Текст книги "Шестнадцать карт (роман шестнадцати авторов)"

Автор книги: Мария Чепурина

Соавторы: Нина Хеймец,Иван Наумов,Сергей Шаргунов,Герман Садулаев,Ирина Мамаева,Евгения Доброва,Ирина Павлова,Ильдар Абузяров,Александр Морев,Сулиман Мусаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Где-где меня нашли? – переспросил я.

– В Чальмны Варэ. Плохое место, недоброе. Кладбище там, старый лопарский погост. Я сам однажды чуть не пропал – погнал колхозных оленей и заблудился. Дорогу, лес знал как свои пять пальцев, однако духи взяли и поменяли все вокруг на незнакомое. Еле выбрался, с месяц плутал, стадо почти все к дикарю ушло… Хорошо, что всех оттуда выселили.

– Почему?

– Затапливать собирались в советское время. ГЭС хотели строить на Поное. Так и не построили – кончился коммунизм… – Он перелистнул страницу.

Услышав наш разговор, в палату заглянул врач.

– Очнулся?

Я кивнул.

– Молодец. Как зовут? Имя, фамилия?

Я назвал.

– Ну ты даешь, Непомнящий, – врач покачал головой. – Не помнишь, конечно же, ничего?

Но кое-что я вспомнил. Я прямо встрепенулся, когда до меня дошло, что я один.

– А где Володька?!

– Какой Володька?

– Друг. Мы вместе были. Вдвоем.

– Нашли тебя одного. Народ опытный, понимали, что в одиночку на Поной не ходят, – час еще летали вдоль реки.

– Может, в лесу он? – я посмотрел на доктора с надеждой. – Надо искать!

– Ищут уже. Знакомый ваш с Ловозера узнал, отправился с мужиками. Забросились тем же вертолетом, который таможенников забирал. Только теперь им самим выбираться – вниз, наверное, пойдут, до пограничников.

– Какое сегодня число?

– Двадцать шестое.

Получалось, что я выпал из реальности на девять дней. Я силился вспомнить хоть что-нибудь – и проснулся.

* * *

Иван пошевелился, протер глаза, повернулся на звук телевизора и уставился на меня удивленно.

– Что смотришь?

– Всякую ерунду. Включил со скуки.

– А-а-а… – Иван взглянул на часы. – В такую рань не спишь.

– Привык.

– Я тоже жаворонок – если бы не вчерашний загул. Как самочувствие? А то айран стоит в холодильнике. Там, над овощным отсеком.

Я налил нам по стакану антипохмелина. Иван подсолил, приперчил и с жадностью выпил до дна – видать, ему чудесный напиток был нужнее, чем мне.

– Слушай, друг, – попросил я. – Можешь в Питер отвезти? Без твоей помощи никак, пропаду. Паспорта нет, ни одна проводница после этих терактов не посадит.

– Друзья, как говорят, познаются. А мы с тобой теперь вообще как братья – в одних ботинках ходили. Успеешь за час собраться?

– А что собираться, у меня нет ничего.

– Ах, ну да… Я в смысле – может, душ принять, побриться…

– Поехали, Вань. Скорей домой – одно только желание. Нет, еще есть. Заскочим во вчерашний кабак по дороге? Мыл руки, забыл кольцо в туалете. На раковину положил, наверное. Оно мне ценно как память. Брат перед армией подарил, с тех пор вот ношу… носил.

– Братские чувства – святое. Заедем, недалеко. Позавтракаем тогда. Заодно в дорогу что-нибудь возьмем. Пельмени у них хорошие… в горшочках, с укропом… – произнес Иван мечтательно.

Бар “Сирена” снова встретил нас полумраком и умиротворяющей музыкой. Тотчас подлетела знакомая официантка в белоснежном переднике, протянула папку меню.

– Нам это… В дорогу пельмешков. И соус, как я люблю.

– Горчица пополам с уксусом?

– Да, повар знает.

– Еще что?

Пока Иван заказывал провизию, я сходил в туалетную комнату и вернулся.

– На раковине нет. Может, закатилось куда…

– Помогите кто-нибудь из персонала! – попросил Иван.

Из подсобки выглянула молоденькая белокурая девчонка. Выслушав, в чем дело, она достала из кармана длинные ярко-розовые резиновые перчатки и кокетливо натянула их.

