Текст книги "Подселенец (СИ)"

Автор книги: Марк Элгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Баб Петруха тоже любил прямо до умопомрачения. Но в рамках себя держал, на школьниц, вопреки всеобщему стереотипу, никогда не заглядывался, да и за замужними не приударял. Хватало ему холостых и разведёнок. Потому и зла на него никто за его амурные подвиги не держал, скорее, уважали и подъелдыкивали при случае.

Сейчас вот Петруха с Катькой, воспитательницей из третьего отряда, завис. Почему, собственно, Пашка и был вынужден из мужской солидарности по ночному лагерю шататься, курить и девчоночьи байки подслушивать. Ну да хватит, пора и честь знать.

Уже подходя к родному корпусу, Пашка увидел исчезающую в темноте Катюхину фигуру и прибавил шагу. Знаем мы Петруху – парень без тормозов, не будет компании – переживёт: в его рожу что один флакон, что два – много не будет. Не таясь уже, стукнул в окно своей комнаты. Моментально там нарисовалась квадратная и довольная, как у кота, дорвавшегося до хозяйской сметаны, Петрухина физиономия.

– Павло, блин, – прошипела морда, – ну ты где бродишь, чёрт? Я тебя уже ждать замудохался, ещё б пара минут – один бы начал.

– Открывай давай, – только ухмыльнулся Пашка, – а то тебе бы в одну харю не полезло, да? – спросил он, уже усаживаясь за небогатый, накрытый по-походному стол.

Петруха только виновато пожал необъятными плечами:

– Врать не буду: выпить бы, конечно, выпил. Но – с трудом и отвращением, заметь…

– Наливай уже, – посоветовал Пашка.

Посидели хорошо. Так, не особо нажираясь, а как всегда. Полторы бутылки казённой раздавили, просто для разговора и чтоб на комаров ночью внимания не обращать, а то достали кровососы. За жизнь поболтали, за баб, потом снова за жизнь. Хороший всё-таки парень Петруха, хоть внешне и бык быком, но не злой, с понятиями и не дуболом полный. Пашка ему новый зоофильский вариант страшилки о Лошадиной Голове рассказал – поржали втихаря. Незаметно так и вечер скоротали, спать улеглись.

Продрав поутру глаза от петушиного крика пионерского горна (традиция, блин), Пашка неловко ополоснул морду лица в умывальнике и направился проверить, как там родной отряд пробуждается. Лёгкое похмелье после ночной пьянки всё же давало о себе знать, но не брутально: через полчасика рассосётся, только поесть надо и полежать чутка.

Краем глаза заметил непривычное проблесково-синее мерцание у главных лагерных ворот. Интересно-интересно, пойдём-ка поглядим.

Под большой, сработанной из нержавейки и синего оргстекла вывеской над воротами "Оздоровительный детский центр "ДРУЖБА"" понуро притулился стандартный болотно-синий ментовский уазик-"буханка" с работающим маячком. Около него три сержанта и один старлей (все в полной сбруе и с "акээсами") тихо матерились друг на друга, курили "Приму" и старались продрать слипающиеся глаза.

В старлее Пашка с некоторой даже радостью узнал одноклассника Димку Рябушкина. С другой стороны, чему тут удивляться, Петров – город маленький, если в нору свою не забиваться, почти всех в лицо знаешь.

– Димыч, привет, – радостно поприветствовал он старого знакомого. – Чего к нам-то пожаловал? Отдохнуть? Или случилось чего?

Конопатая морда Рябушкина тоже расцвела в улыбке, но как-то кисло:

– Здорово, Паш, – почему-то Волохов понял, что Димке не до смеха. – Я и рад бы на отдых, но… Случилось, а как же не случиться? У вас тут, кстати, нормально всё?

Пашка недоумённо оглянулся:

– Да вроде… А чё за проблемы-то, может, пояснишь?

Рябушкин состроил морду ещё более запорную.

