Текст книги "Ошимское колесо (ЛП)"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Нерождённый, одетый в тело из множества трупов, взмахнул своей драконьей головой, вырвав Хель из рук Снорри, и схватил его сбоку от бедра до подмышки. Угол был неудачным для укуса, но сила оторвала северянина от земли, подняла его в воздух и отшвырнула с дороги, через изгородь на поле, где он с глухим звуком ударился об землю в ярде от меня.

По моему скромному опыту любой удар, который отрывает человека от земли, обычно оказывается смертельным. Однажды я видел, как жеребец лягнул конюха у дворца. Его ноги оторвались от земли, и он пролетел примерно пятую часть расстояния, которое преодолел Снорри. Не знаю, умер ли он до приземления, но если нет, то это случилось немногим после. Его перекатили на спину, и я увидел острые осколки рёбер вокруг того места, где попало копыто. Остальные кости вошли в его рёбра.

В сравнении с нерождённым, галоп по пересечённой местности в темноте намного менее опасен. Я должен был уже находиться за пределами видимости и слышимости ещё до того, как Снорри коснулся земли, но вместо этого оказалось, что я стою на коленях в грязи и переворачиваю его на спину. Весь его левый бок превратился в кровавое месиво.

– Б-бывало… и лучше. – Прохрипел он, когда воздух начал возвращаться в его лёгкие.

– Ты… ранен. – Я не мог больше ничего придумать. По другую сторону ограды ревел и бился нерождённый. Вроде бы он не приближался. Возможно, доедал Кару. Раньше я представлял себе множество несчастных финалов своей жизни, но ни один из них не был похож на жестокое убийство в грязи жутким монстром на уединённом участке дороги. Снорри застонал и перекатился на здоровый бок, вцепившись в рёбра. Когда он отпустил руку, она оказалась вся в крови, и у меня скрутило живот.

– Я вроде цел. – Он умудрился ухмыльнуться алой ухмылкой, и я понял, что кровь на нём с нерождённого. – Кровь Одина! – Снорри сел, как человек, сломанный изнутри.

– Как ты вообще жив? – Я встал, отступая на шаг. Видимо, благодаря сравнительно маленькой скорости и большой площади удара Снорри перенесло по воздуху, не превратив всё тело в месиво.

Я протянул руку, чтобы помочь ему встать, но прежде, чем он смог подняться на ноги, изгородь разлетелась – это через неё пробился нерождённый.

– Чёрт! – Я вытащил меч: от зубочистки пользы было бы столько же. – Ты что творишь? – Снорри всё ещё сидел на земле, вытаскивая что-то светящееся из свёртка на бедре. – Убери! – Свет лишь поможет твари быстрее нас отыскать.

Слишком поздно, голова громадного кошмара повернулась в нашу сторону, и меня пронзила холодная злоба тех скрытых глаз. Я стоял как столб, едва не выронив меч, и чуть не обратился в бегство, отбросив все остатки достоинства за привилегию умереть на пятьдесят ярдов дальше от дороги. Тварь с жутким бульканьем двинулась вперёд, но видимо не смогла вырваться от изгороди. Чёрные корневидные петли охватили лапы дракона.

– Кара! – Наверное, вёльва бросила то же заклинание запутывания, которое так изумительно сработало против красных викингов у Ошимского Колеса. В мою руку вернулась сила, пальцы сжались на рукояти меча. Я глянул на Снорри. – Какого чёрта? – Он держал шкатулку с призраками, и от света его руки казались чёрными силуэтами – викинг открыл её и повернул к лицу.

– Нам нужен Баракель! – Крикнул он в шкатулку, где бурлили хаотичные пятна света и тьмы.

Нерождённый у изгороди взревел и бросился вперёд, под его напором вековые корни застонали и хрустнули. Некоторые с громким треском разлетелись в стороны. В других местах мёртвая плоть порвалась, дав путам свалиться, а потом вернулась на место.

Снорри встал на колени.

– Ключ, Ял, вот как можно его выпустить. Он живёт там.

– Он так не работает, тупой… викинг. – Но всё равно, говоря это, я вытащил ключ Локи и направил дрожащий клинок в сторону нерождённого, который в это время выкорчёвывал последний боярышник, державший его у изгороди.