– Давайте сифон отвинчу. В слив могло проскочить.

В компании уборщицы я снова проследовал за дверь с литерами “WС”. Операция “ищем кольцо” шла по плану. Я все продумал. С собой у меня была позаимствованная из серванта “благодетеля” бутылка коньяка – маленькая, но дорогая. Я отдал ее девушке за право ненадолго воспользоваться ее телефоном. Чтобы она не удивлялась, я признался весело и беззаботно, с видом человека, которому по колено моря, что напился вчера до потери сознания и растерял все на свете. Девчонка понимающе улыбнулась, сунула в карман фартука подношение и протянула старенькую, потертую “нокию”. Я написал Багрову СМС, что карта в сохранности, и стер его из отправленных.

– Нашли? – участливо спросил Иван, когда мы с уборщицей вышли из туалета.

Я покачал головой.

– Жаль… Свои здесь не воруют. Может, из посетителей кто забрал. Хочешь, найдем? – Иван настойчиво проявлял великодушие. – Здесь камеры, все серьезно.

– И в уборной?!

Иван посмотрел на меня как на идиота. Я так и не понял, что это значило: да или нет.

– Спасибо, Вань. Не стоит: что упало, то пропало. Домой скорее хочется.

– Сейчас пельмени упакуют, и поедем. Я еще крылышек взял и овощей на гриле. И лавашей с чебуреками.

Быстро, без пробок, мы проскочили на трассу и понеслись в сторону Петербурга. Дорога была ранняя, легкая. В машине негромко играло радио “Серебряный дождь”, работал кондиционер. До Твери я как ни в чем не бывало полемизировал с Иваном о судьбах родины, до Вышнего Волочка медитировал, а потом как-то незаметно отключился и очнулся уже перед КАДом от вопроса “тебе куда?”. Не до конца отойдя от сна, я пробормотал адрес большого многоквартирного дома за три улицы от моего. Там когда-то жила подруга жены, и я помнил код ее подъезда. Иван, не снижая скорости, ввел данные в навигатор – и через три минуты мимо полетели помпезные сталинки Московского проспекта.

– Красивый город, как-нибудь приеду погулять.

– Неужели обратно сейчас? Пятнадцать часов за рулем…

– Обратно, только на поезде. Машину послезавтра пригонят, я договорился. И вообще, у меня в Москве другая есть. В количестве пять штук! – Иван расхохотался.

Я увидел свой переулок, свой дом – и вздохнул с облегчением. Это была самая счастливая минута последней недели. Машина пронеслась мимо и вскоре остановилась в просторном дворе.

– Проводить до квартиры?

– Не усугубляй! – простонал я. – Жена не оценит. Ох, эти бабы…

– Разбаловал. Моя по струнке ходит.

– Люблю, вот и балую.

– Смотри, жалеть потом будешь.

– Жизнь коротка. Я за то, чтобы человек оставался собой.

– Ну, бывай, философ! – Иван протянул тяжелую холеную ладонь.

Я попрощался и вышел из машины. “Хаммер” лихо развернулся и выехал со двора. Код электронного замка остался прежним, уверенным, хозяйским жестом я распахнул дверь и, не оглядываясь, шагнул через порог. Довольно долго я стоял у окна на последнем этаже и наблюдал за двором. Не обнаружив никаких опасностей, я благополучно покинул убежище – и через четверть часа упал в объятья взволнованной и удивленной жены.

* * *

В Питере я первым делом отправился в центр НИИ скорой помощи имени Джанелидзе, известный своей независимой диагностической лабораторией. Старик профессор, к которому я попал на прием, внимательно изучил рентгеновский снимок, а потом осмотрел меня самого.

– Откиньте, пожалуйста, волосы со лба, – попросил он.

Я подчинился.

– Нда-с, – усмехнулся врач. – Это вообще не ваш череп. Смотрите, – он подвел меня к зеркалу. – Видите, совсем другая форма лобной кости.

– Как не мой? Снимок сделали при мне. И в руки сразу отдали.

– Если у вас была травма головы, как мы подозреваем, пусть даже и легкая, вы могли на некоторое время потерять внимание и не заметить, как ваш московский эскулап перепутал снимки. Такое бывает, называется стечение обстоятельств, молодой человек.

– Вы уверены, что это не мой череп?

