Текст книги "Азбука моей жизни"

Автор книги: Марлен Дитрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

После концерта я ужинала с фон Штернбергом, который приехал вместе со своим сыном. И только позднее, уже в номере, у меня возникла мысль: а не является ли ушиб чем-то более серьезным?

Я позвонила дочери в Нью-Йорк. Нужно сказать, что я всегда, когда у меня возникают трудности, звоню дочери. Она знает все, что хочет или должна знать.

Кроме того, она прекрасная актриса, у нее есть муж и четверо детей. Она готовит, содержит в порядке дом, но, когда я нуждаюсь в ее помощи, она может приехать, как бы далеко я ни находилась. Она настоящая «маркитантка», матушка Кураж-младшая, советчица для всех, кому нужен совет. В ее списке я стою под номером один, следующим идет ее отец, о котором она заботилась, когда я работала. И неудивительно, что она посоветовала пойти в находящийся в Висбадене американский госпиталь ВВС и сделать рентгеновский снимок. Не спрашивайте, откуда она знала о существовании этого госпиталя. Я уже давно привыкла к ее удивительному всезнайству.

После бессонной ночи Берт Бакарак и я пошли в госпиталь. Приговор был – перелом плеча. Вначале мы даже засмеялись. Но Берт смеялся недолго. Он был довольно бледен, когда вернулся от рентгенолога. Врач сказал, что это типичная «травма парашютистов». Мне приходили на память все мои посещения десантников, но я не могла припомнить ни одного человека с загипсованным плечом. Поэтому я спросила: «Но мне не потребуется гипсовая повязка, не правда ли?» Врач сказал: «Во время войны мы просто привязывали руку к телу, и все заживало». Это было как раз то, что я и хотела услышать. Подождав, пока высохли рентгеновские снимки, вместе с Бертом (которому этого не очень хотелось) я уехала на машине в следующий город. Поясом от плаща я крепко привязала руку к телу.

Берт никогда не говорил: «Давай отменим турне». Он знал, что я против отмен. Он, конечно, был обеспокоен случившимся, но не уговаривал меня отказаться от выступлений. И это было прекрасно – он был для меня высшим повелителем. Возможно, ему и не нравилось, что я его так называла. Но так было до самого конца. День, когда это кончилось, я охотно бы забыла.

В тот же вечер я выступала. Рука теперь была крепко привязана куском материала, который у меня всегда имелся в запасе для возможного ремонта. Турне прошло довольно хорошо. Единственная трудность состояла в том, что мне приходилось петь, жестикулируя одной рукой, а не двумя.

Первое выступление показало, как это трудно. Вытянутая рука создает даже некоторое драматическое ощущение, но две – уже нечто другое: тут полная покорность, крик о помощи и сострадании.

Обсуждая с Бертом возникшую проблему, я искала выход – он был один: петь, не прибегая к помощи рук. Для достижения определенного эффекта достаточно и одной руки. И это оказалось лучше, чем я ожидала. Плечо быстро поправлялось. Я уже могла сама причесываться. Мы, конечно, были застрахованы – и мой продюсер Норман Грантц, и я. Однако прерывать турне я не хотела, равно как и получать деньги по страховке. Я позвонила Норману Грантцу, он был в то время в Южной Америке с нашей горячо любимой Эллой Фитцжеральд[70]. Он разрешил мне прервать турне в любой момент, когда посчитаю нужным, если не буду требовать страховку. Мы продолжали выступать и закончили турне в ФРГ, в Мюнхене, с большим успехом.

Про меня не раз писали в газетах, что я и шага не сделаю без совета моего астролога. Это совершеннейшая чепуха! Действительно, я заинтересовалась астрологией еще молоденькой девушкой. Но изучать ее не изучала. Кстати, в энциклопедии астрология называется псевдонаукой, которая утверждает «мнимое воздействие луны, солнца и звезд на человеческие поступки». Вместо выражения «человеческие поступки» им бы следовало написать «на человека».

