Текст книги "Остров Фиаско, или Последние приключения барона Мюнхаузена"
Автор книги: Марк Тарловский
Жанры:
Детская проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
9
Всю дорогу домой я бежал. А когда отворил калитку, то увидел в окне папу. Он стоял у самого подоконника и хмуро смотрел на меня.
Дома было тихо. На диван, где сидела мама, я старался не смотреть. Папа, заложив руки за спину, медленно прохаживался по комнате.
– Ты когда обещал прийти? – спросил он отрывисто. И стало слышно, как потрескивают обои на стене…
– Мари-на! Мари-на! – донеслось с улицы.
– Мы в футбол играли, – признался я.
– «Мы в футбол играли»! – закричал папа. – Они играли в футбол! И это вместо того, чтобы честно сказать: «Я виноват, я плохо поступил, я никогда больше так не сделаю!»
Я проглотил слюну и откашлялся:
– Я виноват, я плохо поступил, я никогда больше так не сделаю…
– Сколько раз, – закричал папа, – можно обещать одно и то же?! – и повернулся к маме: – А все потому, что он не чувствует никакой ответственности! Ответственности! – повторил папа и пристукнул карандашом.
«Как это не чувствую? Все время чувствую! И в школе, и дома, и в сквере сегодня… С утра до вечера покоя нет».
– Ну хватит, – сказала мама, – уже совсем поздно, пусть уроки делает…
…Высоко под потолком розовеет зонтик абажура, за окном, как в черном зеркале, висит такой же. И зеленое сукно стола в чернильных пятнах… учебники, тетради… А уроков задали столько – делать не хочется!
Да какой же это штрафной, если мяч в лоб попал? «Штрафной, штрафной!» Кричат как сумасшедшие…
Все! Хватит! Надо учить!
«Чик – щик, чик – щик… Оньк – еньк, оньк – еньк…»
Эти суффиксы – как муравьи. Господи, сколько их развелось в учебнике! И я учу, учу, учу… Потом принимаюсь за математику – скобки открыть, скобки закрыть… Потом за географию: «Равнина называется плоской, если… если…»
Ах, как хочется прижаться щекой к мягкой, прохладной подушке и накрыться с головой теплым одеялом! Темно, тепло, уютно… А ночью проснешься, повернешься на другой бок и спишь себе дальше. И ничего тебе больше не надо, ничего…
Равнина, широкая равнина. Она вся, от края и до края, покрыта высокой мягкой травой, и я падаю в эту траву и засыпаю. Засыпаю… А уроки я доучу завтра утром, перед школой, на свежую голову.
Спокойной ночи…
10
Когда я утром прибежал в школу, кругом уже стояла тишина. Опоздал!
Быстро-быстро вешаю куртку на крючок вешалки. Она вся, в два ряда, забита шапками, шарфами. А вот и куртка Павлика… Все, все уже пришли! Подхватив портфель, я взбегаю по лестнице, а где-то там за спиной уже слышатся чьи-то шаги и скрипят двери… Директор! И я перескакиваю через ступеньки, цепляюсь за перила – выше, выше… Наконец коридор, классы. Из-за плотно прикрытых дверей сдержанный гул голосов, и каждая дверь шумит по-своему.
Из пятого «Б» – голос Ксении Петровны, из пятого «В» – Елены Сергеевны, а в пятом «Г» смеется Сергей Антонович! Веселый человек Сергей Антонович! И у всех у них голоса добрые, хорошие… А в нашем пятом «А» – Егор Степанович. Ну и голос! Как будто он уже видит меня. И мне так не хочется открывать нашу дверь, так не хочется.
Я на секунду останавливаюсь перед дверью и вхожу в класс:
– Можно войти?
У карты – Рябов. Одного уже вызвали …
Урок, конечно, прервался, и все ребята, очень довольные, уставились на меня. Особенно доволен Рябов.
