Текст книги "Римская карусель (СИ)"
Автор книги: Марк Дельта
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Кассия заметила, что отец как-то странно смотрит на углубление в противоположной от входа стене атрия.
– В таких нишах, – заговорил Секст, – в былые времена стояла супружеская постель. Сейчас эти ниши делают просто как напоминание о святости супружеской жизни! – Голос его сорвался на крик. – О святости! Супружеской!...
Он уронил лицо в ладони и замолк. Плечи мелко вздрагивали. Казалось что, Секст беззвучно плачет, но когда он поднял голову, губы кривились, однако глаза были сухими.
Кассия привела Бар-Ханину, чтобы тот отвел хозяина в спальню, и вернулась к себе. Задумчиво посмотрев на безликую статуэтку Тайного Божества, она пробормотала:
– Не знаю, почему, наградив меня этой способностью, ты ограничил ее всего одной восьмой частью суток. Хотя не подумай, что я не благодарна за то, что есть. Просто сейчас мне надо спасать собственных родителей, и я могу не успеть.
Закрыв глаза, девушка погрузилось в то таинственное состояние, в котором она осознавала присутствие различных вариантов развития событий, воспринимая их как волокна единой вздрагивающей ткани. Кассия осторожно заскользила в прошлое, наблюдая, как волокна становятся все более густыми и непроходимыми.
Кассия не смогла бы объяснить, как она определяет глубину времени, на которую погружается в своих опытах по изменению прошлого. Это было точное, неизвестно откуда берущееся знание. Сейчас глубина составляла почти четверть суток. Столь отдаленного прошлого Кассия в своих опытах раньше никогда не достигала. Идти еще дальше было невозможно: вероятных событий стало так много, что они затопили бы ее разум.
Кассия открыла глаза со вздохом сожаления. Впрочем, она не особенно и надеялась, что у нее что-то выйдет. Да и что могла бы она сделать, даже если бы сумела вернуться в прошлое на целых двое суток назад? Первой приходила в голову мысль, что самое главное было бы – отговорить родителей идти на ужин в Палатинский дворец. Но разве это не навредило бы им еще больше? Калигула наверняка обратил бы свое внимание на патриция, посмевшего не принять его приглашение. Нет, это не было выходом. Семья Кассия Пармензиса должна были бежать из Рима. Но куда?
Впервые в своей жизни Кассия ощутила что-то вроде отчаянья по причине безмерной протяженности римского мира. Цезарь мог отыскать беглецов в любом месте на просторах огромной империи.
Девушка долго сидела, уставившись в одну точку. В пережитом только что опыте, несмотря на отсутствие результата, было нечто, требовавшее внимания и осмысления. Нечто новое, возможно – важное.
И вдруг Кассия поняла: глубина, на которую она могла погружаться, увеличилась со времен неудачной попытки спасти дядю Публия с одной восьмой до одной четверти суток. Это означало, что ее способности усиливаются, и давало надежду на то, что со временем она сможет менять даже те события, что произошли несколько дней, если не недель и месяцев, тому назад.
Оставалось лишь пожалеть, что это невозможно сделать прямо сейчас...
В недавнем опыте было еще что-то, некое неведомое пространство. Присутствие его угадывалось по ту сторону от волокон, – не только там, где они сплетались в непроходимую ткань, но и на любом другом уровне давности на линии времени. У Кассии было ощущение, сходное с тем, какое можно испытать у входа в грот или подземелье. Греки назвали бы такое сокрытое место словом "крипта".
Кассия, повторив опыт погружение в пространство волокон, предприняла осторожную попытку проникнуть туда, в Крипту, там, где волокна были еще совсем редкими. Но какая-то упругая, невидимая сила воспрепятствовала этой попытке. Кассия попыталась сделать это на другом уровне, но снова натолкнулась на такую же непроходимую преграду. Крипта, расположенная так близко, оказалась недоступной. Кассии вдруг пришло в голову, что именно в ней, возможно и обитает Тайное Божество.
