Текст книги "Подселенец (СИ)"

Автор книги: Марк Элгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Итак, за последний год с небольшим восемнадцать эпизодов. Восемнадцать трупов, практически никак не связанных между собой. Кроме манеры убийцы: у всех перерезано горло. Само по себе это ни о чём не говорит, от проникающих в живот гибнет не меньше, ещё примерно столько же – от черепно-мозговых, а уж палёной водкой травятся вообще без счёта. Однако ни в одном из случаев убийца так и не был обнаружен. По нескольким эпизодам, правда, похватали кого-то в спешке, но почти сразу отпустили. Характерно, что на местах убийств не обнаружено никаких следов, прошедший накануне дождь, как правило, уничтожал все улики.

Соответственно, пик преступлений приходился на прошлый июль – август, середину октября и этот апрель. Зимой был только один похожий эпизод, в феврале во время оттепели. Но тот случай не совсем вписывался в картину, потому как кроме перерезанного горла присутствовало проникающее в область правой почки. Но и жертва не простой обыватель, а бывший кандидат в чемпионы области по классической, соответственно мужик здоровущий, может, просто не хватило, как обычно, одного удара?

На задворках сознания Андрея замаячило страшное для любого мента слово "серия". Но Малюта давно работал в органах и знал, что без веских доказательств на начальство с подобным докладом выходить рано. Да и c вескими, скорее всего, его пошлют подальше. Лучше признать существование на своей территории полдюжины ОГП, чем одного маньяка-серийника. А Резник, как окрестил про себя убийцу Малюта (так, кажется, называется у евреев мясник-забойщик, который именно режет, а не бьёт скотину, давая стечь крови), тем временем продолжит убивать. И выйти на него без помощи профессионалов нет никакой возможности. Известно только, что он убивает всегда ножом, всегда наносит один только удар, стоя за спиной жертвы, и всегда в дождь. Такой, к примеру, как сейчас.

Что ж, даже если начальство и не даст добро, будем работать самостоятельно. Не тем человеком был Малюта, чтобы позволить какой-то кровавой мрази безнаказанно расхаживать по улицам родного города. Пусть и серого, загаженного заводами и голубями, беспощадного к своим жителям, но его, Малюты, родного города.

На том и порешив, Андрей лихо запарковал свою "десятку" почти напротив родного подъезда. Двери, кстати, запирать не стал, как не стал вешать и замка на руль: этакий круто-ментовский шик. Да ему и самому было бы интересно поглядеть на придурка-угонщика, рискнувшего бы залезть в машину к самому Малюте.

Так, пребывая в собственных раздумьях, Андрей направился к родной пятиэтажке, когда вдруг шестое чувство опера заставило его напрячься. "Что-то не так", – понял Андрей, а через секунду увидел, что именно и с кем именно "не так". С мягкостью, которой трудно было ожидать от его мощного коротконогого тела, Малюта скользнул в тень каких-то кустов и приготовился к любым неожиданностям.

* * *

Последнюю пару недель Левский обречённо понимал, что умирает. Боли в животе становились всё сильнее, а временами накатывающие тёмные волны прострации уже не несли облегчения отрешённости, а только новые кошмары. Понимая мозгами, что творимое им дело благое, Игорь так и не научился убивать хладнокровно. Мастерски – да, та досадная зимняя осечка с борцом не в счёт, кто же знал, что можно так накачать шею, да и пара месяцев простоя тогда дала о себе знать. Но всё же обошлось, не так ли?

С работы он ушёл по инвалидности. Никто особо не протестовал, странности в поведении Игоря становились всё более заметны. Левский подозревал, что ещё немного, и его сдадут на принудительное лечение в психушку. Интересно, какого цвета аура у сумасшедших? Такого же, как и у здоровых, – сообщил ему Иисус, – только более яркая.

Иисус появлялся всё чаще. Он уже начал разговаривать с Игорем не только в дождь, но и просто при пасмурной погоде. Однако настаивал, чтобы на охоту Левский выходил так же, как и раньше, только если с неба сыпалось что-то мокрое. Тогда, как объяснил он Игорю, у него есть больше возможностей распознавать Демонов и прикрывать Левского.

