Текст книги "Остров Фиаско, или Последние приключения барона Мюнхаузена"

Автор книги: Марк Тарловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Двойка

– Липов.

Оглушенный, Борька приподнял крышку парты и полез за дневником. Он знал, что спасения нет, что до конца урока еще много времени и звонка не будет, но все-таки продолжал копаться в портфеле. Наконец встал и отвернулся к окну.

Все бросились к учебникам.

Учитель аккуратно вывел в журнале двойку, затем вызвал другого ученика, и в классе разлилось тихое, спокойное гудение. Учитель же как ни в чем не бывало прохаживался между рядами, разговаривал и даже улыбался. Но это была уже не прежняя, знакомая улыбка, теперь от нее веяло на Борьку холодом. Да и сам учитель изменился: в нем появилось что-то недоброе, чужое. И когда, обращаясь к классу, он сказал: «Устали?.. Ну ничего, скоро отдохнете», – Борька почувствовал, что эти слова относятся ко всем, кроме него.

Да и что хорошего в этом отдыхе? Подумаешь, перемена… Борька скорбно повел глазами. Чего радуются, сами не знают. А Сережка Туманов сидит какой-то надутый, получив щелчок от Петьки Сапожникова. Как будто худшего несчастья и быть не может. Ему бы радоваться, что только щелчок…

Учитель объяснял, что Уральские горы – старые горы, что они очень разрушены, а Борьку нисколько бы не удивило, если бы они и вовсе исчезли с лица земли.

После урока все высыпали в коридор, и он снова вытащил дневник. А вдруг учитель забыл поставить двойку? Бывали же случаи.

Добравшись до последнего исписанного листка и чуть помедлив, Борька быстро перевернул его. Двойка была жирная и высокая, в полторы клетки.

Борька долго и угрюмо смотрел на двойку, он был готов уничтожить ее! Двойка же, хищно изогнув шею, смотрела нагло и вызывающе: «А ну-ка сунься!..»

Прозвенел звонок, и опять потянулись уроки: третий, четвертый, пятый… Кого-то вызывали, кого-то ругали… Наконец занятия кончились, и класс опустел.

На улице все удивительно изменилось. За один день сугробы осели, подтаяли, деревья потемнели, а к обычному оживлению улиц примешивался какой-то новый, волнующий шум. Уже выбегая из школьных ворот, Борька понял, что это ручьи. Он расстегнул пальто и медленно пошел вдоль края тротуара, обламывая нависающий над ручьем лед. Внизу, у поворота, на обмелевшем перекате блеснул омытый водой булыжник. Как будто мелькнуло лето.

Улыбаясь, Борька подставлял лицо солнцу и глубоко вдыхал запах оттаивающей земли, деревьев. Скоро, совсем скоро весенние каникулы, скоро с крыш начнут сбрасывать снег и на тротуарах покажется асфальт. А потом снег растает и станет тепло-тепло. Почти как летом…

Да хоть бы сегодня! Жара-то какая! Он сорвал с головы шапку и замер… Двойка, у него двойка! Как он мог забыть!

И жизнь показалась ему тусклой и горькой. Теперь ему было еще хуже, еще тяжелей, чем в школе, потому что солнце светило не для него и ручьи текли тоже не для него…

Он собирался завтра в цирк, он собирался на реку – смотреть, как взрывают лед. Никуда, никуда он не пойдет. Пусть его ругают, пусть наказывают. Он готов.

И даже когда его простят, он все равно никуда не пойдет. Не нужна ему улица, ничего ему не нужно…

Неподалеку от дома он забрел на соседний двор и уселся на толстый пенек возле забора.

С улицы доносился гул машин, шум отдаленных шагов, чьи-то возгласы.

А рядом звенела капель. И Борька смотрел на крышу и подставлял ладонь под холодные серебристые капли – они разбивались, брызгали в лицо… И ему хотелось сидеть здесь долго-долго, может быть, всегда.