Конечно, можно обсуждать способ этого воздействия, но отрицать его! Это выше моего разумения!

Мы же признали влияние дня и ночи на наше тело. Никто не отрицает того факта, что луна влияет на воду. А кто возьмется спорить с садовником, который знает совершенно точно, в какую фазу луны лучше всего высаживать растения? А как же быть с лунатиками? Известно, что в дни полнолуния у полиции прибавляется работы. Возбудимость людей в такие дни резко возрастает. Короче: нелепо верить, что мы, люди, имеем защиту от природных сил. И то, что мы еще не научились точно определять это влияние, не дает нам права его отрицать.

Это не значит, что по поводу каждого своего шага нужно консультироваться с астрологом. В повседневной жизни следует прежде всего доверять своему разуму и чувствам. Во всяком случае, множество неправильных решений я приняла совершенно самостоятельно – без помощи астролога. Прежде всего это касается несчастных случаев. В Висбадене мне помогла дочь. А что же случилось в Вашингтоне?

Мой дирижер Стен Фримен случайно потянул меня к себе, и я свалилась в оркестровую яму. К счастью, я ничего себе не сломала, но содрала на ноге большой кусок кожи. На этом месте в течение нескольких дней образовалась открытая рана. С этого момента в моей жизни началась цепь различных происшествий, доставивших моему телу немало физических страданий.

Поначалу я не восприняла серьезно произошедшее со мной. В Вашингтоне я была одна, без родственников, и прошло 12 часов, прежде чем я обратилась к врачу. Вместо того чтобы сразу поехать в военный госпиталь имени Уолтера Рида (как участница войны я имела на это право), я сидела в отеле и пыталась найти врача. Конечно, я нашла его, но он ничем не смог мне помочь.

Я никогда не отменяла своих гастролей, так и сейчас с открытой раной на ноге я переезжала из города в город. Положение стало совсем критическим, рана на ноге никак не хотела заживать.

Когда мы оказались в Техасе, я позвонила моему доброму другу доктору Дебейки[71] и спросила, не может ли он встретиться со мной. Конечно, он дал согласие. И в первый же свободный от выступлений день я выехала в Хьюстон.

Дебейки поджидал меня у входа в госпиталь. Он внимательно осмотрел мою ногу и сказал, что для заживления раны потребуется пересадка кожи. Мне еще предстояло отработать три дня в Далласе. «Ни в коем случае не затягивайте», – предостерег он меня.

Через три дня я уже была в Хьюстоне. Меня сразу положили на операционный стол, даже не дав снять с ногтей лак. Хирург, который делал мне операцию, за два дня до этого осуществил сложнейшую операцию по пересадке сетчатки. Да, доктор Майкл Дебейки умел все.

Когда я очнулась от наркоза, то увидела, что моя нога закована в гипс, а с левого бедра взят приличный кусок кожи. Бедро саднило и имело алый цвет. Рядом с моей постелью стояла инфракрасная лампа и высушивала кожу. Когда я спросила Дебейки, почему понадобилось столько кожи, он ответил: «Если бы кожа не приросла, мы бы взяли из холодильника оставшуюся часть и попытались повторить все сначала».

Конечно, в глубине души я не верила, что пересадка кожи даст результат, потому что за прошедшие месяцы успела растратить весь свой знаменитый оптимизм. И напрасно! Потому что Методистский госпиталь доктора Дебейки является самым лучшим лечебным заведением мира. Чудесные палаты, любовный уход за больными. Доктор посещал меня по два раза на дню.

Я буду благодарна ему до конца дней своих и также еще многим людям, которые вместе с ним боролись за мое здоровье. Мое восхищение им неизменно увеличивалось оттого, что я знала, сколько сил он вкладывал в руководство своей клиникой.

Он работал день и ночь.

Гипсовая повязка состояла из двух частей, так что врачи имели возможность наблюдать за состоянием раны. На день Святого Валентина повязку сняли, под ней была розовая кожа. Розовый цвет означал жизнь. Мертвая кожа – черного цвета.

