Текст книги "Подселенец (СИ)"

Автор книги: Марк Элгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Городские легенды

Бабай

– Значит, даже не обсуждается, Лавра будем искать и найдём, – Судак по-блатному сплюнул сквозь стиснутые зубы и мощным щелчком отправил бычок от «Примы» куда-то в сторону ближайших кустов. Луня и Жмых старательно проследили за полётом окурка, после чего согласно покивали. Попробовали бы не покивать.

Судак был крутым. Настолько крутым, насколько это вообще возможно в неполные шестнадцать лет для парня, проживающего в небольшом фабричном городке, насчитывающем примерно сто – сто двадцать тысяч душ, включая кошек и собак. Тёршийся с малолетства возле отцовских друзей, он с ранних лет наслушался рассказов «за зону», поднабрался воровской романтики и в том возрасте, когда большинство пацанов мечтают стать космонавтами или, на худой конец, пожарными, он уже твёрдо знал, что хочет стать только «блатным». И вёл себя соответственно, благо окружение всячески этому способствовало. Поэтому когда вскоре после своего четырнадцатилетия он прямиком направился на «малолетку», как это и было ему многократно обещано Петровной, начальником отдела местного ГОВД по несовершеннолетним, он воспринял это скорее как заслуженную награду, чем как наказание.

На «малолетке» Судаку не понравилось. Почему-то батины друзья не удосужились сообщить ему, что порядки там куда как отличаются от «взросляковских», и Судак, нормально подкованный по всем блатным понятиям, по первости чуть было не напорол косяков. Но обошлось. Всё-таки не совсем он лох был, да и генетика дала о себе знать. Однако решил на рожон не лезть, тихо досидел свой год, и хотя не заработал какого-то большого авторитета, но и масти, слава богу, не заимел. То есть, покинув колонию, он обзавёлся некоторым полезным опытом, привычкой ходить ссутулившись и наколотым «перстнем» с половиной солнца, вызывающим дикое уважение у местной пацанвы.

В своём родном Калининском Судак был среди пацанов в большом авторитете, и редко кто решался встать против него. Нет, поначалу, конечно, пытались, но Судак очень скоро объяснил, кто здесь главный. Да что там пацаны – взрослые мужики иногда, ловя на себе тяжёлый взгляд, непроизвольно уступали ему дорогу, может быть, поминая про себя незабвенного Судаковского родителя, сгинувшего где-то в вятских лагерях.

Это только у себя на Калининском, но тут какой-никакой а город, не деревня. Здесь и другие районы есть. Южный, к примеру. А там уже заправляет Смола, у которого из наколок, может быть, только и есть что надпись «Петя» на фалангах пальцев, и Судака Смола ни в хрен ни ставит. Особенно в последнее время. И наезды проводит дикие, часто вообще беспредельные.

Потому, и решил Судак забить серьёзную стрелку с южными, чтобы расставить все запятые и решить накопившиеся непонятки. Реально решить, так, чтоб Смола только при звуке его имени ссаться начинал. А для этого Лавр нужен, по-любому.

Лавр был главным тараном у Судака. Конечно, все парни из конторы Судака, даже Луня, хотя с тем отдельная история, могли постоять за себя, от драк никогда не бегали и при желании могли и без Лавра объяснить южным, чьи в лесу шишки. Но тут – пятьдесят на пятьдесят, у Смолы ведь тоже не ботаники под рукой ходят, а как карты лягут, никто не знает. А вот Лавр уверенно перетягивал весы в сторону Судака.

Лавр не был дебилом или идиотом в прямом смысле этого слова. Просто в повседневном общении отличался он некоторой заторможенностью, которая в более зрелом возрасте, возможно, сошла бы за степенность и значительность. Но «значительности» этой Лавру и так было не занимать: ровесник Судака, он уже сейчас превосходил габаритами практически всех местных мужиков. Если б маманя его не пила, как проклятая, в то время, когда была им беременная, кто бы знает, может, и вырос бы из Лавра новый чемпион мира по борьбе, или штангист покруче Власова, а может, просто нормальный человек, но она пила. Поэтому родился Лавр с головой деформированной и похожей на картофельный клубень. А уж что творилось в этой голове, знал только сам Лавр и, может быть, Луня, ухитрившийся приручить совершенно отмороженного гиганта и являющийся для того совершенно непререкаемым авторитетом. В другие времена гнить бы Лавру в какой-нибудь психушке, но сейчас, когда всем, по большому счёту, на всех, мягко говоря, наплевать, он свободно расхаживал по родному городу, не замечая особой разницы между незримыми границами, разделяющими районы. И его старались не трогать. Даже южные, заметив на своих улицах гориллоподобную фигуру, ковыляющую куда-то, делали вид, что его не замечают.