– Нет, работает! – Снорри встал, держась рукой за бок, а второй протягивая мне шкатулку. – Так. И. Работает. – Его вид был таким убедительным, что я тоже в это поверил.

Костяные когти врезались в землю, и нерождённый бросился вперёд. Я бросил меч.

– Баракель! – взревел я, взял шкатулку с призраками и направил её в сторону нерождённого. Потом сунул ключ в основание шкатулки и повернул.

Я уже видел однажды такой же свет, который хлынул сейчас, хотя в тот раз я был в палатке, которая едва не вспыхнула. И теперь, как и тогда, свет Солнца Зодчих обратил тьму в слепящую белизну дюн под самым жарким солнцем. Нерождённый закричал, его плоть вскипела. В следующий миг невероятная яркость неестественной иллюминации прекратилась, и вместо неё стоял Баракель, каким мы видели его у ворот аномагов: светящийся ангел с девятифутовым пылающим мечом, вырезанным из солнца. Мгновенно он стал таким, каким я его знал. Никому другому не удавалось смотреть на меня с таким неодобрением.

Спустя удар сердца нерождённый врезался в Баракеля, и пылающий меч опустился на тварь. Даже двенадцатифутовый ангел не смог остановить это мёртвое существо. Драконье тело на нерождённом было составлено из трупов полусотни человек, и Баракеля отбросило в сторону. Но крылья из золота и бронзы раскрылись, принимая на себя инерцию, и яркий, как горн, меч одним ударом отделил голову нерождённого от плеч.

Тёмно-алая кровь потоком извергалась из шеи нерождённого, пока всё его змеиное тело содрогалось, дёргаясь вперёд-назад. Спустя миг оно стало мяться и рваться, словно тесто, вдоль спины появились головы трупов и отдельные глаза, формировались новые конечности с когтями из рёберных костей или полудюжины позвоночников, извивавшихся, словно щупальца. Ещё одно содрогание, и видоизменённая туша обернула Баракеля в кольцо, свалив его на землю.

– Вперёд! – Снорри подхватил мой меч и, хромая, бросился в схватку.

– Вперёд? Чёрт возьми, ты же сам взял мой меч! Чем мне драться? Матюгами?

Я вытащил нож и уставился на сражение, хотя нелегко было разобраться, что там к чему: быстрые, яростные кольца мёртвой плоти чернели на фоне сияющих рук и ног ангела, трепетали светящиеся крылья, впивались чёрные когти, а иногда блеск пылающего меча живо разгонял тени на поле. Тут и там я замечал Снорри, который набрасывался, словно мышь на индусского питона; клинок Эдриса Дина прорубался сквозь некромантию, из которой состоял нерождённый, но эти порезы явно были слишком маленькими и значения не имели.

Я посмотрел на четыре дюйма железа в моей ладони, потом оглянулся на Убийцу, увидел, что тот исчез – даже его норовистость обратилась в ужас при виде и звуках такой битвы. Красный прилив берсерка, который я почти ожидал, всё никак не поднимался, меня затапливали только горечь и гнев, что это существо, сотканное из худших проявлений человеческой ненависти, обитающих в самых глубоких расщелинах Ада, так долго меня выслеживало. С нерождённого началось моё путешествие, он разбил мою жизнь на части, а теперь, похоже, её и закончит. Я вытянул кинжал перед собой. Умереть, сражаясь бок о бок со Снорри в свете – или спустя несколько минут, одному, в темноте? Иногда выбор труса совпадает с выбором героя.

Кара сказала мне, что я кричал "ундорет", когда бросился в атаку. Не помню ничего такого, но уверен, что кричал бы "Красная Марка".

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ

– Уйди, будь ты проклят, и скажи Балессе, что я хочу на завтрак копчёной селёдки. – Я плотно зажмурился от дневного света. – И закрой чёртовы шторы!

– Пора вставать, ваше величество. – Голос горничной был скорее саркастическим, чем уважительным.

Я попытался поуютнее закутаться в одеяло и обнаружил, что оно мокрое и холодное.