– A-а, Гарин! – Егор Степанович поворачивается ко мне и усмехается. – А мы-то думали, ты уже не придешь сегодня. Ну садись…
Павлик радостно суетится, поднимает крышку парты.
– Давно урок начался?
– Только что.
Усевшись на свое место, я тут же достаю из портфеля географию. Вот досада! На обложке учебника – грязное пятно.
– Павлик, – шепчу я, – стиралка есть?
Какое там?.. Павлик даже головы не поднял. Прилип к учебнику и замер. Прощается с жизнью…
И в это время Люся Королева оборачивается и протягивает мне стиралку. А я и не просил ее, сама… Улыбаясь, я стираю с учебника грязное пятно.
– Люсь, у тебя карандаш есть?
И Люся дает карандаш. Она ничего не говорит, а только улыбается. Чего бы еще попросить?..
В косичках у Люси большой голубой бант. Выставив карандаш, я тихонько вожу им по шелковистой ленте – Люся не оборачивается, молчит. Павлик хитро посматривает то на меня, то на Люсю. Даже про учебник забыл…
И вдруг как гром среди ясного неба:
– К доске пойдет Гарин! С дневником…
Все! Мне конец! Я пропал! И пока мои руки копошатся в портфеле в поисках дневника, я читаю, читаю, читаю – без передышки. И никак не могу начитаться. Вот бы дома так!..
– Быстрей, быстрей, Гарин! – торопит Егор Степанович.
И вот медленно, очень медленно я поднимаюсь – выше, выше, выше… Словно я на своих плечах поднимаю весь земной шар: моря, леса, горы…
– Класс ждет! – кричит Егор Степанович. – Класс ждет!
А я все расту и расту…
– Гарин!
Все! Пошел!
– Вернись! – кричит Егор Степанович. – Вернись сейчас же!
Класс хохочет!
– Положи учебник!
Оказывается, я прихватил учебник с собой.
Ну почему, почему я вчера не выучил географию? Или утром? Как легко, как быстро я выучил бы утром!
Молча смотрю я на карту… Красные горы, желтые пустыни, зеленые равнины, леса, джунгли.
А вокруг моря и океаны – голубые-голубые, как небо. Еще бы! Ведь на карте всегда ясный день…
– В нашей огромной стране… – медленно начинаю я, – территория которой простирается с запада на восток… с севера на юг…
Забыл, забыл, все забыл!
– А какие, Гарин, бывают равнины? – перебивает Егор Степанович.
– В нашей огромной стране очень много равнин…
– Несомненно, – говорит Егор Степанович и задумчиво потирает руки.
– А какие же равнины называются плоскими?
– Плоскими… плоскими…
Павлик отчаянно шелестит страницами.
– Плоских равнин очень много в Западной Сибири, – сказал я и обвел указкой Западную Сибирь.
Егор Степанович усмехнулся, встал, прошелся по классу.
– Ну что ж, рассказывай то, что знаешь.
Когда я закончил, он пером отыскал в журнале мою фамилию, и весь класс затаил дыхание…
– Тройка.
– Слава тебе господи! – громко вздохнул Павлик, и все ребята засмеялись.
А Егор Степанович взял указку и стал объяснять новый урок: полезные ископаемые… Нефть, уголь, медь, никель… В нашей огромной стране ужасно много полезных ископаемых. Ну просто уйма! Золото, алмазы, торф…
Наконец прозвенел звонок, Егор Степанович записал на доске домашнее задание, свернул карту и ушел в учительскую.
– Выходите из класса! – кричал дежурный. – Выходите!
И вдруг Петька Харлашкин схватил стул и поставил его посреди класса:
– Ну, кто перепрыгнет?
Никто не прыгал.
– Ага! Боишься! – крикнул мне Петька.
Все посмотрели на меня, и Люся – тоже.
– Кто боится? Я боюсь?
Я разбежался, прыгнул через стул и вместе со стулом с грохотом полетел к стенке. Потом ударился об стол, потом о подоконник и с размаха в окно – бац! Звонко брызнули осколки стекла!
