355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Марк Тарловский » Остров Фиаско, или Последние приключения барона Мюнхаузена » Текст книги (страница 6)
Остров Фиаско, или Последние приключения барона Мюнхаузена
  • Текст добавлен: 29 марта 2017, 12:30

Текст книги "Остров Фиаско, или Последние приключения барона Мюнхаузена"


Автор книги: Марк Тарловский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Золотая лодка

1

Десять дней уже учимся, а меня еще не вызвали. Ни разу! Значит, завтра! А когда же еще? И я учу, учу, учу… И смотрю в окно.

Двор наш еще зеленый. Зеленая трава, зеленые листья. И только клен у забора, словно огромный желтый букет, сияет под солнцем. Осень…

А ведь совсем недавно, кажется вчера, я мчался в школу за новыми учебниками, носился по опустевшим лестницам и коридорам.

Я забежал в свой класс. За лето он стал выше, просторней. От чистых крашеных стен веяло прохладой. Через распахнутые окна светило солнце. Я стоял у доски и смотрел, как медленно кружит по классу белая бабочка.

Школа, снова школа, и портфель с блестящим замком, и черные параграфы. И я вспомнил о теплом Гольфстриме, я совсем забыл о Гольфстриме, а он ведь так влияет на климат Европы…

Это было летом, в августе, а сейчас – сентябрь, и я учу, учу, учу… Солнце скрылось за облаком, в комнате потемнело. Я раскрыл портфель и достал учебник истории.

Стоя в колеснице и натянув лук, огромный фараон вихрем мчался на врагов… Учебник был совсем новый, и я часто разглядывал его цветную обложку и страницы, такие белые, звонкие. От истории Древнего мира пахло папирусом.

Египетские воины захватывали пленников, земледельцы прогоняли скот по разостланным колосьям, чиновники собирали налоги… Вот сидят они друг за другом, поджав под себя ноги, и записывают, сколько должны крестьяне. А самый последний чиновник куда-то оглядывается. Сколько лет прошло! Три тысячи! А он все оглядывается…

Я смотрел им в глаза и думал: «А какие вы были на самом деле: вы, чиновники, вы, воины, вы, крестьяне?»

«Привет тебе, Хапи, – пели они, – выходящий из этой земли, приходящий, чтобы напитать Египет!» Большой Хапи – так древние египтяне называли реку Нил.

 
Когда он восходит, земля ликует,
Все люди в радости,
Все спины трясутся от смеха,
Все зубы рвут пищу!
 

Заглянуть бы туда хоть на минутку и увидеть, как пашет поле крестьянин, как молотит зерно и поет:

 
Молотите себе, молотите себе,
О быки, молотите себе!
Молотите себе на корм солому,
А зерно для ваших господ.
Не останавливайтесь,
Ведь сегодня прохладно!
 

Нет, думал я, никогда-никогда ты их не увидишь. И никто не увидит. Ни за что на свете! И хватит тебе бездельничать. Открывай свой учебник на странице семнадцать и учи свою историю…

И я снова взялся за уроки. И учил их до самого вечера. А потом лег спать.

2

Тихо, темно в моей комнате. В черном небе мерцают звезды. За окном то шумит, то стихает листва. Точно вдали, в ночной темноте катит волны река.

И плывет над водой далекая песня, и я тоже пою:

 
Молотите себе, молотите себе,
О, быки, молотите себе!..
Не останавливайтесь,
Ведь сегодня прохладно!
 

Исчезают звезды, бледнеет небо, и я вдруг взлетаю высоко-высоко – на вершину огромной пирамиды! Внизу, подо мной, плещется Нил. Вдали, за рекой, белеют стены города. У ворот, с копьями на перевес, замерли огромные воины. У подножия стен, поджав под себя ноги, сидят чиновники и пишут, пишут, пишут… А вдоль реки идут за быками крестьяне.

И, глядя на них, я думал: «Вот они, вот они, вот они! Смотри же, смотри! Запомни их лица! Они так близко, что можно их окликнуть!»

Но я молчал, как заколдованный. Как будто язык проглотил. И ничего не сказал. А я ведь так хотел!