– Не надо бы до распоряжения, конечно, ну да чёрт с ним… – он тоскливо поглядел на маячивший рядом ларёк с соблазнительно блестящей за витриной винно-водочной продукцией. – Тут дело такое: зека беглого ловим. Особо опасного. Вам потом на собрании сообщат, а пока мы уж тут покантуемся, на свежем, так сказать, воздухе. Слушай, – он понизил голос, – эти-то коммерсанты когда обычно-то открываются, а? – он кивнул фуражкой в сторону ларька.

* * *

Серёге Горюнову по жизни никогда особо не везло. Начиная с рождения. Ибо появился на свет он не в семье министра или функционера какого, даже к торговле его родители никакого отношения не имели. Батя – токарь в инструментальном, мать – табельщица там же. Нет, нормальная семья, конечно, но и не высший уровень, даже по непритязательным петровским меркам. Днём работа, вечером пьянка. Только со временем пьянок-то побольше работы стало. А количество, как нас классики марксизма учат, непременно в качество перерастает. Ну и переросло один раз окончательно: зашиб по дури Серёгин папка Серёгину мамку утюгом. Сразу и наглухо. Сам же милицию вызвал, сам же с ними и уехал. И сгинул где-то в лагерях.

Остался Серёга исключительно на бабкином попечении… А со старухи какой спрос? Ладно, если покормить не забывала, хотя и такое случалось. Ей бы за собой уследить, а не то чтобы за внуком. Так что с малолетства стали Серёгиной семьёй друзья-товарищи, улица-мама и папаша-беспредел. Учителя на него тоже махнули рукой – не справлялись: было в глазах молодого зверька что-то такое, что заставляло вчерашних выпускниц педучилища судорожно сводить колени, а матёрых заслуженных учителей непроизвольно сжимать кулаки.

На первую ходку Серёга ещё в пятнадцать лет отправился. В автобусе его тогда взяли на кармане. Ну и правильно: не умеешь воровать – не берись, тем более с такими-то ручищами. Удивительно, что вообще в карман влезть ухитрился… По большому-то счёту можно было бы дело на тормозах спустить, тем более что первоход, да и сумма в кошельке была копеечная, но не спустили. Достал к тому времени Серёга уже всю детскую комнату милиции в полном составе.

Вернулся через два года. И уже не зверьком – зверем. "Малолетка" – это вам не ПТУ и не пионерлагерь, там воспитатели и правила пожёстче. И Серёга тоже очерствел. Бабка к тому времени уже дуба дала, так что остался Серёга совсем один на белом свете. Не считая братанов, конечно, которые всегда помочь рады.

Но фатальное Серёгино невезение и тут не отставало: через полгода снова на нары загремел, уже на "взросляк". Но по той же 142-й, то есть, считай, рецидивист. А "особо опасным" он уже на третий раз стал. Тогда и решил профессию сменить. Понял, что по карманам шарить у него не получается, ну и не фиг, значит, пытаться. Опять-таки новые рынки приложения криминальных способностей появились, благо коммерсантов всяких в середине восьмидесятых расплодилось до невозможности.

Но если уж не везёт по жизни, то это уже навсегда. Кто-то ухитрялся большие бабки делать, кооператоров крышуя, но только не Серёга. Очень быстренько его тогда вместе со всей уркаганской "мафией" повязали и снова к Хозяину отправили, уже по статье за вымогательство. Рэкетир, типа, блин, Аль Капоне этакий.

То есть с фартом воровским и удачей босяцкой как-то у Серёги не складывалось. И ведь не он один это заметил, а уже вся братва в курсе была. И погоняло "Облом" к нему со второй ходки пристало намертво. Странное вообще-то к Серёге отношение было у воров. Вроде бы и свой парень, косяков никогда не порол, по тюрьмам с малолетства, ход воровской поддерживает неукоснительно. Что блатной до мозга костей, тоже понятно, с "красными" никогда дел не имел, пойман ни на чём таком не был, даже не предъявляли ему ничего никогда. С такой биографией – хоть сейчас в законники. Но ведь невезучий же, как я не знаю что! А воры – народ суеверный и прекрасно знают, что фарт, как и неудача, – вещи очень заразные. Потому никто близко с Серёгой и не сходился, все серьёзные люди дистанцию соблюдали. Так и получалось, что окраса Серёга самого что ни на есть воровского, но ни в одной общине он серьёзного веса не имел. Ни рыба ни мясо.

