Текст книги "Принц шутов"

Автор книги: Марк Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– Ну, оно у нее есть, надо полагать. – Мне не нравилась его дерзость. А ром пах, словно мазь, приготовленная знахарем, или средство от простуды. Теперь, когда под задницей у меня была табуретка, над головой – шатер, а мое имя и положение – известно, я стал чувствовать себя… собой. Пригубил ром – и чуть не проклял себя за это. – Впрочем, как оно работает, я не в курсе.

Мне было трудно представить, чтобы бабушка страдала от телесных недугов. Она была высечена из скалы и наверняка всех нас переживет. Так говорил отец.

– А ваши старшие братья? Мартус, кажется, и Дарин? Мартусу, должно быть, скоро исполнится двадцать семь, недели через две, да?

– Гм. – Да чтоб мне еще их дни рождения помнить! – Ну, они неплохо поживают. Мартус, конечно, скучает по кавалерии, но он-то хоть побывал там.

– Конечно, конечно.

Руки Тэпрута не знали покоя, они словно выхватывали из воздуха кусочки информации.

– А ваш двоюродный дед? У него всегда было слабое здоровье.

– Гариус?

Про старика не знал никто. Я даже не знал, что это мой родственник, на протяжении первых лет, что приходил навещать в башню, где его держали. Я пробирался через окно, чтобы никто не заметил. Двоюродный дед Гариус дал мне медальон с портретом матери. Мне было лет пять-шесть, наверно. Да, вскоре после того, как Молчаливая Сестра коснулась меня. Тогда я называл ее женщиной с бельмом. У меня потом месяц были припадки. Я нашел старого Гариуса случайно, когда был маленьким, – забрался в комнату и обнаружил, что она не пуста. Он напугал меня – весь скрюченный каким-то неестественным образом. Не злой, но… неправильный. Я боялся заразиться, вот в чем дело. И он это знал. Гариус хорошо понимал, что творится на душе у человека, даже у ребенка.

– Я таким родился, – сказал он. По-доброму ведь сказал, пусть я и смотрел на него тогда как на воплощение греха. Череп у старика был шишковатый, словно переполненный, неправильной формы, как картофелина.

Он полулежал в постели, рядом в пыльных лучах стояли на столике кувшин и кубок. Никто не навещал его в этой высокой башне, только сиделка следила за чистотой и иногда маленький мальчик забирался в окно.

– Родился таким – сломанным. – Каждое предложение вырывалось с тяжелым дыханием. – У меня был близнец, и, когда мы родились, нас пришлось разнять. Мальчик и девочка, первые сиамские близнецы разного пола, как говорили. Нас разделили, но неудачно. И я… стал вот таким. – Он поднял скрюченную руку явно геркулесовыми усилиями.

Гариус вытащил руку из-под покрывала, напомнившего мне погребальный саван, и дал мне этот медальон, дешевенький, но с портретом моей матери, таким прекрасным и живым, что можно было поклясться – она смотрит прямо на меня.

– Гариус, – согласился Тэпрут, нарушая тишину. – А я-то и не заметил, как она воцарилась.

Я отбросил воспоминание.

– Неплохо себя чувствует. – Я хотел сказать, что это не его дело, но, когда ты далеко от дома и беден как церковная мышь, стоит поумерить гордость. Гариус был единственным, на кого я находил время. Он не мог выйти из комнаты, разве что кто-нибудь взялся бы его вынести. И я заглядывал в гости. Возможно, это была единственная обязанность, которую я соблюдал. – Вполне неплохо.

– Хорошо, хорошо. – Тэпрут заломил руки, словно выжимая одобрение. Его пальцы были бледными, слишком длинными. – И, хаульдр Снагасон, как там на Севере?

– Холодно и слишком далеко.

Снорри поставил пустой кубок и облизал зубы.

– А Уулискинд? Все еще прекрасен? Рыжие дойные козы на склонах Скраа, черные, для шерсти, – на хребтах Нффлра?

Снорри прищурился, возможно думая, не читает ли директор цирка его мысли.

– А вы… были в Уулискинде? Ундорет запомнили бы цирк, но о солоне я до сегодняшнего дня не слышал. Да, кстати, – надо бы на него посмотреть.