А чиновники все писали и писали как заведенные. А крестьяне все шли и шли за быками…

И вдруг они остановились как вкопанные. А чиновники, вздрогнув, уронили перья и дружно подняли головы. Чиновники, крестьяне, воины – все как один смотрели в небо.

И я увидел, как над белыми башнями города, над высокими стенами, ослепительно сияя, плывет золотая лодка. Она поднимается все выше и выше над городом, и бог солнца Ра улыбается, стоя в лодке.

И чем шире он улыбался, тем ярче играли лучи над его головой, рассыпаясь по земле и голубому Хапи.

Потом он повернул ко мне лицо и громко, на весь Древний Египет, произнес:

– Доброе утро, Гарин!

3

В комнате было уже светло. Запотели окна. Со двора неслось зябкое карканье… Я закрыл глаза – мне хотелось уснуть, вернуться в мой сон, но не было больше волшебного города, не было воинов, чиновников, крестьян… «Молотите себе, молотите себе, о быки, молотите себе»… Но как ее пели, эту песню, я уже не мог вспомнить.

На кухне было тепло и уютно. На широком подоконнике, изнемогая от блаженства, развалился кот Маркиз. Его маленький шершавый носик влажно розовел, лапы лежали попарно; задняя на задней, передняя на передней. Зажмурив глаза и покручивая чутким ухом, он лениво наблюдал за пробуждавшейся вокруг него жизнью. Я погладил его круглый пушистый живот, почесал за ухом – Маркиз мурлыкнул в ответ и опять зажмурился в мехах.

«Тундра, лес, степь, лесостепь…» – быстро и легко, как бывает только утром, мне вдруг вспомнился выученный вчера урок. Я мигом оделся, заглянул в портфель, все ли на месте, и выскочил во двор.

Холодный, свежий воздух залил лицо, шею, от остывшей за ночь земли пахло осенью. Белая проседь заморозка покрыла траву, влажно коснулась крыш. Я обвел глазами наш двор, еще по-летнему нарядный, зеленый, и легонько подул: струйка пара растаяла в воздухе. Школьное утро, сентябрь, поредевший куст золотого шара…

Из-за дальних высоких крыш выглянул желтый шар, его лучи, густые и яркие, хлынули на улицу – на холодные дома и холодную мостовую. Закричали птицы, зашумели листья, блеснула паутина:

– Здравствуй, бог солнца Ра!

4

В школе было уже полно ребят. Шум, гвалт! Громче всех стучали на нашем этаже. Васька Соловьев положил на лопатки Сережку Чернова, но Сережка, красный как рак, доказывал, что его левая лопатка еще не касается пола. И все остальные ребята, припав лицом к полу, проверяли…

– Касается, касается, – пыхтел Васька.

– Нет, не касается!

– Сейчас же прекратите! – кричала тетя Маруся и грозно стучала шваброй. – Безобразие какое!

В классе тоже было весело. Колька Рябов с последней парты лихорадочно списывал задачу, Женька Окунев ему диктовал:

– Вопрос первый! Записал?

– Записал, записал! – шипел Колька. – Дальше!

– Вопрос второй! «Сколько было тонн в амбаре?» Записал?

– Готово! – орал Колька. – Давай третий!

Как хорошо тут!..

Я сижу на третьей парте вместе с Павликом Сергеевым. Павлик вечно трясется… Вечно учит и вечно трясется. Вот и сейчас: бормочет, а сам чуть не плачет.

– Как жили крестьяне… Как жили крестьяне… – это все он бубнит. – Горе крестьянину, пришел чиновник, зерна нет, связан крестьянин…

Отвечать на вопрос «Как жили крестьяне?» вызвали Окунева, а уж Павлик понесся дальше:

– Как жили ремесленники… Столяр устает больше крестьянина… Ткач целый день сидит, скорчившись… Сапожнику совсем плохо…

Но сам Павлик считает, что хуже всех ему.

В классе скрип, шорохи. Ребята притихли – первый урок… То слушают Окунева, то не слушают: Окунев всегда четверки получает – наверное, и сейчас получит.