После "рэкитирской" судимости залетал Облом ещё несколько раз по мелочи. Все слыхали, наверное, анекдот, когда вор квартиру подломил, всё ценное вынес, а справку об освобождении на той же квартире обронил? Так вот, не анекдот это, а реальный случай. Угадайте, с кем? Вся "Пятёрка" ржала до истерик.

Только вот в последний раз попал Серёга по-крупному и надолго. А начиналось всё мирно: собрались на хате одной. Выпили. Много. Потом, как водится, орать начали, в стенку кулаками молотить, людей разных знакомых обсуждать. Мужику из соседней квартиры – работяге какому-то – это наскребло, он и высказал всей честной компании, что об их игрищах приблатнённых думает. А компания огорчилась не на шутку. Схватили мужика за шиворот, по башке дали и в хату затащили. Там ещё раз морду набили, вилку в брюхо воткнули и пакет целлофановый на голову надели, чтоб осознал, на кого тявкает. Потом, как водится, ещё выпить отошли, заговорились за жизнь, а когда про соседа-то вспомнили, поздно уже было. Тот посинел уже весь под пакетом и признаков жизни не подавал. Ну что ж, бывает. Порешили тогда Серёга с друганами, как стемнеет, труп с откоса сбросить, а там пусть следаки разбираются, работа у них такая. Жмурика пока под кровать запихнули, а сами пить продолжили. Там-то их мусора, которых жена соседа вызвала, и повязали – прямо на трупе.

Крутили их тогда жестоко. За Облома сам капитан Малютин взялся. Это ведь только в последнее время Малюта Рыжий в гору пошёл, после того как маньячину какого-то придурковатого завалил, а тогда в замначах убойного отдела глухо сидел, без всякой перспективы. Но ментом свирепым он уже тогда был. И расколол всех – и Облома, и подельников его – вчистую. Получалось так, что светило ребяткам вплоть до высшей меры.

А потом чудеса начались. Как-то неожиданно начала превращаться статья 105(2) в статью 105(1). И, что интересно, превратилась в конце концов. Посредством проданной новенькой "десятки". Чудны дела твои, господи.

Но сидеть кому-то всё равно надо, так ведь, да? И отбывать наказание выпало, естественно, Серёге. А ведь это не год-два, как он привык, тут уж как прокурор тринадцать лет запросил, так и дали, без всяких надежд на УДО и амнистии разные – не та статья.

Оно, конечно, для Облома зона – это дом родной и знакомых там куда больше, чем на воле. Но тринадцать лет – это тринадцать лет. Когда тебе уже под полтинник, читай: пожизненное. А если и выйдет он когда-нибудь, что вряд ли, что от былого Серёги останется-то? Разве только невезение… Нет, сам-то Облом давно уже смирился с тем, что ласты он за колючкой склеит, но хотелось ему перед смертью вольным воздухом ещё немного подышать, на мир без решек посмотреть.

Случай неожиданно представился. Каким макаром этих дагов на "Семёрку" занесло, чёрт его знает. Сразу видно было, что бандюки серьёзные, держались замкнуто, о себе не распространялись, но и в чужие дела не лезли. А раз так, пусть живут, дикие ж люди, дети гор, таких задевать – себе дороже встанет.

Сам ли Хозяин или кум с председателем местного колхоза (или как они там теперь называются) тогда договорился, сейчас уже не определишь. Но только вывезли как-то Серёгу и дагов этих четверых свинарник в какой-то деревне ремонтировать. Совсем, что ль, с глузду съехали, а может, Хозяин подшутить так хотел, кто знает? Облом-то по жизни в отрицаловке, а даги – на них только глянь, сразу понятно: эти люди работать не будут. Вот если завалить кого, другое дело. И завалили, кстати.