– Какого чёрта? – Я открыл глаза, моргая от яркого света у моего лица. Всё болело. Но по крайней мере дождь прекратился.

– Как себя чувствуешь? – Кара, с мокрыми волосами и вся в грязи, стояла возле меня на корточках. Она держала орихалк.

– Я умираю. – Одной рукой я покачал челюсть. – Кажется, переломал себе всё.

– С ним всё в порядке, – крикнула она через плечо.

Из ночной темноты показался Снорри и протянул руку, чтобы помочь мне подняться на ноги. Из ниоткуда на помощь Снорри появился Хеннан, больше похожий на грязевика, чем на мальчика, и подлез мне под другую руку.

Я глубоко вздохнул и пожалел об этом.

– Воняет как на похоронах в уборной.

– Это всего лишь ты. – Снорри положил руку мне на плечо и повёл меня в сторону вонючих останков нерождённого. Вспаханную землю усеивали длинные перья, и пока я смотрел, свет в них умирал.

– Баракель? – спросил я.

Снорри покачал головой.

– Они уничтожили друг друга.

Шкатулка с призраками валялась в грязи неподалёку, её сияние приковало мой взгляд. Я махнул в её сторону.

– Хеннан, возьми её. – Когда он бросился в ту сторону, я добавил: – Не прикасайся к ней своей кожей.

Он вернулся, осторожно держа шкатулку, натянув рукава на ладони. Я стряхнул руку Снорри и шагнул вперёд за шкатулкой. Пока оттуда не выскочил какой-нибудь древний родственник, я крикнул в неё:

– Баракель!

Немедленно тот же самый туманный свет осветил глубины шкатулки, я отодвинул её от себя, и над ней появился призрак Зодчего. В мужчине перед собой я видел что-то от Баракеля – тот же нос, немного впалые глаза над выпирающими скулами, широкий лоб – но убедило меня, что это Баракель, то, насколько ярче сиял этот призрак по сравнению с остальными.

– Обнаружено затруднение. – Голос шкатулки. – Барет Келл.

Призрак встретился со мной взглядом и заговорил своим голосом.

– Называйте меня Барри.

– Я… – Призраки всегда меня нервировали. – Ты мёртв?

– Ялан, я всего лишь библиотечная запись. Барет Келл умер много веков назад в третьей войне.

– Но я знаю тебя. Ты Баракель.

Призрак засиял ещё ярче. Я прикрыл глаза.

– Когда мир запылал, я был одним из немногих, кто смог оставить свою плоть и скопировать себя в энергетический поток. Я стал духом, призраком, если вам угодно. Барри, который жил во плоти, где родился мой мозг… он сгорел. Печальное было время.

– Баракель? Это же ты? – Я наклонил шкатулку, и призрак наклонился вместе с ней. В этом призраке было нечто большее, чем просто "библиотечная запись" – он казался живым, наполненным энергией и индивидуальностью. Я увидел это в том, как он наклонился вместе со шкатулкой, недовольно нахмурился, и что-то осуждающее было в том, как он поджал губы. – Точно, ты!

Снорри вышел на свет.

– Баракель, ты хорошо сражался.

– Ты спас нас. – Я хмуро посмотрел на ангела, который теперь был всего лишь призраком человека, умершего тысячу лет назад – это был немного лысеющий мужчина лет пятидесяти. На улице такого и не заметишь, и всё же он как-то силой воли оставил такой глубокий отпечаток на вселенной, что она все эти годы несла его дух, хотя его тело давно сгорело дотла. – Как… как ты превратился из этого… – Я наклонил его обратно. Надень на него мундир, и он мог бы быть слугой во дворце. – … в того? – Я кивнул в сторону останков нерождённого, и на огромные дымящиеся раны, оставленные мечом Баракеля.

Баракель ухмыльнулся, самоуничижительно махнув рукой над своей головой.