Домой он пришел спокойный, но когда увидел, что мама улыбается, тревога ужалила его. «Не знает, – подумал он, – ничего еще не знает».

Он снял пальто, шапку, положил на место портфель.

– Ты почему разделся? – спросила мама. – Шел бы на улицу, погулял.

– Не хочется, – ответил Борька.

Переодевшись, он молча опустился на стул и стал ждать.

Но родители вели обычные свои разговоры, вид у них был самый добродушный, и от этого Борьке было еще хуже. Он внимательно всматривался в их лица: они выглядели очень добрыми и веселыми, и папино лицо, и мамино. Папа с довольным видом барабанил пальцами по столу, мама о чем-то спорила, но тоже была очень довольна.

Борька ловил их взгляды, улыбки, и ему не верилось, что, может быть, очень скоро они станут сердитыми, будут долго и громко ругать его. А папа забарабанит по столу не пальцами, а кулаком. Словом, все пойдет вверх дном, все переменится. Ему казалось, что если прямо сейчас он подойдет к ним и скажет правду, то ничего такого не произойдет, не может произойти. «Не знают, – думал он. – Ничего еще не знают». И сидел тихо, стараясь не скрипеть стулом.

– Ты почему такой грустный? – неожиданно ласково спросил отец.

И в груди у Борьки что-то приятно защемило.

– Я не грустный, – сказал он и сделал лицо еще грустнее.

– Боря, – с надеждой спросила мама, – ты по математике тройку исправил?

– И как это ты тройку умудрился схватить? – укоризненно продолжал отец. – Так ведь и до двойки докатиться можно.

«Началось, – мелькнуло у Борьки. – Сейчас отец увидит двойку, сейчас Он крикнет: „Это еще что такое?! Докатился!..“»

Но мама с папой уже говорили о другом. Они опять о чем-то спорили, смеялись. И Борьке стало совсем плохо.

Пойти на улицу, к ребятам? Ему не хотелось.

Сесть за уроки? Он не мог.

Он отыскал свою любимую книжку «Таинственный остров» и начал читать. Но не смог дочитать и первой страницы.

Тогда он встал, вытащил из портфеля дневник и молча протянул его отцу. Отец заглянул в дневник и перестал улыбаться:

– Докатился!.. А почерк-то! Буквы! – он схватился за голову. – Это что у тебя? Неужели «е»? А это? По-твоему, «о»?

Отец подчеркнул букву ногтем и показал Борьке… Потом решительно поднялся со стула и исчез в коридоре. Вернувшись с лыжами, он протащил их через всю комнату и швырнул за шкаф!

– Где «Таинственный остров»?

Отыскал книжку и унес в другую комнату. Отец прятал книжку и приговаривал:

– До чего докатился, а? До чего докатился! Нет, дорогой мой, хватит… – и вдруг закричал: – Двоечник!

Борька стоял, боясь шелохнуться. Когда же отец наконец замолчал и в доме стало тихо, он подождал еще немного, подсел к столу, достал купленные еще вчера цветные карандаши и начал их затачивать.

Он затачивал карандаши и смотрел на синее лезвие бритвы, и на цветные стружки, и на крошечные золотые буковки на конце карандаша…

«Знают, – думал он, – уже знают…»

Зачем ему лыжи, и улица, и цирк? Дома тоже хорошо…

Он быстро убрал со стола стружки, раскрыл альбом, взял карандаш. В доме было тихо, ни звука…

Тогда он встал и, подкравшись к дверям соседней комнаты, осторожно прижался к щелке.

Отец сидел на диване и читал «Таинственный остров». Дочитав страницу, он перевернул ее и улыбнулся…

Жизнь начиналась заново!..

Кабала

Сначала я проиграл пять рублей. Потом еще пять… Проиграв, я решил Отыграться. Это мне обошлось еще в десять рублей. Игра продолжалась в долг. Доведя его до тридцати рублей, Петька Черенков отказался продолжать игру.