Ты – мой любимый охотник, – как-то сказал он Игорю, – мой Меч Карающий.

Как заметил Игорь, в последнее время Иисус начал прибегать к пафосности, ранее ему не присущей. Однако решение Игоря не обращаться к врачам Иисус одобрил полностью. Незачем оттягивать неизбежное, а если допустить, что Левскому придётся ещё раз лечь на операцию, кто знает, чего он наболтает под наркозом. Оно, конечно, врачебная тайна и всё такое, но ни Игорь, ни Иисус не были уверены, что любой хирург, наслушавшись наркозных откровений Левского, не побежит сразу же в ближайшее мусорское отделение. А Игорь хотел использовать оставшееся ему время с максимальной отдачей.

Сегодня с утра Левский чувствовал себя особенно хреново. Голова раскалывалась, таблетки не помогали, а в живот, казалось, кто-то воткнул раскалённую электродрель. Потом, после полудня, затянувшие небо свинцово серые тучи наконец разродились мелким октябрьским дождиком, обещавшим затянуться дня на три. Ближе к вечеру пожаловал и Иисус. Оценив состояние Левского, он только покряхтел сочувствующе и предложил собираться на охоту. Игорь не протестовал – боль уже немного отступила, и мозги слегка прояснились. Натянув неприметную водонепроницаемую куртку с капюшоном и прикрепив изнутри верный охотничий нож, он отправился на улицу.

Сначала он почти сорок минут трясся в древнем жёлто-оранжевом рейсовом автобусе, через дыры в полу которого мелькало дорожное покрытие. Потом ещё около часа бродил по диковатому пролетарскому району, выискивая очередного Демона. Как назло, все встречные были нормальными людьми. Может, и не образцами для подражания, но аура присутствовала у всех – пусть грязная, пусть нездоровая, но вполне человеческая. Уже отчаявшись и промочив ноги – оказывается, в ботинке когда-то образовалась небольшая дыра, – Игорь почти собрался отправиться обратно домой, когда внезапно наткнулся на Неё.

В этот раз Демон вселился в тело мелкой – лет одиннадцати-двенадцати – девчонки. В светлом платьице, резиновых сапогах и накинутой сверху короткой куртке с капюшоном она совсем не походила на того, кем являлась на самом деле – на Демона. Девочка сидела на мокрой скамейке под ветками не облетевшего ещё до конца клёна, болтала тощими ножонками и напевала что-то себе под нос. Всё бы ничего, но до сих пор Игорю не приходилось ещё встречать таких сильных Демонов. Девочка не просто не имела ауры, она всасывала в себя ауру всех приближающихся к ней существ. Какая-то полуоблезлая кошка только было приблизилась к скамейке, но внезапно выгнула спину, зашипела и бросилась в сторону. Значит, тоже чувствует.

Это он, он!!! – зашёлся в истерике Иисус.

"Сам вижу, – ответил ему Игорь, – только вот как бы к ней подобраться: дома кругом, кто-нибудь да обязательно срисует".

Вон там, вон там, – скороговоркой продолжал верещать Иисус, – стройка, видишь? Там уже полгода никого нет, заморозили, денег не хватило, её бы туда выманить…

"Попробую, – решил Игорь, – в крайнем случае, примут за извращенца".

Ещё раз оглядевшись по сторонам, он направился к девочке. Вроде бы всё нормально, только под соседними кустами пытается проблеваться какой-то алконавт. Ну, этот-то ничего и не вспомнит.

Изображавший алкаша Малюта пристально следил за подозрительным пассажиром. Тот присел на лавочку и заговорил с Ленкой Красильниковой, дочкой алкаша Васьки Красильникова и Машки, когда-то Спиридоновой. С Машкой Андрей встречался несколько раз между школой и армией, один раз даже она, нажравшись бормотухи, погоняла ему шкурку, но дальше дело так и не пошло. Может, оно и к лучшему – вспомнив, в какую корову превратилась когда-то стройная Машка, Малюта только недобро ухмыльнулся. Да и Ленка – кадр ещё тот. Заторможенная какая-то и недобрая. Но это не повод для приставания к ней всяких педофилов. А то, что мужичок стопроцентный извращенец, Малюте, благодаря богатому опыту, было понятно сразу.