На доске карта Древнего Египта – желтая-желтая. Она вся залита солнцем и похожа на пустыню. А какие там города! Энхаб, Эдфу… От них так и веет зноем.

Отыскав в портфеле тетрадь, я достаю из нее промокательную бумагу и рисую на ней пирамиду. А на самой вершине – крошечного человечка… Но тут ко мне подходит Антонина Алексеевна:

– Чем занимаешься, Гарин? Убери сейчас же!

Громкий вздох облегчения. Это Павлик – он думал, что учительница подошла к нему.

– Надо уважать своего товарища! – Антонина Алексеевна указывает на Рябова, которого вызвала к доске. – Он отвечает, а ты не слушаешь!

Рябов стоит у доски и уныло смотрит на меня. Ему все равно, слушаю я его или не слушаю. Наконец он получает долгожданную тройку, и начинается объяснение новой темы:

– Около тысячи пятисот лет до нашей эры египетское войско… – Антонина Алексеевна берет указку и подходит к карте, – египетское войско вторглось в Сирию и Палестину…

«Нет, – думаю я, – все было не так, совсем не так…»

Я смотрю на карту и вижу: далеко-далеко, где течет Хапи, поднимаются белые стены, а за ними – поле, пальмы. Но даже сюда доносится отдаленный шум… Сейчас мы свернем налево и выйдем на дорогу – она приведет нас в город, на площадь.

Грохот щитов, лязг мечей, блеск кольчуг… Тяжело раскачиваясь, движется по площади караван слонов из покоренной Нубии. Золото, бронза, слоновая кость, черное дерево… Позади – окруженные воинами, связанные, задыхающиеся от жары и жажды пленники. Караван движется ко дворцу фараона.

А во дворце в это время играет музыка, кружатся танцовщицы. В глубине зала, на возвышении – трон из драгоценных камней, на троне – повелитель Нижнего и Верхнего Египта Тутмос Третий! Его лицо блестит под темным загаром, взгляд неподвижен.

Два огромных чернокожих раба покачивают опахалами над его головой. По правую руку, низко склонившись, стоит первый министр. Тутмос Третий морщится. Он плохо спал эту ночь, и у него болит голова…

– Харуфа! Как идет строительство пирамиды?

– Успешно, ваше величество! Через двадцать лет пирамида будет готова!

Тутмос Третий снимает алмазный перстень и бросает его Харуфе. Согнувшись до самого пола, министр целует сандалию фараона и надевает перстень на палец.

– Харуфа! – и глаза фараона сверкают от гнева. – Я слышу шум! Опять ремесленники недовольны?

– Да покинет тревога сердце вашего величества, – отвечает министр, поигрывая перстнем. – Это только караван из Нубии. Пленные нубийцы, ваше величество.

Тутмос Третий задумчиво молчит, потом кивает:

– Каждому десятому отрубить голову, остальных заковать в цепи.

Летят, кружатся танцовщицы. Они то замирают, то снова взлетают вокруг огромного фонтана. Его тонкие струи, переливаясь в радуге, несут покой и прохладу повелителю.

С Нубией покончено!

– А теперь мы покорим Сирию, – и губы фараона раздвигаются в улыбке.

– Я сожгу их города и деревни, Харуфа, я вырублю их сады, я угоню их в рабство!

Тутмос Третий встает, и весь зал, огромный зал из розового мрамора, сотрясается от его голоса:

– Клянусь любовью Ра, похвалой отца моего Амона и тем, как молодо дышит мой нос жизнью и благоденствием, я пойду на Сирию!

«Клянусь любовью Ра, я пойду на Сирию!» – вот как это было на самом деле. А уж потом египетское войско вторглось в Сирию и Палестину. Но об этом теперь уже никто не знает и никогда не узнает…

А где-то там, три тысячи лет назад, идут по площади несчастные рабы. Они спотыкаются, падают, снова встают, и впереди всех – самый высокий и сильный раб, это я. Незаметно по дороге я сломал свои цепи, и все рабы уже знают об этом…

– Гарин! Гарин!

Вскинув брови и сжав указку, Антонина Алексеевна сердито смотрит на меня. Вокруг тихо хихикают.