– Абсолютно. Но тем не менее настаиваю на томограмме. Должны же мы выяснить реальную картину вещей.

Врач усадил меня на специальное сиденье, настроил прибор – и через несколько мгновений на экране монитора появились очертания головы.

– Откройте рот. – Профессор заглянул мне в зубы. – Ну, что я говорил. Видите, на шестом верхнем коронка. Вы когда-нибудь лечили этот зуб?

– Никогда. – Я с облегчением выдохнул. Старик нажимал кнопку “лупа” и увеличивал изображение по фрагментам.

– Полный порядок. Полнейший, я бы сказал. Мои поздравления.

– Господи, сколько передумал за эти дни…

– Подумать о жизни полезно, – сказал профессор с ноткой сарказма, – сразу вспоминаешь, что ее надо ценить. Желаю вам подольше удержать это удивительное состояние, молодой человек.

– Спасибо, попробую, – сказал я и вышел из кабинета.

Глава VIII
Наталья Рубанова
Интермеццо из трех раскладов

Наталья Рубанова (1974) – живет в Москве. Прозаик, поэт, эссеист. Автор книг “Москва по понедельникам”, “Коллекция нефункциональных мужчин”, “Люди сверху, люди снизу”. Печаталась в журналах “Знамя”, “Новый мир”, “Дети Ра”, “Футурум-Арт”, “Зинзивер”, “Волга”, “Урал”, “Меценат и Мир”, “LiteraruS – Литературное слово”, “Крещатик”, “Октябрь”, “Вопросы литературы”, газетах “НГ-Ex libris”, “Литературная Россия” и др.; в сборниках “Пролог”, “Новые писатели”, “Между оттепелью и смутой”, “13 фантазий о любви”, в альманахе “Другие” и др. Роман “Сперматозоиды” получил премию им. В. Катаева журнала “Юность”, участвовал в финале премии “Нонконформизм” “Независимой газеты” в 2010 г. Сборник рассказов “Коллекция нефункциональных мужчин” отмечен дипломом премии “Эврика”. Повесть “Люди сверху, люди снизу” вошла в шорт-лист премии Б. Соколова.

[расклад первый]

“Не теряй!” – улыбнулась длинноногая фея, протягивая мне свежий номер “Эгоиста”, который я, судя по всему, только что обронил, задремав. “Благодарю”, – сраженный ее внешностью (на самом деле скорее уличенный в собственном несовершенстве: никогда, твердил я себе, никогда у тебя не будет богини, парень), я опустил голову и, раскрыв журнал, обнаружил билет: мой поезд отправлялся через сорок минут. Я огляделся, потер глаза, ущипнул себя за руку – глупо, конечно, но ущипнул же… нет-нет, Московский вокзал точно не являлся “оптическим обманом”: через семь с половиной часов купейного заключения я окажусь аккурат в пекле империи!.. И бог бы с ним, с пеклом, – в конце концов, почему не Белокаменная? Напрягало, мягко скажем, другое: я не знал, для чего вообще куда-то еду. Нет-нет, речь вовсе не о псевдовертеровских страданиях и прочем романтическом бреде. Простые “деццкие” вопросы кто я, откуда пришел и куда иду вмиг превратились в насущные: господа хорошие, как на духу… я на самом деле ни-че-го не помнил и, была ли тому причиной неведомая мне травма или загадочные спецпрепараты, не знал. Мои поздравления-с, Антон Лексейч! Поздравления-с и поясные поклоны! “Мы в глубокой жопе…” – донеслось из магнитолы проходящего юнца; что ж, добавить к сей позитивной (не тошнит еще от словечка этого, нет?) фразе было ровным счетом нечего.

Возможно, иной умник и назвал бы это утратой идентичности – во всяком случае, частичной, – и оказался б не так уж не прав: нормальное такое диссоциативное расстройство, вызванное, возможно, шоком… Знать бы еще, каким! Впрочем, насчет диагноза я мог ошибаться – случаются же просто “провалы в памяти”…

– Шутишь, старче, не такие… – фея хлопнула меня по плечу и, улыбнувшись (виниры или свои?), легонько подтолкнула к выходу. – Главное, не бойся ничего. Москва слезам верит… главное – не плакать. И не оглядываться, понял?.. Не оглядывацца: можно и так.

