Текст книги "Бред"

Автор книги: Марк Алданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

XXII

Шелль был дома и пригласил полковника встретиться с ним у Квадри в половине седьмого. Хотел было пригласить его на обед, но раздумал: теперь обедал с Наташей в маленьком недурном ресторане – не на площади святого Марка и не на Большом канале. Наташа говорила, что этот ресторан очень живописен; на самом деле не могла привыкнуть к тому, что они на обед в гостинице тратят по семь-восемь тысяч лир.

–   Вы, конечно, знаете, где Квадри?

–   Я старый венецианец, – ответил, смеясь, полковник. «Другой назначил бы мне свидание где-нибудь на верхушке Кампаниллы, они все обожают конспирацию, – подумал он, выходя из телефонной будки. – Значит, за ним слежки нет. Я за собой тоже не замечал. Кажется, обрадовался встрече со мной. У него, быть может, и предложений труда теперь гораздо меньше, чем бывало, и он чувствует себя, как на благотворительных базарах стареющая дама, к которой больше не подходят покупатели».

В это утро Эдда была показана Рамону. Она очень хорошо, в самом неправдоподобном наряде, прошла мимо Флориана и бросила на них высокомерный взгляд. «Лучше и желать нельзя!» – подумал Шелль. Он толкнул богача.

–   Не узнаете? – спросил он, когда Эдда отошла. – Это знаменитая артистка, вы верно ее видели на экране.

–   Никогда не видел. Кто такая? – спросил Рамон, очень заинтересованный пышной женщиной. Шелль назвал настоящую фамилию Эдды или ту, которую она объявляла настоящей. Риска не было: Рамон никого и ничего не знал.

–   Вы ее пригласили ко мне на праздник?

Нет, еще не приглашал, но могу пригласить. Вы подаете хорошую мысль, – сказал Шелль. «Кажется, клюнуло», – с удовлетворением подумал он.

– Сегодня же ее разыщите, – сказал Рамон и поправился, зная, что Шелль не любит повелительных наклонений: – Пожалуйста, попросите секретаршу найти ее. Она не в нашей гостинице, я ее у нас не видел, уж я обратил бы на нее внимание.

Днем Шелль доложил ему, что Эдду разыскать не удалось, но ее берлинский адрес установлен и ей посылается приглашение.

–   Как же не удалось?! – возмущенно спросил Рамон. – Я желаю ее видеть!

–   Мало чего вы желаете! – ответил Шелль с обиженным видом человека, подающего апелляционную жалобу на несправедливое решение суда. – Она верно была здесь лишь несколько часов проездом. Но если вы так хотите с ней познакомиться, то ей можно предложить роль в спектакле. Я вас понимаю, она очень красива, именно в вашем рубенсовском вкусе... Послушайте! – сказал он, хлопнув себя по лбу (вышло недурно). – Что, если именно ей предложить роль догарессы? В ее внешности есть что-то венецианское.

–   Я именно это имел в виду.

–   Это будет стоить довольно дорого. Думаю, что меньше, чем за три тысячи долларов, она не приедет.

–   Предложите ей пять тысяч, но чтобы она была здесь!

На этот раз Шелль не счел нужным обидеться. Независимость уже проявил, а слишком часто раздражать Рамона было бы рискованно. И главное, цифра была приятной неожиданностью. Он и не думал брать себе комиссию с этих денег. Однако при такой оплате было легко навсегда освободиться от Эдды.

– Будет сделано, – примирительно сказал он.

– ...Так Майков не кончил самоубийством? – спросил Шелль.

Полковник развел руками.

–   Не знаю. Мне только известно, что он умер. Почему вы думаете?

–   Просто предположение.

–   Оно очень возможно.

А может быть, рак простаты?

–   Почему рак простаты?

–   Или просто он задохнулся в советской атмосфере. – Шелль хотел было сказать о рыбах, задыхающихся в Мертвом море, но вспомнил, что уже это говорил.

–   Как вы можете тут делать какие бы то ни было предположения?

–   Ололеукви помогло.

Полковник смотрел на него удивленно.

–   Не понимаю. Это, кажется, то ваше снадобье? Снотворное?