В течение следующей недели родители избегали встреч друг с другом. С Кассией, Пульхрой и Агриппой они тоже почти не разговаривали. Неожиданно Секст Кассий пригласил дочь в таблинум. Он был облачен в парадную тогу и выглядел спокойно. Кассии показалось, что черные дни миновали. Ей даже пришло в голову заговорить с ним о возможности своей поездки в Грецию.
Отец обратился к ней со срочной просьбой. Говорил он с ней таким будничным и скучным тоном, словно в его жизни не было в последнее время никаких потрясений.
– Это важное дело, – сказал он, – и хотя обычно я вполне доверяю Бар-Ханине, на сей раз необходимо участие кого-нибудь из семьи. Обратиться, кроме тебя, мне не к кому. Сам я очень занят другим делом, Секст служит в Германии, Гней слишком легкомыслен, Агриппа еще ребенок, а Пульхра очень рассеянна. Что же касается тебя, то на твою внимательность и сообразительность я готов полагаться в полной мере, мой дорогой Пифагор.
Кассия с недоумением взяла протянутый отцом мешочек, куда был вшит маленький свиток.
– Здесь письмо для ростовщика по имени Филемон, – объяснил Секст Кассий. – Найдете его лавку в Велабре. Поедешь туда на паланкине со слугами. Бар-Ханина тоже отправится с вами.
Кассия прекрасно знала эту оживленную, тесную от бесчисленных лавок рыночную площадь возле Этрусской улицы, между Палатином и Капитолием. В древние времена там было то самое болото, где нашли младенцев Ромула и Рема, основателей города. Кассия и Олуэн нередко вкушали в тамошних плебейских харчевнях вкуснейший в мире велабрский копченый сыр с лепешками и привозимым из испанских провинций соусом гарум.
– Филемон весьма состоятельный человек, хотя по виду этого о нем не скажешь, – объяснял Секст все тем же монотонным, невыразительным голосом. – У него есть собственный дом. Но вам надо найти его именно в лавке, потому что там он приготовил для меня деньги. Когда-то я вызволил его из крупной неприятности. С тех пор он нередко помогал мне в различных делах. Ты передашь ему письмо, получишь деньги и доставишь их мне.
Отец так торопил Кассию отправиться в дорогу, что она забыла поговорить с ним о поездке в Афины.
На городских улицах было неимоверно тесно. Толпы людей двигались в разных направлениях, толкаясь и наступая друг другу на ноги. В повозке, перевозившей еловые бревна, сломалась ось, и бревна рассыпались по улице, перегородив ее. В другом месте сцепились оглоблями две телеги, и солдатам городских когорт вместе с хозяевами телег не сразу удалось растащить их, чтобы освободить проход. По причине этих и подобных помех Кассия со своими провожатыми потратила на дорогу до Велабра больше часа. Отыскать там лавку Филемона тоже оказалось делом не простым, поскольку прохожие давали противоречивые объяснения. Еще около часа ушло у Кассии на подсчет изрядного количества серебряных и золотых монет в шкатулке, которую Филемон – чернявый бородатый мужчина средних лет, немногим выше Кассии ростом, – вынес из-за занавески, разделяющей помещение задней комнаты в его лавке.
После этого Филемон огорошил Кассию, сообщив вдруг, что доставленное ею письмо адресовано ей самой.
– Госпожа моя, – объяснил ростовщик, пожимая плечами и передавая ей небольшой свиток, – к письму приложена записка для меня, и в ней твой досточтимый отец просит, чтобы я показал тебе письмо лишь после того, как ты пересчитаешь все деньги.
Предчувствуя недоброе, Кассия выхватила у него из руки папирус, пробежалась глазами по первым строкам – "Возлюбленная моя Кассия Луцилла, я пишу это, чтобы попрощаться с тобой, ибо пришло мне время расстаться с жизнью", – тут же прервала чтение, закрыла глаза, не обращая внимания на Филемона, и вернулась на два часа назад...