Однако прошло еще три недели, прежде чем мне разрешили тихонько прогуливаться по коридорам госпиталя. Наконец пришло время прощаться. Доктор Дебейки обнял и поцеловал меня и сам посадил в свой автомобиль. Он делал это с такой заботой и нежностью, что на глаза невольно наворачивались слезы.

Великий человек! Безукоризненный доктор! Таких на свете не много.

Если с вами случилось несчастье – стремитесь попасть именно в клинику доктора Дебейки. Обещаю вам, что там вы получите все самое лучшее, и прежде всего любовь и внимание со стороны персонала. Там они не находятся в прямой зависимости от уплаченных вами денег.

Я уже говорила, что никогда не пропускала ни одного выступления, несмотря на простуду или какое-нибудь другое недомогание. Приходила в театр за час или два до начала представления. Так было всегда до того злосчастного вечера, когда, споткнувшись за сценой о кабель, я упала и сломала левое бедро. Это произошло в Сиднее, в последнюю неделю моего турне по Австралии. Мой продюсер взвалил меня на плечо, отнес в гримерную и отменил шоу. Я с трудом добралась до отеля и еле дождалась утра, чтобы сделать рентген. Я не могла поверить, что получила серьезную травму. Это я-то, старый оптимист!

Я провела бессонную ночь. Врачи сказали, что у меня раздроблена шейка бедра. Все случилось на ноге с «новой кожей». В состоянии крайнего упадка духа я позвонила доктору Дебейки в Хьюстон. Он настоял на том, чтобы поговорить с австралийскими врачами. А потом порекомендовал мне обратиться к лучшему ортопеду Америки. Он распростер надо мной руки, чтобы облегчить мои страдания, – он и его помощница Соня Фарел, ангел сострадания и милосердия.

Немного позднее на борту самолета меня транспортировали в Калифорнию, в университетскую клинику. В Калифорнии как раз находился мой муж, я хотела, чтобы он был рядом со мной.

Университетская клиника, как и госпиталь доктора Дебейки, тоже в своем роде необыкновенное заведение. Там практикуют молодые умные врачи, которые принимают решения без долгих дискуссий. Они знают все новейшие методы ортопедии, о которых мы, простые смертные, не имеем ни малейшего представления. Возле меня постоянно находился муж, и это помогало.

Я пробыла в клинике три дня, во время которых меня первоклассно обслуживали. А потом меня снова загрузили в самолет и отправили в Нью-Йорк. Поскольку я была полностью лишена способности двигаться, то со мной обращались как с мебелью. Кстати, цена для такого «груза» много выше обычной. К счастью, меня сопровождала чудесная сестра из университетской клиники.

Конечно, журналисты сразу разнюхали о моем несчастье. Газеты писали, что я перенесла операцию на бедре. Это не вполне так. Мне делали тракцию – вытяжение.

В большую берцовую кость загоняется металлический штырь. Затем к ноге привешиваются тяжелые гири. Адские муки! Вот что я могу сказать об этой процедуре.

Нельзя двигаться. Лежишь плашмя на спине. Полная зависимость от медсестер, которым нужно платить отдельно, помимо кругленькой суммы за грязную палату. Уверена, что есть и другие больницы, почище, но та, в которой находилась я, была такой грязной, что приходилось просить друзей убирать в палате. Слава Богу, что у меня были друзья в Нью-Йорке.

Пища – отвратительная. Уйма замороженной живности, которой каждый день придумывали новые названия. Но внутри все было так заморожено, что если бы вы попытались найти вкус пищи, то не нашли бы по причине полного отсутствия.

Было здесь несколько медсестер-филиппинок, по-настоящему заботившихся о больных, чего нельзя сказать об американских медсестрах, которых интересовало лишь одно: их «права» и их «деньги». Не очень симпатичные, на мой взгляд, молодые женщины, они думали только о том, как бы урвать побольше денег, чтобы лучше обеспечить своих детей и мужей. Много месяцев пробыла я в этой больнице.

