Текст книги "Управляемая наука"

Автор книги: Марк Поповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Беседуя в разное время с исследователями об их вере, я смог убедиться в большом разнообразии религиозных представлений: одни веруют в Церковь, другие – в Христа-богочеловека, третьи – Христа-человека. Мне встречались также дзен-буддисты. Но наиболее распространены среди ученых пантеистические настроения, которые один из моих верующих собеседников определил как «предбожие».

Семидесятые годы внесли в жизнь страны еще один новый элемент. Среди ученых, как, впрочем, и среди других групп молодой интеллигенции, начал подниматься вал православия церковного. Для многих вера обратилась в образ жизни. Доктора и кандидаты наук, младшие и старшие научные стали появляться в церкви, причащаться, венчаться церковным браком, крестить детей. Какая часть научного миллиона испытала на себе веяние веры? Опрашивая московских и ленинградских исследователей об их отношении к религии, я, как мне кажется, заметил некоторые закономерности. Наибольшее число обращенных приходится на возраст 25–30 лет. Как правило, равнодушны к вере люди в возрасте между сорока и шестьюдесятью годами. Юный возраст большинства верующих опрокидывает весьма распространенную у нас в прошлом версию о том, что религия есть не что иное, как попытка стариков спрятаться за веру в страхе перед смертью.

Другая закономерность относится к научному уровню верующих. Френсис Бэкон писал, что малые знания удаляют от Бога, а большие приближают. Корреляция между уровнем научных знаний, научной одаренности и религиозными чувствами несомненно существует. Люди, научно бездарные и тупые, среди неофитов мне почти не попадались. Чуждыми религиозности оказались администраторы от науки, которые, как известно, большой ученостью чаще всего не отличаются. Зато я видел охваченную пламенем восторженного христианства одаренную молодежь. В коллективах юных математиков, физиков, химиков и биологов удавалось наблюдать даже своеобразное метастабильное состояние, при котором достаточно появиться некоей активной точке, чтобы вокруг нее началась кристаллизация религиозных настроений и устремлений. Нередко кристаллизирующим началом оказывается любимый профессор или доцент. Маленькая, в 3–5 человек, ячейка обращенных начинает расти, разбрасывая новые очаги кристаллизации.

Большинство обращенных говорит о вере как о большой радости. Но к радости этой жизнь примешивает немалую толику горечи. Вступив на путь веры, интеллигент знает: отныне на службе его ожидает серия неприятных переживаний. Некоторые из антирелигиозных акций исходят от «любителей», но есть преследования, строго запланированные государственным аппаратом. Устав высших учебных заведений СССР, например, обязывает преподавателя не только обучать студентов своему предмету, но и воспитывать на лекциях молодежь в духе преданности партии и советской идеологии. Этот параграф администрация пускает в ход всякий раз, когда желает избавиться от верующего лектора. Его обвиняют в неспособности правильно воспитывать студентов и лишают права преподавать. Если ученый не читает лекций, а является чистым исследователем, то его изгоняют из лаборатории с помощью контролируемых начальством публичных конкурсов на замещение должности. По конкурсу верующий пройти не может. Если в церкви замечен студент, то с ним церемонятся еще меньше: верующих студентов выгоняют из института по просьбе комсомольской организации. Ныне, однако, власти вознамерились решить вопрос о неуправляемых в науке радикально. В новом Положении «О порядке присуждения ученых степеней и присвоения ученых званий» пункт 24 раздела третьего формулируется следующим образом:

«Ученые степени могут присуждаться лицам, которые имеют глубокие профессиональные знания и научные достижения в определенной отрасли науки, широкий научный и культурный кругозор, владеют марксистско-ленинской теорией, положительно проявили себя на научной, производственной и общественной работе, следуют нормам коммунистической морали и руководствуются в своих действиях принципами советского патриотизма и пролетарского интернационализма».[115]115
  «О порядке присуждения ученых степеней и присвоения ученых званий». Утверждено Советом Министров СССР 29 декабря 1975 г. за № 1067. Пункт 24, раздел III. См. Бюллетень Министерства высшего и среднего специального образования СССР. № 4, 1976, стр. 15. Прописные буквы добавлены М. Поповским.