Всё потому, что в махаче Лавр был страшен. От природы обладающий удивительной невосприимчивостью к физической боли (опять-таки спасибо пьющей мамочке) и полным отсутствием воображения, а соответственно страха, Лавр не видел особой разницы в том, сколько перед ним противников – двое или двадцать, – а просто с ходу врубался в толпу. И тут неповоротливый и довольно добродушный по жизни Лавр полностью преображался. Двигаясь с непостижимой быстротой, он прямо-таки разбрасывал врагов, как щенят, или наносил им такие удары руками и ногами, что отделавшиеся только синяками считали себя счастливчиками. Гораздо чаще дело заканчивалось сотрясениями мозга и сломанными челюстями или рёбрами. Поэтому парням Судака, как правило, оставалось только следовать в его фарватере, добивая особо неугомонных. Лавр был практически залогом успеха в предстоящей разборке с южными. И ещё Лавр любил кошек.

Пару дней назад он пропал. Это было совершенно не к месту и очень нервировало Судака, у которого уже на завтра был намечен очень серьёзный разговор со Смолой и его конторой.

– Есть у кого идеи? – мрачно поинтересовался он, глядя, впрочем, только на Луню, ибо из всей бригады только он один, не считая Судака, мог нормально общаться с Лавром и знал о том практически всё.

– Может, он того, у шмары какой завис? – влез с идеей Жмых.

Судак посмотрел на него, как на убогого. Жмых был хорошим парнем – верным до мозга костей, прекрасным файтером и отличным другом. За это Судак и держал его при себе. Но и тупым Жмых был – куда там Лавру. Мог бы и сам сообразить – не один раз вместе на реку ходили, плавали, а потом плавки вместе выжимали. Детородный орган Лавра своими размерами словно насмехался над всем его телом, подтверждая гнусный физический закон о том, что всего и везде много быть не может. Его даже органом было назвать трудно, так, «писюлька». Тоже, наверное, спасибо мамочке. Так что Судак даже не удостоил реплику Жмыха каким-то ответом.

– Луня, колись, вижу, что знаешь что-то, давай, сознавайся, – Судак в упор уставился на Луню.

Луня – особая история. Сын главного инженера одного из местных многочисленных заводов, он по определению должен был быть ботаником по жизни. Именно так он и выглядел. Только выглядел. За его обманчивой внешностью – очкарик, доходяга, активист и член общества книголюбов – скрывался опасный зверёк похожий на хорька: хитрый, злобный, изворотливый и, когда нужно, подлый. Судак вовремя разглядел всё это в идеальном вроде бы будущем строителе новой России и приблизил его к себе. И не пожалел. Если Лавр был мускулами калининских, а Судак – их сердцем, то Луня очень скоро стал их мозгом.

В ответ на вопрос Судака Луня сначала разлил остатки бутылки местной бормотухи по одноразовым стаканчикам, а уже потом сказал, сохраняя многозначительность:

– Есть у меня одно соображение… – и таинственно замолчал.

Судак на людях в принципе не ругался матом – «малолетка» научила. Но сейчас еле сдержался:

– Ты мне мозги не е… Не того. Говори, что знаешь.

Луня слегка струхнул – храбростью он никогда не отличался.

– Да ладно, ладно, – он быстренько опрокинул в себя стакан «Агдама», как бы собираясь с мыслями. Жмых и Судак автоматически повторили жест. – Тут ведь дело какое… Лавр – он ведь, того, – до бабок жадный, так?

