взором.
Как полярная темная ночь…
 

А потом мама сказала совсем обычным голосом:

– Анни-и, кушать.

А чуть позже в дверь постучала госпожа Кайя Куккала. Словно змея, она скользнула в комнату с кофейной чашечкой в руке, стрельнула глазами и загнусавила:

– Я совсем, ну совсем позабыла купить сегодня муки и вот решила зайти, одолжить… Всего одну чашечку, для соуса…

Мама ничего не сказала, подошла к посудному шкафу, достала пакет с пшеничной мукой и насыпала из него госпоже Куккала полную чашечку.

– Я ужасно благодарна… А Анни только сидит и знай себе читает сказки. Такая большая девочка могла бы уже помочь матери – помыть посуду, подмести пол, а не тратить зря время. Маме так трудно приходится, одной надо управляться с хозяйством, нет в доме опоры, нет мужа… Когда же он должен вернуться оттуда, с севера? Ведь уже давно возвратились все другие, кто тогда ушел вместе с ним.

Никто не промолвил ни слова. Лассе подошел к окну, посмотрел вниз и сказал:

– Вон Иозеппи Кямяряйнен вышагивает под ручку с нашей Алиной. – Да что ты! – Встрепенулась Кайя Куккала и шагнула к окну. – Неужто они на старости лет полюбовничать вздумали, стыд-то какой! Ишь, идут голубки. До чего же порочной стала наша жизнь. Дети говорят взрослым что вздумается, всякие бесстыдные слова, а старые вдовушки заводят любовь… А вот ваша мама и поет еще иногда, иной раз и на танцы не прочь сбегать с Мирьей Аалтонен… Свободна она, как вольная пташка, нет мужа, который бы не пускал ее… Так когда же он, впрочем, должен домой-то вернуться?

– Сразу же, как только подкопит немного денег, – сказала мать и посмотрела на госпожу Куккала таким холодным взглядом, что та поспешила поскорее убраться восвояси.

Мать стояла и с минуту смотрела на захлопнувшуюся дверь. Потом она повернулась, взглянула на Анни и неожиданно проговорила:

– А она действительно очень толстая.

От этих слов мама повеселела и решила напечь блинчиков к вечернему чаю. Стоя у плиты, разрумянившаяся от жара, она говорила Анни:

– Тебе надо теперь побольше кушать, а то ты и в самом деле слишком тощая. Надо набраться сил на всю зиму, чтобы ходить в школу… Зима-то длинная. Хотя ты у меня вообще-то крепкая девочка. И характер у тебя есть. А это в жизни еще как пригодится.

Анни вспомнила про школу, и ей тут же стало грустно. И откуда только на одного человека столько напастей?!

Лето кончается, звери переселяются в другие края, Муттиска не захотела взять ее в свои ночные дела, посвящение в ведьмы все откладывается и откладывается… Однако аппетитный запах поднимал ей настроение. Какие бы удары судьбы на тебя ни обрушивались, разве можно устоять перед пленительным запахом маминых блинчиков!

6

Проснувшись на следующее утро, Анни задумалась. Да-а, у нее совершенно не осталось друзей. Выдра, Большой Лягух, Заоблачный Брат и Королева Рыба – все они покинули эти края. Добрые звери были для Анни самыми близкими друзьями. Правда, она старается дружить с Майкки Лихонен и с другими девочками из их двора, но это очень трудно, потому что Анни все время приходится скрывать от них некоторые обстоятельства своей жизни. Не может же она, например, сказать им, что понимает язык зверей, или признаться, что когда она вырастет, то скорей всего займется колдовством. В самом хорошем смысле, конечно. На пасху Анни не посмела даже предложить, чтобы все они оделись в костюмы пасхальных ведьм, потому что боялась: вдруг, чего доброго, она улетит на метле за Казарменную гору. И раз у нее были такие тайны, то Анни все время казалось, Что она как будто предает Майкки и других своих подружек.

Во дворе Анни спросила, обращаясь к Майкки:

– Что бы такое придумать, а?

– Пошли к нам и поиграем в дом, – предложила Майкки.

Это была аккуратная и послушная девочка с толстыми желтыми косичками, однако без всякой фантазии. Она только смотрела на Анни удивленными глазами, когда та потянула ее за собой.

– Нет, пошли лучше на речку. Я покажу тебе что-то, – проговорила Анни с загадочным и лукавым видом.

– Да-а, но я не спросилась дома, – сказала Майкки.