Ребята вскрикнули и вдруг все разом смолкли. Обернувшись, я увидел Софью Семеновну, нашего завуча. Крепко поджав губы и прищурившись, она в упор смотрела на меня.
– Сколько раз, – медленно и спокойно начала Софья Семеновна, – сколько раз говорилось, чтобы в классе на переменах не было ни души… – и, повернувшись к дежурному, вдруг прокричала: – Что в классе остается только дежурный!
И все ребята тихо, друг за другом стали выскальзывать в коридор. А мы с Софьей Семеновной отправились в учительскую – впереди Софья Семеновна, я за ней. Мы шли по широкому, длинному коридору, и все расступались перед нами.
– За мной! – повторяла Софья Семеновна. – За мной, Гарин!
– Софья Семеновна! Софья Семеновна!
– За мной, Гарин, за мной!
В учительской было шумно. В углу, возле вешалки, Егор Степанович разговаривал с Антониной Алексеевной. И Софья Семеновна подвела меня к вешалке:
– Антонина Алексеевна, полюбуйтесь, ваш Гарин разбил окно! Подхожу я к классу, а оттуда грохот, – тут Софья Семеновна быстро зажала себе уши, – вы не представляете! Как будто потолок обрушился!
Василий Иванович, самый старый учитель в школе, не поднимая головы, сказал:
– Лет двадцать назад учился у меня в шестом классе Артамошкин. И вел себя так же безобразно, – тут Василий Иванович тяжело вздохнул и, приподняв косматые брови, взглянул на меня: – Дело кончилось очень грустно!..
– Ну что ж, Гарин, – сердито сказала Антонина Алексеевна, – на уроках мечтаешь, троек нахватал, окно разбил… Что будем делать?
– Позвонить отцу! Немедленно! Сейчас же! И пусть немедленно придет! – решительно сказала Софья Семеновна. – Что же еще делать?.
Дверь в учительскую открывалась, закрывалась, в щель то и дело заглядывали наши ребята.
– Сейчас же отойдите от дверей! – кричала Софья Семеновна, и топот стихал в глубине коридора.
Но уже через минуту снова появлялись знакомые лица – они улыбались, кивали, подмигивали… Счастливые! И я вспомнил, как болел недавно, лежал в постели и смотрел в окно, на улицу, на ребят… Как теперь в коридор.
В учительской ко мне уже привыкли. Все знали, что я – Гарин из пятого «А», окно в классе разбил. А теперь стою у вешалки. Ну и ладно…
– Что мне с Голубевым делать, ума не приложу, – говорила Елена Сергеевна, – ничего не учит! Придется сегодня снова вызвать к доске…
А Голубев, наверное, сейчас по школе носится и знать ничего не знает, дурачок.
– В пятых классах всегда тяжело! – Софья Семеновна вздохнула.
– Развинтились ребятки, – произнес Егор Степанович и прищелкнул пальцами.
И вдруг Сергей Антонович сказал:
– Все мы учились в пятых, дорогие коллеги, – он посмотрел на Софью Семеновну и улыбнулся. – Хорошее было время, не правда ли?
И все засмеялись. Но тут прозвенел звонок на урок, и в тот же миг Егор Степанович, подхватив синий глобус, с журналом под мышкой, исчез в коридоре, за ним следом, с гербарием цветов, Елена Сергеевна, потом Софья Семеновна…
Они выходили из учительской, и в классах становилось все тише, тише… Наконец где-то наверху гулко захлопнулась последняя дверь, и я остался один во всей школе. На стене лениво тикали желтые деревянные часы, за высокой дверью с табличкой «Директор» было тихо. За шкафом висели таблицы – правила правописания. Среди них я узнал и наши.
И зачем я, балда, вчера в кино пошел! Помчался как угорелый!.. А потом еще мяч гонял два часа подряд. Вот дуралей! Не пошел бы в кино, географию бы выучил, а географию бы выучил, тройки бы не было. Да что там говорить, ничего бы вообще не было!