...Секст Кассий пригласил Кассию в таблинум. Он был облачен в парадную тогу и выглядел спокойно, однако дочь уже знала, какое решение стоит за этим спокойствием. Не дожидаясь, пока он станет рассказывать ей про деловое поручение, Кассия бросилась к ногам отца, хватая его руки и покрывая их поцелуями.
– Что с тобой, дочь моя? – оторопел Секст.
– Отец! Я знаю, что ты задумал! – у Кассии сдавило грудь, она говорила через силу, словно выталкивая из себя слова. – Ты сейчас отправишь меня и своего верного Бар-Ханину к некоему Филемону, якобы за деньгами, а на самом деле для того, чтобы ни он, ни я не успели отговорить тебя от решения покончить самоубийством! Отец, не делай этого! Заклинаю тебя Юноной, ради меня, своей дочери, не делай этого!
Секст Кассий, взяв дочь за плечи, отстранил от себя, глядя на нее расширенными глазами.
– Откуда ты все это знаешь?! – прошептал он.
– Знаю, потому что сейчас заново проживаю свое прошлое. Я уже добралась до Филемона и пересчитала деньги, и он дал мне твое письмо. Я прочитала только первую фразу и тут же заморозила время и бросилась в прошлое, чтобы отговорить тебя! Я не хочу тебя терять, отец!
Секст молчал, не в силах справиться с потрясением. Он хмурился, припоминая что-то, потом вспомнил.
– Ты не в первый раз упоминаешь путешествия в прошлое, – сказал он наконец. – В тот раз я так и не понял, как ты сумела угадать намерения Этеокла и откуда узнала про арест несчастных Публия и Метелии. Значит, это была правда? Невероятно! Невероятно!
Кассия, почувствовав, что отец ей наконец поверил, села на табуретку у его ног и долго и горячо говорила ему о своем даре. Она даже поведала о расправе над школьным учителем, так и оставшейся в стертом витке событий. Рассказала о Тайном Божестве и его статуэтке, не вникая в характер своих взаимоотношений с изваявшим ее скульптором.
– Не убивай себя, отец! – воскликнула Кассия, читая доверие в его глазах и переполняясь надеждой на то, что сумеет его переубедить, – С таким даром я смогу тебе помочь! Мы вместе придумаем, как именно это надо сделать, и я всех нас спасу!
Но, увы, Секст Кассий горестно глядел на дочь, поеживаясь и кутаясь в тогу. Ему было холодно, несмотря на то, что стоял теплый августовский день. Окно закрывала занавеска, в жаровне даже горел огонь, и пламя металось, отбрасывая багровые отсветы на статуи, отчего те казались тенями в царстве Орка.
– Я слишком поздно поверил тебе, моя Кассия Луцилла, – произнес Секст. – Вчера я отправился в Палатинский дворец. Сказал, что хочу воспользоваться услугами императорского лупанара, и меня пропустили. Что там внутри творилось, лучше тебе никогда не узнать. Отыскать Гая было нетрудно: он расхаживал из комнаты в комнату и громко выкликивал объявления, призывал мужчин платить деньги за возможность насладиться услугами знатнейших женщин империи. Я сказал ему в лицо все, что думаю о нем. Что он тиран и трус, убийца и кровосос, что он не бог, а опасный сумасшедший. Меня схватили преторианцы. Гай был вне себя от ярости и страха. Он известен тем, что никогда не отменяет своих приговоров. Но твоя мать, Луцилла, ринулась к нему до того, как он успел дать приказ державшим меня телохранителям растерзать меня прямо на месте. Она умоляла Гая простить меня, кричала, что у меня давно помутился рассудок, и поэтому я, дескать, принимаю его за кого-то другого. Как ни странно, Луцилле удалось убедить императора, и он в знак особого расположения к ней разрешил мне самому вскрыть себе вены. При этом Гай несколько раз повторил мне, что если я сегодня не покончу с собой, меня будут убивать "мелкими частыми ударами", чтобы я чувствовал, что умираю. Это его собственные слова.