Когда кончилось вытяжение, на ногу надели гипсовую повязку.

На Рождество я все еще находилась в больнице. В эти дни вообще не было ни одной медсестры.

И за все это я заплатила целое состояние.

Это было страшное время!

С моей здоровой ногой я должна была ежедневно делать упражнения под руководством врача. Физиотерапевтом была юная особа, глядя на которую было трудно представить, что она уже сдала экзамены. Она появлялась каждый день, кроме уик-эндов. Если упражнения так важны, значит, их нужно делать каждый день. Наивная, как всегда, я пыталась получить ответ на этот вопрос. Но ответа не было. Я просто лежала.

Моя ошибка! Если все лечение состояло в том, чтобы просто «лежать в постели», тогда мне лучше было остаться в Австралии, где доктор Роарти был очень внимателен и медсестры заботливы не в пример их американским коллегам.

Но я хотела быть ближе к семье, и это заставило меня покинуть Австралию.

После того как бедро срослось, мне наложили на ногу гипсовую повязку. И следующие два месяца я провела уже дома. Наконец сняли и ее, и я начала ходить. А это было сопряжено с неимоверными трудностями. Во время тракции все мышцы онемели, и надо было заставить их двигаться. Я не принадлежу к числу тех энтузиастов, которые приходят в восторг от гимнастики под команды тренера: «Раз, два, три». Да они мне и не помогли.

Я продолжала оставаться одеревеневшей и только напряжением воли заставила себя ходить. Получалось не очень хорошо, но я пошла – и это было для меня самым важным. Моя левая лодыжка по сей день тверда, как кусок железа, и несмотря на это я хожу.

Итак, чтобы закончить хронику моих несчастных случаев, должна сообщить: я немного прихрамываю, но не рассматриваю это как самое большое несчастье. Я справляюсь с этим хорошо и читаю все письма, которые присылают мне соболезнующие люди.

Но особенно соболезновать нечему. Осталось лишь прихрамывание, которое можно даже назвать интригующим, если вам угодно. Со временем оно исчезнет, и тогда я буду так же хороша, как прежде. Кто знает! Так, по крайней мере, говорят. Их бы устами мед пить.

В этой книге я решила писать только о хорошо известных мне вещах. И это принуждает меня к определенным ограничениям. Я не уважаю людей, которые взялись писать о том, о чем имеют лишь приблизительное представление.

К сожалению, я стала «писательницей» слишком поздно, когда таких великих редакторов, как Беннет Серф и Перкинс, уже не было в живых. Сейчас издатели все больше заняты подсчетом слов в рукописи или будущих доходов. С такой работой может прекрасно справиться и компьютер. Однако Серфа и Перкинса он заменить не может. Эти редакторы действительно помогали своим авторам, а не только занимались неконструктивной критикой. Критика в любой области искусства, будь то литература, театр или кино, если она попадает в руки садиста, обладает огромной отрицательной силой, прежде всего в Америке, где люди верят всему, что они читают. Поступая так, люди забывают, что у них есть мозги. Огромную роль в этом процессе сейчас играет телевидение. Они покупают те продукты, которые им советует реклама, поступают так, как советует реклама. Они ведут себя как покорные овечки, идущие за своим вожаком.

Кстати, среди таких овечек я встречала и вполне интеллигентных людей, но, конечно, только в Америке. Французы, в том числе и домашние хозяйки, ведут себя по-другому. Французы – большие индивидуалисты. Уж скорее они прислушаются к собственному мнению и собственным инстинктам, чем к рекламе.

Ничего не могу сказать о влиянии телевидения в других странах. Но я убеждена, что, покуда будет существовать телеэкран, до тех пор в семье будут возникать конфликты между женой, с удовольствием отдающейся во власть промывания мозгов, и мужем, мозг которого функционирует нормально. Победительницей, как правило, выходит жена. Ведь она ответственна за бюджет семьи и воспринимает себя как хранительницу власти в домашнем хозяйстве.