Тэпрут улыбнулся – узкие ровные зубы, тонкие губы. Он снова откупорил ром и собрался наполнить наши кубки.

– Простите, но вы же видите, как я веду дела: прислушиваюсь, задаю вопросы, храню любую частицу информации. – Он постучал себя по лбу. – Здесь. Гляди-ка!

Снорри поднял перед собой кубок здоровой рукой.

– О да. Рыжие козы Скраа, черные – Нффлра. Хотя пасти их больше некому. Пришли черные корабли. Мертвые с Затонувших островов. Свен Сломай-Весло навлек на нас такую участь.

– А-а! – Тэпрут кивнул, сложил пальцы домиком, поджал губы. – Тот, из Хардассы. Жестокий человек. Боюсь, недобрый. – Его слова сопровождались взмахами бледных рук. – Возможно, у коз, рыжих и черных, теперь новые пастухи. Парни Хардассы.

Снорри выпил свой ром и положил отравленную руку на стол – ножевая рана являла собой воспаленную сочащуюся щель между сухожилиями.

– Почини меня – и сможешь изменить эту историю, циркач.

– Всенепременно. – На лице Тэпрута мелькнула улыбка. – Лечи или убей – наш девиз. Гляди-ка. – Его руки порхали вокруг руки норсийца, не касаясь, но следуя линии разреза.

– Иди в фургон Варги. Самый маленький, с красным кругом на боку. Там, неподалеку от ворот. Варга промоет рану, зашьет, перевяжет. Ее припарки – самые лучшие. Гляди-ка! Даже старая рана пройдет.

Снорри встал, и я собрался вслед за ним. Это уже превратилось в привычку.

– Не останетесь, принц Ялан?

Тэпрут не поднял глаз, но что-то в его тоне остановило меня.

– Найду тебя позже, – сказал я Снорри. – Зачем смущать тебя – еще ж обрыдаешься, когда Варга примется за работу. И слона не пропусти. Они зеленые и любят мясо викингов.

Снорри фыркнул и выскочил на солнце.

– Грозный какой. Гляди-ка! – Тэпрут смотрел, как за Снорри развевается полотнище, прикрывающее вход в шатер. – Слушай, принц. Как получилось, что вы путешествуете вместе? Что-то ты не похож на человека, привычного к дорожным тяготам. Как это норсиец не убил тебя, а ты не сбежал к теплу родного очага?

– Да будет тебе известно, что я познал в Скорроне чуть больше тягот, чем… – Тэпрут медленно, с сожалением покачал головой, и мой пыл несколько угас. Я боялся, что, если упомяну свои подвиги при перевале Арал, он засмеет меня. Вот в чем проблема с теми, кто знает слишком много. Я вздохнул. – Честно? Нас связала магия. И приносящая, чтоб ее, слишком много неудобств. Ты бы не?..

– Маг, повелевающий умами? Невидимая рука, что могла бы разделить вас? Гляди-ка! Будь у меня такая, этот цирк стал бы золотой жилой, а я – богачом из богачей.

Я ждал, что он поднимет на смех рассказ о колдовстве, но Тэпрут воспринял все всерьез – такое облегчение, а вот узнать, как трудно будет освободиться от чар, было уже не так приятно.

Тэпрут допил ром и снова убрал бутылку в ящик.

– Раз уж зашла речь о богачах, должно быть, ты знаешь некоего Мэреса Аллуса.

– Ты знаешь…

Разумеется, Тэпрут знал. Он знал о спрятанном брате королевы, слишком искалеченном, чтобы занять трон. Он знал о козах, пасущихся на склонах далеких фьордов. Едва ли он мог не знать о короле преступного мира Вермильона.

– Гляди-ка. – Тэпрут поднял тонкий палец к столь же тонкому носу. – У Мэреса есть секреты, которых даже я не знаю. И он тобой весьма недоволен.

– Тогда, может статься, путешествие на север будет полезно для моего здоровья, – сказал я.

– И то правда.

Тэпрут жестом выпроводил меня, трепеща пальцами, будто я акробат, пришедший попросить еще опилок для арены, а не принц Красной Марки. Я дал ему это сделать: если человек, который слишком много знает, не церемонится с тобой, лучше и правда уйти.