Секст Кассий замолчал. В душе Кассии боролись ярость и унизительное чувство собственного бессилия, от которого она за последние годы совершенно отвыкла.
– К тому же, – добавил Секст Кассий, – я не знаю, скольким мужчинам моя жена успела отдать свое тело за эту неделю. Среди них могли быть даже солдаты и бывшие рабы! Неужели ты хотела бы, чтобы я доживал свой век в сознании такого позора?!
– Почему Луцилла сейчас не с тобой, если она знает, что это твои последние сутки? – Кассия, считая Луциллу причиной, пусть и косвенной, неотвратимой гибели отца, не желала называть ее "матерью".
– Мои последние часы, – поправил ее отец. – Ее выпустят из дворца только после того, как посланник императора убедится в моей смерти.
Секст Кассий встал со своего места.
– Я не был тебе хорошим отцом, Кассия Луцилла, – произнес он, выпрямившись, напоминая в отсветах пламени героев Софокла. – Ты заслуживаешь намного большего внимания и тепла, чем я способен тебе дать. Между тем, хочу, чтобы ты знала: ты самый необычный человек из всех, кого я знал.
Он отдернул занавеску и долго молчал, глядя в синее небо.
– Пришло нам время прощаться, дочь, – произнес он наконец. – Поезжай прямо сейчас к Филемону.
– Как?! – вскричала Кассия. – Зачем?! Ведь ты собирался отослать меня за деньгами, чтобы скрыть свое намерение покончить с собой. Но сейчас в этом уже нет необходимости. Позволь мне быть с тобой до самого конца!
– Нет, дочь моя, – Секст взял ее за руку. – Я не хочу, чтобы ты это видела. К тому же деньги, которые ты получишь у Филемона, предназначены для тебя. Твой брат и без того унаследует все остальное – дома, имение, земли. По римским законам, он будет иметь формальное право распоряжаться твоей судьбой и даже жизнью. Какая нелепость! Будто тобой можно распоряжаться! Секст хороший мальчик, но он не ты, у него нет ни твоего ума, ни твоей силы духа, и он легко подпадает под чужое влияние. Если ты с матерью не поладишь, Секст может принять ее сторону. Но я хочу, чтобы моя любимая Кассия Луцилла была защищена и независима от чужой воли. Поэтому я оставляю тебе эти деньги. Прошу тебя, не растрать их попусту! Используй свою рассудительность и сообразительность, за которую тебя так хвалил преподаватель счета, и постарайся преумножить эту сумму. Филемон поможет тебе советами.
– Я отомщу за тебя, – прошептала Кассия, решившись любой ценой выполнить это обещание.
– Сейчас я уже готов поверить в то, что такое возможно, – тихо сказал отец. – Но береги себя. Пользуйся своим даром осмотрительно. Не позволяй никому причинить тебе вред. И, пожалуйста, не мсти своей матери.
Кассия молчала. Она не плакала очень давно – с тех самых пор, как два года назад обнаружила дар. И думала, что при своей неуязвимости и вознесенности над прочими людьми она уже никогда не заплачет. Но сейчас, спрятав лицо в складках отцовской тоги и зная, что это последние мгновения жизни единственного по-настоящему дорогого ей человека, девушка разрешила себе слезы, и они принесли ей какое-то облегчение.
– Обещай мне не мстить матери, – настаивал Секст, продолжая гладить дочь по златоволосой голове.
– Ты уходишь из жизни из-за нее, – Кассия говорила, не поднимая головы. – Это все случилось из-за нее!
– Нет, дочь моя, не из-за нее, – голос Секста Кассия обрел твердость. – Луцилла – жертва надругательства. Пожалуйста, обещай мне, что не станешь наказывать свою мать! Помни: это она спасла меня от долгой мучительной смерти под пытками. Вместо этого я просто вскрою вены и спокойно уйду во сне.
– Она мне больше не мать, – глухо проговорила Кассия ему в плечо. – Но из любви к тебе я обещаю не мстить этой женщине.
Отец горестно вздохнул и не стал с ней спорить.