– Сначала мы будто были богами – те из нас, кто сбежал в… стихии, как вы бы их назвали… И так мы блуждали до сих пор. Этот мир – как один лист, а мы получили доступ к дереву. Годы пролетали незаметно. Сначала это было почти неразличимо. Вернулись люди – лишь горстка выживших, которые спустя много поколений вылезли из бункеров, или пришли из таких далёких мест, что не получили прямого ущерба. Они вернули нас назад. Мы думали, что это наша идея – что мы вернулись, и теперь снова поднимем человечество, будем направлять их. Но истина заключалась в том, что их ожидания закрутили нас, а их сказки мало помалу нас переделали. И так, медленно – мы даже не понимали, что это происходит, и не понимали этого процесса, – мы стали историями, которые они про нас рассказывали.

По мере того, как Баракель говорил, свет от его цифрового призрака угасал.

– Я жил слишком долго. Так много лет, так много сожалений. – Он потускнел. – Раньше мне нравилось смотреть на восход. До изменения. До того, как мир прекратил быть таким простым. Раньше я просыпался, только чтобы посмотреть на восход над Пиренеями. – Его голос стал тихим, слова сливались. – В тот последний день я не смотрел на восход. Мне хотелось… Я жалел об этом. Наверное… больше всего остального. – Он помедлил, и теперь был уже бледнее, чем другие призраки из шкатулки. Та потускнела вместе с ним, её сияние умирало под моими пальцами. – Иногда я думаю, в тот день, когда бомба меня распылила, настоящий Барри Келл умер, и я всего лишь эхо, колебания света. – Он посмотрел на меня, такой призрачный, что лишь едва заметные линии обозначали человека. – А то, что вы видите… всего лишь эхо того эха, дребезжащее в шкатулке фокусника, старый Баракель… ангел, наложенный на простой ИИ, чтобы сказать свои последние слова.

– Спасибо, – сказал рядом Снорри. – Было честью сражаться вместе с тобой, Баракель, было честью сдерживать ночь.

– Я вижу его. – Слова были такими тихими, что можно было подумать, будто они воображаемые.

– Что ты видишь, Баракель? – Раньше я насмехался над ним, он был занозой в моей королевской заднице, когда мы были связаны, но теперь у меня горло перехватило, и пришлось стиснуть зубы, чтобы проговорить эти слова, не спотыкаясь.

– Восход… вы… вы… его видите?

– Я вижу, – сказал Снорри.

– Он… прекрасен.

– Да.

И шкатулка осталась в моей руке. Безмолвная.

***

Странно видеть смерть духа, с которым делил свой разум. Ни Снорри, ни я не говорили ни слова, возвращаясь на дорогу.

Удивительно было узнать, что когда-то он был человеком, со своими мечтами и надеждами, как любой из нас, и с такими же глупостями. Я думал о том, что Баракель говорил в свои последние минуты – о том, как он сбежал из плоти и чувствовал себя богом с безграничным потенциалом, и в итоге оказался затянут в истории, которые о нём рассказывали люди, связанный их ожиданиями, пока, наконец, эти истории не сделали из него что-то новое.

– Мне его жаль, – сказал я, перебравшись через канаву и оглянувшись, чтобы посмотреть, как остальные продираются через остатки ограды. – Так и не получил возможности распоряжаться собой… или своим призраком… или чем там ещё.

Кара, проходя мимо, посмотрела на меня с лёгкой улыбкой на губах.

– Принц Ялан, а по-твоему, ты сильно отличаешься?

Я нахмурился и собирался уже возразить, но ведьма была права. Человеческие ожидания тащили меня на север, вопреки всем моим инстинктам, и эти узы были в точности такими же сильными, как магия Сестры. Слово "принц", имя "Кендет", история перевала Арал – всё это ловушки, в которые я попался. Конечно, я пытался их использовать, сбежать из них, извернуться… но, извернувшись, я превратился во что-то новое. В точности как Баракель. И так же ни о чём не подозревая.

Выживших лошадей оказалось легко собрать. Возможно, они боялись оказаться в одиночестве в диких местах, как и я, но все три осторожно вернулись на дорогу вскоре после того, как мы там собрались. Мы решили ехать дальше по дороге, только чтобы убраться подальше от останков нерождённого. Мы их уже не видели, но они были близко, и идея спать рядом с ними не нравилась никому из нас.