Так и есть, к старой стройке направились. Ну что ж, сучонок, держись.

Неслышно, так, что любой следопыт бы позавидовал, Андрей скользнул вслед за парочкой.

Эта заброшенная стройка уже давно была бельмом на глазу у всех местных жителей. Когда-то её начали, выкопали котлован, потом забросили. Потом снова начали строить, воздвигли даже три первых панельных этажа, и снова забросили, на этот раз, похоже, окончательно. Естественно, такое место – без какой-либо охраны или чего-то подобного – притягивало весь окрестный сброд. Летом там кучковались бомжи, а осенью-зимой – местные нарики. С другой стороны, трупов там пока не находили, и то слава богу.

Так же осторожно, как и раньше, Малюта проскользнул в щель в черепичном заборе (одно название, что забор, – через каждые пять метров дыры) и, лавируя между наваленными тут и там кучами щебня и прочей строительной требухи, устремился к слепоглазой трёхэтажной бетонной коробке.

"Только б не опоздать, – лихорадочно металась в мозгу Малюты шальная мысль, – я ж его потом на ремни распластаю, но это потом. Только б – не опоздать!"

Интуитивно угадывая путь извращенца, Малюта устремился к ближнему подъезду. "Щеночков, небось, обещал показать или котяток… Ну ничего, я тебе сейчас сам покажу "щеночков", мразь, кровью харкать будешь", – пообещал неведомому педофилу Андрей, снимая с предохранителя табельный макаров. Можно как угодно склонять это детище отечественного ВПК, но за все годы службы верный ствол ни разу не подводил Андрея, и тот привык ему доверять. Другое дело, что хорошо бы обойтись без стрельбы: извращенцы – они по натуре трусы, опыт общения у Малюты имелся, так что он знал, о чём говорит. Можно попытаться только припугнуть, а там видно будет. Другое дело, что на первом этаже ни педофила, ни соседской Ленки не оказалось.

Осторожно, ступая только на носки, Андрей поднялся по лишённой перил бетонной лестнице на второй этаж. Три мёртвых квартиры смотрели на него тёмными беззубыми ртами дверных проёмов. Какая из них? Чёрт… Время, будь оно неладно, время! Андрей чувствовал себя как шахматист в финальном цейтноте: и торопиться нельзя, и промедление смерти подобно. Лёгкий шорох из левой квартиры привлёк его внимание. Андрей, стелясь по стене, скользнул вовнутрь, слава богу, квартира была "двушкой" и планировка была Малюте знакомой, но тут его ждало разочарование. В маленькой комнате, надо понимать, спальне по проекту, прямо в центре сидела королевских размеров крыса и ожесточённо грызла нечто, похожее на использованный презерватив. Ну так и есть – крыса с гандоном, блин. В другое время Андрей только посмеялся бы, но сейчас было не до шуток. Откуда-то слева раздался испуганный, но никак не крысиный писк. Вот оно! Андрей рванулся на звук.

Всё оказалось гораздо хуже, чем он ожидал. Маньяк-педофил схватил девчонку, но не пытался залезть к ней в трусики и не размахивал своим маньячьим членом около её лица. Нет, он просто левой рукой оттянул её голову за "конский хвост" далеко назад, а правую с охотничьим, совершенно жуткого вида ножом уже приставил чуть ниже левого уха.

"Ах ты ж ёпть… – только и ругнулся про себя Малюта, – это ж на кого я попал-то?!"

Все гложущие Андрея подозрения последних дней перестали водить хороводы в его голове и стройно встали на свои места. Дождь. Охотничий нож у горла. Захват сзади. Жертвой может стать кто угодно. Резник!!! Бля.

Одно дело – брать педофила-извращенца, а другое – маньяка-убийцу. От этого всего ожидать можно. И стрелять боязно: Ленка, хоть и малолетка, – девчонка крупная, как бы в неё не попасть. Ладно, будем действовать по инструкции.