– Ну и оставайся тогда тут, а я пойду и посмотрю одна, – беззаботно бросила Анни, сделав ударение на слове «посмотрю».

И стала спускаться по тропинке, которая вела вниз к реке. Анни знала наверняка, что Майкки обязательно последует за ней. У нее несомненно была способность влиять на Майкки. Впрочем, для Анни в этом не было ничего удивительного. Она-то хорошо знала, почему это происходит.

Все снова и снова возвращалась она в мыслях к тому, что рассказал ей Большой Лягух про Кристальное озеро. Белый песок, цветущие ирисы, прозрачная вода… Анни начала припоминать, а что же Большой Лягух говорил про дорогу к этому озеру? Сначала надо идти вверх по реке, потом свернуть налево, оттуда пройти по дороге и направо. Нельзя показываться и нельзя квакать – ну, это для лягушек. А для Анни это просто значит, что нельзя петь или громко разговаривать. А что, если Уолеви Тёрхеля именно сейчас отсутствует, занятый какими-нибудь своими темными делишками? Хотя это маловероятно: позднее лето подарило людям такую редкостную драгоценность – теплый солнечный день. Уолеви сейчас наверняка плавает себе на резиновом надувном матрасе. Но в тот самый момент Анни вдруг почувствовала, что именно это ей и хотелось увидеть.

Как ни в чем не бывало, без всяких особых намерений, Анни побрела вдоль реки, по направлению к верховью, а потом повернула влево. Майкки следовала за ней не очень уверенно, с опаской. С реки они свернули на узкую дорожку, которая тянулась среди полей. На обочинах дороги было еще полно цветов и всяких интересных растений. Анни внимательно изучила свой «Определитель растений» с цветными картинками и знала теперь сотни цветов и трав. «Незабудка луговая, медуница, синяк обыкновенный», – перечисляла она вполголоса. На обратном пути Анни решила нарвать маме букет из ромашек и луговых колокольчиков, потому что мама любила именно эти цветы. Вскоре они вступили в темный хвойный лес, и на каждом шагу Анни с трепетом ожидала увидеть озеро.

– Знаешь что, Анни. Давай лучше вернемся, – предложила Майкки.

– Нет, я дойду до конца, – заявила Анни. – И тебе придется идти вместе со мной, потому что одна ты все равно побоишься идти домой. – Последние слова Анни добавила уже с суровыми нотками в голосе.

И вот Анни и Майкки бредут по лесу, под елями, обросшими бородатым лишайником. Потом девочки вошли в лиственную рощу, где росли липы и толстые дубы. Меж деревьями петляла тропинка, окаймленная папоротником. Воздух здесь был напоен такой пахучей свежестью, что Анни невольно вздохнула: «Ах!»

Мысленно девочка окрестила тропинку Вечной Зеленой Дорогой; сердце ее переполнилось неожиданным счастьем. Но в тот же миг она заметила, что впереди вдоль тропинки по обе стороны дорожки натыканы ужасные палки с табличками. Они так и вопили:

– Частные владения! Вход воспрещен! Осторожно: злые собаки! Здесь проход запрещен под угрозой личной ответственности! Траву не топтать! Берегитесь бульдога!

– Ну, потише, потише… Зачем так громко кричать?.. А то и оглохнуть можно, – сказала Анни и остановилась в нерешительности.

– Дальше нам лучше не ходить, Анни. Правда, правда, – жалобным голосом проговорила Майкки. – Мне совсем не хочется смотреть на то, что ты обещала мне показать.

– А что значит личная ответственность? – размышляла вслух Анни. – Это, наверно, означает, что будешь отвечать, если пройдешь здесь, через это место.

Что до собак, так их Анни нисколько не боится. Она ведь знает язык зверей и поэтому даже самой свирепой собаке сможет рассказать, куда и зачем они идут. Еще ни разу в жизни ни одно живое существо на нее не нападало. Слова «частные владения» ее тоже не очень-то смущали. Ведь она была дитя природы, порождение ее самых тайных сил, а значит, и вся природа была для нее как свой родной дом. Но вот эта ответственность? Личная ответственность…

Анни зашагала вперед. Она уже совсем не думала про Майкки, почти забыла о ее существовании. Сейчас ею овладела только жажда приключений. Так с ней бывало всегда: если Анни грозила какая нибудь опасность, то тем упрямее и настойчивее она шла вперед. Майкки хныкала и плелась позади. Почва становилась понемногу все более влажной, и вскоре под ногами стала проступать вода. Кругом виднелся высокий, стройный камыш, там и тут росли лилии и ирисы. И вдруг взору открылась чистая, прозрачная гладь воды.