У Кассии перед глазами мерк свет, ей было больно дышать из-за стиснутого в груди узла, когда она снова добиралась до Велабра через кричащую сутолоку римских улиц. В Велабре юная хозяйка удивила слуг тем, что точно указала им путь к лавке Филемона. Затем она опять считала деньги – теперь уже зная, кому они предназначены.
Когда же Кассия вернулась в дом, на его воротах уже были вывешены в знак траура листья кипариса, и одетая в черное Пульхра с ужасом говорила ей, что Секст Кассий Пармский вскрыл себе вены.
Кассия оттолкнула двоюродною сестру и поспешила в свою спальню, чтобы не столкнуться где-нибудь с матерью. Там ей вдруг пришло в голову, что у нее все еще остается неповторимая возможность увидеть отца живым, коснуться его, услышать его голос! Ведь со времени их разговора еще не прошло четверти суток!
Несмотря на сжигающую, уничтожающую усталость, Кассия снова закрыла глаза и погрузилась в прошлое.
Опять входила она в таблинум, опять видела Секста Старшего, сидящего в кресле, закутанного в тогу, внешне спокойного, уже готового к уходу, но еще живого, живого, живого. Пламя жаровни отбрасывало на статуи переменчивые багровые тени.
– Я в полной мере готов полагаться на тебя, мой дорогой Пифагор, – говорил отец, протягивая Кассии мешочек с письмом, а она безропотно брала мешочек, слушая не слова отца, уже выученные ею наизусть, а звук его голоса.
Секст объяснял ей, как найти Филемона, а дочь не отрывала глаз от отца, стараясь запомнить каждую черту лица, движение бровей и губ, тонкие, возникающие при разговоре морщинки вокруг глаз, которые исчезнут, когда лицо охватит восковая бледность.
Затем, не зная, как еще потянуть время, Кассия просто обнимала Секста, ничего не говоря, лишь бы продлить еще ненадолго эти последние мгновения перед тем, как их разлучит стигийский холод.
Но ей все же пришлось с ним расстаться. Уже совершенно без сил, задыхаясь от горя и истощения, снова ехала Кассия к Филемону, где, вместо того, чтобы считать деньги, она попыталась еще раз погрузиться в прошлое, чтобы повидаться с отцом, и на этот раз уже не выдержала напряжения и потеряла сознание.
На следующий день Луцилла зашла к ней справиться о ее самочувствии. Кассия, лежа в постели, отвернулась к стене. Мать постояла в напрасном ожидании ответа, затем сообщила, что отправила письмо Сексту в Германию, но что он, очевидно, никак не успеет приехать домой до похорон. Кассия опять не проронила ни слова, и Луцилла тихо вышла.
Днем погребальная процессия в сопровождении нанятых музыкантов, всю дорогу извлекавших длинные, тоскливые звуки из своих флейт и труб, доставила в открытом гробу тело Секста Кассия на Эсквилинское кладбище. Ряженые рабы и вольноотпущенники в восковых масках предков, взятых из ларария, расселись на креслах вокруг сложенного из деревянных бревен настила, на который было уложено тело. Это выглядело так, словно предки собрались вместе, чтобы встретить новоприбывшего родственника.
Гней – самый старший из присутствующих здесь мужчин семьи – произнес речь, восхваляющую деяния усопшего. Когда он закончил, ряженые отошли в сторону. Авл Курций, сутулясь и оттого становясь еще меньше ростом, первым положил факел у подножия настила. Остальные вслед за ним стали поджигать деревянное сооружение с разных сторон.
Занялся огонь, затрещало дерево, поднялась дымовая завеса, скрывшая из виду тело Секста Старшего. Когда оно сгорит, урну, куда соберут прах, установят в алтарь с надгробием.
Кассия, как и другие женщины, стояла, покрыв голову складками длинной накидки в знак траура. Она находилась близко к погребальному костру, и ее все сильнее обдавало волнами жара. Но она не отходила, продолжая смотреть на пылающее сооружение и думая о том, что среди предков, встречавших Секста, не было того, кого он почитал более всех своих предшественников, – воина и поэта Квинта Кассия Пармского.