Серёга тогда сразу, как к свинарнику подъехали, у колеса присел на корточки, типа, понаблюдать, а даги солдатикам-конвоирам объяснять чего-то принялись. Бойко так, с кавказским темпераментом. А те "акээмы" на них наставили и ржут – акцент-то у дагов уж больно смешной. А даги ещё сильнее орут, жестикулируют, типа, не будут они для свиней дом строить. А вэвэшники ещё сильнее ржут, блин, прямо как фрицы в фильмах про Великую Отечественную, и дулами в дагов тыкают. А потом, как-то сразу, уже не ржут, а лежат. И лица у них смотрят уже куда-то в район собственных лопаток. Ой, бля…

Даги же оперативно так с солдатиков мёртвых гимнастёрки стаскивают, на себя примеряют, ну и автоматы, конечно, не забыли. Потом на Облома посмотрели, нехорошо так. Серёга же лицом полное участие выразил, типа: "А что вообще за проблемы, братья? Или мы не вместе?" Те кивнули.

Только чурбаны – они чурбаны и есть. А может, это Серёгино заразное невезение свою роль сыграло. Но недалеко они ушли. Нет, план неплохой был: на автозаке до областного центра рвануть, а там с оружием, да если людей знаешь, по идее, затеряться – минутное дело. Но Серёга нутром уже чуял, что дело это не минутное, а тухлое. Первый же блок-пост тридцатилетних "вэвэшников" с такими типичными мордами "кавказской национальности" если и не сразу изрешетит, то глубоко задумается. Потому изобразил он приступ дикого поноса, попросился в кусты и соскочил с обречённого автозака. Даги его и искать не стали особо – тайга кругом, считай, пока Серёга к людям-то выйдет, да пока мусора его повяжут, они давно в облцентре на хате водовку пить будут да баб щупать.

Может, первый раз тогда Серёге за всю жизнь и повезло, потому как уже через тридцать километров накрыли дагов наглухо. Сначала вертушка какая-то на горизонте нарисовалась, типа, пожарная, но за автозаком следовавшая, как пришпиленная. А на следующем же гаишном посту встретили фургон лобовым огнём аж из пятнадцати стволов. Перестарались, как обычно, но в таком деле, конечно, лучше перебдеть, чем недобдеть. Автозак с дороги съехал, в ближайшую сосну капотом упёрся и взорвался, как китайский фейерверк. Это уже позже криминалисты всякие по фрагментам тел определили, что одного пассажира не хватает.

А Облом тем временем на юг пробирался. Сначала пару дней по лесу блуждал, потом на избушку какую-то вышел, то ли лесник там жил, то ли егерь, кто знает. Хозяев дома не было, в любом случае. А вот тушёнка была. И двустволка на стене. А к ней патроны тоже быстро нашлись, потому как не прятал их никто: на кухонном столе пара коробок валялась. Дальше идти уже повеселее стало.

Ещё через день к речушке какой-то вышел. Ну, тут уж совсем хорошо: наши-то речушки все в одну впадают, в матушку-Волгу, а там и цивилизация не за горами.

В облцентр Серёга решил не соваться. Город, конечно, большой, затеряться там легче, но и мусоров на каждом пятачке больше, чем в каком райцентре в РОВД. Решил он прорываться в свой родной Петров. Нет, пусть и невезучий, но Облом не дурак был, понимал, что именно там его в первую очередь встречать и будут. Но, как говорится, дома и стены помогают, да и друзья там какие-никакие остались. То, что поймают его со временем, у Облома сомнений не вызывало, но уж больно хотелось перед отсидкой по родным улицам походить, корешков старых увидеть… Воры – народ сентиментальный.

Добирался до города родного не очень и долго, видать, у фортуны, твари такой, впервые за много лет совесть взыграла, решила она Серёге поблажку дать. Где пешком, где на попутках, но продвигался Облом к Петрову довольно быстро. Один раз только чуть неприятность не случилась: сел тогда Серёга на местную электричку, точнее, "дизель". И вовремя увидел через дверь, как в соседнем вагоне мусора народ шерстят, документы проверяют. Пришлось прямо на ходу прыгать из тамбура. Но опять-таки "дизель" – не электричка, большую скорость развить не может по определению, так что даже без синяков обошлось…

Худо-бедно, но добрался Серёга до Петрова. А там – засада. Хорошо ещё, на бывшем колхозном, а сейчас вещевом рынке выцепил Серёга старого другана Валю Перца. Тот и сообщил, что ищут Облома по всему городу не по-детски, все блатхаты уже прошерстили и под колпаком держат. Так что стоит Серёге туда только сунуться…

Тот же Перец посоветовал пока у шмары одной перекантоваться. Баба, конечно, вообще беда – на всю башку больная, но менты к ней не суются почему-то. Тоже вариант.