Кристальное озеро. Сомнений быть не могло. Вода сверкала и поблескивала, она струилась и пела. Девочки остановились завороженные, вдыхая всей грудью свежий аромат. Воздух тоже был такой прохладный и чистый, будто в нем растворились кристаллы хрусталя. К самому озеру подступал чудесный старый сад. В нем росли пихты и дубы, вишневые и яблоневые деревья, лиственницы и серебристые ивы. Некоторым деревьям было, наверно, по сто лет – такими старыми они казались. А там, подальше к берегу, росли кусты – розы, сирень, смородина. Обилие цветов поражало. Девочки смотрели на всю эту красоту широко раскрытыми глазами. Подумать только, какая прелесть! И венцом всего этого, вернее, жемчужиной в этом венце было озеро. Прозрачное и прохладное, оно неодолимо притягивало и манило к себе двух маленьких уставших девочек.

– Ой, Анни, – вздохнула Майкки. – Спасибо тебе за то, что ты показала мне это. Такого чуда я никогда не позабуду. Но теперь мне надо идти… Я пойду… А то вдруг возьмет и придет эта самая… ответственность…

– Никуда ты не пойдешь, – заявила Анни. – Вот именно, не пойдешь. Ты останешься здесь, и это так же верно, как то, что меня зовут Эдельхайд.

– А разве тебя зовут не Анни? – спросила озадаченная Майкки.

– Ну как тебе сказать, – ответила Анни. – Здесь я Эдельхайд. Видишь ли, это озеро, – если тебе честно сказать, – волшебное. Мы с тобой сейчас в волшебном мире. И здесь я имею право ходить где угодно. У меня есть такая бумага, и там написано, что имя мое – Эдельхайд.

– Что ты говоришь?! А я и не знала! Покажи мне, пожалуйста, эту бумагу, – попросила практичная Майкки.

– Ну-у, она у меня где-то… здесь, – неопределенно ответила Анни, указав рукой на сердце. – Я хочу, чтобы мы остались здесь по меньшей мере на семь лет.

– Я так долго не могу, – встревожилась Майкки. – К вечеру я должна быть дома. Я обещала маме собрать в лесу немного хворосту.

– Я же тебе сказала, что никуда мы не пойдем, – повелительным гоном повторила Анни. Затем совершенно другим, вкрадчиво-нежным голосом спросила:

– Деточка, ты собираешь в лесу хворост, чтобы согреть свою бедную хижину? Ведь твоя мать – старушка-хворостушка? А сама ты – дочь дровосека? Не так ли?

Майкки безмолвно смотрела на Анни, широко раскрыв от изумления глаза; так и не получив ответа, Анни добавила:

– А вот я – дочь дровосека.

И это была чистая правда, ведь ее отец действительно валил где-то лес.

– Только моя мама не старушка-хворостушка, как твоя. Мол мама ткачиха, – продолжала Анни. – А до этого она была подрубщицей, швы подрубала. А еще до этого она работала продавщицей в баре Кайкконена.

– Да я ведь все это знаю, – сказала Майкки.

Анни отвернулась. За деревья ми виднелся игрушечный домик, и Анни тут же к нему направилась. Майкки не оставалось ничего другого, как пойти за ней.

Домик был красный, с белыми подоконниками и белой дверью. Он весь так блестел и сверкал, будто в нем еще ни разу не играли. Когда девочки зашли внутрь, у Майкки перехватило дыхание.

– Настоящие обои в цветочек и даже занавески, да еще кружевные, – вздыхала Майкки. – А сколько кукол! Настоящие дачные кроватки, и совсем настоящая плита, и посудка, и все! А вон тут еще кресла, и комод, и даже зеркало! Ой, Анни!

– Ты хотела сказать – Эдельхайд. Выбери себе столько кукол, сколько захочешь. Можешь поиграть с ними.

– Я не смею…

– Ну возьми тогда хотя бы одну, – продолжала Анни и махнула рукой в сторону кукол. – Возьми Лийзу Длинную Косу, или Кайсу Забаву, или Принцессу, кого захочешь. Мне все они уже до того наскучили, я ведь часто прихожу сюда поиграть с ними.

После долгих уговоров Майкки взяла в руки Лийзу Длинную Косу. Ей, правда, очень хотелось взять Принцессу, одетую в нарядное серебристое платье. Но взять ее Майкки не посмела – побоялась испортить. Майкки так заигралась, что никак не хотела уходить из домика. Анни же относилась ко всему с таким равнодушием, словно все это было для нее привычным и обыденным.