Домой я возвращался невеселый. Как хорошо было утром, когда я шел в школу. У порога в школу ноги вытирал, а дежурный Витька Яблочкин кричал: «Сильней три, не пущу!» Какой он все-таки хороший, этот Яблочкин. И даже после двойки за диктант все было хорошо… А теперь? Что же делать теперь? Как расплатиться с Черенковым?

А что если попросить у родителей? А что особенного? Подойти и сказать: «Дайте мне, пожалуйста, тридцать рублей…»

«А зачем тебе тридцать рублей?» – спросят они. А я им отвечу: «На всякий случай…»

Нет, это не ответ. Надо подумать. Надо как следует подумать. Время еще есть, целый день впереди.

А вдруг я найду деньги по дороге домой? Вот было бы здорово! Прямо сейчас… где-нибудь в подворотне… лежит себе старый, рваный, никому не нужный кошелек. А в нем – тридцать рублей!

И я стал заглядывать в каждую подворотню, в каждый двор. Ну разве не смешно?..

Но мне было не до смеха.

Дома я уселся за письменный стол, достал диктант и с грустью занялся «работой над ошибками». Вооружившись бритвой, я соскабливал красные пометки учителя, а затем подписывал те же исправления своей рукой… Осталась последняя ошибка, когда за моей спиной появился отец. Некоторое время он с интересом рассматривал мою работу, потом спросил:

– Работаешь над ошибками?

– Да, – ответил я, поперхнувшись.

– Работаю…

– Молодец! – сказал отец и, не проронив больше ни слова, ушел в другую комнату. А я остался сидеть за столом, склонившись над своей последней ошибкой, которую я так и не успел исправить. Мне было очень стыдно.

И только потом до меня дошло самое ужасное: я потерял единственную возможность расплатиться с Черенковым.

– Принес? – спросил он меня на следующий день.

– Забыл! – соврал я. – В понедельник принесу.

Черенков нахмурился:

– А ты не врешь?

– Честное слово!

Теперь я все свои надежды возлагал на воскресенье. Как-никак, а воскресенье – день особенный. Почти праздник. И если мне повезет, если мне очень повезет, то тогда…

Но мне опять не повезло, и денег у меня опять не было.

– Принес? – спросил Черенков в понедельник.

– Нет, – промямлил я. – Да ты не беспокойся… Просто я еще двум был должен: одному – десять рублей, другому – двадцать…

– Ну смотри, – прошипел Черенков, – последний срок – завтра!

На большой перемене все высыпали во двор:

– Чур не я! Чур не я!

– Чур не я! – крикнул я.

– Я тебе покажу «чур не я»! – заорал Петька. – Пошел отсюда!

– Катись! – поддержали его дружки, Палкин и Комков. – Тридцать рублей отдай сначала!

И я стоял в стороне и смотрел на игру. Вот Димка догнал Витьку Кошкина, а Витька помчался за Вовкой Сергеевым… Да кто же так бегает! Меня бы уж здесь никто не догнал, потому что бегаю я быстрее всех в классе. Но за мной ведь никто не погонится…

«Ну и пусть, – думал я. – Мне бы только дождаться следующего воскресенья, и тогда я обязательно раздобуду денег. Во что бы то ни стало!»

Но когда на другой день я подошел к школе, Петька уже ждал меня на школьном дворе и сразу протянул руку:

– Деньги!

Я молчал. А что я мог ответить? Денег у меня не было.

– Теперь не обижайся! – процедил сквозь зубы Петька.

После уроков я собрал учебники, вышел на улицу и медленно огляделся. Я давно приготовился и все-таки вздрогнул, увидев их. Они стояли в углу двора, под деревом: Черенков и еще кто-то. Издали не было видно.

Я повернулся и пошел к ним в угол, я не хотел, чтобы за мной гнались. Теперь я разглядел и второго. Это был Молотков из пятого «Г», известный на всю школу своими кулачными боями.

– Вот он, – сказал Черенков. – Проиграл тридцать рублей и не отдает!

– Избить надо, – устало вздохнул Молотков.