***
По окончании девятидневного траура были совершены поминальные жертвоприношения. Богам поднесли оливковое масло, вино и кровь животных.
Кассия лихорадочно размышляла, ища способ отомстить императору за смерть отца. Она могла попросить кого-нибудь из влиятельных друзей семьи представить ее Гаю, могла даже собственноручно нанести ему удар. В том, что ей хватит сил справиться с ним, она не сомневалась. Но дальнейшее развитие событий было очевидным: телохранители императора изрубят ее на части прежде, чем она успеет оказаться в безопасности, и это произойдет так быстро, что у Кассии просто не будет времени, чтобы, как-то воспользовавшись таинственным даром менять прошлое, уйти от погони.
Может быть, Кассии следовало организовать заговор против Калигулы? Вообразив сенаторов, всадников, преторианцев, возглавляемых девушкой, еще не достигшей шестнадцати лет, она тут же отбросила эту идею как совершенно нелепую. Да и опасность доноса была слишком велика. Несмотря на свои необычные способности, жить в постоянном ожидании удара в спину Кассия не собиралась. Отец завещал ей беречь себя.
– Как же мне использовать полученный от тебя дар, чтобы свершить возмездие, но не погибнуть? – шептала она снова и снова, сидя перед алтарем Тайного Божества, на котором всегда стояли свежие фрукты и кубок с вином. – Помоги же, бог или богиня, натолкни меня на правильную мысль!
Несмотря на эти мольбы, безопасное решение так и не приходило в голову. Впрочем, решила Кассия, если Гая убьют другие, она все равно сможет считать, что им помогла ее ненависть, и что она хотя бы косвенно отомстила за отца.
Вот только ждать, когда такое произойдет, было нелегко. Кассия не знала, когда же кто-нибудь наберется мужества и решимости, чтобы выступить против тирана. За прошедшие с начала правления Калигулы неполных четыре года было только два заговора против него.
Кассии казалось невероятным, что люди годами терпят деспотию, – ведь речь идет всего лишь об одном человеке! Знать, полководцы, преторианцы – все они годами безропотно прислуживали какому-нибудь преступнику из семейства Юлиев-Клавдиев, вроде Тиберия или Калигулы, топтавшему их достоинство, пытавшему и убивавшему их близких, отнимавшему их имущество, обрекавшему на нищету их семьи, превращавшему их жен в платных или бесплатных потаскух, унижавшему их богов, причисляя к их сонму свою ничтожную личность!
Думая об этом, Кассия чувствовала, как растет к ней презрение к роду человеческому.
Между тем, время шло.
– Сегодня он опять получил в подарок целый день жизни, – говорила девушка Тайному Божеству каждый вечер, и ей порой казалось, что глаза божества над складками хитона передают ей одну и ту же мысль: "Жди, Кассия Луцилла, тебе следует научиться искусству ожидания, ибо это высшая добродетель".
– И как долго ждать? – вопрошала Кассия. – Еще годы? Тиберий правил больше двадцати лет!
Представив себе, сколько еще издевательств над людьми придумает за двадцать лет неистощимая фантазия Гая, Кассия ужасалась.
Она стала ходить на всевозможные зрелища, где присутствовал император. Сама не могла объяснить себе, что заставляет ее это делать. Кассия часто издалека видела Гая в амфитеатрах, когда тот стоял, окруженный своими приближенными, на трибуне для высших лиц государства. Замечала блудливую полуулыбку на бледном лице, напоминавшем морду козы, и редкие волосы на голове. Замечала, как радостно смеются стоящие рядом с ним сенаторы каждой его шутке. Видела все это и стискивала кулаки или больно вцеплялась в запястье сопровождавшей ее повсюду Олуэн.
На четвертый год правления Калигулы, во второй половине января начались традиционные Палатинские игры, учрежденные некогда в честь обожествленного Августа его вдовой Ливией, прабабкой Калигулы. Во дворе Палатинского дворцового комплекса был сооружен деревянный театр. Его собирали и разбирали там каждый год. С основными постройками дворца он был соединен узкими крытыми галереями.