Судак кивнул. Ещё одна из странностей Лавра заключалась в его благоговении к денежным знакам. Нет, если нужно, он мог стянуть с себя последнюю (и единственную, наверное) рубаху для товарища, но если разговор касался денег, Лавр становился на себя не похож. Он, к примеру, мог вскопать огород лучше любого бульдозера, ни в коем случае, как это, обычно, водится, не взяв бы водку – только деньги. Мог в одиночку разгрузить вагон и радоваться доставшимся копейкам. Если после драки была возможность, он легко шакалил, выгребая из карманов поверженных всё вплоть до медяков, и никто не говорил ему ни слова. Зачем ему нужны были деньги, не знал никто, кроме Луни, которому Лавр, однажды подвыпив, проговорился, что мечтает снять где-нибудь угол, чтоб только не видеть матери-пропойцы, которую ненавидел всей душой.

– Так вот, – продолжал Луня, – на днях он со мной поделился кое-чем, – Луня попытался выдержать драматическую паузу, но, наткнувшись на недобрый взгляд Судака, торопливо продолжил: – Короче, кекса он одного пропас. То есть сидим мы с ним дня два назад, а он мне и говорит: «Знаешь, Луня, подозрительный тут у нас мужичок объявился». " Чем подозрительный?", – спрашиваю.

"Да так", – Лавр отвечает, – даже сам не знаю. Вроде бы бомж, но не из наших. Так, дедулька какой-то деревенский. Я его вблизи не видал. Дед – он дед и есть. Что интересно – он в Детдоме обосновался".

– Где? – переспросил Судак.

– В Детдоме, – многозначительно повторил Луня.

В любом городе есть "нехорошие места". Может быть – кладбища, может быть – некоторые из парковых аллей, может быть – целые дома. В родном городе Судака таким "нехорошим местом" был Детдом. Это только сейчас его, кстати, начали называть Детдомом, много лет назад это был дом купца первой гильдии Гомулкина, после революции и бегства за границу которого временно превратившийся в "Общежитие работающей молодёжи", а уже гораздо позднее – в первый городской детский дом имени Надежды Крупской. Долго этот детский дом стоял, пока где-то в середине семидесятых не вспыхнул, как бенгальская свечка. Страшная была ночь: погибло несколько воспитателей и детей. Как тогда водилось, дело замолчали, выживших воспитанников распихали по каким-то другим подобным учреждениям, а воспитателям приказали держать язык на замке.

Но люди-то не слепые. Так что о Детдоме ходили слухи самые нехорошие, хотя в последнее время так, на уровне детских страшилок. Располагался Детдом за городской чертой – любили раньше купцы селиться в усадьбах на природе, – в пределах прямой видимости. Да и что там за Детдом: кирпичная коробка, внутри всё прогорело, правда, говорили, что подвал остался. Но не нужен он был никому.

– Так вот, Лавр мне и говорит, – продолжал Луня, – чуть ночь, так мужичок этот в развалины. С мешком каким-то. И переклинило Лавра, что бомж этот там какие-то сокровища перепрятывает. Я ему: "Да какие у бомжа сокровища?", а он мне: "Ты, – говорит, – не видел, как он над ними трясётся. Значит, есть над чем". "Сегодня же, – говорит, – к бомжу этому наведаюсь, тряхну его". Я его пытался отговорить, на кой тебе, говорю, бомжара этот? Может у него там, в мешке, бутылки пустые, а он мне: "Нет, не бутылки, нутром чую". Ну вот, с тех пор я его и не видел. Сам уже волноваться начал – может, случилось чего? Хотя чтоб с Лавром чего случилось… Он же заговорённый.

Судак призадумался. Чёрт его знает, Лавра-то, что у убогого в голове творится. Но найти его надо, мало ли, может, в подпол какой провалился, а выбраться не может? Проверить по-любому стоит.

– Ладно, скомандовал он, – идём в Детдом. Проверим, что там за бомжи и куда Лавр вляпаться ухитрился.

* * *

– Умные же мы, – сплюнул Судак, – в подвал лезть собрались, блин. Фонарик бы ещё какой догадались прихватить, цены бы нам не было.

Жмых и Луня послушно согласились. Лезть в открытый зев подвала Детдома без какого-либо освещения как-то не улыбалось. Но Судак на то и был Судаком, лидером, чтобы найти выход из положения.