– Уголовный розыск, – рявкнул Малюта, наведя ствол на Резника, – брось нож и отойди от девчонки. Может, будешь жить, но не обещаю.

Губы маньяка дёрнулись в ухмылке:

– Ещё бы ты пообещал… – он сплюнул. – Ты, мусор, просто не понимаешь.

– А мне и не надо ничего понимать, – прорычал Андрей, – я всё вижу уже. Это ведь ты, падла, народ по всему городу последние полтора года режешь? Или нет? Зачем, блин, можешь объяснить?

"Разговорить его, пускай расслабится, отвлечётся, а там я его и возьму. Живым, конечно, вряд ли получится, ну, да и хрен с ним: отпишусь, не впервой. А и не отпишусь – такую гадину завалить, – считай, жизнь не зря прожил. Посмотрим", – решил для себя Андрей.

Убей её, убей!!! – исходил истерикой Иисус внутри головы Левского, – я узнал её. Она одна всех уже изгнанных Демонов перетянет. Убей её, ну же!!!

– Убери нож, – посоветовал Малюта. – Убери. Отпусти девчонку, не бери ещё одного греха на душу. А там посмотрим.

"Попаду, – думал он меж тем про себя, – девяносто пять к пяти, что попаду. А если и девчонку задену – что ж, мой грех, но гнида эта по земле ходить больше не будет".

Убей её!!! – надрывался Иисус. – Она – настоящее Зло. Мент – он тупой, ничего дальше козырька не видит. Но ты-то понимаешь – она Зло.

– Ты не видишь, – пробормотал Игорь, – она не должна жить. Оно не должно. Как можно быть таким слепым?..

Тонкая ещё струйка крови из надрезанной шеи заструилась по ножу.

– Дяденька, – слабо прошептала Ленка, и Малюта выстрелил.

Он не промахнулся. Пуля макарова поставила жирную красную точку на лбу Игоря Левского и оборвала его жизнь. Но уже мёртвый, падая, он не переставал сжимать волосы девчонки, а воткнутый в тонкую шейку нож продолжал двигаться, перерезая мышцы и артерии.

Тело девочки содрогалось, лёжа на трупе своего убийцы.

"Бля, бля, бля!!!" – вопил про себя и в полный голос Андрей, кинувшись к Лене и пытаясь оторванным впопыхах рукавом от ветровки остановить кровотечение. Но уже ясно было, что всё бесполезно.

Малюте доводилось и раньше видеть детские трупы. Жизнь – такая паскудная штука, что всегда подкидывает тебе что-то интересное. Он видел мёртвых детей в чеченских сёлах, видел замёрзших до смерти или переширявшихся бомжат, видел жертв ДТП. И никогда не мог, да и не хотел, привыкнуть к этому. Вот и сейчас, сжимая в руках ещё подергивающееся тело Ленки Красильниковой, он начинал тихо звереть. А потом, закусив губу, мрачно, по-волчьи завыл.

И внезапно упёрся во взгляд распахнутых совершенно не детских глаз.

"Надо было тебе его послушать", – прозвучал в голове Андрея незнакомый, какой-то чужой голос, от которого мурашки побежали по хребту, а сердце тихо ойкнуло и почти остановилось.

Уже стекленеющие глаза девочки зажглись каким-то мрачным, внутренним огнём, и Андрей почувствовал, как холодные и в то же время раскалённые то ли пальцы, то ли щупальца перебирают одну за другой все извилины его мозга, подчиняя его своей воле, уничтожая и загоняя сознание Андрея в такие тупики, из которых нет выхода.

Через пару минут Создание, раньше бывшее Андреем Малютиным, поднялось с колен, уронив с них труп девочки Лены. Созданию нравилось тело Лены, потенциально оно сулило большие перспективы и могло очень пригодиться. Лет через пять. А вот тело замнача убойного отдела Малюты могло пригодиться уже сейчас. Ну что ж, не повезло мужику, оказался не в том месте и не в то время. Или наоборот – в то именно и там, где нужно? В силу своей природы Создание не заморачивалось такими вопросами.