[Закрыть]

Пункт 24 дает, таким образом, парткомам НИИ, Ученым советам и ВАКу возможность не допустить в науку (отказать в защите диссертации) или изгнать из науки (лишить ученой степени) любое нежелательное лицо. Ведь объявить действия верующего или диссидента непатриотичными, несовместимыми с коммунистической моралью или пролетарским интернационализмом – ничего не стоит.

Трудности подстерегают уверовавшего и в частной жизни. Он должен серьезно обдумать, как ему впредь вести себя со своими детьми. Приобщить их к своей вере – значит в значительной степени испортить им биографию: верующих не примут затем в институты, им не позволят получить высшее образование. Большинство известных мне ученых решают для себя этот вопрос бескомпромиссно. Но немало есть и таких, которые не находят в себе мужества не коверкать жизнь детей. Недавно мой друг, доктор философских наук признался мне:

«Я не решаюсь рассказать своим детям правду о своем мировоззрении. Я христианин и верую в Христа, но открыть это сыновьям невозможно. Я не хочу вводить их в конфликт с общественной ситуацией. У меня жизнь и без того изломанная, сложная. Сейчас среди молодых интеллигентов сильна тяга к духовности, религии. Буду надеяться, что и мои мальчишки найдут себя на этом пути, что в свой черед и они обратятся к вере…»

Новообращенный христианин-ученый может также ожидать конфликта с теми, с кем совсем еще недавно его соединяли единые, вроде бы, общественные взгляды. Интеллектуалы радикального направления нередко обрушиваются на своего уверовавшего товарища с укорами за то, что тот стал пассивным, терпимым к общественному злу. Я знаю случаи, когда обвинения в оппортунизме привели к разрыву многолетней сердечной дружбы честных и достойных людей. Обвинения в терпимости становятся более понятными, если вспомнить, что в 60-х годах и верующие, и неверующие боролись за свободу совести, свободу слова и человеческого духа в общем строю. Но с тех пор положение изменилось. Став людьми церкви, верующие обратились к исконному опыту взаимоотношения христиан с властью. Христиане предпочитают не предъявлять властям невыполнимых требований. В соответствии со своей верой они склонны большего требовать от самих себя, нежели от других. Когда я спросил христианина ученого-экономиста, как во время моих публичных выступлений мне лучше всего объяснить слушателям их нравственный долг в мире беззакония и террора, он посоветовал мне:

«Скажи им примерно то, что сказано в Евангелии, – зло в мире было, есть и будет; невозможно, чтобы оно не приходило в мир; человеку же надлежит стараться лишь о том, чтобы зло не приходило в мир через него лично».

Такую позицию приняли многие христиане-ученые СССР. Значит ли это, что они тем самым лишили себя возможности активно противиться злу, которое подстерегает их подчас в собственной лаборатории? Мне известен ряд случаев, когда, идя своим путем, верующие заявляли твердое «нет» искусителям из штаба управляемой науки. Один такой эпизод произошел в 1974 году.

В июле радиостанция Голос Америки передала призыв ученых-биологов США к ученым мира прекратить некоторые эксперименты в области генной инженерии. Биологи писали об опасности, которая возникает при пересадке генов при конструировании организмов с неизвестными прежде качествами. Американцы предлагали созвать международный конгресс исследователей, чтобы договориться о запрещении во всем мире опытов по пересадке генов. Вскоре стало известно, что Академия наук США поддержала эту инициативу. Из гуманных соображений на определенный круг экспериментов генной инженерии был наложен мораторий. Обосновывая этот запрет, исследователи указывали, что опыты по пересадке генов могут, в частности, привести к созданию бактериальной культуры громадной убивающей силы. В руках агрессора такое оружие может оказаться опаснее атомной бомбы.