Да, не было! «Кто через стул прыгнет?» – кричит Петька. А я иду себе мимо и хоть бы что!.. Как ни в чем не бывало!
И сидел бы я сейчас в классе на уроке, а не здесь, в учительской. Вот этот стол был бы здесь, и таблицы висели бы, и маятник так же отстукивал, а меня бы здесь не было. Да, не было!
И еще я подумал о том, как хорошо сейчас в классе. Я бы все сейчас отдал, чтобы быть там, вместе со всеми. И ничего мне больше не нужно!
Звонок – и тут же где-то наверху с треском распахнулась дверь, за ней вторая, третья… Школа зашумела.
В дверях показалась Елена Сергеевна, Антонина Алексеевна, вернулась сердитая Софья Семеновна. Весело помахивая указкой, явился Егор Степанович.
И вдруг своей обычной походкой, ни весело, ни грустно, вошел мой папа. Он поздоровался со всеми, улыбнулся Антонине Алексеевне и, повернувшись ко мне, мрачно блеснул глазами…
– Как же так! – возмущался папа, поглядывая то на меня, то на учительницу. – Как ты мог разбить окно! Да кто же тебя заставлял через стул прыгать?
«Действительно, – думал я, – никто ведь не заставлял…»
– И вообще, – огорченно рассказывала Антонина Алексеевна, – он стал себя вести намного хуже. Вчера на уроке с Харлашкиным разговаривал.
«Да я с ним больше и слова-то не скажу, – думал я. – Пусть пристает, пусть лезет… Не хочу! Кончено!»
В это время дверь отворилась, и в учительскую вошел Вовка Семин из пятого «Г», за ним шла его мать, а еще дальше – учительница. Остановившись у стола, он поднял голову, и мы грустно посмотрели друг на друга.
– Одну минутку, – спохватилась Антонина Алексеевна, – сейчас я журнал принесу.
– Папа, папа, – зашептал я, – у меня там тройка по географии, я ее исправлю…
Домой мы идем молча. О чем нам разговаривать?
И опять эта улица, и этот угол перед нашим домом с помятой водосточной трубой. Опять семена, листья… Еще немного – и дожди, дожди.
Хорошо летом! Утром встанешь, выйдешь во двор босиком – земля свежая, прохладная, кругом все зеленое, воробьи чирикают. Потом речка – лежишь, загораешь, травинку жуешь. С речки пришел, книжку почитал – снова во двор.
А дождь? Да разве осенью бывает такой дождь? Когда на теплое лицо брызнет первая капля, а на крышах, будто сами собой, скачут темные крапинки. И вдруг как хлынет, польет, зашумит… И снова солнце, снова ясно, и только теплые ручьи и радуга.
На углу папа остановился.
– Возьми, – и он протянул мне ключ. – Вечером поговорим.
11
До чего же все надоело! И вечер, и день, и утро. Или этот двор: только выйдешь из дома – и сейчас же перед тобой ворота, а налево забор, а направо сарай. Да на него и смотреть не хочется!
Дома было пусто. Притаившись в углу, поблескивал зеркалом шкаф. Стол на четвереньках. Сбившись в кружок, его тихо обступили стулья. «Молотите себе, молотите себе…» – стучал пузатый будильник… И снова я увидел пирамиду и площадь, по которой вели рабов, и Тутмоса Третьего… Смешно… Я сам все это придумал.
А когда-нибудь, через тысячу лет, захотят увидеть, как жили мы. И, наверное, тоже будут думать: «А как все это было? Как они жили? Какие были?» И будут искать, раскапывать… И как-нибудь через тысячу лет вдруг найдут мое послание, которое я оставлю им сейчас…
«Только тысячу лет назад, – скажут они, – были такие тетради – в двенадцать листов…»
Они раскроют мою древнюю тетрадь и будут читать:
…Сегодня пятница, пятнадцатое сентября тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Меня зовут Витя Гарин, мне одиннадцать лет, и я учусь в пятом классе. А всего у нас сейчас – десять.