Услышав приближающиеся звуки милицейских сирен, оно слегка улыбнулось. Андрей Малютин долго бы пытался объяснить, что произошло, но у Существа сомнений не возникало. Маньяк убил девочку, потом кинулся с ножом на офицера милиции. Тот применил табельное оружие. Маньяк убит. Покопавшись в памяти Малютина, Существо выудило информацию ещё о восемнадцати подобных эпизодах. Что ж, похоже, капитан милиции Андрей Малютин метит в местные звёзды. А у звезды всегда больше возможностей, чем у простого мента.

Нет, новое тело Существу положительно нравилось.

Дедушка Митрофаныч

– Сам ты «обосрался», – обиженно нахохлился Виталик, – решили же идти – значит, пойдём. Я своего решения не меняю никогда.

Костян насмешливо скривил физиономию и недоверчиво цыкнул через щель в передних зубах. Этой его особенности Виталик всегда завидовал – у самого-то у него зубы всегда были на редкость белые, крепкие и здоровые. Да и во всём остальном Костян заметно отличался от своего приятеля: ширококостный, крепкий, с вихрастыми рыжими волосами и непременным фингалом где-нибудь на физиономии. В свои двенадцать с небольшим Костян уже сейчас выглядел постарше и поматёрее большинства своих четырнадцатилетних товарищей. Другое дело – Виталик: всегда какой-то непонятно чистенький, тощенький, хоть и очень жилистый, аккуратно причёсанный, в очочках, вечно витающий где-то в облаках. Короче, два мира – два детства. По всем законам Костян должен был бы третировать Виталика, не давать тому проходу и всячески доставать. Тем более удивительной была их дружба.

Познакомились они лет пять назад, когда маленького Виталика родители сослали в первый раз в деревню к бабке на лето. Раньше как-то обходилось, но в тот год не повезло. Родители решили устроить себе второй медовый месяц, навострились куда-то сначала в Анталию, а потом по старой, студенческой ещё привычке – то ли сплавляться вниз по одной из многочисленных сибирских рек, то ли просто выбраться с друзьями молодости в очередной турпоход с завываниями под гитару и ночными бдениями у костра. Романтики, блин. А Виталика спихнули к бабке по отцовской линии в недалёкую Ольховку – пусть, дескать, молодое поколение ума-разума и крестьянской мудрости набирается, тем более что бабка – сельская учительница на пенсии – от тоски в своей деревне тоже с ума сходила и против приезда внука никак не возражала. Мнение Виталика, естественно, в расчёт никто не брал.

Уже на второй день Виталик повстречал на деревенской улице Костяна. Тот по всем законам жанра надавал приезжему очкастому городчанину подзатыльников, но неожиданно получив сдачи, проникся к тому глубоким уважением. С тех пор и началась их дружба.

По сути своей Костян был парнем незлым, хоть и выглядел отпетым хулиганом. Кто знает, может, в городе он таким бы и стал, но в деревне, особенно при таком батяне, как у него, особо не поозоруешь. Папаша Костяна был местным участковым, причём больше походил не на патриархального Анискина, а на рейнджера Одинокого Волка МакКуэйда в исполнении Чака Норриса. Да и то сказать, через пару-тройку десятков километров зона расположения лагерей зековских начинается, тут хочешь – не хочешь, а окрутеешь. Само собой, что и сына он держал в строгости, настойчиво прививая ему неприятие популярной воровской романтики и резко пресекая всякие хулиганские поползновения.