– Я тебя предупреждал! – злорадствовал Петька.

– Он тебя предупреждал? – спросил Молотков.

Я кивнул.

– Избить! – словно разрешив последние сомнения, сказал Молотков. На длинных, худых его руках свисали угловатые чернильные кулаки. Он медленно поднял один из них и сказал:

– Сейчас я тебе ка-а-ак…

– Не нужно, – прошептал я, – завтра я принесу…

– Врешь! – крикнул Петька. – Ты уже сто раз обещал!

– Быстрее, – поморщился Молотков. – Мне к двум часам у моста надо быть. Я должен там драться с Плиткиным из шестого «А»…

– А если не принесешь?

– Конечно, не принесет! – решительно произнес Молотков.

Я молчал.

– Он еще думает! – закричал Молотков. – Нет, ему обязательно нужно дать!

И все-таки я получил отсрочку – до завтра.

Весь день я думал, где мне найти деньги. А когда наступил вечер, я отыскал свой старый перочинный нож с четырьмя лезвиями и отправился к Мишке Карпухину.

– У тебя есть перочинный нож? – спросил я.

– Нет, – ответил Мишка. – А что?

– Да нет, ничего, – сказал я и протянул ему ножик. – Бери.

– Ну что ты! – замахал руками Мишка. – Зачем он мне нужен?

– Нужен, – сказал я. – Еще как нужен! Перочинный ножик всегда нужен! Бери… За тридцать рублей…

У Мишки глаза полезли на лоб.

– Да ты что! Он мне и даром не нужен!

– Это только кажется, что не нужен, – сказал я. – А на самом деле очень даже нужен. Ты еще не знаешь, что это за нож! Острый как бритва! Я без него как без рук. И никому не отдал бы. А тебе отдам. За двадцать рублей…

– Нет!

Домой я пришел поздно. Теперь я знал, что мне делать. Оставалось только одно.

В коридоре было тихо. С минуту я прислушивался, потом, осторожно ступая, подошел к вешалке, где висела куртка отца, и засунул руку в карман.

«Это ничего… – успокаивал я себя.

– Подумаешь, тридцать рублей… Вот попрошу у родителей в воскресенье тридцать рублей и положу их обратно…»

Я вытащил из кармана деньги и принялся лихорадочно отсчитывать: десять рублей, еще десять, еще… Пол за моей спиной скрипнул. Я оглянулся, и деньги посыпались на пол. В дверях стоял отец. Он шагнул ко мне…

– Нет, нет! Ты не думай! Я одолжить хотел…

– Так ты еще и лгун!

– Я не лгун! – закричал я. – Я проиграл Петьке Черенкову тридцать рублей! Играть нельзя! А я проиграл!.. Последний срок – завтра! И меня ни во что не принимают играть! И я не знаю, что мне делать! А в воскресенье, если ВЫ… ТО Я… Я…

Отец молча смотрел на меня.

Потом он поднял деньги с пола и протянул их мне.

Я заплакал.

На последнем уроке

Там, на улице, солнце. Упругий ветер весело раскачивает потемневшие от воды деревья, с крыши капает.

А в классе последний урок, самый длинный, самый трудный. На доске еще с первого урока полустертые слова: «Задание на дом: упр…» И когда смотришь на них, еще больше устаешь.

Старый парк, что против школы, почернел. Словно все ветви на деревьях покрылись черной листвой.

– Грачи прилетели…

Толик и Сашка смотрят в окно. Грачи прилетели недавно и теперь отдыхают все вместе, рассевшись на ветвях. И только один, самый большой грач сидит в стороне, на заборе, и важно разглядывает стаю.

– Вожак, – решают ребята.

И вдруг, широко взмахнув крыльями, грач оглушительно каркает!

Сашка и Толик трясутся от смеха. Да это же ворона!..

– Яблочкин и Карасев!

Ребята вздрагивают. Но уже через секунду снова смеются.

– Яблочкин и Карасев!