Кассия и Олуэн не пропустили ни одного дня. К концу игр даже выносливая британка стала проявлять признаки усталости, в отличие от Кассии, в очередной раз поразившейся собственной жизненной силе.
– Сегодня последний день игр, завтра дам тебе отдыхать с утра до ночи, – обещала она рабыне, когда они заняли места в театре.
– Тебе, госпожа, тоже надо отдохнуть, – сказала Олуэн.
– Я предпочитаю, чтобы у меня была причина весь завтрашний день танцевать,– ответила юная хозяйка.
Вокруг них кипели страсти, стоял неимоверный шум. Люди рвались к свободным местам, отталкивая друг друга локтями, тут и там вступая в перепалки. Обычно нижние трибуны выделялись для сенаторского и всаднического сословия, а плебеи, вольноотпущенники и рабы могли любоваться зрелищами сверху, но в этот раз, согласно распоряжению Калигулы, все могли садиться, где хотели. Гай наблюдал с императорской трибуны, как сенаторам приходится мириться с тем, что они сидят рядом с чужими рабами, и это зрелище доставило ему немало развлечения.
– Госпожа, тебя приветствуют, – сказала Олуэн.
Обернувшись туда, куда указывала рабыня, Кассия увидела шагах в десяти от себя сидящих тесной группкой Луциллу с Агриппой, Пульхрой и несколькими рабами. Рядом с ними расположился Авл Курций с младшим сыном и двумя домашними слугами. Двенадцатилетний Агриппа, влюбленный в Кассию, как и его старший брат Гней, радостно махал ей рукой. Кассия коротко кивнула и отвернулась, чтобы не встречаться глазами с матерью.
За месяцы, прошедшие после смерти Секста Кассия, Луцилле пришлось привыкнуть к тому, что дочь полностью игнорирует ее присутствие. Не зная о денежной сумме, оставленной Кассии отцом, Луцилла ждала, что дочь в конце концов будет просто вынуждена обратиться к ней. Но этого так и не произошло, и однажды мать зашла к Кассии в спальню и попыталась заговорить. Дочь подошла к ней вплотную, взяла ее за руку и, ни слова ни говоря, вывела из комнаты. Луцилле было больно, она вскрикивала, пытаясь вырвать руку из железной хватки, просила отпустить, но Кассия оставила ее лишь доведя до атрия.
После этого Луцилла больше не предпринимала попыток разговора с дочерью, ожидая, когда приедет в отпуск Секст, бывший теперь главой семьи, и наведет в доме порядок.
Перед спектаклями Гай Цезарь спустился на сцену, в центре которой был установлен алтарь, и принес в жертву духу божественного Августа двух фламинго. Этих необычных птиц с длинными изогнутыми шеями привозили с островов возле Испании. Кровь из рассеченной шеи фламинго брызнула на тогу сенатора Аспрена, помогавшего императору. По рядам зрителей прошел гул, люди тихо переговаривались, и до Кассии донеслись сказанные кем-то вполголоса слова: "Дурное предзнаменование!". Кто-то говорил, что кровь попала и на пурпурную тогу императора.
Когда Гай с телохранителями шел к своей трибуне, он проходил очень близко, и Кассия заметила, что выглядит он веселым, беспечным, нисколько не обеспокоенным случившимся.
"Когда-нибудь, когда ты будешь в таком же хорошем настроении, – думала девушка, глядя на неестественно худую шею императора и кусая губы, чтобы не выдать своих чувств, – тебя убьют! И убивать тебя будут многими мелкими ударами, чтобы ты чувствовал, что умираешь!".