9

Беременная женщина, прервав работу над татуировкой, повела меня к фургону Варги. Она ковыляла впереди и выглядела так, будто была вот-вот готова опростаться, хотя сама сказала, что осталось еще несколько недель.

– Дэйзи, – произнесла она. Ее имя? Или это она так собиралась назвать потомство, буде то окажется женского пола? Я не слишком внимательно прислушивался. Мы только что прошли мимо фургона, где сидела женщина в облегающей шелковой одежде, скрестив лодыжки за головой, и внимание мое рассеялось.

– Дэйзи? Хорошее имя.

Для коровы.

Я заметил слона, привязанного цепью к толстому столбу, за забором, который он мог бы легко снести. У загородки из двух бочек и положенной на них доски отдыхали несколько циркачей, поджарых и мускулистых. Они разглядывали слона и прохожих в тени груженной пивом повозки. Цирк всегда предусмотрительно запасался элем для зрителей. Думаю, впечатлить пьяную толпу существенно проще.

Потом была потрепанная палатка, расшитая лунами, звездами и зодиакальными символами на застиранно-синем фоне. Перед ней на трехногой табуретке сидело нечто дряхлое с кривыми зубами и желтыми пятнами на коже.

– Дай погадаю по ладони, чужестранец.

Я так и не понял, мужчина это или женщина.

– Не потакай ей. – Дэйзи заковыляла шустрее. – Совсем из ума выжила. Судьба, понимаешь, предначертанность… Всех клиентов распугала.

– Ты жертва, – сказала старуха нам вслед, потом надтреснуто раскашлялась. – Жертва.

Я не мог понять, кого из нас двоих она имеет в виду.

– Прибереги свои умения для крестьян, – крикнул я, обернувшись, но мне стало не по себе. А так всегда и бывает – вот почему, подозреваю, быть прорицателем выгодно.

Мы шли, пока надрывный кашель не стих вдали. Я смеялся, но, по правде говоря, с тех самых пор, как покинул город, чувствовал, что меня преследуют. А вот кто или что – неизвестно. Больше, чем Молчаливая Сестра, больше, чем даже ужасы Мэреса, меня лишали покоя глаза за фарфоровой маской. Всего один беглый взгляд в опере – но он до сих пор преследовал меня.

– Варга.

Дэйзи показала на фургон, именно такой, какой описывал Тэпрут. Она глубоко вздохнула и заковыляла прочь, туда, откуда мы пришли. Я не поблагодарил – отвлекся на стайку полуодетых девиц, собравшихся у входа в фургон. Судя по телосложению и скудости шелковых одежд, это были танцовщицы.

– Дамы.

Я приблизился, улыбаясь как можно более любезно. Однако казалось, что высокий белокурый принц Красной Марки заинтересовал их меньше, чем огромный норсиец с бугрящимися мышцами, – его руки и ноги были будто набиты булыжниками. Девушки показали на темноту позади входа, хихикая и прикрывая рты ладошками, обмениваясь одобрительными шепотками.

– Рубашку снимать было не нужно, это его руку надо бы отнять, – сказал я.

Снорри мрачно посмотрел на меня с продавленной кушетки, на которую его положили. Он и в самом деле выглядел устрашающе – на животе отчетливо просматривалась мускулатура, грудь и руки источали силу, вены вились, снабжая эту грозную машину кровью, и все это теперь напряглось от боли, причиняемой осмотром.

– Ты мне свет загораживаешь, – сказала Варга, на миг отвлекаясь от работы. Она оказалась женщиной средних лет, седеющей, с приятным лицом, на котором были в равной мере написаны сочувствие и неодобрение.

– Жить будет? – спросил я с искренним, пусть и эгоистичным, интересом.

– Рана плохая. Сухожилия уцелели, но одна косточка раздроблена, другие сместились. Заживет, но не быстро, и только если остановить заражение.

– Значит, да?

– Возможно.

– Хорошие новости! – Я снова повернулся к девицам, что стояли у входа. – Это стоит отметить. Прекрасные дамы, позвольте угостить вас выпивкой, и мы сможем оставить нашего друга ненадолго в покое. – Я спустился к ним. Они пахли гримом, дешевыми духами и потом. – Меня зовут Ялан, но вы можете называть меня принц Ял.