Очень скоро понял Серёга, почему мусора в хату к Светке не лазят. Очень просто: сифака боятся. Облом уж сам до чего голодный до бабского полу после зоны, но и то на Светку бы не позарился. Хоть с тремя гандонами. Так и дал ей сразу понять.

Пару дней у неё попрятался, потом решил в город наведаться. Не без пользы. Ещё одного знакомца старого повстречал, быстренько с его помощью двустволку на макаров махнул, с ружьём-то по городу не особо побегаешь, да?

А вот на обратном пути, когда он уже на хату возвращался, прозвенел у Сереги в голове звоночек такой тревожный, шестым чувством ещё у людей называемый. Заштопался Облом, привстал возле соседнего дома у стеночки, закурил неторопливо, а сам по сторонам позыркивает. Ну, точно, ёпть… Так и есть, сидят у Светкиного подъезда на скамеечке чеканашки какие-то, портвешок разливают. Только разливают как-то подозрительно: разговоров за жизнь не ведут, только по сторонам поглядывают как-то неспокойно. Что ж, подождём, понаблюдаем.

Ну, точно, как по команде, портвейн допили, стаканы пластиковые и бутылку пустую в мешочек бросили и с собой взяли. После чего на лавочку у соседнего подъезда переместились. Эх и фраера. Оно, конечно, понятно, учат их в ментовской школе вещдоков не оставлять, только и мы не вчерашние и тоже знаем, кого, чему, где и как учат. Нормальные-то алкаши мусор всякий после себя-то в лучшем случае бы в урну, что прямо возле скамейки, бросили, а то бы и просто как есть оставили. То есть кумовские, без вариантов.

Уже тогда всё Облому понятно стало. Даже неважно уже, кто настучал, по всему видно – спалился. Рвать надо, но решил он ещё немного понаблюдать, так, из гонору блатного, может, ещё что засечёт?

Засёк. С другой стороны дома, именно там, куда окна Светкиной квартиры выходили, водопроводчики какие-то в канализационном люке ковыряются. Вроде бы "чистые", нормальные работяги, но в том-то и дело, что чересчур чистые. Как будто и не ныряли в дерьмо весь день, а спецухи только полчаса назад на спецскладе получили. Профессионалы, блин… Ладно, суду всё ясно.

Тихонько разворачиваемся и уходим. Делать что? Бежать, блин! Не будем мусорятам жизнь облегчать. Поймают – их право, ну а если нет – звиняйте, хлопцы. Но снова повезло – ушёл чисто. Теперь напрямую к реке, точнее, к обрыву: правый берег – он всегда выше левого. Там по тропкам, с детства знакомым, спускаемся к берегу и смотрим. Ага, так и есть. Лошок какой-то плоскодонку свою сушиться на солнышке оставил, ну так спасибо ему огромное от всей души воровской. Моторка – она бы, конечно, сподручнее была, ну уж что есть.

Переплывая реку, ощущал себя Облом тараканом на хозяйском столе: вроде бы и чисто всё, и не видать никого, а вдруг откуда ни возьмись да опустится с высей заоблачных тапок хозяйский карающий? Нет, обошлось.

Теперь бегом в сторону леса. Леса у нас, слава богу, знатные. От самого Петрова до Владимира тянутся, а дальше уж – до Первопрестольной. Те самые, муромские. Если осторожность соблюдать, параллельно трассе идти, за пару недель до столицы добраться можно даже пешком. Со жратвой, конечно, напряг, ну да мы – люди не гордые, на подножном корму продержимся. Правда, тут повезло: заприметил Облом, когда посёлок ближний огибал по дуге, бесхозную курицу и порешил тут же. Но пока просто на ремень прицепил – потом будет время, когда в лес углубимся, и костёр развести, и ощипать, и распотрошить. По малолетству голубей жрали, а курица – она не в пример питательней.