– В чем дело, Гарин? Ты, случайно, не заснул?

Я встал.

– Будешь стоять до звонка! Из-за тебя пришлось прервать урок! – Антонина Алексеевна повернулась к классу. – На чем я остановилась?

– Особенно разбогатели жрецы! – крикнула Тонька Кожина.

Учительница кивнула:

– Особенно разбогатели жрецы!

Я стоял и мрачно оглядывал класс. Тысячелетия проносились предо мною… Да; конечно, еще в Древнем Египте дети ходили в школу и учили, учили, учили… А их наказывали, наказывали, наказывали… Это с тех еще времен!

Так вот все и тянется…

И я строго посмотрел на Антонину Алексеевну. Антонина Алексеевна посмотрела на меня и сказала:

– Сядь, Гарин.

Вот что значит справедливость!..

Но самое удивительное – меня опять не вызвали! Ни на втором, ни на третьем, ни на четвертом, ни на пятом уроке! Значит, завтра. Это уж точно. Завтра или никогда!

5

Из школы мы с Павликом возвращаемся вместе. Мы с ним в одном доме живем. На улице тепло, солнце, и кружатся, кружатся листья – желтыми лепестками ложатся в зеленую траву. Мы идем по тротуару, мимо дворов и подъездов, мимо мусорных урн, по арбузным косточкам…

Дома я бросаю портфель и, не раздеваясь, выбегаю из дома. Павлик уже на улице, и мы вместе мчимся к старому высокому клену и в два счета забираемся на толстую ветку. Внизу, наверху, сбоку – повсюду густо висят семена.

– Павлик! – кричу я. – Смотри, какие большие!

– А там! Посмотри, какие там! – кричит Павлик, поднимаясь еще выше.

И мы рвем и рвем холодные душистые семена. Тонкие желтовато-красные листья застилают глаза, трогают лицо, щекочут шею. С длинных ветвей то здесь, то там срываются стайки семян, легкими пропеллерами уходят вниз. Солнце просвечивает прозрачные листья, и вокруг так удивительно светло, гораздо светлей, чем внизу, на земле.

И вдруг с треском растворилось окно в нашем доме:

– И куда вас черти несут!

Из открытого окна высунулось круглое лицо Дарьи Петровны. Она смерила нас грозным взглядом и ударила в подоконник толстым кулаком:

– Бездельники!

– Мы не бездельники! Мы семена собираем!

– Без вас соберут! Марш с дерева! Я кому сказала!.. Это ты, Павлик, дырку в заборе сделал? Врешь! А кто вчера веревку со столба сорвал?

– Не срывали мы веревки!

– Срывали, срывали, я сама из окна видела! – закричала Дарья Петровна и затопала ногами. – У вас совесть есть?

– Есть! Есть! – заорали мы хором.

– Нету! – как из пушки выпалила Дарья Петровна и, высунув из окошка руку, показала нам кончик мизинца. – Ни капельки! А теперь слезайте с дерева и чтоб духу вашего здесь не было! Распустились! – Она громко высморкалась. Школьники!..

Окно закрылось, но тут же распахнулось другое:

– Ви-тя! Ви-тя!

Так я и знал!

– Иду! – кричу я. – Иду!

И снова рву семена. Это мама – уже три часа, и мне пора домой.

– Немедленно! Сейчас же!

– Да иду же, иду!

Чуть не плача, я сползаю с дерева.

– Павлик, – говорю я, – айда домой?

Но Павлик и слышать об этом не хочет и остается на дереве. Я тоже не хочу, но я иду… Нет, не иду – я мчусь, я врываюсь домой как ракета!

– Можно еще пять минут?

– Пять минут? Я уже десять минут тебя зову!

– Но, мама, нам почти не задали уроков!

– Вот и отлично! Сделаешь уроки – и гуляй на здоровье!

Ну почему, почему меня все время заставляют? На каждом шагу!.. Но тут мама берет меня за руку и подводит к стене. На длинном белом листке моею рукой выведено: «Режим дня… С трех до семи – уроки».