Прошло два месяца, и из уст уже не американских, а советских биологов я узнал продолжение этой истории. В сентябре 1974 года уже знакомый читателю академик Овчинников созвал в Президиуме Академии группу биологов. Докторов и известных академиков среди приглашенных не было, зато было много молодых кандидатов, а то и просто младших научных без степеней. С чего бы такая честь? Без лишних слов Вице-президент ввел приглашенных в курс дела. Им предлагается испытать свои силы в деле государственной важности. Американцы прекратили работы по созданию сверхмощного бактериологического оружия методами генной инженерии. Надо воспользоваться этой заминкой и форсировать оставленные ими опыты. Для этого создается группа из наиболее способных и работоспособных специалистов разных областей. Кто хочет принять участие в этом проекте? Группа штурма! Этакая морская пехота науки, если хотите! Биологический десант! Парни-молотки! Пускай без степеней! Можно даже евреев пригласить! Денег – навалом! Приборы – какие только надо, в любом количестве! Условие одно – в самые кратчайшие сроки выдать на-гора сверх вирулентную форму вируса или патогенного микроба. Методы генной инженерии в таких опытах дают отличный результат! О своем будущем участникам штурма беспокоиться не придется: получат они в свой черед и ученые степени, и государственные премии, и ордена.

У молодых глаза разгорелись: ведь не кто-то там обещает, а сам Овчинников, вон он какую карьерищу отгрохал себе к сорока годам! С таким – хоть на край света. И только один из приглашенных усомнился в достоинствах плана Вице-президента. Тридцатипятилетний кандидат биологических наук Вячеслав Г. высказался в том смысле, что если два не слишком дружелюбно настроенных друг к другу человека живут в общем деревянном доме и один из двух склонен изобретать спички, то, очевидно, второму лучше подумать о конструировании огнетушителя. Спички с обеих сторон могут только привести к пожару. Иными словами, Вячеслав Г. (с ним мы уже встречались в главе «Наука: оброк или барщина?») деликатно намекнул высокому начальству, что если уж тот непременно хочет иметь дело с генной инженерией, то, может быть, следует использовать эту методику для создания сверхмощных вакцин, профилактических препаратов, которые оберегали бы народ на тот случай, если кто-то где-то за рубежом все-таки попытается раздуть огонь бактериологической войны.

«Нет, нет, нет!» – запротестовал академик Овчинников, «огнетушитель» ему не нужен. На «огнетушитель» никто там наверху внимания не обратит. Другое дело «спички»! Их можно демонстрировать на самом высшем уровне, и начальство, конечно же, оценит такую работу…

Так они и разошлись, не найдя общего языка: технократ-карьерист без Бога в душе и верующий христианин, не пожелавший, чтобы зло в этот мир проходило через него. Можно не сомневаться: академику Овчинникову удалось открыть в системе АН СССР секретную лабораторию, а может быть, даже целый институт для манипуляций с бактериологическим оружием. И даже набрать туда небесталанных мальчиков. Но, по счастью, не все готовы продать свою душу дьяволу. В начале 1976 года отказались заниматься генной инженерией два наиболее талантливых сотрудника Института белка АН СССР. Тридцати– и тридцатипятилетние физики, работающие по теории строения белка, они заявили заведующему своей лабораторией, что отказ их проистекает из соображений морального порядка. Эти двое не христиане, а евреи-иудаисты. Но что из того: подлинная вера всегда – любовь и никогда – убийство.

Я сделал попытку обсудить с московскими и провинциальными исследователями вопрос о взаимоотношении веры и науки. Для того, чтобы получить наиболее разнообразный спектр мнений, подготовил анонимную анкету. Сто экземпляров анкеты мои знакомые ученые раздали своим сослуживцам. Состояла анкета из трех вопросов:

1. Совместимы ли в нынешних условиях вера и научное творчество?

2. Как широко распространены, по Вашему мнению, религиозные настроения среди ученых нашей страны?

3. Как влияет вера ученого на его внутри лабораторную жизнь?

Анкету вручали научным работникам Москвы, Ленинграда, Фрунзе, Краснодара, Таллина и одного из подмосковных научных городков. Ее без разбора давали мужчинам и женщинам любого возраста и должностного положения. Исключение делалось только для заведомых стукачей. Из ста ознакомленных с анкетой отвечать на нее не пожелали 59 человек. Некоторые заявили при этом, что у них нет времени заниматься этими «идиотскими» вопросами. Что же сообщили остальные 41?

Совместимость науки и веры в жизни современного ученого пять анкетируемых решительно отрицало. Двое назвали такое сочетание «вероятным». Тридцать четыре ответили положительно. Вот наиболее интересные ответы.

Доктор философских наук, муж., 43 лет:

«Да. Наука и религия вышли из одной точки и разбежались в разные стороны, как бы идя по кругу. Диаметр круга был пройден в XIX-м, начале XX века. Ныне наука и религия сближаются вновь».

Кандидат физ-мат. наук, преподаватель и исследователь в области физики, муж., 36 лет:

«Да. Религиозные чувства и наука совместимы двояко. Они могут а) быть непротиворечивыми и взаимно поддерживать друг друга и б) выливаться в двойное сознание. Первое – идеал, к которому необходимо стремиться, второе то, что я очень часто вижу вокруг себя. Это не чисто советская проблема. И даже не научная. Она вытекает из нашей греховности. Для себя лично я не вижу смысла заниматься наукой без веры».

Лаборант с высшим образованием, физико-химик, муж., 27 лет:

«Безусловно, если не принимать во внимание политические причины, заставляющие иногда выбирать между верностью Церкви и желанием работать в НИИ».

Доктор медицинских наук, экспериментатор, муж., 42 лет, верующий иудаист:

«Да. Ибо Природа и Бог – это то же самое, существующее (или созданное когда-то) очень гармонично и мудро. Наука познает Природу, а религия Бога, что в сущности, одно и то же, хотя и осуществляется это познание разными методами».

Кандидат физ. – мат. наук, логик и психолог, муж., 49 лет:

«Господи, помоги мне в неразумии моем, дабы я смог послужить Тебе разумом своим».

Относительно распространения религиозных чувств ответы получены чрезвычайно различные. Из 41 анкетируемого десять ответили: «Не знаю», двенадцать считают, что верующих в СССР мало или даже ничтожно мало. «Ноль процентов в общественных науках» – утверждает один из них.[116]116
  Это неверно – автор.


[Закрыть] Девятнадцать других попытались выразить число верующих ученых в процентах к научному миллиону. Цифры при этом названы были самые разнообразные: 0,3 %, 0,7 %, 1–2 % (пятнадцать голосов), 5-10 % (три голоса), 15 % (один голос). Вот некоторые развернутые ответы:

Кандидат физ. – мат. наук, муж., 29 лет:

«Для молодых более характерны религиозные искания. Более всего религиозные чувства присущи нынешним тридцатилетним» (о тридцатилетних в этом смысле упоминают многие анкетируемые – автор).

Старшая лаборантка, биолог, 30 лет:

«Верующих советских ученых не встречала».

Лаборант, физико-химик, муж., 27 лет:

«Процент определить трудно, многие здорово конспирируются».

Доктор медицинских наук, фармаколог, муж., 46 лет:

«Надо различать scientists и men of science. Среди первых число верующих во много раз меньше, чем среди вторых. Кроме того, в наше время много людей играет в религиозность, т. к. это повышает их престиж в интеллектуальном обществе. В среднем, не более трети процента несут в себе подлинные религиозные чувства».

Кандидат филологических наук, лингвист, муж., 37 лет, верующий мусульманин:

«Если верить атеистам-социологам, то религиозность шире распространена среди малообразованного населения и несколько увеличивается у работников умственного труда. В моем круге знакомых религиозность, как правило, зависит от способности к конформизму и интересу к культуре предков».

Вопрос о влиянии веры на научное творчество также обнаружил ряд разных точек зрения. Вот наиболее яркие из них.

Доктор биологических наук, иммунолог, муж., 48 лет:

«Истинная религиозность как высшее духовное явление сообщает научному творчеству духовность, возвышенность, благородство, а самому ученому – чувство высокого духовного долга, которое на него возложено свыше».