– Ладно, вон там тряпьё какое-то, сейчас на палки намотаем – факелы получатся, как у Робин Гуда, – предложил, точнее, приказал он. – У нас, слава Богу, зажигалки у всех есть: погаснет – подсветим.

Факелы получились на удивление хорошими. Горели хоть и не ярко, но стабильно, тряпки оказались пропитанными какой-то горючей жидкостью, солярой, скорее всего. Держа один из них перед собой, команда Судака начала спускаться в подвал.

Хотя чего там спускаться? Пять ступенек всего, но Луня, к примеру, ощутил себя настолько глубоко под землёй, что Стаханову какому и не снилось. Надо ж, никогда не замечал за собой никакой клаустрофобии, а она есть, оказывается.

– Ла-а-а-авр!!! – заорал неожиданно Судак. – Ты тут, брат? Отзовись!

Молчание, только неровный свет самодельного факела освещал старинную кладку подвала бывшей усадьбы купцов Гомулкиных.

– Ла-а-а-авр! – снова заорал Судак. – Ну где ты, бля? Случилось чего?

То же молчание.

– Дальше надо идти, – наконец выдал Жмых. – Смотри, тут коридор какой-то.

Судак сплюнул.

– Вот, – он поджёг ещё один факел, – ты в него и иди. А мы с Луней направо проверим. Эх, и не нравится мне тут…

Жмыху не сильно улыбалось идти разведывать какой-то коридор в одиночку. Но если Судак сказал, значит, надо. Держа перед собой факел, он начал осторожно продвигаться вперёд, практически не отрывая ног от земли, чтоб не попасть в какую-нибудь колдобину. Коридор оказался на удивление длинным, метров двадцать, не меньше. Опять-таки один и в темноте…

– Эй, парни, – проорал Жмых, неожиданно начиная ощущать всю тяжесть тонн земли над собою, – вы меня слышите? Нормально всё у вас?

В следующую секунду он успел ощутить себя последним человеком на Земле, безвозвратно заживо похороненным в какой-то безымянной могиле.

– Да, нормально, – донёсся до него издалека приглушённый голос Судака. – Ты по делу ори, а то заикой сделаешь ни за что. У тебя одного очко, что ли, играет, думаешь?

Жмыху сразу полегчало. Когда ты боишься в одиночку, это один разговор, а вот когда такой крутой парень, как Судак, боится с тобой на пару – это уже не трусость, а чувство локтя, что ли.

Сделав ещё пару осторожных шагов, он не увидел, а скорее ощутил в стороне от себя какое-то движение. Отчаянно пытаясь удержать аккуратно опускающееся прямо куда-то в кишечник сердце, он осторожно позвал:

– Лавр, ты?

– Нет, – ответил ему прямо в ухо совершенно незнакомый и очень нехороший голос. – А вот ты был послушным мальчиком?

Жмых почувствовал, как его колени подгибаются и сам он уже готов упасть на пол.

– Я э-э-э… я был, – неожиданно горло перехватило, будто кто-то невидимый, но очень сильный накинул ему на шею петлю. Это страшное ощущение удушья, заставило Жмыха судорожно задёргаться, но тут что-то очень прочное и твёрдое обволокло его со всех сторон, не позволяя сделать ни единого вдоха, и он провалился в небытие.

* * *

– Жмых, где ты, придурок? – в полную мощь лёгких заорал Судак, – нашёл чего?

Тишина. И тишина такая, от которой хочется поскорее убежать, запеть, затанцевать чечётку, просто заорать благим матом, только чтоб её не слышать.

– Луня, – позвал Судак.

– Тут я, – откликнулся Луня.

– Уходим по-быстрому, – скомандовал Судак. – Потом вернёмся с братвой и фонарями. Всё тут перевернём, а пацанов наших найдём. Понял, нет?

– Ага, – отозвался кто-то прямо за его спиной, – а ты был послушным мальчиком?

– Что за хрень, – ещё успел удивиться Судак, одновременно выхватывая спрятанную заточку и отмахиваясь ею в сторону голоса,

– ты ещё кто такой, бля?!!!

И тут же согнулся, получив страшный удар в живот. Инстинктивно прижав руки к поясу, он вдруг почувствовал под ладонями что-то липкое и скользкое, расползающееся под пальцами. Теряя сознание, он всё ещё пытался запихнуть выползающие из распоротого живота кишки обратно, когда что-то большое и тёмное накрыло его с головой, сковывая движения и гася разум.

* * *

Луня был почти уверен, что уже умер. Но только почти. Когда осторожно пробирающийся впереди него Судак неожиданно исчез, он ничего сразу не понял. Оставшись один в полной темноте, потеряв всякие представления о направлении, Луня просто сел на корточки и зажал голову руками. Это всегда помогало.

Когда его отец и мать, оба такие интеллигентные и культурные на людях, вдруг начинали кричать на друг на друга такими словами, которых он не слышал и от самых злостных школьных хулиганов, когда она начинала кидаться на отца, выставив вперёд наманикюренные в лучшем городском салоне ногти, а тот в ответ отвешивал ей затрещины, которых не постыдился бы и Майк Тайсон, Луня всегда садился в углу и зажимал голову руками. И это помогало. Всегда. Родители мирились, становились неестественно добрыми и покупали Луне всё, чего бы он ни захотел. Но растопыренные пальцы с накрашенными ногтями часто преследовали его в ночных кошмарах.

Но сейчас кошмар не уходил. Судак пропал, просто растворился в воздухе. Куда подевался Жмых, Луня даже и не хотел задумываться. Главное – выбраться из этого чёртова подвала, а там… Там увидим.

Осторожно нащупав в кармане дешевенький "Крикет", Луня чиркнул колёсиком. Зажигалка работала. Не Бог весть как, но работала, и её слабый огонёк немного развеивал тьму подвала. Осторожно, практически на ощупь, Луня начал продвигаться в ту сторону, где, по его представлению, был выход, и тут наткнулся на Лавра.

Тот же самый бесформенный череп, те же самые слегка навыкате бесцветные глаза и безвольный подбородок. Только вот под подбородком ничего не было – голова Лавра просто стояла в нише, выложенной в кирпичной стене. Отшатнувшись, Луня хотел было закричать, но не смог. Язык не слушался. Медленно в темноте, пятясь задом от страшной ниши, он вдруг почуял на плече чью-то руку.

Луня замер. Разум, балансирующий на краю пропасти, приказывал ему просто закрыть глаза и потерять сознание, но Луня не смог. Вместо этого он услышал незлой, но какой-то очень нехороший голос:

– А ведь ты был послушным мальчиком? Да, ты был послушным… – голос, похоже, слегка удивился. – Ну что ж, повернись, я хочу тебе кое-что показать.

Медленно-медленно Луня повернулся к говорившему и увидел перед собой странного старичка. Одет старичок был в какие-то обноски, на ногах носил – ну надо же! – лапти, а причёска его смахивала на воронье гнездо. В одной руке старичок держал здоровенную сучковатую палку, а за спину его был перекинут туго набитый холщовый мешок.

– Да-да, – удивлённо протянул старичок. Только сейчас до Луни дошло, что дедушка светится в темноте каким-то неживым, зеленоватым светом. – Ты и вправду был послушным мальчиком. Но не очень хорошим, – дедушка улыбнулся. В чёрном провале рта между бородой и усами хищно блеснули по-акульи острые треугольные зубы. Луня почувствовал, как тёплая струйка мочи бежит по его левой ноге. – Но это не беда, – продолжал дедушка, – просто загляни в мой мешочек, и ты увидишь, что случается с по-настоящему непослушными мальчиками.

Дедок перекинул с плеча свой мешок, развязал его и сунул под нос Луне. Против своей воли Луня заглянул в чёрное нутро мешка непонятного старичка, после чего тонко, по-заячьи закричал. И больше кричать не переставал…

P. S. Бабай – таинственное воображаемое существо славянского фольклора, которым часто пугают непослушных детей. (с) Е. Грушко, Ю. Медведев «Словарь славянской мифологии»

Подселенец

– Стрёмное дело, ох, стрёмное, – покачал опухшей мордой Берёза, – даже и не знаю, кого на него подписать, да и подпишутся ли…

Они сидели на лавочке в одной из дальних аллей парка имени XXI съезда партии рядом с неимоверно загаженной лужей, почему-то гордо именующейся озером. Место было надёжное и неоднократно проверенное. Не в силу своей уединённости, отнюдь, народа вокруг хватало, но народа тоже специфического. Работяги с ближайшего завода, какие-то малолетки с приблатнённой внешностью и повадками, а на деле – хомячки хомячками, несколько пьяненьких уже тёток очень среднего сексуального возраста и прочий подобный контингент. "Лужа" давно считалась местом практически безопасным: вроде бы и народ вокруг, но никто тебя не замечает и в дела твои не лезет, у всех своя компания. Просто бухают люди после рабочего дня, отдыхают, эка невидаль.

Вечером – оно, конечно, другое дело. Всякое случалось. И на бабки выставить могли кого-нибудь, и трахнуть без обоюдного согласия. Бывало, даже трупы находили поутру. Но это редко. Мусора, конечно, парк патрулировали, не без того, но если явного криминала не было, на рожон старались не лезть. Ну, отдыхают люди, не всем же по дорогим кабакам зависать? Менты и сами не гнушались иногда на этих же лавочках вокруг "Лужи" посидеть, и не только во внеслужебное время.

А вообще парк был хороший. Про него даже как-то в областной газете писали. Типа, "маленький островок постсоциализма в диком мире чистогана". Газета, конечно, красная была, но тут уж на какую денег хватило. И действительно: высаженные лет сорок с лишним назад по линеечке аллеи, многоярусный фонтан, аккуратно подстриженные кусты и даже недорогая площадка с детскими аттракционами – всё это создавало своеобразный оазис почти что в центре серого, заплёванного и задымлённого фабричного района. Правда, была в оазисе "Лужа", – так ведь нет в мире совершенства.

И на Берёзу с Бутыкиным внимания никто не обращал. Точнее, не акцентировал. Нет, конечно, заметили, конечно, узнали – и чего? Мало ли какие дела у двух не самых последних в городе людей? Они тебя трогают? Ну вот и ты их не трогай. Натренированным глазом Бутыкин, правда, заметил, как один из малолеток попытался направиться к ним с початой бутылкой водки, – не иначе уважение оказать, – но его же дружки и завернули: типа, не мешай людям разговоры разговаривать – надо будет, сами позовут. Нет, не совсем ещё молодёжь понятия потеряла, зря её ругают.

– Не нравится мне всё это, – в очередной раз скривил морду Берёза, – ох не нравится…

"Ах ты ж пенёк обоссанный, – ругнулся про себя Бутыкин, – ещё цену мне тут набивать будешь…"

Берёза меж тем снова схватился за бутылку марочного коньяка, раскрутил её по часовой и воткнул в окружённую давно не бритой щетиной пасть. Сделав пару глотков, он довольно зажмурился и на время впал в прострацию.

"Урод, – снова подумал Бутыкин, – и на кой я ему коня купил? Арзамасской бы горилкой обошёлся, клоун".

Не то чтобы Бутыкину было жалко денег. Он вообще редко когда о чём-то жалел, тем более о бабках, которые давно уже утратили для него то магическое притяжение, которое имели во времена бурной молодости. Другое дело, что опухшая морда Берёзы, с его железными зубами, желтоватыми белками глаз (гепатит, к бабке не ходи), отвислым пористым шнобелем и редкой растительностью в районе темени, вызывала в нём интуитивное отвращение. Плюс, конечно, застарелый запах мочи и пота и древнее тряпьё, намотанное на собеседника. Денег тебе не хватает, да? Нищий такой бомжара? Ага, ещё чего кому расскажи…

Нет, равняться с Бутыкиным по деньгам Берёза, конечно, не мог. Не того поля ягода. С Бутыкиным в родном Петрове по доходу могло сравниться только человека три-четыре, и только разве "сравняться", но уж никак не переплюнуть. Да и во всей области таких нашлось бы десятка полтора-два, не больше. Само собой, были и более крутые, и более удачливые, но Бутыкин не жаловался – ему хватало.

Начиналось, конечно, всё как обычно: старенький видеомагнитофон "Электроника", арендованное за копейки полуподвальное помещение в заводском клубе, три десятка табуретов и Брюс Ли, Чак Норрис, а также Сильвия Кристель в главных ролях. По рубчику с носа, и запретный таинственный мир Голливуда к вашим услугам. Многие так начинали, даже некоторые из тех, что сейчас по Кремлям да Думам сидят. Но это официально, то, с чего налоги платим. А вот с "варёнок" всяких из отечественных "Техасов", лоскутных турецких кожаных курток и прочей фигни типа магнитофонов "Панасаунд", сделанных в Китае, купленных в Польше и проданных в родных пенатах, налогов как-то удавалось избежать. За место на рынке платить приходилось, да и братве отстёгивать поначалу. Но это мелочи – налоговая больше бы слупила.

Многие на этом уровне и остались: видеосалоны, палатки на рынках, ночные ларьки… Но Бутыкин вовремя понял, что это тупик. На жизнь хватит, конечно, но так и будешь с таким бизнесом с хлеба на воду перебиваться, весь в мыле и постоянном страхе, что постучат в дверь суровые дяди в серых костюмах, да и поинтересуются: "А скажите-ка, гражданин хороший, откуда?.."

Слава богу, Петров – город пусть и маленький, но фабричный. На девяносто тысяч населения, считая детей, пенсионеров и душевнобольных, – десяток с лишним заводов. Да, многие закрылись в связи с конверсией или ещё какими-то неприятностями: "кризис неплатежей" и т. п. Остались только самые мощные. Но оказались вынуждены жить по законам рынка, то есть искать покупателей. Это раньше Госплан распределял, что кому и куда, а теперь, извольте, капитализм показал свои железные зубы. И хоть те же отвёртки или гаечные ключи нужны всегда и везде, попробуй найди того, кто у тебя их купит не две штуки, а два вагона. Особенно если директор завода директором-то стал в качестве наказания – из вторых секретарей райкома попёрли в своё время, – главный инженер кроме производства ничего не знает и живёт до сих пор в двухкомнатной хрущёвке, а отдел сбыта о сбыте как таковом имеет самое поверхностное представление: раньше разнарядка приходила из области, и все дела.

А тут – Вадик Бутыкин. Ну вот, завелись у него интересные связи за время полуподпольного бизнеса, друзья кое-какие нарисовались, всякие разные входы-выходы. И сам он из местных, все его знают и родителей его, то есть верят ему больше, чем пришлым не знамо откуда. А отчего же не помочь добрым-то людям за долю малую? И помогал. И все довольны были: и руководства заводские, и клиенты, и сам Бутыкин.

Курочка, как говорится, по зёрнышку клюёт, а яйцо-то вон какое большое получается. Так и Вадик: клевал-клевал, да и наклевал себе на яичко. Да не простое, а золотое. И как-то так незаметно, само собой оказалось, что никакие серьёзные дела в городе без Вадика не решаются и всё на нём сходится. И он, если вдруг очень захочет, может любой завод с потрохами купить или, если обозлится сильно, просто лицо от него отвернуть: сами выплывайте. Никто не спорит, может, и выплывут, за последние лет десять новое поколение подросло: зубастое, ушлое и до бабок жадное, – может, и нашло бы какие выходы. Да только директора-то старые остались, неохота им рисковать было. Так что всё шло, как шло. И почти всех это устраивало.

А с теми, кого не устраивало, Вадик разбирался сразу, жёстко, но без жестокости. Кровь лишняя никому не нужна, опять-таки неприятности от неё всякие и слухи нехорошие. Другое дело, что те же самые бандюки, которым Вадик в своё время отстёгивал, сами теперь отстёгивали ещё большим бандюкам из столицы, а уж с теми Вадик давно был на короткой ноге. Так что бывшая крыша теперь была в корефанах по жизни. Очень это в своё время помогало, да и продолжало помогать. Поэтому врагов у Вадика почти не было. Конкуренты всякие и недоброжелатели попадались, конечно, но не враги. Получилось так.

Опять-таки не борзел Вадик никогда, народ не злил. Город-то пролетарский, "красный пояс" как-никак, так что с людьми простыми нужно жить мирно, по-соседски. Жертвовал Бутыкин много на школы всякие, детсады, на церковь, на мечеть, на футбольную команду, на кружки в бывшем Дворце пионеров (там он, кстати, в своё время и начинал с видеомагнитофоном), вообще мэрии. Поэтому простые люди его скорее любили, чем испытывали классовую ненависть. Домик он себе, конечно, отгрохал – будь здоров, но окружил его высоким каменным забором, чтоб людям глаза не мозолить. И катался на "лендровере" простом, а не на "лексусе" или "бьюике" каком. Сыну, правда, "мерс" подарил, но маленький такой, кабриолет.

То есть нормальный мужик был Вадик Бутыкин, но была у него одна, точнее, две слабости. Первая – железки всякие белые. Ну не переваривал Вадик золото, и оно, кстати, тоже отвечало ему взаимностью. Не мог Вадик золото носить: чесалось от него всё, зудело, общее самочувствие нарушалось. И золото на Вадике тоже тускнело, ломалось – портилось, одним словом. Очень Бутыкина раньше эта проблема занимала, даже к экстрасенсам ходил и учёным всяким. Первые объяснили эту проблему конфликтом бутыкинской ауры и духа металла, а вторые – специфической биохимией организма. Да и хрен бы с ним, подспудно Вадик золото тоже недолюбливал. А вот белое железо любил, серебро там или платину. И при любой возможности покупал их, если художественное исполнение того стоило.

А вторая слабость – упёртость. Нет, Вадик был очень уравновешенным человеком, всегда умел найти компромисс или отход сыграть, если дело того стоило. Но клинило его иногда. И тогда уже всё. Хоть трава не расти, хоть новый потоп, а будет по-вадикову. И сам себя ругал потом, бывало, и локти кусал, но поделать ничего с собой не мог. По молодости эта черта скорее помогала, чем мешала, – многого Бутыкин благодаря ей добился, но сейчас уже иногда становилась проблемой. Как, например, с колечком этим.

Тут как получилось-то… Жила-была в родном городе Вадика бабушка божий одуванчик Луиза Павловна Черемшинская. Никому не мешала, тихо небо коптила, в музыкальной школе детей на роялях играть учила. Даже Вадика пыталась научить в своё время. Слава богу, уже через пару недель стало ясно, что слуха у маленького Бутыкина и в помине нет, после чего Вадиковы родители от этой идеи отступились, каковому их решению бутыкинский отпрыск и был рад чрезмерно. После этого долгое время судьбы Луизы Павловны и Вадика не пересекались. До прошлого года.

Тогда он спонсорскую помощь музыкальной школе оказывал: то ли рояль, то ли арфу какую-то подарил, не суть важно. Важно, что на торжественной части и Луиза Павловна, больная уже, присутствовала. Лет сто с лишним ей уже было, не меньше, но из ума не выжила ещё, даже частные уроки иногда давала как Заслуженный педагог России. Тут-то и заприметил Вадик на её древней, но на удивление холёной, насколько это вообще возможно в столетнем-то возрасте, руке колечко.

Вроде бы и ничего особенного: перстенёк как перстенёк, типа змейка с крылышками и глазками красненькими. Видно, что вещь старинная, но на первый взгляд дешёвенькая: серебро или вообще мельхиор. Только у Вадика-то глаз намётанный. Он платину за полкилометра учует. А если колечку, судя по виду, лет триста-четыреста, то и цена у него должна быть соответствующая. Да и не в цене дело, просто понял Вадик, что без этого колечка ему дальше жизни нет. Короче, в очередной раз планка упала…

Он уже и деньги бабке предлагал, и подарками всякими заваливал, и дом обещался отремонтировать, и снова деньги сулил, но уже реальные, серьёзные, но старуха тоже упёртая попалась. Ни в какую колечко продавать не соглашалась. Типа, фамильная реликвия, никто чужой её носить не может и не будет, так что и в гроб она её с собой возьмет. А деньги ей уже не нужны, и подарки тоже, и дом ремонтировать не стоит – недолго уже ей осталось. Хорошо, предложил Вадик, давайте завещание оформим, а он тоже в долгу не останется: ей-то, может, ничего и не нужно, а вот внуки там всякие, правнуки… Нет никого, отвечает старуха, пресеклись Черемшинские, она – последняя, а другие родственники есть, конечно, только они и без его подачек обойдутся. Самому ему на бедность могут подать, если приспичит. Так что иди, мил человек, не загораживай ей солнце. И глупость какую не надумай учинить.