«Режим» обведен красивой рамкой, и каждое слово в «режиме» раскрашено. Я составил его еще в прошлом году после двойки по математике…


– Как! – вскричал я пораженно. – Суп из моих штанов?! Невероятно!
Наконец на четвертые сутки я был выброшен океаном на берег большого острова.

С трех до семи – уроки… Я бухнулся на стул и уставился в окно. В глубине двора виднеется клен, на нем болтается Павлик. Вот он взмахнул руками, крикнул, и целая туча семян закружилась в воздухе. Стараясь не шуметь, я подкрался к окну и отворил его – и в оконном стекле, как в зеркале, закачался наш зеленый двор: трава, кусты, деревья… Закачалась тропинка к воротам, закачались ворота…

И вдруг раз-два – окно захлопнулось! Не проронив ни единого слова, мама гневно покидает комнату. Все! Делать нечего! Пора за работу.

6

Вот уже целый час я сижу за столом и ничего не делаю. У меня так часто бывает – сижу и ничего не делаю. Просто думаю… О чем? О чем угодно, кроме уроков.

Но все это ничего, лишь бы мне не подвернулась интересная книжка. Сначала я читаю до двадцатой страницы, потом до тридцатой, потом до тридцать пятой… «Стоп! – говорю я себе. – Хватит! Ты ничего еще не сделал, ничего!»

И что же? Спокойно читаю дальше. Как заколдованный!

«Закрой, – говорю, – закрой сейчас же, пока не поздно. Ты еще пожалеешь, лодырь несчастный!»

Но в том-то и дело, что я не могу закрыть, пока не узнаю, чем все кончится. И снова читаю, читаю, читаю… Все! Дочитал! Закрыл! Наконец-то! Все кончилось хорошо, просто замечательно! И я опять сижу и ничего не делаю.

Мне говорят:

– В чем дело? Что с тобой происходит?

– Да ничего, – говорю, – ничего со мной не происходит. Просто мне надо подумать, вот и все.

Мне говорят:

– Сколько можно думать, как тебе кажется?

И в самом деле, сколько можно? Ведь у меня нет времени, нет времени! И я ничего не успею! Нельзя терять ни секунды! И вот тут на меня вдруг наваливается жуткий голод. Ну просто сил нет!

– Как! – удивляются все. – Но ты ведь только что ел!

– Значит, не наелся, – отвечаю я. – Ну и что?

– Да нет, ничего… Ешь, – говорят, – приятного аппетита.

– Спасибо, – мычу я в ответ и ем, ем, ем… Все, что подвернется.

Мне говорят:

– Может быть, хватит? Отдохни немного…

– Да нет, – говорю, – еще не наелся.

И это правда. Страшно есть хочется. Зверский аппетит…

Но сегодня все было по-другому. Никакого аппетита! Зато куда-то пропал дневник. Я раз десять проверял портфель. Ручка, учебники, тетради – все на месте. А дневника нет!

И тут снова появилась мама:

– В чем дело? Опять дневник в классе забыл?

– Ничего я не забыл! Я точно помню…

– Если так, то где же он?

Вместо ответа я вытряхнул из портфеля учебники и тетради.

– Вот, смотри! История, ботаника, литература…

– А это что? – и мама вдруг вытащила из стопки книг на столе мой дневник.

– Ага! Нашелся! Ну что я говорил?

– Да, действительно, – вздохнула мама, – на этот раз ты забыл его дома…

– Но я же точно помню, как записывал задание!

Я распахнул окно и закричал во всё горло:

– Эй, Павлик! Павлик! Что нам по математике задали? Что-что? Повтори! Не слышу!

Я закрыл окно и молча повернулся к маме. Потом сказал:

– Он дневник в классе забыл…

И не успела она опомниться, как я был уже у дверей:

– Я сейчас, быстро! Только уроки узнаю и назад! Через пять минут вернусь!

Ну конечно, через пять. У меня ведь есть велосипед!