– Когда мы придем сюда в следующий раз, то устроим угощение, ну хотя бы сок с булочками, сказала Анни.

С этими словами она вышла из домика и направилась к берегу. Вот уже полчаса она мечтает об этой воде…

– Мы не будем кататься на лодке, мы пойдем купаться, – сказала она. – Смотри, Майкки, вода здесь такая ясная и такая чистая, что на ней можно качаться хоть сколько – все равно не утонешь. Здесь совсем не обязательно плавать на надувном матрасе, как некоторые…

– А разве здесь есть кто-нибудь еще? – озабоченно спросила Майкки. – Или сюда кто-то плывет на надувном матрасе?

– А вот увидим, – ответила Анни. – Иди за мной.

И они побежали к берегу, к полоске белого песка; на бегу Анни заметила дом, мелькнувший за деревьями. Дом этот был очень некрасивый. Анни любила только деревянные, крашенные краской дома, а такие низенькие странные постройки ей совсем не нравились. В них один только кирпич да сталь, цемент да бетон да еще невесть что. А окна такие огромные, что с улицы наверняка видно все, что делается в доме. И даже по цвету эта постройка была странной: Анни показалось, будто стены заляпаны ржавой штукатуркой, «Наверно, так теперь модно», – подумала Анни и бултыхнулась в воду.

Вода дышала свежестью. Казалось, будто чьи-то нежные, тонкие руки поддерживают девочек. У самой поверхности резвились маленькие стайки мелких цветных рыбешек; тихо покачивались лилии; над озером летали стрекозы и ярко-желтые бабочки. «Как в раю, – думала Анни, плавая „по-собачьи“ недалеко от берега. – Я буду приходить сюда каждый день, – решила она. – Летом купаться, зимой кататься на коньках».

После купания девочки лежали на белом песке, который был привезен сюда откуда-то издалека. Они валялись на пляже и были счастливы. Если бы кто-нибудь подслушал их тихий разговор, то услышал бы примерно следующее:

– Давай будем приходить сюда каждый день и знаешь что – будем играть в домике по семь часов подряд, не меньше… Ага, если только мама отпустит… Да отпустит, конечно… И наварим варенья из шиповника… Как интересно нам будет!.. Очень интересно. И хорошо, что у меня есть та самая бумага, на которой написано, что я Эдельхайд… Давай будем с тобой вечно дружить, давай поклянемся…

Как?.. А вот так, соединим руки и скажем: «Дружба наша навсегда, ссор не будет никогда!»

Вволю отдохнув, девочки решили набрать в лесу хворосту. В хвойном лесу нашлось много и шишек, которые Майкки складывала в полиэтиленовый мешок. Потом девочки вернулись на песчаный пляж и сложили хворост в одну кучу, чтобы взять его по дороге домой. Они еще раз выкупались и, очень усталые, растянулись на песке и задремали.

Анни проснулась, когда до ее слуха донеслись всплески воды и какие-то фыркающие звуки. Может, это Выдра?.. Или водяная крыса? А может, Большой Лягух или Малый Ворнанен?.. На какой-то миг Анни показалось, что она находится на реке. Но вот девочка открыла глаза и села. И только тут она вспомнила: они с Майкки на Кристальном озере, на белом песчаном пляже.

Справа выплывал надувной резиновый матрас. А на матрасе кто-то лежал. Сначала показались мозолистые пятки и толстые растопыренные пальцы. От нечего делать Анни принялась их считать: кажется, все десять. Потом обозначились шишковатые колени, толстые ляжки и большой круглый живот. Анни в упор смотрела на лежащего. У него была довольно большая голова, торчавший кверху к нос и густые, кустистые брови. Человек лежал, распластавшись на матрасе, и громко сопел.

Анни не могла удержаться от смеха. Майкки тоже проснулась и села. От испуга она вскрикнула. Тогда плывший на матрасе проснулся, повернулся головой к берегу и посмотрел в сторону девочек. Взгляд его рассеянно скользнул по береговой линии, потом глаза вдруг широко распахнулись, и Уолеви Тёрхеля – а это был именно он – молниеносно сел на матрасе и зарычал.

Девочки вскочили. Уолеви Тёрхеля в этот миг плюхнулся с матраса в воду и – о ужас! – как высоко всколыхнулась в озере вода. Тёрхеля, но пояс в воде, побрел к берегу. И все время рычал, произнося нечто неопределенное:

– Како… чер… Дья… Са… та…

Он был похож на разъяренного льва. Или на тигра. На большого, толстого и разгневанного тигра.