Ослепленный, простите за пошлость, “сиянием глаз” (впрочем, если б вы хоть однажды заглянули в глаза феи!..), я не смог проронить ни слова и, словно загипнотизированный (да так оно, верно, и было), двинулся в сторону перрона.

* * *

Ленинградский вокзал да “пятачки” центра – вот, собственно, и все, что видел я чаще всего в Белокаменной, ругать которую не спешил, как теперь говорят, лишь ленивый, ну и, пожалуй, тот самый народец, до сих пор мнящий себя “белой костью”, – коренные белокаменцы: не самые неприятные люди, надо сказать, хотя в массе своей и жуткие снобы. “Однокоренные!” – передразнил меня кто-то и хихикнул: вздрогнув от неожиданности, я оглянулся: татуированный дедок слева мирно похрапывал, барышня справа уткнулась в Fast Food, Fast Woman [6]6
  “Еда и женщины на скорую руку”.


[Закрыть], где (я заглянул в книжонку) “У тебя маленькая квартира. С крысами. – Не обижайся, они всего лишь мыши. Мы можем найти квартиру побольше с мышами поменьше” – окончательно вывело из равновесия. Ну да, ну да, с мышами поменьше… и Игги Поп, конечно же, разорвет на сцене сырую курицу, а потом повторит в нашу честь, о, мифическая возлюбленная, знаменитый stagl diving [7]7
  Прыжок с толпу со сцены.


[Закрыть]… И Джо Витале, ага, напишет очередной гипнотический текст об искусстве искушения и убеждения с помощью слова… И сатисфакнутые клерки перестанут наконец-то обсуждать то, что называется ввозными пошлинами на машины… “Следующая станция Китай-город”, – металлический голосок вернул в реальность (поосторожней, впрочем, с этим словечком): едва не сбив с ног злобную старушонку, коих в пекле империи, по уровню жизни уступающей, если верить “Би-Би-Си”, столице Габона, предостаточно, – я сломя голову выбежал из вагона.

Если не знаешь, что делать, не делаешь ничего, так ведь? Все, что я мог, – следовать, быть может, неким знакам: на мозг рассчитывать не приходилось – что ж, мерси, старче, ты и так долго служил мне; возможно, пришло время послушать сердце? “Говори сердцем, говори!” [8]8
  Сакраментальная фраза из романа Вл. Сорокина “Лёд”.


[Закрыть]– и тут же: о, владимирские кошмарики! О, большекнижный чудлит! О, Веничка!.. О!.. О!..

Определенно нужно было проветриться: да чего там, я на самом деле тешил себя иллюзией если уж не “вспомнить все”, то, во всяком случае, восстановить хотя бы малую толику из того, что называлось некогда “моей жизнью” (роскошная фраза, не правда ли?): раньше прогулки приводили мысли в порядок… впрочем, что есть раньше, если нынче я понятия не имел, кто нацарапал в моем ежедневнике фамилию Багров (встреча назначена на завтра) и почему бумажник крепехонько так набит пятитысячными?.. “Применяя наши светодиодные решения, – вынула остатки мозга реклама, – вы получаете больше, чем просто качественное оборудование: мы дарим вам часть мировоззрения компании, являющейся лидером в области освещения уже более ста лет!” Чертыхнувшись, я вышел из метро и огляделся: первое, что бросилось в глаза, были баннер “Наша питьевая вода не содержит ртути, радия, свинца, сурьмы и стронция” да человек-бутерброд, смиренно подставляющий горб экстравагантному меню малазийской кухни, – так я узнал о существовании овощного салата с арахисовым соусом под названием “Гадо-гадо”; так осознал, что именно раковые клетки речи окончательно обескровят то, что принято называть социумом.