Ночь застала Облома уже в лесу. Можно бы, конечно, и тут костёр развести, но стремался Серёга чего-то: город близко ещё, да и ищут его на всех углах, по-всякому. Поэтому продолжал идти вперёд. И прав оказался – незадолго до полуночи вышел Облом на полянку. А на ней строения разные. Шуганулся Серёга поначалу, а потом дошло: хутор это заброшенный, слыхал он про это место что-то нехорошее в детстве. То ли замочили тут кого, то ли с ума кто сошёл и опять-таки кого-то замочил, ну да не суть дело. Крыша над головой есть, и ладно.

Хуторок, конечно, по всем делам стрёмно выглядел: главный дом хлипкий и полуразвалившийся, хлев какой-то рядом и пара сараюшек. Но нам ли выбирать? Переночевать хватит. А, может, и отсидеться на какое-то время.

* * *

Апостолы, блин, Пётр и Павел…

Нажрались Пашка с Петрухой в этот вечер конкретно – вместо полутора бутылок три уговорили. Петруха в кои-то веки в этот вечер холостым оставался: то ли устал, то ли ещё чего. А Пашка за день так с "пионерами" нагонялся – то проблемы какие-то, то подготовка к конкурсу художественной самодеятельности, то начальник лагеря вызывает и распекает за неподобающее поведение воспитуемых, – что к вечеру уже и без водки на автопилоте был, а пил только исключительно для снятия стресса. Причём пить завалились в бывшую пионерскую комнату. Просто Петруха ухитрился сдуру в их собственной клетушке с утра окно открытым оставить, так что комаров и прочей кровососущей гадости туда налетело – куда там Трансильвании. Пашка выход легко нашёл: подрядил после отбоя троих "пионеров" с полотенцами вожатскую комнату от комаров очистить. А те и рады – и не "отбиваться" подольше повод законный, и развлечение какое-никакое. Когда Пашка последний раз в комнату свою заглядывал, аж ужаснулся: пионеры лютуют, комаров истребляют со страшной силой – все стены в кровавых разводах. И веселье царит в рядах "зондеркоманды" необыкновенное. Ну и пусть их…

Петруха же в депрессии находился, скорее всего, по поводу невостребованности сексуальных возможностей. Тупо уставившись на гипсовый бюст Владимира Ильича, он проникновенно объяснял равнодушному вождю мирового пролетариата какие же все бабы суки и нимфоманки. Нормально набравшийся к тому времени Пашка только тихо подхрюкивал. В общем, вечер удался.

Потом Пашка нашёл старый пионерский горн и попытался в него дудеть. Не получилось, едва сам не облевался. Петруха горн отнял и попытался дудеть самостоятельно. Тоже не получилось. Долго ржали, тыкая друг в друга пальцами и беззлобно обзывая "Моцартами".

Потом решили пройтись. Подсевший на измену Пашка запихнул в задний карман джинсов тяжеленный степлер, объяснив, что привык без оружия из дома в ночное время не выходить. Петруха понимающе кивнул.

Как говорится, кто ищет – тот всегда найдёт. Из лагеря выбрались без проблем и за каким-то хреном попёрлись по дороге к перекрёстку на московскую трассу. Причём огромный Петруха держал Пашку за шиворот и проникновенно тому объяснял, что вообще-то "букварей" он терпеть не может, но Пашка – мужик правильный, и он, Петруха, его сильно уважает.

Метров через четыреста наткнулись на "мэстных". Етишкин ты пистолет, восемь пацанов лет пятнадцати-семнадцати на мопедах: "Верховинах", "Минсках" и даже "Ригах". Все в дерматиновых куртках и резиновых сапогах с загнутыми голенищами – местный шик, типа, ботфорты. Д’Артаньяны, блин…

Последующий диалог протекал примерно по такому сценарию:

Главный Мэстный (недобро щурясь и привстав на стременах своего "ИЖака"): "А чё это вы тут такие борзые ходите?"

Петруха (сильно покачиваясь): "А кто это такой крутой меня спрашивает?"

Главный Мэстный: "Главный я тут. И ты сейчас просечёшь, вообще, в натуре, с кем говоришь!!!"