– Залезай. – Я поднял Хеннана назад, на Убийцу, отметив, насколько тяжелее стал парень. Я пустил жеребца шагом, отводя его от лошади Кары. – Тихо. И не кусаться, а то сменю твоё имя на Дезертир.

Пару минут спустя мы добрались до останков кардинальской процессии. Дорога была похожа на склеп – мостовую на сотню ярдов украшали части людей, которые нерождённый не успел в себя вобрать. Снорри сжал ладонь на орихалке и скрыл от нас худшее.

– Погодите. – Я выпрямился, когда мы добрались до разломанных останков паланкина кардинала Гертруды. – Дайте мне минутку. – Я соскочил с седла и вспомнил, как сильно у меня всё болит. Осторожно переставляя ноги, я добрался до обломков, не вступив ни во что, когда-то бывшее человеком. Я перевернул несколько кусков побольше, поднял несколько щепок, и наконец нашёл то, что искал. Стёр трупную кровь с рук и вытащил кардинальский багаж к остальным.

– Всё надеешься найти печать? – спросила Кара.

– Это была приманка. Принц оставил бы её себе, если бы эта ловушка не сработала. Но он не стал бы держать её при себе, или у кого-то из своих мертвецов.

– Он убил их всех, просто, чтобы заманить тебя в ловушку? – Спросил Хеннан, неуклюже сидя на спине Убийцы.

– Может, ему это даже понравилось. К тому же, это хорошее прикрытие – поднять мертвецов и ехать по главной дороге. Кто остановит кардинала? И нерождённый знал, что мне понадобится что-то вроде… этого! – Я вытащил печать из плотно упакованной пурпурной ризы. – Если уж я надеюсь пережить встречу со своей сестрой. – Я повернул её в руке: кубический дюйм серебра, витиевато украшенный с четырёх сторон, переходящий в кольцо на пятой, и с вырезанной печатью на шестой. Прижав такую печать к остывающему воску, можно отдать приказ сжечь еретика, основать монастырь или причислить грешника к лику святых. Я примерил кольцо на безымянный палец левой руки. К счастью кардинал Гертруда была женщиной выдающихся объёмов и с толстыми пальцами. – И конечно вишенкой на вершине этого маленького плана было то, что угроза наличия папского инквизитора – с их известным отношением к еретикам, – скорее всего означала, что я покажусь здесь один.

Я встал, отбросив сумку, не найдя больше никаких кардинальских атрибутов. Возможно, я присвоил бы золотые распятья, если был бы один, да даже и в присутствии неверующих – но вряд ли сто́ит раздражать Всемогущего, когда направляешься к Ошиму.

– Этот добрый малый спас меня. – Я похлопал Убийцу по плечу. – Ну, ещё и ты, Снорри, и Баракель.

Кара кашлянула в кулак.

– И Кара. Да и Хеннан тоже, наверное. И остальные лошади. – Я уставился на неё, чтобы понять, довольна ли она. – В любом случае, если б Убийца не умел так хорошо удирать, то герой перевала Арал почил бы здесь в липкой бозе.

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

Чарланд напоминал мне Тертаны, и в этом не было ничего хорошего. Крестьяне здесь грязнее и грубее, чем встречаются в более цивилизованном южном климате, но по крайней мере мы забрались на север не настолько, чтобы покинуть христианский мир. В общем и целом христианские крестьяне знают своё место лучше, чем языческие, и их легче таскать за вихры, заставляя уважать богоданную власть аристократа. А на севере даже у большинства ярлов ещё пару поколений назад в роду были грабители с руками по локоть в крови, завоевавшие тот жалкий клочок скал, которым эти ярлы нынче по их мнению правят.

К счастью, несмотря на сырость, множество ручьёв, озёр, прудов, рек, болот, трясин, топей и прочей слякоти, Чарланд прожил десять благословенных лет в нерушимом мире. Это значило, что с монетами в кармане можно было быстро преодолеть большие расстояния по хорошим дорогам, и каждый вечер ночевать под неплохой крышей.