Младший научный сотрудник, без степени, биолог, муж., 30 лет:

«Только через религиозность, т. е. глубокую веру в истину, лежит путь к фундаментальным открытиям. Религиозность – это, по-видимому, способность к творчеству».

Кандидат физ. – мат. наук, муж., 42 лет:

«Способность к творчеству дана немногим и кажется сверхъестественной…»

Аспирант-философ, муж., 29 лет:

«Чем больше творчества, тем больше веры».

Доктор медицинских наук, экспериментатор, жен., 39 лет:

«Религиозность положительно влияет на научное творчество, даже если она и построена на идеалистических представлениях о мироздании. Я думаю так оттого, что для прогресса нравственного и технического необходимо наличествование идей и представлений, превышающее нравственные возможности общества в целом».

Доктор философских наук, муж, 43 года:

«Я согласен с братьями Стругацкими, которые в своей книге Обитаемый остров пишут, что „совесть определяет цели ученого, а наука, мысль, ум дают средства для достижения этих целей. Религиозные чувства не позволяют мысли избирать дурные цели“».

Доктор медицинских наук, муж., 46 лет:

«Религиозное чувство прежде всего должно улучшать отношения ученых в коллективе».

Восемь из 39 анкетируемых уверены в том, что религиозность никак не влияет на научное творчество и внутринаучные отношения, а двое убеждены даже в том, что делать свое профессиональное дело религия ученому мешает. Наконец, есть и два особых мнения, которые также нельзя игнорировать.

Младший научный сотрудник без степени, математик, муж., 29 лет:

«Сейчас наука пошла в сторону от веры».

Кандидат физ. – мат. наук, физик-экспериментатор, муж., 36 лет:

«Иногда (и в наших условиях нередко) наука оказывается полностью отделенной от духовной жизни уверовавшего. Наука становится для него только ремеслом, способом зарабатывать деньги. Духовная жизнь ученого сосредоточивается на вере, и человек начинает тяготиться наукой. Такому разделению способствует наш социальный порядок с его системой преследования верующих».

…Социологи, возможно, сочтут, что мой опрос организован и проанализирован непрофессионально. Я и сам вижу его несовершенство. Но при всем том опрос этот с несомненностью показывает, что в миллионе, где еще совсем недавно безверие полагали обязательным условием «научной объективности», а веру считали каким-то ископаемым чудовищем, религиозные чувства завоевывают все новые и новые души. Как и все люди, ученые верят по-разному. Но дары веры всегда одинаково благодетельны: одним она помогает стать добрее к своим коллегам, других подвигает на творческий поиск, третьих, наконец, удерживает от работы в той области, где зло обнаруживает себя в наиболее неприкрытом виде. Интересно, что лучше других истину эту постигают сейчас тридцатилетние. Ровесники Христа, они вступают в возраст самых главных своих свершений.

* * *

В этой книге примерно 350 страниц. Неуправляемым элементам управляемой науки посвящено в ней немногим более 30 страниц. Та же примерно пропорция сохраняется и в жизни между миллионом управляемых и живыми творческими элементами науки. Индекс неуправляемости растет медленно, очень медленно. Трудно представить, чтобы разнородное сообщество верующих, талантливых, сопротивляющихся в ближайшие годы хотя бы удвоило свой состав. Этому мешает не только террор властей, но и то глухое, упорное недоброжелательство, которое рядовые сотрудники УН СССР испытывают к каждому непохожему на них товарищу. Одномиллионная частица управляемой науки духовно чаще всего стоит ближе к партийному чиновнику, нежели к интеллектуальной элите из числа неуправляемых. И все-таки живое живет. Неуправляемые спасают отечественную науку от окончательного распада. И пока они стоят, еще есть надежда: УПРАВЛЯЕМАЯ НАУКА МОЖЕТ СТАТЬ НАУКОЙ ВООБЩЕ.

Москва. Апрель-сентабрь 1976 г.