Петруха: "Да уже просёк. Да и не говорил я с тобой, просто недоумение обозначил".

Главный Мэстный: "Чего сказал?"

Петруха: "От же ушлёпки. Речи человеческой не понимают…"

Главный Мэстный: "Вали их, братва, вали городчан!!!"

Петруха: "Землячок, ты просто не поверишь, как я этих твоих слов ждал. Теперь у меня душа чиста и опрятна будет".

Нет, конечно, Пашка знал, что Петруха махач знатный, но чтоб до такой степени… В дугу пьяный Петруха ввинтился с места в толпу местных "байкеров", как отвёртка в масло. Только загремели падающие мопеды и матерно заорали незнакомые голоса.

Но и на Пашкину долю тоже досталось, всё же Петруха не многорукий Шива какой-нибудь, чтобы всех сразу достать. Перед глазами выросла прыщавая морда в окружении белёсых патл. Автоматически Пашка выбросил вперёд правую ногу, целя по яйцам. Попал – морда из поля зрения исчезла. Зато схватили и крутанули за правое плечо. Пашка рефлекторно махнул рукой с зажатым в ней не хуже кастета степлером, и ещё одна круглая морда уплыла из поля видимости. А потом кто-то мощно приложил его по затылку…

Давно знал Пашка за собой такую плохую черту – если сильно ударить его пьяного по башке, то вся память за последние полчаса наглухо стирается, а сам он в течение последующего часа куда-то идёт. В родном Петрове, кстати, это работало ему только на пользу, потому как брёл он всегда в направлении дома на автопилоте и просыпался только в своей постели. Но в других местах это не прокатывало – очнуться он мог где угодно…

Так и сейчас, получив мощный удар по черепу, Пашка побрёл куда-то в сторону при полностью выключенном разуме. Где-то позади Петруха ещё азартно строил "мэстных" вдоль обочины и читал им лекцию о правилах поведения в приличном обществе, но Пашка этого уже не слышал.

Спотыкаясь и наталкиваясь на торчащие ветки, он брёл по прямой в направлении родного дома, до которого было километров этак с тридцать, да и путь пролегал через лес и болота разные. Но мозги ещё не включились, а ноги работали. Примерно через час-полтора в сознании у Пашки начало слегка проясняться. Понял он, что заблудился, что из средств выживания у него только старый степлер, а сам он по жизни – редкий мудак. Но алкоголь из головы до конца не выветрился, поэтому когда за следующим кустом Пашкиному взгляду открылась поляна со старым каким-то, обветшалым и даже по внешнему виду заброшенным хуторком посередине, он без лишних раздумий ломанулся к избушке, больше всех остальных похожей на жилое строение, и, распахнув незапертую входную дверь, мирно свернулся калачиком у входа – хрен с ним, кто там хозяева, а он, Пашка, сейчас спать хочет!..

* * *

Тягостное, сосущее ощущение в районе желудка начало выводить Тварь из блаженного сонного состояния. Тварь вообще-то не отличалась повышенной чувствительностью. Был «сон», и был «не сон». Были «голод» и временное его отсутствие. Вот, пожалуй, и всё – внутренний мир Твари не мог похвастаться богатством содержания. Сейчас Тварь начала просыпаться, потому что была голодна.

Существование – жизнью это назвать язык не поворачивается – Твари было довольно скучным: еда и сон. Но понятие "скука" Твари было тоже незнакомо, как, впрочем, и большинство других человеческих понятий. Тем более что она уже давно не была человеком, да и живым существом она тоже уже давно не была.

Иногда в медлительном мозгу Твари проскальзывали какие-то смутные воспоминания, но она сама не понимала до конца, реальны они или нет. Хотя какая разница – само понятие "воображение" Твари было тоже неизвестно.

Когда Тварь хотела есть, она ела. А потом спала. Затем снова ела. И так из года в год.