С воровской романтикой Костян не дружил, но вот от поползновений всяких нехороших избавиться так и не смог. Как и любого нормального пацана, разжигала его изнутри жажда адреналина, желание сделать что-то не то, чтоб уж явно запрещённое, но по сути своей нехорошее. Однако и дури в нём было поменьше, чем в городских сверстниках: с малолетства помогающий матери по хозяйству, Костян приучился к такой ответственности, о которой большинство городских ребят и представления не имели. Той же корове ведь не объяснишь, почему её не подоили, а мамка-то тоже не двужильная…

Виталик в этом отношении сильно отличался от Костяна. Они вообще были очень непохожи, и не только внешне. Родители Виталика – "рабочие интеллигенты" – до сих пор надеялись воспитать из сына "молодое дарование", чему отпрыск, как мог, противился. Совсем недавно пришли к благополучному финалу попытки мамочки сделать из сына нового музыкального гения, типа, Паганини. Сама от природы не обладающая музыкальным слухом ни в малейшей степени, она вдруг воспылала уверенностью, что её сын обладает слухом, близким к абсолютному, и почти два года пыталась привить тому любовь к классике. Только лишь после того, как её персонально вызвали в музыкальную школу и объяснили, что у Виталика нет даже зачатков музыкального таланта, она смирилась к неописуемой радости отпрыска. Противный, чем-то неуловимо похожий на клизму музыкальный инструмент с жёсткими струнами, постоянно режущими не окрепшие ещё пальцы, и дурацкий смычок, похожий на ножовку, нагоняли на Виталика такую депрессию, что Кафке и не снилась.

Ещё был период увлечения спортом. Это уже батя, наполучавший в молодости по очкам за свою интеллектуальную внешность, постарался. Может, он надеялся, что сынок, заматерев, отомстит всем папкиным обидчикам – кто знает? В любом случае он не нашёл ничего умнее, чем отдать сына, не блещущего, кстати, здоровьем, в боксёрскую секцию. Так что молочных зубов Виталик лишился гораздо раньше большинства своих ровесников. А также понял, что драться "по правилам" – это только для дураков и сильно здоровых. А так как трусом Виталик не был никогда, то он взял в привычку подкарауливать тех "спортсменов", что вышибали из него дух на тренировках, после занятий и учить их уму-разуму при помощи житейского опыта и чего-нибудь, что подвернулось под руку. Иногда и он бывал бит, иногда – жестоко, но в большинстве случаев подобные диспуты решались в его пользу. Кончилось тем, что тренер поинтересовался, почему это никто не хочет вставать в спарринг с Виталиком, и один будущий чемпион доходчиво нашептал ему на ухо, прояснив ситуацию. То есть с мечтой о чемпионском будущем Виталик с облегчением распрощался, с жутью ожидая нового всплеска родительской фантазии в области педагогики.

А вот в деревне Виталику нравилось, хотя какая там Ольховка деревня – одно название: полчаса на машине, и уже райцентр. Да и миновала её судьба большинства вымерших при Боре Пьяном деревень, может, из-за близости к цивилизации, а может, ещё почему. Кто-то как-то заметил, что места вокруг Ольховки уж больно красивые, и началось в районе повальное строительство дач. От простеньких, в один кирпич сложенных домиков до настоящих дворцов. Дворцов, само собой, по местным меркам. Народец ольховский с дачников в основном и кормился, хотя, конечно, были и фермеры, и ещё бывшие колхозники разные. Колян Пегий, к примеру, неплохо на дачниках приподнялся, продавая им скупленное по другим деревням свежее мясо, а шкуры коровьи сплавляя на кожевенный завод в соседнем районе. Да и не он один. Так что вымирать Ольховка и не думала. Ну и ещё, конечно, дед Митрофаныч тут жил до недавнего времени…

Откуда Митрофаныч взялся, никто не знал. То есть все знали, что не из местных он, пришлый. Ходили слухи, что поселился дед в Ольховке после бериевской амнистии 53-го, но находились старожилы, которые с пеной у рта утверждали, что жил он тут и до Отечественной, и чуть ли не при царизме. Ну, это врали, конечно, мало кто столько живёт. Однако факт остаётся фактом – жил дедушка Митрофаныч в Ольховке давным-давно, даже бабка Виталика его ещё с детства помнила, а он и тогда уже старым был. Оно, конечно, детям все старше тридцати старыми кажутся, но бабка помнила Митрофаныча всю жизнь таким же – седым, слегка сгорбленным, но крепким.