–   О, нет, не снотворное. Между бредом и сном очень мало общего. Да и бред от этого снадобья особенный. Он вначале почти разумен и логичен, всё часто освещается по-новому, всё ясно, проникаешь даже и в чужую душу. Потом начинаются заскоки, тоже промежуточные, прогрессирующие, с прорывами в бессмыслицу. Кончается обычно полной ерундой, особенно когда хочешь прийти в себя... Неужели у вас никогда не: было такого чувства: сейчас увижу то, чего другие не видят!

–   Не было, – сухо ответил полковник. – Я никаких снадобий не принимаю... Я хотел поговорить с вами о вашей дальнейшей работе. Прежде всего искренне благодарю вас за ту даму.

–   Она оказалась полезной?

–   Более или менее.

–   Ее карьера устроилась, – сообщил весело Шелль и рассказал о Празднике Красоты. – Если б вы здесь пробыли некоторое время, я послал бы вам приглашенье. У вас наверное есть с собой фрак или смокинг? Теперь и к английской королеве можно, кажется, приходить во фланелевом пиджачке, но к нам нельзя. Я буду в маскарадном костюме. Я изображаю одного из телохранителей дожа.

–   Одного из телохранителей дожа, – повторил полковник, слушавший внимательно, как всегда, но с всё росшим удивлением. – Извините меня, вы уверены, что вы здоровы?

– Совершенно уверен. Маскарад очень приятное развлеченье. Там вы увидели бы и Эдду.

–   Мне она больше не нужна. А вот для вас я скоро буду иметь дело.

Спасибо, но едва ли я могу быть вам полезен, – сказал Шелль и вынул чековую книжку, предвкушая эффект. – как наше дело не состоялось, то позвольте вернуть вам ваши две тысячи долларов. Я их получил в швейцарских франках и в швейцарских же франках вам возвращаю: восемь тысяч пятьсот сорок франков, так? – небрежно спросил он.

–   Позвольте... Это не к спеху. В том, что дело отпало за смертью Майкова, никакой вашей вины нет.

–   И вашей тоже нет.

–   Но я не отказываюсь от работы с вами в дальнейшем. Разве вы отказываетесь? Или вы мною недовольны?

–   Нисколько. Просто я не привык получать деньги даром. Если вы помните, я вам говорил, что, быть может, брошу разведочную работу. Тогда я всего вам не сказал. Видите ли, я женился, – сказал Шелль, хотя решил было этого не говорить.

–   Женились?

–   Да. Женился.

Полковник вдруг расхохотался. Это случалось с ним не часто.

–   Поздравляю вас!.. Искренне поздравляю... Желаю счастья.

–   Спасибо. А почему вы развеселились, если смею спросить?

–   Пожалуйста, извините меня... Видите ли, я всё не мог понять, что вы за человек... Вы ведь и на виолончели играете!.. Теперь это понятнее. Быть может, вы пошли в разведку, чтобы устроить себе необыкновенную жизнь, а вдруг ваша жизнь станет обыкновенной? Если вы «раскаялись», то в вас раскалюсь, так сказать, виолончельное начало.

–   Очень может быть, – холодно ответил Шелль.

– Позвольте выпить за ваше счастье этого зеленовато– желтого вина, почему-то называемого белым.

Они выпили еще по бокалу. Шелль взглянул на часы.

–   Вы спешите?

–   У меня есть немного времени... Вы, очевидно, прежде считали меня авантюристом по природе?

–   Не в худом смысле. Но ведь у вас в самом деле было немало авантюр. Если позволите сказать откровенно, я думал, что вас в жизни интересуют только авантюры, женщины и деньги.

– Да ведь это очень много. Всё же можно пройти через большое число авантюр, не будучи авантюристом. По природе

поди, авантюристами бывают редко, их создают обстоятельства. В СССР, например, авантюристами могут быть только сановники... В былые времена я избрал бы карьеру военного.

–   Вы ведь и были летчиком в пору гражданской войны в Испании. Кажется, в лагере республиканцев?

–   Так точно. Они платили иностранным летчикам огромные жалованья.

–   Отчего же вы лучше не служили в русской армии? Впрочем, я забыл, что вы не русский, а аргентинец.