Спектакль Кассия смотрела рассеянно, время от времени искоса поглядывая наверх, туда, где стоял император. Похоже было, что и другие зрители не могли сосредоточиться на сценическом действии и продолжали переговариваться, несмотря на старания актеров. Однако все разговоры разом смолкли при появлении на сцене знаменитого актера Мнестера. Квириты хорошо помнили тот случай, когда телохранители вывели из толпы зрителей римского всадника, имевшего неосторожность разговаривать во время танца этого любимого императором актера, после чего Гай долго собственноручно бичевал провинившегося, как будто тот был безродным рабом.
На сцене погибал некий Кинир, была злодейски умерщвлена его дочь, затем справедливость восторжествовала, и главаря разбойников – Лавреола, главного героя пьесы, – казнили. Во всех этих трагических эпизодах в обилии лилась красная жидкость, изображавшая кровь. В перерыве так называемые подставные актеры показали тот же сюжет, но кривляясь и отпуская непристойные шуточки. Кинира и его дочь снова убивали, негодяя опять наказывали. В конце концов искусственной кровью была залита вся сцена. При виде этого жутковатого зрелища по рядам зрителей опять побежали разговоры о недобрых знаках.
– Уйдем? – спросила Кассия, обратившись к Олуэн, когда в середине дня император по своему обыкновению покинул театр, удалившись через задний выход, откуда он каждый день в это время шел через галерею в свою ванную комнату во дворце, купался и подкреплялся нетяжелой едой. Вместе с ним ушли несколько приближенных к нему людей. В их числе был и немолодой дядя императора, Клавдий, слывший из-за заикания и хромоты человеком странноватым и, возможно, даже дурачком.
– Как скажешь, – ответила британка.
– Останемся, – решила Кассия, немного подумав, стараясь разглядеть на лице Олуэн тень досады, но лицо варварки, как обычно, не выражало никаких чувств.
Вечером ожидалось продолжение игр. В предстоявшем спектакле должны были танцевать хорошо обученные мальчики из благородных семей провинции Азия, специально прибывшие в Рим ради участия в Палатинских играх. У входа в театр толкались торговцы с лотками, предлагая всякую снедь, однако большинство зрителей принесли еду с собой. Они не хотели покидать трибуны, зная, что освободившееся место тут же кто-нибудь займет.
Со стороны многочисленных построек Палатинского дворца к узким крытым галереям, ведущим к деревянному сооружению театра, выдвинулась группа германцев-телохранителей. Император многочисленными денежными дарами сумел воспитать в этих варварах беззаветную преданность к своей особе. Все они, как один, были рослыми, свирепыми воинами необыкновенной силы. Именно по этим признакам их отбирали когда-то из числа пленных, захваченных в германских кампаниях.
Телохранители быстро рассредоточились по переходам дворцового комплекса. Один из них, светловолосый и плечистый Хенгист, перед тем, как переместиться в короткую длинную галерею и занять там свое место, вдруг заметил среди дворцовой прислуги раба, наклонившегося поправить развязавшуюся сандалию. Лица его не было видно. Что-то в его движении и наклоне привлекло было внимание Хенгиста, но долг не позволил ему отвлечься.
Настенные факелы в галерее были расположены далеко друг от друга, и их не хватало для хорошей видимости. Пройдя два коридора, Хенгист вдруг услышал крики и шум борьбы. Ринувшись на звуки, он увидел распростертую окровавленную фигуру на полу и убегающих людей. Узнав в лежащем человеке Гая Цезаря, германец бросился за подмогой. Вскоре охваченные яростью варвары-телохранители уже повсюду искали заговорщиков. К раненному императору был доставлен врач с помощниками. Они отнесли стонущего Гая на носилках в его покои, где оказали ему первую помощь.
Императору были нанесены две раны. Они не были смертельными, но причиняли Гаю нестерпимую боль. Плечо было рассечено, – если бы ключица не остановила меч, лезвие проникло бы в горло.
– Кассий Херея и Корнелий Сабин, – хрипел дрожащий от телесной муки и пережитого ужаса принцепс, называя имена напавших на него двух преторианских трибунов. – Но с ними были другие преторианцы и сенаторы. И у них должны быть сообщники в театре! Не теряйте времени на расследование! Перебейте всех зрителей!