Наконец мои былые чары подействовали. Даже скульптурное великолепие Снорри вер Снагасона едва ли могло потягаться с волшебным словом «принц».

– Черри. Рада знакомству, ваше высочество.

Она улыбнулась мне, довольно хорошенькая, курносая, быстроглазая, кудрявая блондинка.

– Лула, – сказала ее подруга, маленькая, с короткими черными волосами и точеным телом, бледная, несмотря на лето, – мечта малолетнего ухажера.

Подхватив Черри и Лулу под руки, сопровождаемый стайкой танцовщиц, я удалился к повозке с пивом. Снорри, осматриваемый Варгой, резко выдохнул. Жизнь была прекрасна.

Вечер прошел в приятном угаре и разлучил меня с последними серебряными кронами. Циркачи удивительно терпеливо смотрели на то, что я обхаживал их женщин, да и сами женщины тоже, и мы валялись на подушках перед повозкой, пили вино из амфор и шумели все громче, а темнота тем временем сгущалась.

Обидно, но танцовщицы расспрашивали меня о Снорри, будто героя Арала, находящегося среди них, было недостаточно.

– Он вождь? – спросила Лула.

– Здоровый такой, – заметила хорошенькая рыжеволосая Флоренс.

– Как его зовут? – Это уже высокая нубанская девушка с медными кольцами в ушах и губами, созданными для поцелуев.

– Снорри. Это значит «поколачивающий жен».

– Да? – глаза Черри расширились.

– Да! – Я изобразил печаль. – Ужасный нрав: если женщина не угодит ему, он исполосует ей лицо. – Я провел пальцем по щеке.

– А как там, на севере? – спросила нубанка, которую было не так легко отвлечь.

Я поднес амфору к губам, наклонил ее и отхлебнул вина.

– Ну как… Холодно, сплошной лед. Все северяне живут на берегу, в жалких деревушках, пропахших рыбой. Скученность страшная. То и дело с холмов скатывается на заднице кто-то еще, и тем, кто ближе к воде, остается разве что переселиться на лодки. И они уплывают. – Я изобразил, как корабль плывет по волнам, и передал амфору Луле. – Видели рога на шлемах? – Я изобразил рожки. – Знак рогоносца. Вновь прибывшие скачут по койкам, оставив жен позади. Ужасное место, и думать забудьте о нем.

Двое детей, мальчик с девочкой, пришли спеть для нас – голоса у обоих были высокие и чистые, и даже слон придвинулся поближе, чтобы послушать. Мне пришлось шикнуть на Черри, когда дети запели «Долговязого Джона», но, когда они исполняли «Буги-Буль», я не мешал ей хихикать. И вдруг их голоса воспарили в арию, напомнившую мне об отцовском оперном театре. Дети пели красивее и душевнее, но мне все равно показалось, что мир сомкнулся и я слышу крики сгорающих заживо. И сквозь эти звуки я слышал что-то непонятное, какой-то другой рев – скорее гневный, чем испуганный.

– Довольно! – Я швырнул в них подушкой. Промахнулся, и слон подобрал ее с земли. – Проваливайте! – У девочки дрогнула губа, и ребятишки убежали.

– «…дайте им, что захотят, милые». Вот и все. Для Тэпрута это всего лишь бедра и сиськи, искусство же ни при чем.

Лула посмотрела на меня поверх глиняного кубка.

– Ну, честно говоря, Лула, ты и есть по большей части бедра и сиськи, – сказал я слегка заплетающимся языком.

Они захихикали. Титул и льющееся рекой вино заставят людей смеяться над чем угодно, если вы объявите это смешным, и я никогда на это не жаловался. Из фургона Варги донеслись ругательства. Я обнял Лулу и Черри и притянул их поближе к себе. Наслаждайтесь жизнью, покуда можно, вот что я вам скажу. Не самая глубокая философия, но уж какая есть. А в глубокой и утонуть недолго.

Первые вечерние звезды застали меня, поддерживаемого Лулой и Черри, на экскурсии по фургону танцовщиц. Хотя уж кто кого поддерживал, трудно сказать. Мы ввалились внутрь, и, странное дело, в темноте для всего, что бы нам ни захотелось сделать, требовались три пары рук.