–   Я не русский ни по паспорту, ни по крови. И у меня были очень серьезные причины не служить советскому правительству. Кроме того, когда я был молод, советская армия была еще очень слаба, а я слабых не люблю... В былые времена еще была карьера для людей, любящих авантюры, хорошая, быстрая, никаких достоинств и дарований от человека не требовавшая: революция. Но ее в наше время монополизировали коммунисты, а я их ненавижу. Теперь мне делать нечего.

–   У вас есть, однако, интересное дело.

–   Вы его считаете интересным? Правда, вы в нем, так, сказать, поэт. Странно: в разведке трудно не стать циником и мизантропом, а вы циник и мизантроп лишь в меру, в очень небольшую меру.

–   Я даже совсем не циник и не мизантроп.

–   И еще удивительно: вы не болтун. Как ни странно, у нас огромное множество болтунов.

–   Это, к сожалению, верно, – сказал полковник. «Ты первый», – подумал он. – Так, так... Я надеюсь, что на службу к нашим противникам вы ни в каком случае не пойдете?

–   В этом вы можете быть совершенно уверены. Кажется, какой-то из английских королей шантажировал папу Александра тем, что грозил принять мусульманскую веру. Я в большевистскую веру не перейду. Если во мне есть хоть что-либо, подлинное, то это ненависть к ней... Еще не знаю, что буду делать. Теперь самая опасная из профессий это быть летчиком пробующим новые аэропланы.

«Ох, вечно рисуется! И храбростью, и цитатами», – с досадой подумал полковник.

– Сильные страсти исчезают у людей с годами или, т сказать, приходят в коллоидальное состояние, – сказал он, в его тоне скользнула насмешка.

–   Да, вы правы. Я не так стар, как вы, но тоже немолод, и мне надоело рисковать жизнью. А от всего связанного с политикой я буду всячески сторониться. Мне нынешнее положение в мире напоминает тот бессмысленный хаос, который бывает в конце старых комических фильмов, когда все куда-то бегут, кого-то толкают, что-то опрокидывают. Публика хохочет, хотя смешного ровно ничего нет. Так теперь и в мире.

–   Не вижу этого. А смешного действительно мало... Так вы выходите в отставку? Собственно, женитьба для отставки не причина.

–   Я женился на барышне, у которой нет ни души родных, и я ее надолго оставлять не могу. Вы, конечно, предположили, что она богата. У нее нет ни гроша.

–   Но если вы небогаты, то тем более, зачем же вам покидать службу и возвращать мне аванс? Я думал всё-таки, что вы любите наше ремесло.

–   Терпеть не могу.

–   Да, вы мне это сказали. Но люди часто так говорят. Спросите знаменитых писателей, журналистов, политических деятелей. Они вам скажут, что проклинают день и час, когда избрали свое занятие.

–   Не все. Людовик XIV говорил: «Mon délicieux métier de Rоу...» Вы служите своей стране, а я служил тем, кто больше давал.

–   Вы слишком часто говорите такие вещи, для того чтобы они были правдой. Полной правдой... А я и в разведке знавал бессребреников.

Вам, значит, повезло, я таких ни в каком деле не знал. Но всяком случае, я сам отнюдь не бессребреник. Я люблю то, что дают деньги: «красивую жизнь», как часто иронизируют. Вернее, не столь люблю красивую, сколь ненавижу некрасивую, жизнь бедняков. Большевики, быть может, и погибнут оттого, что они дают своим людям мало красивой жизни. По-моему, вам следовало бы тратить миллиарды на подкуп государственных людей во враждебных государствах, это было бы далеко не самым непроизводительным из ваших расходов.

–    Так и воевать было бы легко: подкупили вражеского главнокомандующего, вот победа и обеспечена, правда? Только я таких случаев в военной истории что-то не помню, – ответил полковник. «Он и в разведку верно пошел отчасти для красивой жизни. И наружность у него такая. Кажется, во французской армии при каком-то из Людовиков был установлен приз за воинственную наружность. Я ему присудил бы, и он был бы очень доволен. Будь он среднего роста, вся его ' жизнь, быть может, сложилась бы иначе. О таких, как он, говорят: «Похож на хищную птицу». На птицу нисколько не похож, а что-то хищное в его наружности есть, особенно в профиль». – Вы не очень понятный мне человек.