Между Снорри и Карой, и между Снорри и парнишкой снова стала проявляться близость, родившаяся во время нашего путешествия на юг. В викинге был какой-то магнетизм, притягивавший людей, и что-то в нём требовало выступать в роли отца. Некоторые женщины сильно хотят прижимать к груди ребёнка – возможно и некоторым мужчинам нужно воспитать сына. Я-то Хеннану служил в лучшем случае беспутным дядюшкой, но вот Снорри взял на себя более широкую ответственность, и, хоть и не был похож на учителя, обучал парнишку всему, от вязания узлов до метания ножей, от понимания положения вещей до понимания накарябанных на земле северных рун.

Глядя на них, я испытывал приступы зависти, хоть и смешанной с осторожностью. В каком-то смысле это было всё равно, что завидовать человеку, который любуется великолепным пейзажем с обрыва высокого уступа, но радоваться, что никакая нужда не заставит меня самого ступить на такой обрыв. Снорри любил легко, и эта способность любить, бескорыстно отдавать себя, привлекала к нему людей, но в то же самое время открывала возможность смертельно его ранить. С топором в руке Снорри был практически неостановим, и ничего не боялся. А здесь он сам давал миру палку, которой его можно было бить. В Ошиме надо смотреть за своей шкурой. Брать туда с собой ребёнка нехорошо. Брать с собой сына – всё равно, что прижать к своему горлу нож и попросить мир себя зарезать.

Лишь только приблизилась граница Ошима, как атмосфера благополучия и хорошее настроение стали увядать. Деревень становилось всё меньше, и они стояли всё дальше друг от друга. На дорогах встречалось всё меньше людей, поля выглядели плохо ухоженными, лес становился всё более буйным, тёмным и тревожным.

Сотни миль остались позади, глубоко во враждебной территории – там моя бабушка и цвет армии Красной Марки по-прежнему сражались в отчаянной битве, удерживая Блюджин и осаду башни Синей Госпожи. Им оставалось мало времени, да и всем остальным оставалось немногим больше, если верить часто повторяемым роковым пророчествам. И всё же, с каждой милей, проносящейся под копытами Убийцы, мне хотелось сбавить скорость, растянуть путешествие – делать что угодно, только бы не въезжать в Ошим, и не дать Колесу затянуть меня в полночные кошмары.

– Мир меняется. – Мы переезжали вброд ручей на пути через лес с совершенно неподходящим названием "Светлый". Кара ехала рядом со мной и говорила таким тоном, которым пользовалась, желая продемонстрировать мудрость – думаю, она скопировала его у Скилфы.

– Неужели? – Я бы предпочёл, чтобы он не менялся. Тогда мы могли бы отправиться домой. – Ты чувствуешь это? – Она кивнула на светлую полосу, где деревья на нашем пути не смыкались. Небо там казалось хрупким. Словно достаточно громкий звук мог расколоть его, и тогда вниз посыплются осколки.

– Всё истончается. Магия сочится через трещины.

– Твоё заклинание, которым ты держала нерождённого у изгороди, неплохо сработало.

– Лучше, чем должно было. Лучше, чем всё, что я видела за пределами Колеса.

***

Лагерь этой ночью мы разбили в лесу – холодной, тёмной ночью, в которой весь лес, казалось, двигался за тонкими стенками нашей палатки. Где-то в течение следующего дня, проезжая старыми заросшими тропами по безымянным лесным просторам, мы въехали в королевство Ошим, неподалёку от той точки, где оно сходится с Чарландом и Маладоном. Мы уже находились к северу от города Ош, где король Гаралик съёжился на краю своих владений, словно боялся двинуться вглубь.

Спустя ещё один день деревья уже видимо тоже упали духом, сменившись жалкими болезненными пустошами, где ветер могли замедлить лишь частые сильные ливни, иногда с мокрым снегом.

Вдалеке вырисовывалась тень, синяк на небе, давая нам знать, что Колесо ждёт, давая знать Хеннану, что он возвращается домой. Этой ночью я впервые за год почувствовал зов Колеса, хотя теперь казалось, что он никуда и не исчезал с тех пор, как впервые вонзил в меня свой крючок, когда мы убегали от Красных викингов. Спал я урывками, в животе бурлила скудная еда – сушёное мясо и сухари, – и каждый миг я чувствовал, что Колесо где-то там, вдали, и точно знал направление, и знал, что моим беспокойным ногам необходимо доставить меня туда, и они не дадут мне заснуть надолго.