А старичком Митрофаныч был ой как непростым. Бывало, и на цековских "чайках" к нему в деревню люди заезжали, и на "волгах", тогда ещё новых, необычных, похожих на буржуйские "форды", которые в кино показывали про шпионов, правда, в последнее время на "мерседесы" и "бээмвухи" перешли. Кто-то клялся, что как-то вертолёт в деревню прилетел, сел на выкосе в полукилометре от околицы, а из него люди (очень уж подозрительные) в домишко к Митрофанычу – шасть. А потом – обратно в вертолёт, и только чух-чух-чух – винты заработали. Короче, разное говорили.

По общему мнению, был дедушка Митрофаныч колдуном. Нет, не тем, конечно, что килу на людей напускает или чёрные свечки на перекрёстках жжёт, чертей вызывая. Вообще вреда от него почти никто никогда не видал. Хотя что такое вред?..

Был случай: парни из соседней Денисовки глаза налили и отправились ольховским морду бить. Но сильно пьяные были – не дошли. У околицы Глашку-дурочку встретили, подол ей на голову закинули и собрались хоть таким образом мужественность свою проявить. Глашка – она, может, и мало понимала, чего с ней сделать собираются – дурочка ведь, – да тут Митрофаныч мимо проходил. Просто поглядел он на парней с укоризной и сказал: "А ведь не получится у вас ничего, ребята. Никогда". И дальше пошёл. И точно – не получилось. Ни тогда, ни после – к Митрофанычу потом родители этих парней ездили, уговорить пытались, да без толку: дед он такой – с кем хочет, говорит, а если нет – вот тебе Бог, а вот и порог. Вот вред это или не вред?

А в другой раз, когда у гулящей местной Светки, которая четверых детей нарожала неизвестно от кого, сразу два рака нашли. Её даже из больницы выписали тогда, когда поняли, что помочь ничем не могут: пусть, типа, дома помирает. Тогда Митрофаныч целую ночь у неё в избе просидел, говорил с ней о чём-то, когда та в сознание приходила, кричал громко, даже матерно ругался. Под утро только ушёл. А Светка неожиданно на поправку пошла. Правда, с тех пор по мужикам больше никак, как будто ей одно место зашили. У того же Коляна Пегого бухгалтером работать стала, да таким злющим, что ни одна копейка мимо неё проскочить не могла. Вот так-то.

Только случилось так, что помер Митрофаныч. Плохо помер, тяжело. Схватился как-то на улице за сердце и уковылял к себе в хибару. Домик, кстати, у Митрофаныча был так себе: бревенчатый, старый, может, и крепкий, но весь какой-то покосившийся. На другой день к нему шишка какая-то из области приехала, так шестёрки начальниковские мигом из дома выскочили, по мобилам названивать начали, потом скорая приехала. Врач только руками развёл – старость, ничего не поделаешь. Но по-любому старичок не жилец – уже и пена ртом пошла, и судороги, и пульс не прощупывается. Считанные часы осталось жить дедульке, и госпитализация не поможет. Так что извините, пойду-ка я помогать тем, кому ещё смысл имеет.

Доктор уехал. А за ним и шишка областная.

Митрофаныч ещё два дня умирал, маялся. Борода от слюны слиплась, дряблые мышцы под кожей, как канаты, натянулись, выгнуло его всего, даже бабки, которые по зову душевному с умирающими сидят, а потом того в последний путь собирают, перепугались и батюшку из соседнего села (той же Денисовки, кстати) вызвали, хоть Митрофаныч, ненадолго придя в сознание, им это настрого и запретил.

Приехал батюшка. Отец Иннокентий человек очень интересный был. Правду говорят, что из больших грешников самые правильные праведники получаются. Когда-то давно звали отца Иннокентия Михаилом Задворским и прочили ему большое спортивное будущее. В браке с железякой, штангой в народе прозываемой. Все первенства брал и даже чемпионаты некоторые. Но – надорвался однажды. Хотя со стороны это и незаметно было, но понял Миша, что штангу ему больше не тягать. Благо время интересное было – 92-й год, то есть люди с Мишиной статью и внешностью были востребованы как никогда. И стал потенциальный олимпийский чемпион Михаил Задворский бандюком с погонялом Миня Утюг. Дел натворил он тогда – на три Уголовных кодекса хватит. А потом случилось кое-что. Это когда Миню и двоих братанов его мочили в упор из четырёх "акээсов", порвали на клочки рабочий "пассат", друзей – тоже в куски, а на Мине ни царапины не осталось. Перевернулось что-то тогда в Мишиной душе, обратился он к Господу. Так понемногу и батюшкой стал.