–    Ничего непонятного. Я человек без рода и племени, вечный повсеместный «sale étranger». И вдобавок предельный эгоист, «со всех сторон окруженный самим собой», как говорил Тургенев. Точнее я был таким. А выбор ведь у нас почти у всех ограниченный. Когда человек молод, его жизнь чаще! всего отравляет бедность. Когда он стар, ему нет большой радости и от денег. А у меня вкусы менялись. Ребенком я мечтал о том, чтобы стать приказчиком в кондитерской, потом; хотел стать шофером, еще позднее военным. Теперь же мечтаю о тихой спокойной жизни.

–    Да уж будто вы вправду к нашему делу не вернетесь?' Французы говорят: «Кто пил, тот и будет пить».

– Нет, я рецидивистом не стану. Я боксер-тяжеловес, достигший предельного возраста.

–    Да им-то верно до самой смерти по ночам снится ринг.

–    Однако они на ринг не возвращаются.

–    Чем же вы думаете заняться?

–    Праздностью. Это самое лучшее занятие.

–   Недурное, – сказал неуверенно полковник, вспомнив своем доме в Коннектикуте. – Куда же вы теперь собираете с женой?

–   Поселимся где-нибудь в Италии, – ответил Шелль. Ему не хотелось сообщать о покупке виллы.

Тут на море есть чудесные уголки и недорогие.

–  Может быть, и тут. Хотя я не люблю моря. Несмотря на мою любовь к авантюрам, я ни одного романа Конрада дочитать не мог. Буду читать книги, мемуары, биографии, это мое любимое чтение. Немного любознательности у меня всё же еще осталось. Когда я был мальчиком, чуть не плакал, что не видел и никогда не увижу Наполеона! – сказал он, засмеявшись. – Так получите деньги.

–  Спасибо, – сказал полковник, бегло взглянув на чек. Надеюсь, что с покрытием». – Я очень сожалею. Добавлю, что в подобных обстоятельствах не все вернули бы аванс. Очень ценю.

Они помолчали, с любопытством глядя друг на друга. Взгляд полковника снова остановился на руках Шелля: «Всё-таки это руки убийцы», – подумал полковник. «Верно больше никогда в жизни его не встречу, – с неожиданным сожалением подумал Шелль. – А наш разговор с ним – вроде тех, какими часто заканчиваются детективные романы: гениальный сыщик после поимки преступника «за бутылкой вина» рассказывает своему другу, как он всё раскрыл. А то читатель романа и не понял бы. Если же рассказать раньше, то пропал бы эффект».

–  Не знаю, удастся ли это, но я хотел бы остаток жизни прожить просто как рантье. Верно, приятная жизнь. Французские буржуа – мудрые люди.

–  Ничего не будете делать до конца жизни?

–  Отчего же нет? Много ли осталось? Месяц моей жизни надо считать за год. Успею подготовиться. По-моему, не надо умирать скоропостижно: нужно подумать о смерти как следует.

–  Дело вкуса. И это хорошо говорить в сорок лет, – сказал с неудовольствием полковник и допил вино. Шелль опять посмотрел на часы.

–  Теперь позвольте вас покинуть, меня ждет жена.

Тогда не смею задерживать. Еще раз поздравляю... А если передумаете, мы всегда будем к вашим услугам, – сказал полковник, крепко пожимая ему руку, на этот раз без всякой брезгливости. «Один из интересных номеров в моей коллекции, виолончелист, – подумал он. – Помнится, Джим говорил, будто кто-то о ком-то сказал: «Он был оригинален, хотя и очень хотел стать им».

XXIII

–    ...Постой, я угощу тебя шампанским, – сказал полковник. «Уж если и шампанское Джима не утешит, то, видно, в самом деле плохо дело», – подумал он. «Dostoievsky mood, просто беда». Джим продолжал свой монолог:

–    ...В сущности, и пользы от вашей работы очень мало. В пору войны величайшая армада в истории прошла через Атлантический океан и произвела десант, а Гитлер об этом ничего не знал. В 1939 году Франция и Англия не имели ни малейшего понятия о военной мощи Германии. В 1941 году Германия не имела ни малейшего понятия о военной мощи России, а Сталин не знал, что немцы собираются на него напасть. Между тем все они тратили сотни миллионов на разведку! Так и теперь. Что вам могут сообщать ваши агенты с той стороны железного занавеса? Их сведения либо верны и не имеют никакого значения, либо имели бы значение, но неверны...