Они покорно складывают руки и пригибаются к парте.

– Хватит, – шепчет Сашка, – а то Галина Ивановна заметит.

– Хватит, – соглашается Толик и смеется еще сильнее.

Они зажимают рты, ерзают по скамейке…

– Завтра, наверное, контрольная, – прерывисто шепчет Толик. – В пятом «Г» уже вчера была.

– В пятом «Г»? Контрольная? – Сашка закусывает весело дергающуюся нижнюю губу и испуганно таращит глаза.

– Да, – кивает Толик. – Девять двоек получили!

– Девять двоек?! – Сашка хватается за голову и вдруг фыркает на весь класс.

– Встаньте! – доносится грозный голос Галины Ивановны.

Сашка и Толик виновато вытягиваются у парты. С минуту они стоят неподвижно, потом украдкой смотрят друг на друга и тут же отворачиваются. Чуть-чуть не засмеялись… Сашка делает плачущее лицо и принимается читать уцелевшие на доске слова. Толик сосредоточенно смотрит на лампочку: «Девять двоек! Вот ужас-то! Скоро и диктант… А потом – родительское собрание…»

– Ха-ха-ха! – хохочет Сашка. И, испуганно глядя на Толика, бормочет: – Ты чего, ты чего?..

Галина Ивановна поднимается со стула:

– Яблочкин и Карасев! Немедленно уходите из класса! С портфелями…

Сашка и Толик застывают.

– Вы слышали, что я сказала?

Ребята садятся за парту и медленно собираются.

– Комаров, продолжай свой ответ!

Класс успокаивается, и все поворачиваются к Комарову. Сашка и Толик осторожно задвигают портфели назад, в парту, и тоже внимательно слушают.

– Перистые облака, – рассказывает Комаров, – находятся на высоте десяти километров над землей…

Сашка и Толик удивленно переглядываются: десять километров!..

– Яблочкин и Карасев!

И снова томительные сборы. Медленно складываются в портфели учебники. Затем Сашка и Толик начинают шарить в парте: не забыли ли чего… Но там пусто. А если еще раз проверить? Они снова заглядывают в парту, наконец поднимаются и плетутся в другой конец класса, к вешалке.

Вернувшись домой, я первым делом решил напоить коня, как вдруг обнаружил в корыте с водой наглухо закупоренную бутылку.

Чтобы не рисковать командой, я высадился на берег в полном одиночестве и отправился на разведку в джунгли.

Там они надевают шапки, пальто, потом берут портфели и, поглядывая на учительницу, идут к дверям. В коридоре одиноко и пусто, от высоких крашеных стен веет холодом.

– И чего ты смеялся? – тоскливо спрашивает Толик.

– Не знаю. Терпел, терпел… А ты чего смеялся?

– Я тоже терпел…

Приглушенно доносятся голоса из класса. Сашка прикладывает ухо к двери.

«Ну… облака бывают кучевые, волнистые, перистые…»

– Зинка Белякова отвечает, – шепчет он. Голос у Зинки тонкий, и перед каждой фразой она говорит «ну».

«Щеглов, ты когда перестанешь вертеться?»

– Это Димка, – грустно улыбается Сашка.

– Да, Димка, – кивает Толик и тоже прижимается к дверям.

Скрипят парты, шелестят страницы. Изредка кое-кто покашливает. Как хорошо там! А за окном как раз проплывали пухлые кучевые облака.

– Посмотрите на небо, – сказала Галина Ивановна. – Какие облака вы видите?

– Кучевые! – хором ответили ребята.

В это время дверь тихо отворилась, и в класс, опустив головы, проскользнули Сашка и Толик. Они посмотрели на кучевые облака в окне и снова опустили головы.

Все ребята повернулись к двери, потом посмотрели на Галину Ивановну. А Галина Ивановна поставила Зине Беляковой отметку и сказала:

– Слушайте внимательно. Сегодня мы начинаем новую тему. Материал трудный, но интересный.