С рассветом мы уже поднялись и готовились ехать дальше.

– На этот раз оно сильнее. – Снорри склонился над маленьким костерком, разогревая овсянку на воде в маленьком почерневшем котелке.

Солнце на востоке скрывалось за опускающейся грядой облаков, веером распуская розовые лучи на жемчужном небе. К северу ждало Колесо, затягивая нас.

– Намного сильнее, – сказала Кара. – И крутится быстрее, приближаясь к пределу разрушения. – В утреннем свете её красота казалась неземной, в глазах виднелась та странная размытость, которая появлялась, когда она занималась колдовством, а от её косичек поднимались отдельные волосинки, словно мы стояли в центре электрической бури. Сила Колеса эхом отражалась в ней.

***

– Сколько ещё? – Ландшафт сменился на низкие холмы и изогнутые долины родины Хеннана. Небо над головой наливалось жёлто-фиолетовым цветом и закручивалось в огромную спираль с центром прямо впереди нас.

– Примерно мили на две меньше, чем в прошлый раз, когда ты спрашивал, Ял. – Снорри ехал первым, покачиваясь в такт поступи своего коня. Из-за него я не видел ничего, кроме широких плеч в кожаной накидке и густых чёрных волос, опускавшихся ниже шеи.

– Миль двадцать, наверное, – сжалилась надо мной Кара.

Хеннан ехал со мной на Убийце, сидя на куче одеял, привязанных к моему седлу. Его словесный поток иссяк, когда мы добрались до границ земель Колеса, где его дед когда-то пас коз. На этот раз мы ехали с юга и не видели никаких признаков жизни, ни двуногой, ни четвероногой, если не считать пары воронов, круживших на западе.

Местность ещё не стала такой искажённой и чужеродной, какая встречается далее, но всё вокруг казалось неправильным – трава неубедительного зелёного оттенка, и ветер, который нёс шёпот и выстукивал странные ритмы тростником, обильно росшим вокруг болот в долине.

– Вы их видите? – спросил Снорри.

– Нет. – Я надеялся, что это плоды моего воображения. – Что это?

– Плоды твоего воображения, – сказала Кара за моей спиной, стараясь успокоить свою лошадь.

– А-а, хорошо. – Казалось, вокруг нас с обеих сторон вдалеке шагали тёмные фигуры, и исчезали всякий раз, когда я смотрел прямо на них, или, так и не проявившись, оставались неопределёнными пятнами вдали, словно ворсинка в глазу.

– Плохо. Очень плохо. – Кара огляделась по сторонам. – Колесо дотягивается сюда и начинает наполнять плотью наши страхи. Я ожидала чего-то подобного, но намного ближе к нему.

– Чёрт. – Многонедельный запас хороших намерений испарился, словно снежок, брошенный в печь. – У нас никогда не получится. У нас нет ни единого шанса. – Я немало времени переживал о том, что буду делать, если мы действительно попадём в сердце Колеса, каким-то образом позволив себе не обращать внимания на то, как именно мы туда попадём. Когда я уставился на смутные фигуры, некоторые из них начали выглядеть более плотно, более резко очерченными. Одна особенно потемнела и начала отращивать длинные тонкие ноги… – Чёрт! Надо бежать! – Я дёрнул поводья Убийцы. В прошлом он уже уносил меня галопом от опасности, сможет и повторить.

– Ялан! – Пронзил меня голос Кары, и мои руки ослабли. – Тебе нужно успокоиться, очистить разум!

– Очистить разум? Какого чёрта ты несёшь? – Мой разум это кипящий котёл. Мне никогда не удавалось успокоить его голоса – даже когда я наслаждался кубком вина на балконе после кувырканий в постели, мои мысли были бурлящей мешаниной всякой всячины. – Я не могу!

– Тогда сконцентрируйся на чём-то другом, вспомни что-нибудь хорошее, что-то спокойное.