Очень часто мужчина, когда его рабочий день подходит к концу, вместо того чтобы идти домой, остается со своими коллегами, чтобы немного выпить и расслабиться. Конечно, при этом он чувствует свою вину и, чтобы загладить ее, покупает жене украшения, а детям – игрушки. Ничего удивительного, если он начинает выпивать все чаще.

Раньше мужчина был господином в доме, сейчас он все чаще довольствуется ролью кормильца. К тому же он должен держать язык за зубами. Звучит печально, не правда ли? Он не может одернуть собственного ребенка или потребовать исполнять свои желания. Для этого есть мать, которая должна руководить всем этим.

Большинство мужчин в Америке страдают от лишнего веса. Однако не они определяют, что нужно есть, являясь игрушкой в руках собственной жены. И, в сущности, они несчастны. Во всем мире существует убеждение, что самые счастливые люди живут в Америке. Но это не совсем так. Счастливых американцев я встречала только во время второй мировой войны, когда они получили возможность показать свою стать. А когда они вернулись назад, старая игра была продолжена.

Ужасно, до какой степени монотонна жизнь большинства людей, и не только в Америке. Печально, как мало людей благодаря родительскому дому или школе получают возможность осознать ценность своей жизни. Я не могу представить собственную жизнь без музыки, живописи, танца, литературы. Когда меня спрашивают, что я делаю, когда не стою на сцене, я отвечаю: «Читаю, читаю и еще раз читаю…»

Я получаю много книг, которые вышли в свет в Америке, Англии, Германии, мне все равно – хорошие они или плохие. Я знаю, что среди них обязательно найдется одна, которая мне понравится.

В юности я была в упоении от Кнута Гамсуна. До сих пор помню наизусть целые главы из «Виктории», «Голода», «Кольцо сужается». Мне казалось, что я впервые изменила Гете. Но то, что Гамсун стал приверженцем нацизма, принесло мне горькое разочарование. К тому времени я повзрослела и уже умела молча сносить удары.

Я не могу сказать, что с большим удовольствием читаю романы. Исключением является «Иов» Йозефа Рота. Я имела обыкновение возить с собой этот роман, но, как всегда, во время переездов и путешествий я теряла большинство дорогих мне вещей. Сейчас уже эту книгу не купишь, хотя я искала ее повсюду.

Современная лирика мне не очень понятна. Может быть, я слишком старомодна, чтобы уловить ее скрытый смысл. После Рильке вряд ли найдется поэтическое произведение, способное найти глубокий отклик в моей душе.

Я очень хотела познакомиться с Рильке, но, к сожалению, встретить его мне не пришлось.

Позднее, когда я стала известной киноактрисой, мне было гораздо легче получать доступ к людям, которых я хотела видеть. Имя делало чудеса! Но я пользовалась им только для того, чтобы помочь другим. Для полезного, доброго дела слава была нужна.

Наверное, удивительно, что у меня так мало любимых писателей: Гете, Рильке, Гамсун, Хемингуэй, Ремарк и позднее открытие – Паустовский. Сюда можно отнести и Бёлля, которым я восхищаюсь, но он не опьяняет меня, как другие. Его манера письма красива и трезво-рассудительна.

Я ценю его, потому что он возвращает немецкому языку красоту, которую тот имел.

Конечно, я читала Стейнбека, Фолкнера, Колдуэлла и была просто очарована ими, равно как и английскими писателями (я не говорю о классиках, которых читала в ранней юности). Их произведения можно перечитывать снова и снова и каждый раз находить в них что-то новое.

Французского писателя Эмиля Ажара[72] я открыла совсем случайно. В 1975 году, когда он получил Гонкуровскую премию, я была в Америке. Там прочла три его книги. О своем первом впечатлении я написала ему. Оказалось, что он ненавидит всякую гласность и прячется от людей; возможно, поэтому он не знал обо мне и моем восхищении им. Все, что я могла сделать, – это купить его книги и дарить их моим друзьям.