–  Не говори о том, чего ты не знаешь, – сердито перебил его полковник. – Теперь самое главное это знать, твердо знать, что делается там. И потому, хотя это звучит нескромно и парадоксально, та деятельность, которой я занимаюсь, сейчас самая полезная в мире.

Вы доставляли, конечно, в Вашингтон множество сведений о советских атомных бомбах. Однако президент Трумэн' не так давно сказал, что ему неизвестно, существуют ли в России атомные бомбы или нет. Вот вам теперь удалось одно дело, доставили куда надо важную дезинформацию и радуетесь., А десять других дел не удаются, только даром выбрасываете; деньги наших налогоплательщиков. Да и то, что удается, тотчас уравновешивается яхт делами, почти всё взаимно нейтрализуется. Мало того, они тут всегда будут иметь огромное преимущество перед вами, так как они ни перед чем не останавливаются, а у вас есть моральные границы, которых вы не перехода; те. Всё, что делает их разведка, наверное сплошное преступление, и это их нимало не беспокоит. А из того, что дела< наша разведка, преступна, скажем, только четверть, и есть вещи, каких вы вообще делать не можете и не хотите. Значит, все преимущества a priori на их стороне... Вы сердитесь, дядя, это плохой признак. Да и так ли нужна та «правда», которую будто бы вам доставляют ваши агенты? Тайна была бы некоторой, разумеется очень слабой, гарантией против войны. Страх перед неведомым был бы сдерживающим началом.

–  Преступники тоже ведут борьбу с полицией и тоже, в отличие от нее, ни перед чем не останавливаются, тем не менее работа полиции бывает успешна. Большевики при помощи своих шпионов получили о наших атомных вооружениях очень ценные для них сведения. Мы были бы совершенными дураками, если б не делали того же, что делают они. Это было бы просто преступлением против родины. Предложи Кремлю, чтоб он прекратил шпионаж.

–  Я знаю, это сильный, даже неотразимый, довод, – сказал грустно Джим. – Предлагать большевикам что бы то ни было путное бесполезно, хотя бы потому, что они обещают и всё равно не выполнят. Однако едва ли и вы тут можете искренне желать соглашенья: если б они пошли на соглашенье, то вам было бы решительно нечего делать и вся ваша жизнь оказалась бы ошибкой.

–  Об этом, пожалуйста, не беспокойся. И наше правительство менее всего считалось бы с этим.

–   Пользы от вашей работы очень мало, а вред большой. Если когда-нибудь начнется третья война, то она произойдет скорее всего из-за какого-нибудь инцидента, созданного разведкой, или из-за неверных сведений, которые она кому-нибудь даст. Судьбы мира зависят от пяти или шести полковников на земле! Быть может, один из них сообщит своему правительству, что противник очень слаб, и его правительство начнет наступательную войну. Быть может, он сообщит, что противник скоро станет слишком могущественным, и правительство начнет превентивную войну. Для меня теперь разведочное дело символ мирового зла, в нем кристаллизуется вся эта проклятая холодная война! – сказал Джим и успокоился: отвел душу.

–   Очень тебе благодарен. Я этим делом занимаюсь всю жизнь. Оно, кстати, позволило мне дать тебе образование.

Я этого не забываю, дядя, – ответил Джим, смутившись. Он оглянул скромный номер полковника, и ему стало совестно, что дядя, так часто дарящий ему деньги, живет в более дешевой гостинице, чем он. «Но так должно быть: старые люди знали настоящую жизнь до первой войны, а вот наше несчастное поколение видело мало хорошего», – тотчас разжалобившись над самим собой, подумал он. – Дорогой дядя, вы кажется, упомянули о шампанском?

–   То-то! Сейчас закажу... Но какую чепуху ты несешь, уши вянут!

–   Вы иначе говорить не можете. И какой у разведчиков > горделивый вид и тон, точно они занимаются необыкновенно важным и полезным делом!

–   Ты просто сочиняешь! У меня никакого горделивого вида нет и никогда не было!

–   Я говорю не лично о вас, дядя. Вы отлично знаете, как я вас люблю и что о вас думаю. Вы прекраснейший человек, я вам всем обязан. Но, не сердитесь на меня, вы в первый раз в : жизни дали мне нехороший совет. Я сделал гадость.