– Я… Проклятье, ни о чём не могу думать! – Любой образ, всплывавший в моём сознании, быстро превращался в какой-то жуткий кошмар, и вдалеке уже новая прозрачная тень темнела и начала принимать форму ужаса из моей головы. Я подумал о Лизе де Вир, но только представил её, соблазнительно украшенную полосками света и тени, как моё вероломное воображение принялось раздумывать о том, как Колесо может нанести мне вред с её помощью – и вокруг её рта тут же опала плоть, открыв треугольные зубы в жадной пасти. – Мне нужно убираться! Из-за меня нас всех убьют!

Я дёрнул поводья Убийцы, но Снорри наклонился и схватил их одной рукой.

– Ял! – Он щёлкнул пальцами перед моим носом. – Тебе не нужно очищать свой разум, не нужно наполнять его чем-то хорошим, тебе нужно просто слушать. – Снорри снова повернул Убийцу в сторону Колеса и пустил свою лошадь медленным шагом. – Рассказ проведёт человека через тёмные места. У историй есть направление. Хороший рассказ направляет мысли человека по нужному пути, не давая возможности сворачивать в сторону, не оставляя места ни для чего, кроме истории, которая перед тобой разворачивается.

– Снорри, и что у тебя за история? – спросил Хеннан. – Про ётуна, который украл молот Тора?

– Боже, только не надо твоих саг о монстрах! – Я уже видел их – из тумана выходили ледяные гиганты, в точности такие, как Снорри их описывал.

– О, эта история намного мрачнее. – Снорри повернулся в седле и посмотрел на нас. – Но если я буду рассказывать правду, то у вас в головах не останется места больше ни на что. Вы не сможете думать о том, как Хель выйдет из Колеса, потому что я и так раскрою её перед вами.

Вот так, направляясь верхом в сторону Ошимского Колеса, Снорри вер Снагасон впервые заговорил о своём путешествии по Хель. Возможно, способность Снорри рассказывать истории всегда-то была чем-то сродни магии, а в такой близости от Колеса эти лёгкие чары превратились во что-то могущественное. Я знаю лишь, что слова текли вокруг меня, и словно в плохом сне, я снова был в Аду, видя лишь то, что открывала мне история Снорри.

Снорри отворачивается от здания с множеством колонн – зала судий, – и смотрит в Хель, в ночь, которая ожила от порыва ветра её приближения. Ялан! Это кричит сухой воздух. Ялан!

И вот она стоит перед ним – ребёнок не старше его милой Эйнмирьи, бледная как призрак, но с каким-то внутренним свечением. Исчезла. А теперь завихрение ветра открывает её справа – стройная юная женщина, с пустыми глазами, одетая лишь в жгуты того, что её оседлало. Она наклоняет голову набок, изучая Снорри с чужеродным любопытством. Снова заговаривает ветер, его голос жалит песком и холодом. Теперь она – бледный и тихий младенец, лежащий справа от Снорри, и смотрит на него глазами, которые темнее ночи в Хель. Усики связанной с ней нежити поднимаются вокруг неё, словно прозрачные змеи, а их свет лишён теплоты. Ребёнок, который никогда не видел мира, и нежить, которой она была отдана – обе сплетены вместе, ждут, когда станут нерождённым в землях живых.

Ялан!

– Я не он, – говорит Снорри.

Нерождённая шипит, её очертания искажаются в какую-то уродливую тварь без постоянных чётких форм, и на передний план выходит нежить.

– Ты же чувствуешь это, не так ли? – Говорит Снорри. – Что кто-то из твоих уничтожен? Он вышел в Хель против меня, и теперь он – ничто. – Снорри поднимает топор. – Хочешь тоже попробовать?

Ветер взвывает, призрачная нерождённая разлетается на части, и, кружась, мчится в сторону зала судей. Снорри содрогается и опускает топор, надеясь, что ему удалось купить Ялу достаточно времени, чтобы он сумел вырваться.

Вдали – там, где стих ветер, и темнота снова опустилась на землю, с которой поднялась, – виднеется мёртвое небо. Оно цвета печали и нарушенных обещаний. Снорри снова начинает идти, и боль, жажда и голод Хель проникают в его тело, так что каждый шаг – это для него очередное сражение.