Наверное, хорошо, что его роман «Вся жизнь впереди» экранизируется. Однако я не пойду смотреть этот фильм. Он описал все так, что я вижу каждого его героя и уже не хочу иного толкования. Меня только запутало бы, если б я увидела образы, которые не соответствуют моему представлению. С одержимостью и ревностью любовника я отношусь к книге и ее характерам, как будто они являются моей собственностью и рождены моей фантазией.

Когда прошла первая бурная молодость, только чтение книг больших писателей может сравниться с ее ушедшими радостями. Я имею в виду не Диккенса, Бодлера или Рембо, на которых воспитывалась, а Хемингуэя, Фолкнера, Колдуэлла, Гамсуна, Бёлля, Одена…

Конечно, если некоторые предпочитают идти в дискотеку, я не против. Я просто думаю, что каждая страна и каждое время получают то, что заслуживают. Если не находят другого пути, чтобы выплеснуть свои чувства, энергию, кроме как идти в дискотеку, – ну что ж! Эта анестезия долго не может длиться, это «раскрепощение» быстро проходит.

«Иди домой и почитай хорошую книгу» – для сегодняшней молодежи звучит смешно. Поэтому я не стану рекомендовать молодым людям такое лечебное средство, но, пожалуй, советую читать тем, кто уже вырос и у кого появляется желание услышать подлинное, настоящее слово. Если верить статистике, то в Америке есть огромное количество студентов, которые хотят учиться. (В других странах этих цифр я не знаю, но уверена, что Франция тут впереди.)

Как известно, можно посещать университет и ничему не научиться, и наоборот. Все зависит, как всегда, от индивидуальности. Можно привести лошадь к воде, но нельзя заставить ее пить. Сколько семей тратят силы и деньги на воспитание и образование детей и только позднее понимают, что они ничему не научились. Семьи ничему не научились, дети – тоже. Надо оказывать поддержку только тем юношам и девушкам, которые действительно хотят учиться. Я знаю, что такое решение принять сложно, но оно необходимо.

Я не очень понимаю, что такое «легкое чтение». Джон Макдональд, Рекс Стаут, Эд Макбейн относятся к тем писателям, книги которых могут быть интересны всем. Они – большие мастера своего дела, они помогают коротать длинные ночи без снотворного. В течение многих ночей я не замечала, как бежало время, – так я была захвачена их историями. Я очень благодарна им за это.

Дик Френсис[73] – особо предпочитаемый мною автор. Так же как и он, я люблю лошадей и скачки; он мой друг, хотя с ним я никогда не встречалась. Во всех книжных лавках я ищу его книги. Если попадается его новая книга, я тут же приобретаю ее.

Книги про шпионов не прельщают меня, пожалуй, как и фантастика. Конечно, я читаю и другую занимательную литературу – например, Эрику Джонг, – хотя не могу сказать, что все бестселлеры мне нравятся. Мне отвратительны описания сексуального порядка. По-моему, это плохая литература. Большие писатели никогда не обращались к подобным вещам. Я решительно против этого сексуального хлама, но «это продается». Для таких «писателей» главное – заработать деньги, их мало беспокоит, в каком свете они окажутся перед будущим поколением. Жалкие писаки. Щелкоперы. Они кончаются после одной или двух книг. Колодец высох, если когда-либо он и существовал.

Как мои читатели могли понять, я никогда не была уверена в себе ни в бытность моей работы в кино, ни на эстраде. На сцене я целиком зависела от похвал Берта Бакарака. Хорошо известно имя человека, который делал то же самое для меня в кино.

Вообще я не сильный человек. Меня очень легко ввести в смущение. Достаточно кому-нибудь дернуть плечом, и я уже отступаю. Однако уже через минуту я готова рискнуть головой.