–   Говори просто, что ты влюбился в эту дуру!

–    А еще вы думаете, что видите людей насквозь! Я не только в нее не влюбился, но она мне противна. Я по-настоящему понял это, когда ехал сюда из Парижа, понял и ее, и: себя. Дорога обостряет все чувства, человек в вагоне или на пароходе не совсем такой, как всегда, он всё понимает яснее. И я сам себе стал противен.

–    Да что ты такого сделал? Какое несчастье от этого произошло? Она благополучно улепетнула из Франции, ей больше никакая опасность не грозит. Судя по тому, что ты мне о ней говорил, она развратная, продажная баба. Они хотели причинить нам большой вред. Мы это, слава Богу, расстроили и повернули дело против них же: причинили им вред и, надеюсь, немалый. Ты выполнил свою роль отлично. В чем же дело? Чего ты от меня хочешь?

–    У вас, вероятно, есть и личный враг? Поручили ли бы вы мне сойтись с какой-либо его женщиной, чтобы причинить ему вред?

Тут нет никакого сходства. Государства постоянно дела ют то, чего частные люди не имеют права делать. Так всегда было и так всегда будет. Ты можешь прочесть и в Ветхом Завете. Иисус Навин посылал перед походом разведчиков в Обетованную землю: «И послал Иисус, сын Навина, из Ситтима двух соглядатаев тайно, и сказал: пойдите, осмотрите землю и Иерихон. Два юноши пошли и пришли в дом блудницы, которой имя Раав, и остались ночевать там». Не цитирую дальнейшего. Это в книге Навина.

–   Вероятно, все разведчики помнят и повторяют одну эту цитату из всего Священного Писания.

–   Ну, хорошо, можешь оставить последнее слово за собой, я ничего против этого не имею... Скажу тебе, у меня в молодости, когда я начинал работу, тоже были сомнения, хотя и гораздо более слабые. Я их быстро в себе преодолел. Ты преодолевать не хочешь, – твое дело. Я не думал, что ты так сентиментален. Что ж, я вижу, ты для моего ведомства не подходишь. Следовательно...

–   Подхожу или нет, но я работать в нем не хочу. Повторяю, ваше ведомство становится огромной общественной проблемой или, вернее, огромной политической опасностью! Я, впрочем, отлично понимаю, что никакого выхода предложить не могу. Для отдельного человека, пожалуй, есть, но тоже дурной: он в том, чтобы держаться в стороне от всего зла, делающегося в мире.

–   Хорош выход для государства! И довольно об этом!

– Сделали со мной что хотели, а теперь «довольно об этом». Я потерял к себе уважение. Я говорил себе, что если ее арестуют, то я покончу с собой, – сказал Джим. Это, впрочем, только что пришло ему в голову.

–  Да ты совершенно сошел с ума. Вот что значит начитаться Достоевского!

–  Достоевский тут ни при чем.

–  Никто тебя насильно не держит. Уходи на здоровье. Ты можешь в любой день вернуться на твою прежнюю службу. Ты верно еще не забыл тех имен?

–  Алидиус Вармольдус Ламбертус Тиарда ван Штарненборг Стакхувер? – спросил Джим, засмеявшись. – Нет, не забыл. Но я туда не вернусь.

Делай, что тебе угодно. Лучше всего переходи в армию. Два твоих предка были военными. Кавалеристами, – добавил полковник со вздохом. – Я нисколько не препятствую и даже тебе помогу... Какие же теперь вопросы? Как расстаться с ней? С Раав. Я знаю, что она завтра уезжает в Берлин.

–   Откуда вам это известно?

–   Как видишь, разведка всё-таки кое-что знает.

–   Вы с ней говорили, дядя!

–   Нет. Но, разумеется, я за ней слежу, – внушительно добавил полковник, довольный впечатлением, которое его слова произвели на племянника.

–   Кстати, вы могли бы меня похвалить: правда, я в кофейне и вида не показал, что я вас знаю? Я так люблю, когда меня хвалят! И вы тоже верно любите. А понравилась вам Эдда?

–   Я пришел в дикий восторг при первом взгляде на нее. И мне так приятно, что ты с ней путешествуешь.