И стала объяснять. А все ребята тихо сидели за партами и внимательно слушали. Толик и Сашка держали в руках шапки и тоже слушали у дверей. Слушали и смотрели на свою пустую, одинокую парту. Когда-то они сидели там…

Так они постояли немножко, а потом Сашка тихо позвал:

– Галина Ивановна…

Но Галина Ивановна продолжала объяснять урок.

– Галина Ивановна!

Галина Ивановна обернулась:

– Да?

– Галина Ивановна, – забормотал Сашка, – простите нас, мы не хотели…

– Не хотели? – строго спросила Галина Ивановна. – Чего не хотели?

– Смеяться не хотели, – уныло объяснил Сашка.

– Нет, – покачал головой Толик, – не хотели…

– Вот как! Не хотели? А сколько замечаний я вам сделала: «Яблочкин и Карасев! Яблочкин и Карасев!»

Сашка и Толик молчат.

– Не хотели в классе сидеть, идите домой!

– Мы хотели в классе сидеть!

– Очень хотели!

Сашка и Толик ждут еще немного: может, учительница что-нибудь скажет… Потом медленно обводят глазами парты, стены и надевают шапки.

– Галина Ивановна, – робко говорит Сашка и останавливается. – Галина Ивановна… можно мы тут постоим, послушаем?

– Очень интересный урок, – еле слышно добавляет Толик.

Галина Ивановна задумчиво смотрит на ребят, вздыхает:

– Опять поверить?

Сашка и Толик тоже вздыхают.

– А завтра опять все по-старому?

– Нет! – восклицает Сашка. – По-новому!

– По-новому! – кивает Толик.

– По-новому? – Галина Ивановна улыбается. – Ну ладно, садитесь, только быстро.

Толик и Сашка бросаются к вешалке:

– Сейчас, сейчас…

– Мы быстро!

Они вешают пальто, хватают портфели и спешат к своей парте. Азия! Европа! Африка! Австралия! До чего же интересная эта география!..

Посмотри мне в глаза

Студент Ростовский проходил практику в пятом классе. Первую неделю он не давал уроков. Наблюдал …

Днем наблюдал, а ночью ему становилось жутко… Ростовский знал: дети не пожалеют сил, чтобы испортить его урок.

Давно ли сам сидел за партой. До сих пор он помнил, как однажды в класс, где он учился, пришел студент-практикант. Ах, как он волновался!

И весь урок упрашивал: «Ростовский, перестань! Ростовский, прекрати! Ну как ты можешь, Ростовский!» А он, Ростовский, веселился вовсю!

И вот теперь он сам практикант и будущий учитель. И очень скоро сам проведет свой первый урок.

«Пусть только посмеют, – бормотал Ростовский, мрачно поглядывая на хохочущих пятиклассников. – Я им покажу!»

И надо отдать ему должное: Ростовский подготовился к уроку на славу! Даже «замечания» приготовил:

«Как тебе не стыдно!»

«Даже не покраснел!»

«Может быть, хватит?»

«Еще одно слово – и…»

И наконец: «Посмотри мне в глаза!»

Урок обещал быть прекрасным, но случилось неожиданное. Однажды, после большой перемены, в учительскую, где набирался сил Ростовский, взволнованно вошел директор:

– Скорее! Идите в класс! Там нет учителя, займите чем-нибудь ребят!

И в тот же миг ликующий крик из пятого «А» донесся до ушей Ростовского.

«Здравствуйте! Садитесь!» – сверкнуло в его голове, и он опять услышал голос директора:

– Напрасно вы так волнуетесь, Ростовский!

А потом – свой:

– Кто, я? Нисколько!

Спотыкаясь, он побрел на шум…

Неподалеку от класса он вдруг увидел, как несколько голов высунулось и исчезло за дверью.

«Разведчики!..» – похолодел Ростовский и вошел в класс.

– Ребята! Учитель математики заболел…

Взрыв неописуемой радости потряс стены класса!

– Здравствуйте! – воскликнул Ростовский.