Быстро сбегаю вниз по ступенькам, велосипед прыгает рядом – его заднее крыло дребезжит. Вскочив в седло и приподнявшись на педалях, я набираю скорость. Рвется, свистит ветер, все быстрей и быстрей крутятся колеса, и вот уже спицы сливаются в серебряную паутину. Чиркнуло колесо по луже, и серая шина стала черной. А я кручу все сильней, сильней, последний проворот – и носком ноги резко останавливаю педаль – велосипед, как из лука, сам летит дальше. Легкий, тонкий, крепкий – он дрожит от быстрого бега. Тяжело пристукнула крышка люка. Одинокие прохожие смотрят мне вслед…

Впереди на дороге краснеют кирпичи, проехать между ними почти невозможно. Проеду ли я? Да, проехал! А теперь – между деревом и фонарем.

Если проеду, даже подумать страшно: я – олимпийский чемпион! С ходу врезаюсь в дерево, перелетаю через руль, качусь по асфальту… Этот асфальт дерется, как наждак! Пуговицы отлетели, все в пыли. Олимпийский чемпион! Дуралей несчастный!.. Уф! Подхожу к велосипеду – переднее колесо все еще крутится…

А уроки я узнал у Люси Королевой. Кто-кто, а она всегда все знает. Отличница… И вот что она придумала: бросила мне вниз с балкона бумажного голубя. Прямо с пятого этажа! Вот молодец! И пока он кувыркался, нырял и кружил, я крутился внизу как сумасшедший. То вперед, то назад, то снова вперед – чуть с ног не свалился. Люська страшно хохотала!

И все-таки я поймал его. Еще бы! Я ведь знал, что это голубь почтовый. Он принес мне домашнее задание.

7

– Садись, Гарин, пять!

Елена Сергеевна протягивает мне дневник и кивает – солнечный зайчик рассыпается в ее волосах… Вызвали! Наконец-то! Я с победой возвращаюсь к своей парте и записываю домашнее задание. Потом застегиваю портфель, ботаника – последний урок.

– Ты чего улыбаешься? – спрашивает Павлик.

Оказывается, я улыбаюсь. А я и не знал…

Домой, домой! Сдвинуты парты, исписаны доски, чья-то ручка лежит на полу, густой поток голосов скатывается вниз по лестнице, бурлит в раздевалке, у школы… «Пальто, пальто, где пальто?!» Высоко вверх взлетел чей-то портфель.

– Подожди! – кричит мне Павлик. – Подожди!

– Давай, давай!

И Павлик бросается на поиски фуражки.

8

– Я так и знал, что сегодня меня вызовут! Честное слово, знал!

– Это почему же? – мама улыбается.

– Да потому что всех уже вызвали! Один я остался!

Но тут раздается стук в дверь:

– Витя дома? – Павлик подмигивает мне и машет рукой: – Пошли в кино, на два часа!

– На два часа? – я вопросительно смотрю на маму. – Можно?

– А уроки?

– Но я же в четыре вернусь и все сделаю! Вот увидишь! Честное слово!

И мы с Павликом выскакиваем во двор.

– А ты точно знаешь, что начало в два?

– Конечно, в два! Я точно помню!

И мы мчимся к кинотеатру. Только бы не опоздать, только бы успеть! Заворачиваем за угол – без пятнадцати два! На больших серых часах дернулась стрелка… Успели, успели! Наверное, билеты кончились… Нет, все в порядке! Билеты есть! Вбегаем в фойе – налево розовый зал, направо голубой! Бежим в голубой – пятый ряд, третье и четвертое места. Ух, жарко!

Хлопают стулья, зал быстро заполняется: шляпы, фуражки, платки…

– Смотри, – толкает меня Павлик, – Колька Рябов!

И правда Колька – в первом ряду уселся, головой вертит. А вон и Чернов с Соловьевым… Да тут полкласса!

– Васька, Колька! – кричим мы и размахиваем фуражками.

Увидели, смеются! Вот здорово!

Все! Началось! Тихо! Тихо!

В черных бескозырках бегут матросы, бегут солдаты… Строчит пулемет… падают, встают… враги наступают… Победа или смерть!

Они идут в разорванных рубашках, забрызганные кровью, руки связаны. Они идут к высокому обрыву – осталось так мало… И они начинают петь.