Среди ночи происходящее в фургоне танцовщиц прервало какое-то движение снаружи. Сначала мы его игнорировали. Черри занималась собственными телодвижениями, а я изо всех сил помогал. Но потом фургон перестало трясти, Черри перевела дыхание – до сих пор я слышал разве что ее вскрики и скрип осей.

– Ялан!

Голос Снорри.

Я высунул голову на улицу, весьма и весьма недовольный. Снорри ухватил одной рукой фургон, не давая ему качаться.

– Кончай уже.

Мне не хватило духу сказать ему, что именно это я и собирался сделать. Я выскочил наружу, второпях зашнуровываясь.

– Да? – сказал я с раздражением.

– Пошли.

Он повел меня между фургонами. Теперь я слышал плач. Вой.

Снорри шел по склону холма, прочь от повозок, окружающих шатер Тэпрута. Здесь, у костра, собралось несколько десятков циркачей.

– Ребенок умер. – Снорри положил руку мне на плечо, словно утешая. – В утробе.

– У беременной женщины?

Глупый вопрос. Конечно же, у беременной женщины. Дэйзи. Я запомнил ее имя.

– Ребенка похоронили. – Он кивнул на низкий земляной холмик недалеко от костра, зажатый между двумя надгробиями. – Мы должны выразить соболезнования.

Я вздохнул. Ял сегодня больше не повеселится. Конечно, мне было жаль женщину, но проблемы незнакомых людей меня никогда глубоко не трогали. Мой отец в один из редких моментов вменяемости объявил, что это свойственно юности. По крайней мере моей юности. Он призывал Бога, умоляя Его взвалить на меня бремя сострадания – хотя бы в более зрелые годы. Я впечатлился уже тем, что он вообще обратил на меня внимание, и, разумеется, хорошо, когда кардинал по любому поводу взывает к Богу.

Мы сели чуть поодаль от остальных, хотя достаточно близко, чтобы чувствовать жар костра.

– Как рука? – спросил я.

– Болит сильнее, но уже лучше. – Он протянул упомянутую конечность, согнул ее и поморщился. – Она вытянула много яда.

К счастью, Снорри не стал вдаваться в детали. А то есть любители развлекать собеседников жуткими подробностями своих хворей. Мой брат Мартус живописал бы каждую блестящую капельку гноя в монологе на тему «горе мне, несчастному», спастись от которого можно разве что бегством.

Ночь была довольно теплая, к тому же мы сидели у костра, а я еще и успел хорошенько размяться – и вот уже почувствовал, что меня клонит ко сну. Я лег на землю, не жалуясь, что она жесткая и что у меня волосы запылятся. Минуту-другую я смотрел на звезды и слушал тихий плач, потом зевнул и отрубился.

Той ночью меня тревожили странные сны. Я блуждал по пустому цирку, преследуемый воспоминаниями о глазах за той фарфоровой маской, но находил лишь танцовщиц, плачущих во сне и распадающихся на яркие осколки от одного прикосновения. Там были Черри и Лула, и они раскололись одновременно, произнеся одно слово: «жертва». Ночь пошла трещинами, расколовшими шатры, колеса, бочки, где-то в темноте ревел слон. Голова моя наполнилась светом, и вот наконец я открыл глаза, чтобы не ослепнуть.

Ничего! Только огромная туша Снорри, сидящего рядом, подтянув колени к груди. Костер погас, остались лишь красные угли. Циркачи ушли спать, забрав с собой свое горе. Ни звука, лишь стрекот насекомых. Сердце перестало бешено колотиться. Голова все еще раскалывалась, но виною тому была кварта вина, выпитого на жаре.

– Мир плачет, когда умирает ребенок, – пророкотал Снорри слишком глухо, чтобы можно было толком расслышать. – В Асгарде Один видит это, и немигающее око моргает.

Я решил не говорить, что одноглазый бог может разве что подмигнуть.

– Любая смерть печальна.

Казалось, сказать это – правильно.

– Судьба человека предначертана к тому времени, когда у него начинает расти борода. Дитя – это сплошное «может быть». Одно из худших деяний – пресечь то, чему еще не пришло время.