– Здравствуйте! – дружно отозвался класс.

Веселье разгоралось…

– Раз, два, три! – умолял Ростовский. – Ти-ши-на!

Он хотел сказать: «Ребята, сейчас мы займемся литературой». Но вместо этого неожиданно бодро спросил:

– Займемся?

– Займемся! – весело зашумели задние парты.

– Литературой, – поспешно добавил Ростовский.

– Не будем заниматься литературой! – выкрикнул Середа. – Сейчас должна быть математика!

– Встань! – потребовал Ростовский.

Середа не шелохнулся.

– Может, мне тебе помочь?

Середа не двигался, молча взвешивая предложение практиканта.

– Середа! – крикнул Ростовский. – Как тебе не стыд…

Закончить он не успел. Совершенно неожиданно Середа встал и, прихватив по дороге чужой портфель, в одно мгновение перебрался с первой парты на последнюю.

– Выйди из класса! – стукнул указкой Ростовский.

Середа удивленно пожал плечами.

– Нас теперь не выгоняют, – объяснил он.

«А нас выгоняли…» – мелькнуло в голове у Ростовского.

– Посмотри мне в глаза! – предложил он.

Середа не стал смотреть.

– Посмотри мне в глаза! – настаивал Ростовский.

Середа посмотрел в окно. Все заулыбались, и Ростовский – тоже… С ним давно уже творилось что-то неладное.

– Даже не покраснел, – сказал он наконец и посадил виновного. Авторитет его был окончательно подорван.

И тут он вдруг вспомнил, что надо заинтересовать детей.

– Сейчас, – обрадовался Ростовский, – вы будете читать «Бородино» Лермонтова! Кто прочтет хорошо, тому я поставлю на доске крестик, а кто плохо, тому – минус. Посмотрим, какой ряд читает лучше… Начнем с первого! Чикин!

Чикин встал, нехотя бросил: «Скажи-ка, дядя…» И замолчал.

– «Скажи-ка, дядя!» – подхватил Ростовский.

– «Скажи-ка, дядя!» – повторил Чикин.

Но «дядя» упрямо молчал.

– Минус! – объявил Ростовский.

– Крестик! – потребовал ряд Чикина.

Сам Чикин скромно молчал.

– Что ж это ты? – с укоризной спросил Ростовский.

– Я учил! – взорвался вдруг Чикин и торжественно взмахнул рукой: – «Скажи-ка, дядя!»

– «Скажи-ка, дядя!» – дружно подхватил его ряд…

– Ладно, – согласился Ростовский.

– Маленький крестик…

– Минус! – взбунтовались два других ряда.

Ростовский застыл у доски с поднятой рукой.

– Ставьте крестик, – попросил Чикин.

– Я тебе поставлю! – пришел в ярость Середа.

И едва Ростовский прикоснулся к доске мелом, как весь класс вскочил на ноги:

– Крестик! Крестик!

– Минус! Минус!

Но в этот страшный миг, точно крик петуха на рассвете, грянул долгожданный звонок.

– Урок окончен! – немедленно провозгласил Ростовский и вдруг, запрокинув голову, оглушительно чихнул.

– Будьте здоровы! – весело загремел класс. – Будьте здоровы!

И, не помня себя от счастья, ребята бросились к дверям.

– Задание на дом! – кричал им вслед Ростовский. – Задание на дом! Выучить наизусть «Бородино» Лермонтова!

Когда он вернулся в учительскую, все бросились его поздравлять. Он молча пожал руки и молча оделся.

– Что же вы делали в классе? – спросил на прощание директор.

– Кресты! – с каменным выражением ответил Ростовский.

И, не отвечая на расспросы, он двинулся было к дверям, как вдруг остановился и замер…

«Ростовский! – внезапно услышал он. – Ростовский!»

И перед его глазами возникло из прошлого лицо оскорбленного им практиканта.

«Ростовский! – повторил практикант и зловеще подмигнул. – Посмотри мне в глаза!..»