Я сижу за столом, а напротив окно: через него я вижу весь наш двор, забор, ворота, калитку.
А ветер за окном такой сильный, что отворил ее, и она скрипит, раскачиваясь…
Я подошел к окну и долго разглядывал наш старый двор. Потом опять стал сочинять свое письмо.
…Как мы живем? По-разному. И думаю я о разном. Утром по дороге в школу я говорю себе: «Не волнуйся, все будет хорошо!» Но я-то знаю, что в школе всякое может случиться, даже если ты все выучил и знаешь все на свете.
Хорошо учителю: ему бояться нечего. Пришел в класс, открыл журнал, а сам думает: «Кого бы вызвать?.. Могу вызвать Рябова, могу Чернова, Гарина, Харлашкина… кого захочу, того и вызову».
А потом слушает, как Рябов бормочет, и думает: «Ну что же ему, лодырю, поставить? Тройку или двойку? Двойки мало, тройки много…»
Вот так и живем. Целый год мучаемся, отметки исправляем…
Хороший день – первое сентября! Рано утром мелькают по улицам белые фартуки, ленты, цветы. Идешь вместе со всеми и думаешь: «Ну как там они, наши ребята? Какие? Целое лето не виделись!»
Приходишь в класс, смотришь: Рябов опять что-то жует, Гусева все так же хихикает… И учителя те же, смотрят на нас, улыбаются. Ну и мы улыбаемся. И все рады: до чего же здорово, до чего интересно в школе! А потом как зададут уроков да как бац – двойка, а у этого единица, а того в учительскую отвели – вот тут-то все и призадумаются. Да поздно – лето кончилось.
И начинаем мы тогда ждать воскресенья. Ждем, ждем, ждем… И вот приходит суббота. Вы бы видели, как мы возвращаемся из школы в субботу! Мы никуда не спешим, мы просто идем: спорим, шумим, толкаем друг друга, но никто не злится, все смеются. И о чем бы мы ни говорили, каждый думает только одно: завтра – воскресенье!
А в понедельник в школу придешь – все из рук валится. Опять уроки, перемены, задачи, упражнения – хоть плачь… Дома тоже радости мало. То лицо запачкал, то платок носовой потерял, то штанину порвал. Садишься поесть – «почему руки не помыл?» Помоешь – «плохо помыл»!
А если гулять пойдешь?
Я говорю: «В полчетвертого вернусь». Мне говорят: «В три!»
«В полчетвертого», – говорю. – «Нет, в три!»
Да что же это такое!
Все гуляют, а у меня в голове часы тикают: «Скоро три! Скоро три! Скоро три!» А, думаю, пропади все пропадом, не пойду я домой и все тут!
А дома уже думают: не попал ли он под машину? Ведь с таким, как я, говорит папа, все, что угодно, может случиться…
А вот папа, когда учился в школе, всегда был отличником. Его никогда не наказывали и не ругали. Только хвалили. В школе, дома, на улице… Он никогда не обманывал старших и больше всего на свете любил заполнять дневник.
Но сколько я ни старался, я никогда не мог вообразить себе папу мальчиком. А я ведь так хотел и даже видел иногда, как возвращаются из школы его одноклассники, а рядом сквозь весь этот шум спокойно движется маленькая фигурка с большущим портфелем – это мой папа. Но когда он подходит ко мне поближе, я вижу, что он такой же, как сейчас, только ростом поменьше…
Мама моя тоже была отличницей. И вот теперь мама с папой хотят, чтобы и я был отличником.
«Ты же можешь», – говорит мама.
«Чем ты хуже Санина?» – спрашивает папа.
Санин – это наш отличник.
«Он способней Санина, – говорит мама. – Если бы он захотел, то стал бы лучшим учеником в классе!»