Но вот далеко из-за леса взвилось облачко пыли, и на пригорок вылетел всадник, за ним – второй, третий… И вот уже целый отряд мчится по полю, и поле мчится ему навстречу. Наши! Наши!

И тут заиграла такая музыка, такая музыка, что кажется, будто и мы в зале скачем на помощь пленным. Скорее, скорее, скорее!

И зал зашумел, заскрипел, задвигался.

А конница мчится по полю, потом через речку и на гору, и с горы… А наших уже подводят к обрыву… Скорей, ну скорей же! Последний поворот – и, блеснув саблями, отряд вырывается к самому обрыву. И тут в зале началось!.. Ребята стали вскакивать, кричать, а наши пленные уже бьются вместе с конницей, и все ребята кричат: «Ура-а!»

Вспыхнул свет, и все потянулись к выходу. Пахнуло ветром, прогремел грузовик… И мы увидели часы на углу – без пятнадцати четыре – и синюю вывеску: «Канцелярские товары».

– Покупайте пирожки! Покупайте пирожки! – кричала продавщица в белом халате.

А рядом, освещенные сентябрьским солнцем, краснели в ларьке помидоры.

– Ура! – донеслось издалека. Это кричали ребята в розовом зале.

Мы стояли у афиши и смотрели на тех, кто купил билеты на четыре…

А впереди – уроки, уроки… до самого вечера, и опять – в школу.

И тут налетели наши ребята:

– Здорово, а? – кричал Петька Харлашкин. Он сегодня уже два раза смотрел этот фильм и оба раза без билета.

Вдали, в самом конце улицы, густо зеленел сквер. Посреди широкой площадки стоял обмелевший фонтан.

– В футбол сыграем? – предложил Петька. – Вы идите в сквер, а я – за мячом.

«Домой надо идти, опоздаю…» – подумал я и поплелся вместе со всеми.

Воротами у нас были высокие густые каштаны. И вся земля вокруг была усыпана зелеными игольчатыми ядрами. Мы побросали куртки в траву, на каштаны, Петька свистнул, и игра началась.

Я откинул мяч Сережке, Сережка – мне, я – ему, он – мне, Петька – за мной… Я остановился, бац по мячу – прямо Петьке в лоб, а от него – в ворота.

– Гол! Гол! – закричали мы.

– Не считать! – орал Петька, держась за лоб. – Не считать! Штрафной!

Подхватив мяч, Чернов обыграл меня, потом – Кольку…

– Сашка, пас, пас! – кричал ему Петька. – Пас, балда, пас!

Но Чернов уже мчался к нашим воротам:

– Атакует Марадона! – вопил он, приближаясь к воротам. – Атакует Эйсебио! Бьет Пеле!

Тут он наступил на мяч и свалился. А мы снова гол забили:

– Два – ноль! Два – ноль!

И мы с Сережкой обнялись и пожали друг другу руки.

– Ноль – ноль! – заорал Петька. – Наши ворота шире!

Красный и всклокоченный, с грязным пятном на лбу, он принялся измерять ворота: свои – маленькими шажками, наши – большими.

– Это мы еще посмотрим!

– Посмотрим, посмотрим! – сплевывал Чернов. Он стоял на голове, задрав ноги, и отдыхал по системе йогов.

И снова мы бросились в атаку. Только я с мячом выбрался – Петька меня за ногу оттащил. А с Чернова штаны свалились… Удар!

– Взял! Взял! – замахал нам из ворот Павлик и, красиво бросившись, растянулся с мячом в руках.

Но тут набежал Петька, выбил мяч из рук и закатил в ворота:

– Один – ноль, – сказал он и вытер рукавом потный лоб.

– Один – ноль! Один – ноль! – закружился Чернов.

– Марадона! – кричали мы. – Пеле!.. Штаны подбери!

– Проиграли, проиграли, чего там… – отдувались они.

Усталые и охрипшие, с прилипшими рубашками, мы долго стряхивали пыль, разглядывали синяки. Потом разобрали куртки и пошли по домам. Петька Харлашкин ушел в третий раз смотреть кино.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю