Текст книги "Римская карусель (СИ)"

Автор книги: Марк Дельта

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

   Найти заговорщиков пока не удавалось. Они успели скрыться в одном из строений дворца. В крытых галереях германцы нашли лишь двух сенаторов – Аспрена и Антея, – и, не слушая их объяснений, набросились на них и изрубили.

   В театре среди зрителей вдруг с быстротой молнии распространился слух об убийстве императора. Но многие не верили этому сообщению. Гай мог намеренно пустить известие о своей смерти, чтобы проверить, как будут вести себя присутствующие. Римляне вскакивали с мест, тихо переговариваясь, с тревогой ожидая развития событий.

   Вскоре кто-то пустил новый слух, будто Гай, живой, весь окровавленный, доставлен на Форум, где он сейчас обращается к народу. Присутствовавшие в театре не знали, чему верить, и боялись повести себя как-то неправильно, из-за чего впоследствии пришлось бы раскаяться.

   У Кассии все внутри пылало. Ей немедленно надо было выяснить, что же на самом деле происходит. Но как это сделать?! Встав с места, она обвела взглядом трибуны театра, и тут увидела продиравшегося между трибунами старого друга отца, Авла Курция.

   Кассия, решительно прорвалась к проходу и сумела перехватить Авла до того, как он попытался протиснуться к своему месту, где его ждал сын.

   – Милый Авл! – жарким шепотом заговорила она, – Заклинаю тебя памятью отца, расскажи мне все, что тебе известно об императоре! Он жив или мертв?

   Курций, догадываясь, какой ответ ей хотелось услышать, тихо произнес:

   – Принцепс жив. Заговорщиков, по-видимому, спугнул неожиданно вошедший в галерею телохранитель цезаря.

   Кассия поняла, что наступил долгожданный миг! Ей необходимо было сейчас сосредоточиться и начать поиск нужного развития событий – такого, в котором заговорщикам удается прикончить Гая. Только она об этом подумала, как в театр вошли телохранители-германцы. Они бросили на алтарь, на виду у потрясенных зрителей, две отрубленные головы. Увидев, что сенаторов не спасло их высокое положение, многие зрители стали кричать и умолять варваров о пощаде, забыв свою римскую гордость.

   Германцев становилось все больше, и вскоре они уже окружили все трибуны.

   – Это конец! – в отчаянии воскликнул Авл Курций. – Чтобы выслужиться перед цезарем, они перебьют всех нас!

   – Что же может их остановить?! – спрашивала Кассия, с силой тряся Авла за плечи.

   – Только одно, – он задыхался, то ли от страха, то ли от тряски. – Смерть императора! В этом случае Гай уже не наградит их за усердие, а новый император скорее всего накажет за убийства римлян.

   Через миг Кассия уже потеряла Курция из виду: его снесла куда-то людская масса. Театр был охвачен паникой. Олуэн тоже нигде не было видно. В нижних рядах звучали громкие вопли. На одно мгновение между людьми, окружавшими Кассию, образовался просвет, и она увидела, как германцы начали резню. Они рубили безоружных людей, не разбирая ни положения, ни пола, ни возраста. Вероятно, исполняя приказ, варвары испытывали мстительную радость, получив возможность безнаказанно убивать ненавистных римлян.

   Люди пытались спастись, убегая от убийц, но бежать было некуда, германцы наступали с нескольких сторон, и зрители ползли по трупам и друг по другу, напирали на соседей, обращались с мольбами к убийцам, пытаясь прожить чуть подольше, хотя бы на несколько ударов сердца. Сцена была красной от искусственной крови, многие трибуны – от крови настоящей. От воплей закладывало в ушах. Казалось, это ревет какое-то огромное, закалываемое животное.

   Кассия не знала, как ей быть. Ее толкали со всех сторон, и она никак не могла сосредоточиться. Но выбора не было. Если она не найдет правильный виток событий, через несколько мгновений она расстанется с жизнью, либо затоптанная смертельно перепуганной толпой, либо зарубленная безжалостными телохранителями. Ей показалось, что среди мертвых она увидела тело Пульхры, но на это нельзя было сейчас отвлекаться.

   Кассия Луцилла закрыла глаза, позволив толпе нести себя куда угодно. Не слушая предсмертных воплей избиваемых и криков тех, чей смертный миг еще не наступил, Кассия перенесла свое сознание в таинственное мысленное пространство, где проходили бесчисленные волокна различных вариантов развития событий. Она понимала, что ни при каком развитии событий сама она не могла оказаться в галерее, где произошло нападение: туда можно было попасть лишь лицам, приближенным к императору. Значит, Кассия должна была искать такое развитие событий, в котором она была бы свидетельницей сообщения о кончине императора, доведенного до сведения германцев до того, как они начнут бойню.

   Девушка прекрасно понимала, что, если такого развития событий не существует, ей придется распрощаться с жизнью. Найти такой виток пока не удавалось. Кассию толкали, чей-то локоть больно ударил в бок. Она не обращала внимания.

   – Кассия, Кассия! – Девушка открыла глаза из-за того, что кто-то с такой силой тянул ее тунику, что расстегнулась металлическая застежка-фибула на левом плече. Это был Агриппа. В глазах двоюродного брата пылал ужас, он что-то кричал, но Кассия не слышала его из-за шума и не могла понять: он пытается прикрыть ее от нападения или, напротив, ищет у нее защиты.

   У Кассии совершенно не было времени разбираться в чувствах Агриппы. Несколько германцев уже орудовали мечами в самой непосредственной близости от них. Она, не говоря ни слова, крепко прижала мальчика к себе и снова закрыла глаза, продолжая перебирать витки реальности.

   Наконец внимание зацепилось за виток с желательным развитием событий. Меч германца раскроил череп Агриппы, и теплая жидкость залепила лицо Кассии. Но она сумела нечеловеческим усилием воли, не открывая глаз, окунуться в прошлое, и время в настоящем остановилось ...

***

   ...Со стороны многочисленных построек Палатинского дворца к узким крытым галереям, ведущим к деревянному сооружению театра, выдвинулась группа германцев-телохранителей. Они быстро рассредоточились по переходам дворцового комплекса. Один из них, высокий светловолосый и плечистый Хенгист уже ринулся было в короткую длинную галерею, чтобы занять там свое место, когда, бросив взгляд на суетящуюся во дворе прислугу, он увидел русого мужчину лет тридцати. Хенгист застыл на месте. Глаза раба, тоже заметившего его, стали расширяться.

   Задохнувшись от счастья, рослый телохранитель подскочил к рабу, и они бросились друг другу в объятия.

   – Бальдберт, брат мой! – повторял Хенгист на родном наречии. – Ты жив! Какое счастье!

   В последний раз он видел брата более десяти лет назад, посреди густой дубравы, там, далеко отсюда, в родных лесах, перед тем, как началась кровавая битва с римлянами.

   Братья хлопали друг друга по плечам и по спине, повторяя родные имена, торопясь рассказать все, что произошло с ними за эти годы. Бальдберт вдруг вскрикнул и поморщился, когда ладонь старшего брата пришлась ему по ключице.

   – В чем дело?! – воскликнул Хенгист и тут же догадался. – Тебя недавно били кнутом?!

   Бальдберт со стыдом отвернулся.

   – Проклятые римляне..., – проскрежетал зубами его брат, – но ничего, дорогой мой, самое главное – что я тебя нашел! Я попрошу императора, и он освободит тебя! Можешь не сомневаться: император очень к нам благоволит!

   Тут Бальдберта окликнул распорядитель работ, и ему пришлось срочно уйти. Хенгист спохватился, сообразив, что столь счастливая и неожиданная встреча заставила его ненадолго пренебречь своими обязанностями.

   – Я вызволю тебя, брат! – выкрикнул Хенгист и, ужасаясь собственной провинности, со всех ног ринулся в галерею. Пробежав два полутемных коридора, освещаемых светом редких настенных факелов, он завернул за угол и услышал впереди себя стоны и шум. Германец ринулся вперед. Увидев его, несколько человек, уже успевших нанести Гаю около тридцати ударов, пустились в бегство. Хенгист, кляня себя за потерянное время, взглянул на лежащего в луже крови императора, и поспешил за подмогой.

   Узнав о случившемся, охваченные яростью германцы начали беготню по крытой галерее и переходам дворца в поисках заговорщиков. Им встретились только два сенатора, которых они тут же безжалостно лишили жизни. Их отрубленные головы германцы взяли с собой и, войдя в театр бросили на стоящий на сцене алтарь.

   Среди зрителей началась паника, усилившаяся, когда германцев стало так много, что они окружили театр, перекрыв все выходы. Те, что сидели поближе к германцам, видя, как решительно они настроены, позабыв свою гордость квиритов, стали унижаться перед презренными варварами, умоляя их о пощаде.

   Кассии, сидящей на своем месте рядом с Олуэн, оставалось только ждать. Это было труднее всего, однако она уже ждала этот миг больше четырех месяцев, – можно было потерпеть еще немного. Кассия видела германцев, готовых начать расправу, видела перепуганных зрителей и знала, насколько оправданны их страхи. Перед глазами девушки проносились сцены кровавой бойни из стертого ею прошлого.

   Зная, что вскоре поступит сообщение о гибели императора, Кассия не разделяла тревожного состояния толпы. Ей было бы очень любопытно узнать, какие именно события в этом витке привели к другому завершению, и она надеялась, что обстоятельства гибели Гая когда-нибудь станут известны. Кассия, помня слова Курция в отмененном витке о том, что заговорщикам помешал неожиданно появившийся телохранитель, могла лишь предполагать, что при нынешнем развитии событий какая-то мелочь предотвратила эту неожиданность. Девушка помнила, с каким трудом она отыскала нынешний виток в гуще вариантов. Его могло и не оказаться, и в этом случае для очень многих, включая и Кассию, нынешний день стал бы последним.

   Размышления Кассии прервало появление в театре сенатора Павла Аррунция, считавшегося личным другом Калигулы. Громким голосом объявив о смерти цезаря, Аррунций отпустил германцев. Телохранители покинули помещение, и люди, страшась выражать свои подлинные чувства, с трудом веря в то, что угроза несчастья миновала, стали вставать с мест и проталкиваться к выходам.

   Кассия, уже почти не в силах скрывать свое ликование, выпрямилась и оглядела трибуны. По ним двигались спасенные ею люди, даже не подозревавшими о том, сколь мала была у них возможность уцелеть и кому они обязаны жизнью. Среди них были и ее родственники – Пульхра, Агриппа. А Калигула, давший приказ их перебить, был уничтожен сам! Кассии Луцилле было лишь жаль, что она не видела, как заговорщики наносят раны императору. Но она надеялась, что ударов было много, и Гай чувствовал, что умирает.

   – Я отомстила за тебя, отец... – прошептала Кассия, пробираясь вместе с Олуэн к выходу, и в этот миг в ее голове прозвучал щелчок, возвещавший совмещение двух времен.

***

   В первые часы после убийства Калигулы сенат был полон решимости восстановить республиканское правление, утраченное почти сто лет назад. Но преторианские когорты и простонародье выступили за сохранение империи, объявив новым принцепсом Клавдия, дядю убитого Гая. Сенаторы дрогнули и отказались от вожделенной свободы уже на следующий день, признав Клавдия новым императором.

   – Значит, они хотят правителя и боятся свободы, – говорила Кассия, принеся благодарственную жертву Тайному Божеству. – Тех, кто их освободил от тирана, они теперь за это же и накажут. Таковы люди. Мои предки были слишком высокого мнения о них!

   Впрочем, ничто не могло сейчас омрачить ликования девушки. Кассия Луцилла считала, что именно она справилась с самым могущественным человеком в мире. И сумела отомстить за смерть отца.

   – Я знаю, – виновато сказала она Божеству, глядя на лежащие перед ним фрукты. – Давно уже пора вместо скромного алтаря в моей спальне устроить настоящий жертвенник, где тебе можно будет подносить ягнят и голубей. За твою помощь в уничтожении тирана ты заслуживаешь большего, чем несколько яблок и сушеных фиников.

   Она задумалась, глядя на непроницаемые глаза статуэтки.

   – Еще лучше, – сказала Кассия, – было бы узнать, что именно тебе по вкусу. Может быть, ты не хочешь голубей. Как же узнать, чего ты хочешь? Как тебя благодарить? Как служить тебе? Для этого надо знать, кто ты. Откройся же мне! Прошу тебя, откройся!

   Статуэтка молчала.

   – Ну что ж, не хочу выглядеть неблагодарной! Спасибо за дар менять прошлое! Спасибо за поразительно крепкое, не знающее усталости тело! Спасибо за радость жизни! Спасибо за исчезновение страхов!

   Ближе к вечеру Кассия отыскала мать в атрии и, не здороваясь, заявила:

   – Необходимо принести богам благодарственные жертвы и устроить праздник по случаю кончины Калигулы, ради прихотей которого ты погубила отца. Приглашаю тебя нарядиться так, как ты одевалась, когда ходила на ночные игрища на Палатине, и сплясать в честь избавления Рима от тирана.

   Луцилла вспыхнула и выпрямилась.

   – После четырех месяцев молчания моя дочь решила наконец поговорить со мной? – спросила она.

   Две белокожие рыжие женщины – одна рыхлая, располневшая, с застывшей маской недовольства на лице, уже тронутом тонкими морщинами, вторая стройная, вызывающе молодая – стояли по две стороны от водоема в центре зала, глядя друг другу в глаза. Луцилла в этот прохладный январский вечер зябко куталась в теплую накидку-паллу, надетую поверх голубовато-серого платья и двух туник. На Кассии было лишь легкое белое платье с отделкой в виде меандрового орнамента, однако холода она не чувствовала.

   – Неужели ты думаешь, что я действительно могла отказать императору? – с обидой спросила Луцилла.

   – Я думаю, – Кассия одарила мать одним из своих взглядов, обычно заставлявших собеседников съеживаться и прятать глаза, – что ты могла принять яд! Или, чтобы хоть немного смягчить страдания отца, могла показать ему, как ты сама мучаешься от того, что происходит, вместо того, чтобы разговаривать с ним с обычным своим высокомерием. Или, – Кассия повысила голос, – могла хотя бы не наряжаться как шлюха из Субуры!

   – И как бы все это спасло твоего отца? – нарастающая ярость Луциллы помогла ей выдержать взгляд дочери. – Ты думаешь, мне было легко – и угождать сумасшедшему чудовищу, и считаться с чувствами оскорбленного мужа, и дрожать от страха, что чудовище доберется до моих детей?

   Кассия вложила в свой голос весь яд, на который была способна:

   – Значит, тобой двигала забота о нас, добрая матушка? О Сексте и обо мне? Вот оно, в чем дело!

   Краска гнева, выступившая на лице Луциллы, странным образом молодила ее. Голос звенел от возмущения на неблагодарную дочь.

   – Если бы я выказала неповиновение Гаю, – воскликнула женщина, – он стал бы проявлять к нашей семье повышенный интерес. Калигула всегда так поступал! И тогда он непременно заинтересовался бы молодой, привлекательной девушкой! Тем более, что с тех пор, как умерла его любимая сестра Друзилла, с которой он делил постель, Гай непрерывно тосковал по ней и не пропускал ни одной рыжей девушки, словно ища замену Друзилле! Да, Кассия, я очень боялась за тебя!

   Кассия молчала, размышляя над ее словами и признавая, что в них могла быть толика правды. Может быть, даже больше, чем толика. Но затем Кассия вспомнила искаженное болью лицо отца, в тот день, когда он и Луцилла стояли здесь, на этом самом месте, и их так же разделяла зеленоватя вода имплювия.

   – Сейчас ты можешь утверждать все, что угодно, – Кассия говорила медленно и очень отчетливо. – Но тогда ты думала только о своей жалкой шкуре.

   На сей раз Луцилла не выдержала ее взгляда и отвернулась. Затем снова подняла лицо – покрасневшее, с влажными глазами.

   – По законам Рима, – сказала она устало, – главой нашей семьи является Секст. Он когда-нибудь приедет и разрешит наш спор. Возможно, брат велит тебе проявлять ко мне дочернее почтение, и тебе придется выполнять его решение. Возможно, он, как и ты, сочтет, что я предала семью. Но до тех пор, пока Секст далеко, нам с тобой лучше не жить вместе. Если ты не уедешь, то уеду я.

   – Я уже решила уехать, – ответила Кассия. – Сексту я сообщу письмом, где меня искать.

   – Надеюсь, ты успокоишься и поймешь, насколько ты несправедлива по отношению ко мне, и..., – матери, казалось, было важно, чтобы последнее слово было за ней.

   – Я бы тебя уже уничтожила, – перебила ее Кассия, сама удивляясь тому, что может говорит с таким холодом, – если бы не обещание, данное отцу.

   Луцилла переменилась в лице и быстрыми шагами покинула атрий.

***

   Свое шестнадцатилетие Кассия встретила в фамильном доме, в Парме, куда она взяла с собой Олуэн и нескольких слуг. Парма была лишь первой остановкой на ее пути – возможно, очень длинном. Юная аристократка преисполнилась решимости обойти, если понадобится, хоть весь римский мир, изучая верования, культы, философские взгляды, для того, чтобы выяснить, какое божество и с какой целью выделило ее, Кассию Луциллу Пармскую, из миллионов смертных.

-Глава 3-

Осень, 271 г. н.э.

   Заставить зрителя хохотать во все горло – этого мало...

  Гораций

   – Полагаю, после Рима наш форум не покажется тебе просторным и величественным, – высказав это предположение, римский всадник Марк Ульпий взял под локоть двоюродного брата и обошел вместе с ним сверкающую на солнце лужу.

   – Здесь красиво, – вежливо, но не слишком искренне, ответил Тит, только вчера прибывший в Кордубу из Вечного города. – Во всяком случае, Бетис производит не меньшее впечатление, чем Тибр. И, конечно, приятно радует множество фонтанов.

   По мере того, как братья подходили к обширной крытой колоннаде, простирающейся между рынком и храмом Марса, все слышнее становился гул человеческих голосов. В этот оживленный час первой половины дня там находилось немало народа. Одни стояли группками, переговариваясь, возле колонн, другие пришли сюда ради многочисленных лавок. Среди последних женщин было больше, чем мужчин. Теперь они рассматривали товар, который предлагали на своих лотках сапожники, ювелиры, продавцы ароматов, сукновалы, и торговались с ними.

   Порыв сырого, напоенного водой, ноябрьского ветра и возобновившийся дождь заставили двух Ульпиев ускорить шаг, чтобы поскорее оказаться в колоннаде.

   Марк Ульпий, будучи декурионом Кордубы, т.е. членом городского совета, был здесь человеком влиятельным и известным, и многие почтительно приветствовали его. В ответ он кивал красивой формы патрицианской головой, слегка тронутой благородной сединой. Его родственник и гость с интересом разглядывал провинциальных девушек, находя в юных жительницах Бетики, несмотря на уже вышедшие из моды расцветки их туник и накидок, некую привлекательную черту, каковую редко встретишь в Риме. Тит не сразу подобрал ей название.

   – Наивная притягательность, – проговорил он задумчиво, пробуя на вкус слова.

   – Тебе уже тридцать пять лет, – заметил с усмешкой Марк, перехватив заинтересованный взгляд Тита, – а ты все не взрослеешь. Остается лишь надеяться, что, достигнув моего возраста, высокочтимый римский брат станет обращать внимание и на другие красоты природы.

   – То есть через семь лет у меня наконец откроются глаза? – уточнил Тит, насмешливо вскидывая светлые, под стать коротко остриженным соломенного цвета волосам, брови. Марк, в отличие от него, был темноволос и смугл. В их внешности можно было найти лишь одну общую черту, намекающую на их родственную связь, – крупноватый, слегка выступающий вперед, лоб.

   Братья стояли в просвете между колоннами, оправляя складки своих накидок. В таких же и подобных накидках, надетых поверх туник, были и многие другие посетители колоннады. Они напоминали женские паллы и назывались почти точно так же – паллиями. Более ста лет назад они практически вытеснили неудобные тоги. В паллий можно было облачиться без посторонней помощи.

   Обычно накидка – как у женщин, так и у мужчин, – закрывала спину и спускалась толстой складкой с левого плеча, оставляя открытой правую руку. Однако в такой холодный день Марк и Тит, как и многие другие, воспользовались возможностью плотнее укутаться в мягкую, теплую ткань.

   – Расскажи, мой Тит, какие разговоры ведут сегодня на семи холмах? – спросил Марк, меняя тему. – Верят ли в Риме, что новому августу, в отличие от его не очень удачливых предшественников, удастся восстановить целостность империи и вернуть в ее состав Галлию с Британией?

   Тит посерьезнел.

   – Если бы ты задал этот вопрос год назад, – задумчиво молвил он, – когда Аврелиан только начинал свое правление, многие ответили бы отрицательно. Император потерпел поражение от алеманнов, которым удалось вторгнуться в Италию. Да и в войне с готами он, несмотря на ряд побед, понял, что не сможет удержать Дакию, и отказался от этой провинции.

   Марк Ульпий кивнул.

   – Аврелиан проявил тогда немалую изобретательность, – усмехнулся он, – переселив жителей Дакии на другую территорию и дав ей почти то же самое название – Дакия Аврелиана. Как видно, крестьянское происхождение не является препятствием для воображения и быстрого ума. Но все это хорошо известно, друг мой, так же, как и то обстоятельство, что в конце концов Аврелиан сумел нанести алеманнам сокрушительное поражение. Меня интересуют не столько сами события, сколько настроения и ожидания.

   – Аврелиан талантливый полководец и очень волевой человек, – сказал Тит, – но сумеет ли он остановить распад империи, знают лишь боги.

   – Какие именно боги? – с живостью откликнулся Марк. – Император, надо думать, поклоняется Митре, как и многие другие солдаты?

   – Конечно. Хотя поговаривают, что он намерен дать этому персидскому богу какое-нибудь приличное римское имя.

   Братья подошли к лавке ювелира, и Тит взял с лотка нитку с жемчугом. К нему тут же подскочил торговец, начавший было расхваливать свой товар, но римский гость остановил его жестом руки.

   – Не сегодня, – сообщил он и, отведя брата в сторону, обратился к нему, понизив голос.

   – Не скрою своего нетерпения, мой Марк, – произнес Тит. – С тех пор, как два года назад ты побывал в Риме и открыл мне тайну, я мечтал оторваться от дел и приехать сюда, в вашу Бетику, чтобы ближе познакомиться с Учением и получить ответы на накопившиеся у меня вопросы. Наконец мне это удалось. Так когда же мы сможем посвятить время столь волнующему меня обсуждению? Почему бы не сделать это прямо сейчас в какой-нибудь таверне? Ради этого я даже готов отвратить свой взор от прелестных нимф Бетики.

   – Дорогой Тит, уйми свое нетерпение, – улыбнулся Марк, прекрасно понимая состояние своего гостя. – Уже сегодня вечером у меня дома состоится собрание всей, если можно так выразиться, коллегии хранителей учения. Мы будем обсуждать отдельные тонкости, в чем нам поможет наш мудрый наставник Клеомен. Люди будут делиться своими переживаниями и обсуждать их. Затем мы проделаем совместный опыт.

   – О! – с воодушевлением воскликнул Тит, – Скорей бы наступил вечер! Но скажи мне прямо сейчас, дорогой брат, каковы твои собственные успехи?!

   Вместо ответа, Марк задумчиво проговорил, глядя прямо в глаза своего охваченного радостным предвкушением двоюродного брата:

   – Удивительны пути Фортуны! Всего несколько лет назад мы оба находились на полях сражений, служа разным правителям! Фактически мы были врагами. Если бы ты был не на Дунае, а на Рейне, твои легионеры дрались бы с моими...

   В те дни, о которых вспомнил Марк Ульпий, Испания входила в состав Галльской империи, отделившейся от Рима при императоре Галлиене. Этому цезарю в годы своего правления приходилось иметь дело с несколькими узурпаторами, поднимавшими восстания на дунайских провинциях, в Египте и в Греции. Он справился со всеми, кроме одного. В год консулов Публия Корнелия и Гая Юния полководец Галлиена по имени Постум поднял восстание на Рейне, провозгласив себя императором. Так образовалась Галльская империя, оторвавшая от Рима огромные территории – всю Галлию и Испанию, а также покоренные части Британии и Германии. Галлия была к тому времени романизирована в такой степени, что и строй, и язык, и обычаи Галльской империи практически не отличались от римских. Руки обоих императоров были связаны бесконечными набегами германских племен. Поэтому ни Галлиен, ни Постум так и не решились начать друг с другом полномасштабную войну, чтобы объединить империю под своей единоличной властью. Дело тогда ограничилось несколькими пограничными столкновениями.

   Однако два года назад – это было уже после смерти Галлиена, в период кратковременного правления Клавдия Готика, – Испания вновь вернулась в состав Римской империи. Но Галльская империя все еще продолжала существовать, и теперь все ждали, предпримет ли против Тетрика, нынешнего императора галлов, какие-либо действия Аврелиан, пришедший к власти в Риме полтора года назад.

   – Ты прав, мой Марк, – согласился Тит, – нам с тобой необычайно повезло. Правители испанских провинций проявили дальновидность, когда решили отделиться от Галльской империи и вернуться под сень Рима. Если бы не это, мы до сих пор были бы врагами!

   – Я не сумел бы посетить тебя в Риме, – продолжил Марк в том же тоне, – и не поведал бы тебе важной тайны!

   Пока братья разговаривали, дождь прекратился, и теперь люди ринулись толпой из колоннады на площадь. Среди них были и владельцы лавок со своими слугами.

   – Кажется, там мимы дают представление, – догадался Марк, глядя в сторону образовавшегося на площади скопления народа. – Пойдем, посмотрим.

   Зрители стояли плотным полукругом перед возвышением для ораторов, облюбованным на сей раз актерами. Те взбегали на площадку или покидали ее по ступенькам, юркая в повозку с двумя впряженными в нее ослами, быстро меняя какую-нибудь часть одежды и снова выскакивая оттуда. Разноцветные нелепые тряпки вместо туник, короткие плащи, размалеванные краской лица, придающие им то или иное выражение – хитрое, удивленное, гневное, обескураженное, радостное, – шутки и ужимки мимов вызывали у зрителей громкое одобрение и веселый смех.

   В отличие от обычных актеров, мимы не нуждались ни в театральном здании, ни в декорациях, ни в масках. Они могли давать свои представления где угодно – на улицах и площадях, возле харчевен и храмов. Масок они не использовали. Во всех других видах театрального искусства, включая и народные фарсы-ателланы, женские роли традиционно исполнялись мужчинами. Только в мимах наряду с актерами могли участвовать и актрисы. Кроме того, мимы зачастую включали в свои выступления и номера с фокусниками, дрессировщиками и акробатами, что делало их еще более популярными.

   Братья Ульпии подошли в тот момент, когда мимы – словно подслушав их недавний разговор, – показывали развал Римской империи. Высокий дородный мужчина с лавровым венком на голове, изображая императора Галлиена, сидел на мешке с зерном. Лицо его было раскрашено, как у триумфатора, но одежда была нелепа – несколько разноцветных накидок и плащей, два сарматских меча за поясом.

   В толпе зрителей раздавались смешки. Им был ясен смысл этих предметов: мешок с зерном символизировал провинцию Египет, кормившую всю империю хлебом, пурпурный с позолотой плащ галльского покроя обозначал Галлию, мечи намекали на Дакию и Мёзию, тонкая шаль, в соответствии со своим происхождением, изображала Сирию.

   По ходу пьесы Галлиену приходилось отбиваться от наседающих на него со всех сторон узурпаторов, стремящихся присвоить какую-нибудь часть империи. Пока он потешно отгонял костлявого мужчину и гибкого мальчика, пытающихся завладеть его мечами, молодой человек с вьющимися светло-каштановыми волосами, изображая Постума, сорвал с плеч императора галльский плащ, отбежал в сторону и, набросив плащ поверх своего пестрого одеяния, извлек из неведомых складок лавровый венок и украсил им голову. Галлиен, пыхтя от усилия, вскочил с места и бросился к узурпатору.

   Из повозки выскочила молодая танцовщица, проворная, с живыми темными глазами и изящно заостренным подбородком. Костлявый мим и мальчик, переодевшись в звериные шкуры и нацепив нелепые рыжие бороды, изображали теперь германцев. Они донимали обоих стоящих на сцене императоров – римского и галльского, – наскакивая на них и снова отбегая, когда девушка подскочила к Галлиену и, выдернув ловким движением руки его шаль, попыталась оттащить в сторону мешок с зерном.

   – Это Зенобия! Правительница Пальмиры! – смеялись в толпе.

   Когда-то Оденат, муж Зенобии, которую изображала сейчас нисколько не похожая на нее хорошенькая танцовщица, оказал Галлиену важную услугу, прогнав из сирийских провинций вторгшихся туда персов. Это произошло вскоре после величайшего позора в истории римской империи, когда император Валериан, отец и соправитель Галлиена, попал в плен к персам и так и не вернулся оттуда. Персидский царь царей Шапур казался непобедимым, однако Оденат силами своей пальмирской армии выдворил его войска из римских провинций и еще долго гнал их по их собственной территории.

   Галлиен даровал тогда Оденату почетный титул корректора Востока. Фактически этот потомок сирийцев и греков стал полновластным правителем всех восточных провинций, лишь номинально признавая власть Рима. После убийства Одената его вдова Зенобия стала править от имени их несовершеннолетнего сына Вабаллата. Она наделила сына теми же – отнюдь не предназначавшимися для перехода по наследству – почетными титулами, что добыл на поле боя отец.

   Затем войска пальмирцев заняли Египет – богатейшую провинцию, откуда в Италию десятилетиями поступало дешевое зерно, позволявшее императорам снабжать население Рима и других важных городов бесплатным хлебом.

   В интерпретации мимов действия Зенобии ничем не отличались от узурпации, хотя на словах она продолжала признавать верховную власть Рима.

   – Удивительно, как много сходит с рук мимам, – прошептал Тит Ульпий брату. – Не могу представить себе, чтобы актер трагедии или оратор говорил прилюдно то, что позволяют себе мимы.

   – Ты прав, – согласился Марк. – Они, не опасаясь наказания, высмеивают не только властителей, но и богов. Не случайно их так не любят христианские проповедники, к чьим верованиям они проявляют не больше почтения, чем к официальным богам Рима. В свое время почти неприкрытые насмешки мимов терпели даже такие тираны, как Нерон, Домициан и Максимин Фракиец.

   Тем временем мимы на площадке уже показывали другое представление. Это была одна из незатейливых историй о супружеской измене, столь любимых зрителями всех времен. Спектакли мимов редко обходились без таких историй. Сам Август, будучи суровым поборником семейных ценностей, тем не менее весело смеялся, когда адюльтер происходил на сцене.