Тут папа вскакивает и начинает бегать по комнате… А я стою и думаю о том, какой я способный. Я даже вижу, как без единой запинки отвечаю уроки и получаю пятерки, только пятерки – одну за другой, одну за другой. И наш Сергей Антонович говорит: «Вот, поучитесь, как надо отвечать!»
А Егор Степанович, если шум в классе, на меня кивает:
– Вы, наверное, все знаете урок, как Гарин…
Вот до чего я способный!
И вдруг папа застывает посреди комнаты и, стиснув руки, громко произносит:
«Обещай, что в этой четверти ты будешь отличником!»
«Обещай!» – просит мама.
«Обещаю!» – говорю я.
Наконец-то! Наконец-то я стану отличником!
И нам так хорошо, так хорошо в этот день! А вдруг я и вправду стану отличником? До конца четверти далеко…
Но я-то знаю: кто учится на тройки, тот и учится на тройки, хоть лопни. А кто – на четверки, тот – на четверки, и ничего тут не поделаешь. А если ты отличник, значит, отличник и все тут! Таким ты уродился…
…И опять я стал думать о том, как найдут мое письмо и кто его найдет. Наверное, он будет совсем другой, этот человек, не такой, как мы, и одет будет по-другому. Да что говорить, все тогда будет другое: и земля, и солнце, и небо… Только жаль, что я его никогда не увижу. Никогда-никогда! А он – меня.
А потом о его находке узнает весь мир, мои пожелтевшие страницы попадут в музей, и люди будут приезжать со всех концов света, чтобы посмотреть на них, и будут говорить, что до этой находки многое из прошлого было непонятно…
Подумав немного, я отыскал свой прошлогодний дневник, за четвертый класс, чтобы запрятать его вместе с моим посланием.
Синяя обложка дневника была истерта и взлохмачена, на первой же странице чернела жирная надпись: «На уроках улыбается». А внизу, под нею – «На уроке пения гудел». Потом появилась первая оценка, и снова надпись – «На уроке математики дневник для оценки не подал, пытался передать его соседу».
Это Павлику, конечно. Растяпа! Он дневник на пол уронил от страха. Я улыбнулся, потом перевернул лист и прочитал: «Завтра, двадцатого октября, в девятнадцать часов состоится родительское собрание». После этой страницы потянулись чистые страницы и никаких, совсем никаких замечаний…
А вот и Новый год. Через пустые белые страницы – огромные слова: «С Новым годом! Зимние каникулы!»
Снег, метель, шум, смех, все в огнях! Потом – февраль, март… И страницы стали как будто светлей. Пришла весна… И так хорошо было мне смотреть на домашние задания, на оценки, замечания. Даже жалко. Ведь никогда у нас уже не будет тех уроков, и Мария Михайловна не будет нас учить.
А двойки в дневнике, если и попадались, то такие постаревшие, безобидные, как пугало в огороде.
Я перелистывал дневник и думал о том, что если и найдут его когда-нибудь, то все равно ничего не поймут. Увидят они эту кляксу, но разве узнают, как все это было? А было это как раз перед Новым годом, на первом уроке. В классе свет горел, а за окнами темно-темно…
«А погода великолепная, воздух чист, прозрачен и свеж…»
Мария Михайловна сидит за столом и спрашивает наизусть отрывок из чеховского «Ваньки».
«.. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посеребренные инеем, сугробы. Все небо усыпано весело мигающими звездами, Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом».
– Ночь темна, – отвечает Володин, глаза у него красные, заспанные, под носом чернильное пятно, – ночь темна, но струйка, но струйки… – и щупает в кармане перочинный ножик, который он выменял перед уроком у Вовки Птушкина.
В классе чисто, светло, на полу влажные, потемневшие следы снега, кое-кто зябко поеживается, вспоминая мягкую постель и согреваясь. А за окнами совсем как в деревне: белые крыши, сугробы, струйки дыма, и еще мигают веселые звезды. Но уже синеют подо льдом окна, и звезды бледнеют, и видно, как тяжело, словно белые веревки, висят мохнатые провода.