Я снова прикусил язык и не стал жаловаться, что именно это он сам и сделал тогда, у фургона танцовщиц. Меня удерживал не столько такт, сколько опасение, что мне опять расквасят нос.

– Полагаю, некоторые печальные вещи могут тронуть разве что того, кто сам родитель. – Я слышал это где-то, – кажется, кузина Сера сказала так на похоронах маленького братика. Помню, седые старики закивали, обсуждая ее слова. А она, наверно, прочла что-то такое в книжке. Уже в четырнадцать лет она сознательно старалась получить бабушкино одобрение. И ее трон.

– Когда станешь отцом, изменишься, – сказал Снорри, глядя на горящие угли. – Увидишь мир по-новому. Тот, кто не меняется, не настоящий мужчина.

Я подумал, а не пьян ли он. Сам я именно в таком состоянии склонен философствовать среди ночи. Потом я вспомнил, что Снорри – отец. Я не мог этого себе представить. Малышня, скачущая у него на коленях. Крошечные ручки, тянущие его за волосы. В любом случае, теперь я лучше понимал, что он видит там, в пепелище. Не этого нерожденного ребенка, но своих собственных детей, спасающихся в снегах. То, что вопреки всему влекло его на север.

– Почему ты все еще здесь? – спросил я его.

– А ты?

– Я отрубился. – В голосе моем звучали раздраженные нотки. – Я же не на карауле! Все, я уже проснулся, поищу место для ночлега получше.

Возможно, с более интересными очертаниями и курносым носом. Я встал, с трудом разогнулся и потопал ногами, чтобы разогнать кровь.

– Ты разве не чувствуешь? – спросил Снорри, когда я собрался уходить.

– Нет. – Но я чувствовал. Что-то не то. Будто что-то сломалось. – Нет, не чувствую.

В любом случае я остался на месте.

Насекомые умолкли, как по команде. Я услышал глухой шум, почувствовал его подошвами босых ног.

– А, черт!

Руки мои дрожали от привычного уже страха перед неизвестным, но еще и от чего-то нового, словно их наполнил рассеянный свет.

– Черт! Ну да, похоже. – Снорри тоже встал. В руках был украденный меч. Он так с ним и ходил или прихватил, пока я спал? Он показал клинком на могилу ребенка. Шум шел оттуда. Рытье, шкрябанье, звук корней, вслепую пробивающихся сквозь почву. Могильный камень слева покосился, словно под ним просела земля. Тот, что справа, завалился вперед с глухим стуком. Вокруг могильного холмика земля трескалась и вздымалась.

– Бежать надо, – сказал я, не имея ни малейшего представления, почему я еще этого не сделал. Слово «жертва» мелькало перед глазами. – Что там такое творится?

Возможно, меня держало на месте болезненное любопытство. Или неподвижность кролика, на которого устремился ястреб.

– Что-то строят, – сказал Снорри. – Когда нерожденные возвращаются, они забирают то, что им нужно.

– Возвращаются?

Иногда я спрашиваю, даже не желая на самом деле услышать ответ. Дурная привычка.

– Нерожденным трудно возвращаться. Это не то же самое, что павшему восстать. – Снорри принялся размахивать левой рукой с мечом, так что воздух глухо посвистывал, а клинок в отблесках углей сливался в мутную красноватую поверхность. – Они – необычные. Мир должен расколоться, чтобы принять их, и сила их невероятна. Мертвый Король наверняка очень нуждается в нас.

И тут я наконец сорвался и побежал. Земля вздымалась, из нее выходило что-то темное, разбрасывая сухие комья земли и могильные камни, и я пролетел шагов пять, прежде чем споткнулся о кувшин для вина и рухнул лицом в землю.

Я перекатился и увидел в слабом свете звезд и костровища воплощенный ужас, все еще по колено в земле, но уже возвышающийся над норсийцем, тощий, из одних костей и сгнивших тряпок, простирающий руки с когтями, растущими из бесчисленных фаланг. И на этих сухих скрипучих останках – что-то мокрое и блестящее, что-то живое, облепившее голем, созданный из могильного мусора, связывающее то и это, наполняющее нечто кровью.