–   Во-первых, не забывайте, что я сошелся с ней по вашему же указанию, а во-вторых, вы не можете отрицать, что она красавица. Вы когда-то знали толк в женщинах, говорят, вы в молодости имели у них большой успех, – сказал Джим.

–   Это тебя не касается.

–   Так вы уже знаете и об этом идиотском празднике?

–   Как видишь, знаю.

–   Хороши же зрелища, которые Запад противопоставляет коммунистам!

–   Уж не становишься ли ты попутчиком? Только этого не хватало!

–   Вы отлично знаете, что я ненавижу коммунистов, а попутчиков еще больше. Но именно поэтому я в бешенстве. Такие праздники и такие господа, как этот филиппинец, точно созданы для успеха большевистской пропаганды!

–   В этом я с тобой согласен. Забавно, что он это устраивает для пропаганды против большевиков! Комизм усиливается от того, что главную роль в спектакле будет играть советская шпионка... Итак, она уезжает в Берлин. Я не советую тебе с ней ехать, очень не советую. Да она верно и звать тебя не будет. К тому же, ты говоришь, что она тебе противна. Тем лучше. Вопрос верно только в деньгах? Пожалуй, для очистки! совести дай ей денег.

–   У меня их и нет.

Так бы и сказал! Вот что, я хотел подарить тебе тысячу долларов. Ты мечтал о хорошем автомобиле. По твоему ранг и возрасту с тебя пока совершенно достаточно «форда» или «шевроле». Года через три ты уже созреешь для «бьюика». Надеюсь, о «кадиллаке» или «паккарде» ты еще не смеешь мечтать? Но я думаю, что при тысяче долларов наличными ты мог бы на выплату купить и «паккард», если у тебя хватит на это нахальства. Выплачивать остальное ты будешь, разумеется, из своего жалованья... Впрочем, я ничего не имею и против того, чтобы ты подарил часть этих денег твоей очаровательной любовнице. Можешь даже подарить ей все, если ты совсем дурак.

–  Я вам страшно благодарен, – сказал Джим смущенно. – Подарок и такой большой! За что?

–  Ни за что. Ты его совершенно не заслуживаешь... Ты верно и без того немало на нее потратил?

–  Да, конечно, но...

–  По-моему, ты можешь ей больше ничего не давать. Она от филиппинца получит немалые деньги.

–  Вы и это знаете?

–  Я всё знаю.

–  Тогда вы изумительное исключение в профессии! Так вы думаете, что я могу ничего ей не давать?

–  Не решаю сложного конфликта в твоей сложной душе: Раав или «паккард».

–  Дядя, вы жестокий человек. Вы знаете, что я мечтаю о «паккарде».

–  Преодолей в себе этот соблазн. Осчастливь эту милую, добрую, хорошую женщину.

–  Я всё-таки сделаю ей подарок.

–  В какую цену, если я смею спросить?

–  Как вы думаете? Пятьсот?

–  Нет, этого мало, – сказал полковник, наслаждаясь. – Пятьсот это мало для такой хорошей женщины. – Он засмеялся. – Вот что. Я тебе дам восемьсот долларов после ее отъезда. А сейчас получай двести и делай с ними что хочешь. И перестань на меня дуться. Ты очень недурно провел с ней время, в самом деле она красива. Она большая дура или только средняя?

–  Необычайная! Обезоруживающая! – сказал Джим, оживляясь. Дядя обладал способностью всегда его успокаивать.

С другой у тебя дело так гладко не прошло бы. И она развинтила тебе нервную систему?

–   Да. А себе еще больше. Я не знаю, что с ней сталось! Здесь она в полной безопасности, между тем она именно со вчерашнего дня поминутно оглядывается по сторонам и бледнеет при виде всякого прохожего. Представьте себе, заглядывает под кровать: нет ли там убийц!

–   И, разумеется, у тебя угрызения совести за то, что ты расстроил душу этого небесного создания! Нет, отдай ей всю тысячу долларов.

–   Я ей дам ваши двести, – ответил Джим. Привычные насмешки дяди вызывали у него привычную же реакцию, и он переходил в наступление. – Так и будем знать, что вы сделали подарок советской шпионке.

–   Ты глуп, – сказал полковник, вынимая бумажник.