Нет, подумал я, ничего, ничего они не поймут. А я так люблю все это! Я люблю первый снег. Это самый белый, самый чистый снег. Я люблю снег под солнцем, когда больно глазам и на голубые сугробы ложатся тени, зимний вечер, когда мерзнут руки в варежках, когда снег засыпает шапку и пальто, прилипает к штанам, набивается в ботинки.
Я люблю Новый год. На пушистых еловых ветках сверкают игрушки, цветные бумажные ленты, потрескивают свечи. Пахнет лесом, зимой, мандаринами…
Потом приходит весна. И все радуются, все улыбаются и несут по улицам пушистую вербу.
А ты жмуришься на солнце, слушаешь, как шумят ручьи и думаешь: «Скорей бы все растаяло!»
Но еще лучше, когда пробивается первая зеленая трава, а на деревьях распускаются маленькие блестящие листочки – словно тысячи крошечных зеркал дрожат и переливаются на солнце. И наступает праздник Первое мая! Тогда всюду стригут и белят деревья и посыпают землю желтым песком. А вокруг летают майские жуки, и пахнет тополем.
Тогда мы сидим в школе на уроках и считаем, сколько осталось дней до лета, и никто не верит, что оно придет…
Громко стукнула калитка, и в глубине двора показалась Дарья Петровна. Тяжело переваливаясь, с кошелкой в руке, она шла по засыпанной листвой дорожке. Двор был завален листвой: на крыше, под кленом, в палисаднике, среди цветов… А в комнате на подоконнике блестели яблоки. Я выбрал себе самое большое – крепкую, пожелтевшую, в красных точках антоновку – и отворил окно. За окном было тихо, как в комнате, и желтый лист на проводах крутился вниз головой, сверкая под солнцем.
И вдруг калитка снова отворилась, и я увидел Люсю. Не в школьной форме, а в синем платье и синем берете. Она меня сразу заметила и улыбнулась.
– Люсь, ты ко мне?
Она подошла к нашему палисаднику, стала у ограды и говорит:
– Ты знаешь… я дневник в классе забыла.
Вот чудеса! Люська дневник в классе забыла. Я рассмеялся.
– Что нам по математике задали?
– Задачу! Восемьдесят пятую!.. Люсь, хочешь яблоко?
И я бросил ей свое яблоко. Она даже ответить не успела, поймала его на лету – хлоп, прямо в ладони! Засмеялась, покраснела и прижала яблоко к щеке… Потом сказала:
– Спасибо… Я домой пойду. Уроки делать.
– Люсь! Подожди! Я тоже с тобой!
Я выскочил во двор, и мы пошли с ней вместе.
– А знаешь, – сказала она, – стекло уже вставили…
И мы засмеялись.
Когда я вернулся во двор, окно моей комнаты горело от красного вечернего солнца. Блестела паутина… А желтый лист на проводах крутился и крутился, как маленький флажок в синем небе.
Смешные истории
Т. Крюкова Потапов, к доске!
Даже Том Сойер позавидовал бы неистощимой выдумке и энергии учеников 6 «а». Герои книги постоянно попадают в уморительно смешные ситуации. Правда, самим им бывает не до смеха.
Т. Крюкова Повторение пройденного
Представь, что ты вдруг очутился в 1982 году, да еще в школе, где учатся твои будущие родители. Забавно пообщаться со своим отцом, когда ему было столько же лет, сколько тебе сейчас.
Т. Крюкова Чудеса не понарошку
Трое друзей – мальчик Митя, плюшевый львенок Мефодий и маг-недоучка Авося – отправляются в развеселую страну Шутландию, где с ними происходят очень смешные приключения, хотя самим героям часто бывает не до смеха.
М. Дружинина Мой веселый выходной
В книгу известной детской писательницы Марины Дружининой вошли смешные рассказы и стихи про ребят. Чего только не происходит с этими выдумщиками и озорниками в школе и дома!