Снорри издал бессловесный боевой клич, но остался на месте: что толку атаковать вот это? Оно было выше него на метр с гаком. Мертвое нечто протянуло руку, когти поискали Снорри, затем отдернулись. Серый череп, наполненный чем-то влажным, склонился на шее, которая некогда была целым человеческим позвоночником. И оно заговорило! У него не было легких и языка, но оно заговорило. Голос нерожденного был похож на скрежет то ли зубов, то ли кости о кость и каким-то образом складывался в осмысленные слова.

– Красная Королева.

Снорри шагнул назад и поднял меч. Череп качнулся, и эти ужасные влажные ямы вместо глаз нашли меня, босого, безоружного, уползающего на спине.

– Красная Королева.

– Не я! В жизни о ней не слышал.

Сила покинула мои ноги, и я больше не пытался сбежать, хотя лишь этого и хотел.

– Ты несешь в себе ее цель, – сказало оно. – И магию ее сестры. – Оно качнуло голову в сторону Снорри, и я снова смог дышать. – Или ты. – Нерожденный снова смотрел на меня, теперь уже вставшего на ноги. Под этим взглядом я сам едва не умер. – Спрятана? – Череп наклонился. – Как она спрятана?

Снорри атаковал. Пока внимание нерожденного было приковано ко мне, он прыгнул вперед и рубанул по узкому, сухому, костлявому скелету. Нечто угрожающе дернулось, пришло в себя и лениво отбросило норсийца, который оторвался от земли и грохнулся наземь, а меч отлетел куда-то в сторону и пропал во тьме.

В драке самое важное – стратегия, а стратегия вращается вокруг приоритетов. Поскольку мои приоритеты – это принц Ялан, принц Ялан и принц Ялан, а уже потом необходимость выглядеть хорошо, я воспользовался шансом, чтобы бежать. Думаю, главное слагаемое успеха – это способность быстро действовать. Герой быстро атакует, трус быстро спасается бегством. А все остальные выжидают и становятся пищей для ворон.

Я пробежал десять метров и едва не поскользнулся на мече Снорри, который воткнулся в землю при падении. Двадцать сантиметров вошло в почву, остальное торчало наверху. Даже сквозь всепоглощающий ужас я оценил метр холодной стали и остановился, чтобы извлечь его. Мне пришлось повернуться, и я увидел, как нерожденный нависает над Снорри, в свете звезд похожий на призрак. Безоружный норсиец не хотел бежать, он держал над собой могильный камень вместо щита. Камень дрожал под ударами кулака нерожденного. Тонкая рука, состоящая из множества костей, обхватила талию викинга – вот-вот распотрошит или оторвет голову.

Что-то огромное, темное, воющее, словно банши, выскочило из лагеря. Чтобы не оказаться раздавленным сотрясающей землю тушей, я побежал куда глаза глядят. Мне понадобились все мои силы, чтобы не попасть под огромные ступни, а потом я полетел прямо на нерожденного, отчаянно жалея, что у меня нет еще пары ног, чтобы отклониться в сторону.

В самый последний момент, едва не обмочив штаны, я свернул влево, чуть не задев Снорри, и перекатился, сумев каким-то образом не напороться на меч. Я встал и с изумлением обнаружил, что мимо проскакала Черри верхом на разъяренном слоне. Нерожденный упал с треском сотни мокрых веток, разлетаясь в куски под ногами диаметром с боевые щиты. Слон ускакал в ночь, все еще неся на себе девушку и трубя так, что мог и мертвых поднять, если им вдруг случится заснуть.

Снорри упал рядом с таким грохотом, что я поморщился. Он лежал неподвижно на протяжении пяти ударов моего сердца, потом приподнялся на руках. Я протянул ему меч, и норсиец принял его.

– Благодарю.

– Самое меньшее, что я мог сделать.

– Не каждый побежит вызволять оружие товарища, а потом в одиночку атакует нерожденного. – Он со стоном поднялся и уставился в темноту. – Слон, да?

– Угу.

– И женщина.

Он подошел к костру и принялся закидывать углями останки нерожденного.

– Угу.

Теперь к нам бежали темные тени на фоне темного неба – циркачи.

– Думаешь, с ней все будет в порядке?

Я призадумался, так как сам провел немало времени меж ее бедер.

– Больше беспокоюсь за слона.