«Неужели он и впрямь собирается на нас напасть?» – подумала Анни и, выставив вперед плечо, приняла оборонительную позу. Она вся так напружинилась, что напряглись даже косички, решительно торчавшие по сторонам. Анни было немного страшно, но она не собиралась спасаться бегством. «Будь что будет», – решила девочка. Тем более что она должна защищать Майкки, которая дрожала за ее спиной как осиновый лист. За какую-то долю секунды Анни взвесила свои силы и пришла к выводу, что хоть она и Эдельхайд, но справиться с таким противником ей, пожалуй, не удастся. Поэтому она выкрикнула пронзительным голосом:

– Эй, эй, эй, резиновый матрас! Лови матрас! Не подходи сюда, лучше вылови свой матрас!

И Анни указала вытянутой рукой на матрас, который уплывал все дальше от берега, подгоняемый волнами, поднятыми при падении его владельцем. Тёрхеля оглянулся и кинулся за матрасом. Хоть он и опять плюхнулся, но все-таки успел ухватиться за матрас рукой. Однако вместо того чтобы снова растянуться на нем и мирно продолжать дневной сон на своем озере, он повернулся лицом к берегу и явно приготовился к новой атаке. Анни стояла в воде, далеко от берега, и сердито махала рукой.

– Нет, нет, послушай, не ходи сюда! – выкрикивала она резким голосом. – Здесь нет никого! Ничего плохого здесь не случилось. Ты лучше плавай, плавай там!

Но Уолеви Тёрхеля не намерен был больше плавать. Он приближался к детям, широко переставляя по воде ноги, живот его при этом так и колыхался. Первой он схватил дрожавшую Майкки. И хоть она отбрыкивалась как могла, он зажал ее под мышкой, а потом бросил на песок животом вниз. Затем он схватил Анни за косичку и несколько раз сильно дернул. Анни от боли чуть не вскрикнула и стала вырываться. Как только Уолеви отпустил косичку, Анни упала навзничь. Но тут же перевернулась и изготовилась для прыжка. Зарычав как собака, она вцепилась в правую ногу Тёрхеля и укусила.

Непонятно, как такое могло произойти с Майкки, только она тоже начала рычать и гавкать по-собачьи, а потом вцепилась в левую ногу Уолеви Тёрхеля. Много лет спустя, став взрослой, она с мучительной отчетливостью пом мила все это: как лаяла, как рычала и как укусила…

Все трое повалились на песок. Уолеви оказался внизу, он лежал на животе и пыхтел. Девочки как стальные пружинки вскочили на ноги и, отбежав на несколько шагов, стали наблюдать, что же предпримет теперь Уолеви Тёрхеля. Взявшись за руки, они стояли и смотрели, обе в одинаковых красных цветастых трусиках; у одной за ушами торчали смешные косички с красными бантиками, у другой была толстая, светлая коса, которая сейчас наполовину расплелась. Девочкам даже в голову не пришло убежать. Им казалось, что они одержали справедливую победу в неравной борьбе.

– Я ведь предупреждала, чтобы ты не выходил на берег, – проговорила Анни запыхавшимся голосом. – Плавал бы там в воде, так был бы сейчас куда счастливей. Ведь здесь на берегу нет ничего. И никого нет.

Уолеви Тёрхеля все еще лежал на животе; казалось, что он изучает песок. Девочки даже подумали, что он о них просто забыл. Но вот Тёрхеля, пыхтя и сопя, поднялся на ноги и, весь красный от ярости, уставился на Анни:

– Ага, значит, тут никого нет! А вы что же, привидения, или как?

– Вот именно, – ответила Анни. – Мы самые настоящие привидения. Меня зовут Эдельхайд.

Уолеви Тёрхеля разразился сердитым хохотом:

– Хе-хе-хе-хе! Хох-хох-хо-о!

Вдоволь нахохотавшись, он перевел дух и обрушился на них с руганью:

– Я ведь сто раз говорил что сюда нельзя приходить чужим детям… Я ведь говорил что на этих берегах не потерплю чужих выродков… я ведь говорил что заплатил за все за это большие деньги и что сюда запрещен вход всяким соплякам и мокрохвосткам здесь нельзя пачкать берега и загрязнять воду… Я ведь говорил что сюда нельзя никого приводить! Никого и ничего!