Я становлюсь львицей, когда речь идет о защите моих принципов или о защите моих друзей. Если я вижу, что друг попал в беду, то приложу все силы, чтобы спасти его.

Нет-нет, я совсем не сильный человек. Я сильна в своих убеждениях, но недостаточно сильна, если имею дело с трагедией моей собственной жизни.

Трагедия других людей заставляет меня вести себя мужественно. Но если она касается меня лично, то сразу появляются сомнения. Это слабость, которую я не могу победить. Я не вижу в этом моей вины. Нас с детства учили, что сочувствие к себе – вещь запрещенная и не следует отягощать других своими заботами.

Я потеряла многих лучших друзей, они ушли из жизни. Я потеряла своего мужа, и это была моя самая горькая, самая большая потеря.

Потери означают одиночество. Болит душа, когда невозможно больше поднять трубку, чтобы услышать голос, по которому тоскуешь. Эта боль начинает меня утомлять. Мне не хватает Хемингуэя, его юмора, вселяющего бодрость, несмотря на все расстояния, которые нас разделяли. Мне не хватает его советов, сдобренных шутками, его пожеланий доброй ночи. Я все еще слышу его голос. Я не могу смириться с его потерей. Этот гнев не помогает мне долгими бессонными ночами. Что же может помочь? Никто не знает ответа. Что бы ни писалось в книгах, ответа нет. Ни один «профессор», как их называл Хемингуэй, не может решить человеческих проблем – может только запутать уже запутавшиеся.

О, эти потерянные годы нашей жизни! Теперь они кажутся нам потерянными, но тогда мы не понимали этого – мы просто жили в свое удовольствие, не осознавая того, что время уходит. Так живет каждое молодое поколение во все времена.

Каждый день снова и снова я поражаюсь силе и живучести, которыми обладает горе. Время исцеляет не все мои раны. А шрамы болят точно так же, как сами раны, даже по прошествии многих лет.

«Выше голову!», «Стисни зубы!», «Это – тоже пройдет», «Возьми себя в руки!» – все это мало помогает. Единственное, что можно сделать, – это создать вокруг своего сердца кокон, попытаться запретить мыслям возвращаться в прошлое.

На сочувствие других не следует рассчитывать. Можно обойтись и без них. Это так, верьте мне.

Остается одиночество.

Жан Кокто говорил, что мое одиночество избрано мною самой. Он был прав. Легко, когда вокруг тебя люди, особенно когда ты знаменитая персона. Мне не нравилось, когда вокруг увивались люди. Но одиночество – не легкий удел.

Бывают дни или ночи, когда веришь, что нет ничего лучше одиночества, но затем наступают дни и ночи, которые с трудом можно переносить одной. От одинокости можно ускользнуть, от одиночества – нет. Одинокость ничего не сможет сделать с одиночеством.

Можно заполнить пустоту, как заполняют пустой дом. Но нельзя заменить присутствие человека, который был в этом доме и давал смысл жизни.

К одиночеству привыкаешь после определенного времени, но примириться с ним трудно.

Выплакиваешь боль так, чтобы никто не видел, и никто о ней не знает, никому она не нужна. Я воспитана в вере, что каждый сам отвечает за свои ошибки и недостатки и, таким образом, должен страдать за них теперь и позже.

Поэтому я не могу винить никого другого и остаться невредимой.

Нет, я не невредима. Я глубоко раненная, молящая об исцелении, надеюсь, что раны скоро будут болеть меньше.

Если говорить о семье и друзьях, я считаю себя счастливой. Они рядом, ничего не требуя для себя, верные и надежные, как это ни трудно в нашем кипучем, беспокойном мире. Я глубоко благодарна им, зная препятствия, которые находятся на их пути и которые они преодолевают.

Конечно, я хотела написать эту книгу в веселых, даже радостных тонах. Увы, этого не получилось.