Учитывая, что процессы в практически неживом теле Твари протекали со скоростью, сравнимой разве что со скоростью передвижения сентябрьской улитки, то на сон приходилось гораздо больше времени, чем на бодрствование. Последний раз Тварь просыпалась более полутора лет назад. Тогда, проломив головой тонкий ледок, сковавший поверхность окна торфяного болота, давно уже ставшего её домом, тварь оказалась в заснеженном лесу. Жара или холод были Твари без разницы – температурных перепадов она не чувствовала, но сугробы по пояс и практически полное отсутствие живности вокруг вызывали раздражение. Подкормившись на первое время пробегавшим мимо неосторожным зайцем, Тварь отправилась на поиски.

Тогда повезло: в паре километров от затянутого ледяной плёнкой родного торфяника обнаружился очень интересный сугроб с поднимающимся над ним облаком тёплого пара. Кто знает, что занесло приблудного бурого мишку в эти обжитые людьми края, где и волков-то давно почти поголовно поистребили. Может, из цирка какого сбежал или ещё что. Но подарок – он подарок и есть, а такими вопросами, как "откуда что взялось", Тварь никогда не озабочивалась.

Мишка сначала взревел агрессивно и даже попытался ударить жёсткой когтистой лапой. Потом, продрав заспанные глаза и увидев, с кем имеет дело, жалобно по-собачьи завыл и обгадил всю берлогу. Но на такие мелочи, как запах, Тварь давно не обращала внимания, опять-таки вывалившиеся из брюха медведя кишки воняли ненамного лучше. Но для Твари, уже давно перешагнувшей грань между человеком и животным, плохих запахов просто не существовало. Полсуток она набивала безразмерный желудок суховатым, но питательным медвежьим мясом и салом, после чего, сыто урча, снова скрылась в родной торфяной промоине.

Но сейчас сожранная полтора года назад медвежатина практически полностью переварилась в бездонном брюхе Твари, и та снова начала ощущать тоскливое и болезненное чувство всепроникающего голода. Осторожно, ещё до конца не проснувшись, она начала загребать мощными лапами вверх, выплывая из уютного прохладного нутра торфяника туда, где сквозь туманное коричневое марево просвечивал тусклый свет жаркого июльского дня.

Сидевшая на еловой ветке сорока была очень удивлена, заметив на зарябившей поверхности торфяной промоины копны чёрных длинных волос, удивительно похожих на лошадиную гриву. Пару минут понаблюдав за странным созданием, с тихим хлюпаньем выбирающимся на берег, она спорхнула с дерева и понеслась куда-то в сторону, горя желанием сообщить о необычном явлении товаркам.

* * *

Мутное марево опьянения постепенно отступало, и Пашка понемногу начал осознавать себя как личность. Пока ещё с трудом, мучительно собирая в голове осколки вчерашних воспоминаний, он попытался восстановить ход событий предыдущей ночи. Так, пили с Петрухой, потом их за каким-то лешим понесло прогуляться, потом вроде как дрались… Дальше провал. Затем короткое прояснение: бредёт он куда-то, натыкаясь на пеньки и ветки и бубня под нос какую-то тупую песенку, а затем: снова – провал. И вот уже сразу он сейчас где-то здесь. Вопрос только, где.

Осторожно, не столько опасаясь дневного света, уже ощутимо проникавшего сквозь зажмуренные веки, а просто полный самых нехороших предчувствий относительно своего местоположения, Павел попытался раскрыть глаза. Что ж, ведь никто ничего хорошего и не ожидал, правильно?

Он лежал, свернувшись эмбрионом на фантастически пыльном деревянном полу в каком-то сарае, а может, хлеву, не в том состоянии был Пашка, чтобы вдаваться в эдакие сельскохозяйственные тонкости. Жилой дом в таком запущении не бывает, по определению. Но в сарае этом определённо есть кто-то ещё, кроме самого Пашки, и этот кто-то вызывает необъяснимую тревогу на неком подсознательном уровне.

Пашка попытался подняться, чтоб хотя бы приблизительно определить, где он и с кем приходится делить помещение, и тут обнаружил новый сюрприз. Надо сказать, весьма неприятный. Руки его были накрепко скручены в запястьях собственным ремнём. Оп-паньки…

– А, – раздался откуда-то сверху не суливший ничего хорошего хрипловатый голос, – очнулся, фраерок? Ты того, не дёргайся, сейчас я тебя передвину, чтоб пообщаться мы с тобой могли.