А ведь такой поп, как отец Иннокентий, дорогого стоит. Разные к нему люди приезжали, из тех же дачников ольховских, у которых домишки не одну сотню тысяч буржуинских денег стоят, – и те без совета и дружеского участия не уезжали никогда. Потому как отец Иннокентий, хоть и поп, конечно, душу бандитскую понимал, как свою, и с советами не ошибался. Епитимьи, правда, накладывал суровые: одному бизнесмену посоветовал дорогу к храму, а заодно и ко всей Денисовке отремонтировать, другому – школу местную в порядок привести, компьютеры разные и прочие наглядные пособия прикупить, третьему – в больницу областную оборудование поставить. И не спорили с ним никогда, потому как обладал отец Иннокентий статью уж очень внушительной и оставшимся от старой профессии исключительным даром убеждения.

Только вот с Митрофанычем промашка у Иннокентия вышла. Почти час он в избе у умирающего просидел, потом вышел – красный весь, как кумачовая ленточка на лацкане Ильича, ненароком забредшего на субботник, – плевался долго, а потом отбыл в родную Денисовку.

А старик всё никак помереть не мог. Метался по кровати, по'том исходил, кричал несвязно, но никак не мог преставиться. Только пальцем, кривым, узловатым, с отросшим уже, как у покойника, ногтем, в потолок тыкал. Тут из дальнего какого-то скита родственница его приехала неожиданно. Сестра, наверное. Это только кажется, что в России, в самом центре её, глухих, мало кому известных мест не осталось, – хватает их. Те же скиты, или деревни старообрядческие – полно всякого.

Вот и сестра, или кем она там Митрофанычу приходилась, только в деревню заглянула, на страждущего зыркнула, так сразу за помощниками послала. Но на селе-то люди все занятые, особенно летом, это вам не зима, когда делать особо-то нечего, так что достались ей в помощники несколько местных забулдыг, которые только тем и жили, что друг другу самогон продавали, а потом вместе и пили. А старуха эта – страшная такая, сухая, как палка, вся в чёрном, только глаза горят – приказала местным молодчикам потолок над дедовой кроватью разобрать, ни больше ни меньше. Так дурацкое дело нехитрое, опять-таки ломать – не строить, быстренько старые брёвна топориками поддели и в сторону отвалили.

Почти в ту же минуту преставился Митрофаныч. Только дёрнулся пару раз, дугой выгнулся, пену изо рта пустил – и обмяк. И сразу стал похож на того, кем и был – очень старого дедушку с морщинистым лицом, длинной седой бородой, какого-то маленького, несерьёзного.

Сестра-старуха на местных бабок прикрикнула, распоряжения раздала и отбыла обратно к себе в скит или куда там ещё – никто её не спрашивал. Вроде была – и нету. А есть мёртвый старичок, которого похоронить нужно по-любому, но…

Отец Иннокентий Митрофаныча отпевать отказался наотрез. По большому счёту невелика беда: при советской власти почти никого не отпевали, но Иннокентий вообще в бутылку полез. Запретил Митрофаныча на кладбище местном хоронить. Но тут уж при всём батюшкином авторитете и уважении к его заслугам попа послали куда подальше. Просто прикинул местный глава администрации, какие люди в своё время к Митрофанычу наезжали, а ну как на могилку наведаться соберутся? И что увидят – холмик в поле?

Так что решено было хоронить Митрофаныча на местном кладбище, за общественный счёт. А пока чисто обмытый и наряженный в парадную белую рубашку труп Митрофаныча дожидался своего последнего путешествия в простеньком, обитом зелёным сукном гробике, неудобно примостившемся на старом столе в родной избе.