Наш мир находится в состоянии возбуждения. Президенты приходят и уходят. Многие обещания оказываются невыполненными. Мы должны полагаться только на самих себя. За свою долгую жизнь я познакомилась с разными формами террора. Мое сердце обливается кровью, когда я вспоминаю о попавших в гитлеровские лагеря смерти. Остается только одно: создать свои собственные принципы и убеждения и быть им верными всю жизнь.

Для этого нужно немалое мужество.

Эта книга не только взгляд на мир моей профессии, но и попытка описать окружающий мир с точки зрения «лягушки».

Один умный писатель сказал: «Пиши только то, что знаешь».

Теперь я живу в Париже.

Константин Паустовский писал о том, что человек может умереть, не видя Парижа, – но он все равно был там и видел его в своем воображении и в своих снах.

Никто не может лучше описать прелесть Парижа. Мои собственные слова кажутся недостаточными, но я попытаюсь, согласно желанию Паустовского (он настаивал, чтобы я это сделала), описать магическую неуловимую любовную сеть, которой Париж окутывает всех нас.

Одного света достаточно, чтобы привести в восторг даже самых трудноподдающихся. И этот свет голубой. Я не хочу сказать, что небо голубое. Это не так! Свет голубой, верьте мне. Его даже нельзя сравнить ни с каким другим светом западного мира. Он подобен свету, который вы могли бы видеть сквозь синие стекла очков, он значительно более приятный, чем стекла розового цвета.

Сена в этом свете выглядит также величественной, хотя все мы знаем, что она может быть временами и мутной. Она имеет свое магическое очарование. Маленькие волшебные улицы, бульвары особой прелести сохранились лишь в Париже и, как ни странно, в Буэнос-Айресе – городе, который так напоминает Париж, что я плакала, когда увидела его впервые.

Это магическое очарование, которым обладает Париж, так же трудно объяснить, как любовь между мужчиной и женщиной. Зима, весна, лето и осень (как говорил Алан Лернер) в Париже, во Франции, – наиболее прекрасные времена года, красота которых ни с чем не сравнима. Можно спокойно жить в Париже, предоставив миру катиться с его заботами мимо. Здесь говорят: «Ангелы возьмут вас к себе, когда вы умрете».

А закончить мне бы хотелось цитатой из романа Гете «Годы учений Вильгельма Мейстера».

«Мир так пуст, если полагать в нем только горы, реки и города. Но если тут и там знать кого-то, кто созвучен тебе, с кем ты можешь жить хотя бы в молчаливом единении, тогда земной шар превратится в обжитой сад».

Часть четвертая

Если говорить об этой книге, то все хорошо, мое моральное состояние не в счет. Горе, радость – это личное дело.

Я находилась то в Париже, то в Лондоне, то в Нью-Йорке и успешно избегала вездесущих репортеров. Выполнять свой долг, свои обязанности – вот все, что меня интересовало. Но может быть, вы захотите узнать, что говорили обо мне мои друзья-художники, прежде чем увидите все те книги, написанные «паразитами», которые, я надеюсь, вы не покупаете.

Хемингуэй. Она храбра, прекрасна, верна, добра, любезна и щедра. Утром в брюках, рубашке и солдатских сапогах она так же прекрасна, как в вечернем платье или на экране. Когда она любит, она может подшучивать над этим, но это – «юмор висельника».

Если бы у нее не было ничего другого, кроме голоса, все равно одним этим она могла бы разбивать ваши сердца. Но она обладает еще таким прекрасным телом и таким бесконечным очарованием лица… Марлен устанавливает свои собственные жизненные правила, и они не менее строги, чем те, которые в десяти заповедях. И вот что, вероятно, составляет ее тайну. Редко когда человек такой красоты и таланта и способный на столь многое, ведет себя в абсолютном соответствии со своими понятиями о добре и зле, имея достаточно ума и смелости предписывать себе собственные правила поведения.

Я знаю, что, когда бы я ни встретил Марлен Дитрих, она всегда радовала мое сердце и делала меня счастливым. Если в этом состоит ее тайна, то это прекрасная тайна, о которой мы знаем уже давно.