Подняв глаза – МАРОСЕЙКА УЛИЦА, – я закурил и пошел куда глаза глядят (поймите правильно – говоря “куда глаза глядят”, я говорю буквально): Москву я знал плохо, а этот кусочек Центрального округа и того хуже. Что ж, если все равно, куда идти, куда-нибудь да придешь (старо как мир, увековечено Кэрроллом): так, я свернул в переулок и, слегка попетляв, очутился в Старосадском. “Готишное” сооружение, оно же при ближайшем рассмотрении – Евангелическо-лютеранский собор Петра и Павла (табличка), – вызвало не столько профинтерес (я собирал материалы об энергетике намоленных мест: тут память ни с того ни с сего сработала), сколько явился катализатором “блаженных” мыслей. Я, агностик, задумался о Нем: а о ком прикажете думать непомнящему?.. Эгоистично, не спорю, но, похоже, в подобной ситуации и впрямь оставалось лишь молиться; я попытался открыть тяжелую дверь собора… увы и ах! – та не поддалась. Идти “в люди” по-прежнему не хотелось – вздохнув, я направился к одноэтажным постройкам: на стене одной из них разместилось что-то типа общинного расписания (не знаю, впрочем, как правильно назвать эту штуковину). Пассажи типа “18:00 – встреча женщин, 19:00 – встреча работающих женщин” или “духовные беседы для прихожан среднего возраста” вызвали приступ смеха: возможно, у меня ехала крыша, потому как ничего смешного в буковках этих, вестимо, не было; поспешив отвернуться от проходившей мимо фотографини, калькирующей мир с помощью “фаллического” (так, возможно, скажет когда-нибудь ваш психиатр) объектива, я вышел за ворота.

Ну да, ну да, вот они, “проклятые русские” кто виноват и что делать!

А главное – абсолютная дезориентация не только извне (это полбеды), но и, так скажем, со стороны кишок: да-да, со стороны кишок… имейте в виду, я прощаю N. Writer сбой вкуса, ибо грешками такого рода отмечена, увы, не одна страница стереоромана, как называю я сей многостаночный римейк “нетленки” – вордовская полигамия: разве нет? По иронии судьбы я вынужден срастаться с каждым автором как женского, так и мужеского пола – и никакой, смею заметить, даже самой примитивной механической защиты! Не это ли – причина расстройства?..

Оглянувшись (в какое-то мгновение собор Петра и Павла напомнил мне Кафедральный в Калграде, который разве что немцы да однокоренные калградцы называли волшебным словом Кенигсберг), я снова отправился куда глаза глядят, – а глядели они, господа хорошие, аккурат на монастырь, под который и подвел меня г-н Случай. Ок, ок, не надо морщиться: стоит ли говорить, что я ощутил себя туристом не столь в пекле империи, сколь на самом шарике? Да если б только туристом! Неврастеником. Психопатом. Юродивым. Раздражало все, все абсолютно: и надпись “охраняется государством” на Ивановском монастыре; и пятый пунктик памятки, лежащей у иконы в часовне Иоанна Предтечи: “Храните благоговение и страх Божий всегда и везде”; и объявления центров соцадаптации (“Здравпункт для бездомных: только лица с регистрацией в МСК и М/О. Для обращения необходима справка о санобработке”), etc., etc. Поспешив покинуть Малый Ивановский, я свернул в Подкопаевский – так в самом скверном расположении духа и вышел на Покровский бульвар. Хватаясь за спасительные, как мне казалось, “дозы” информации, я интуитивно нырял в любые слова: кажется, найдешь свое – и тут же вспомнишь… Как одержимый фотографировал зрачками каждое попадающееся на пути объявление, баннер или афишу: глупец, я верил, будто смогу найти с их помощью “отмычки” от дверей собственной памяти!..

Мысли скакали как блохи – точнее, то, что от них (мыслей) осталось. Произвести ревизию воспоминаний? Неплохая идейка! Итак, Антон Лексейч, что вы из себя представляете? Есть ли на свете этом что-то еще, кроме паспортных данных да пузатого бумажника, непонятно откуда взявшегося?.. Неужто эта не блещущая красотой женщина, чью фотографию вы носите у сердца, и есть ваша благоверная? Неужто с ней вы, если верить штампику, и сочетались законным браком-с аккурат после универа? Сочетались, чтобы тут же погрязнуть в пеленках?.. Неужто ваша скворечня и впрямь располагается в Автово, а дорога на работку обкрадывает жизнь ежедневно на два с полтиной часа?.. Если приплюсовать и умножить на количество лет… Черт, черт!.. Осколки воспоминаний целились прямо в сердце – быть может, Он лишил меня памяти, причем избирательно, именно для того, чтобы я научился слышать, наконец, душу?.. “Ничего банальней сказать было, конечно, нельзя, – замечает N. Writer и, теряя отражение за отражением, продолжает: – О душе, впрочем, умолчим; отметим лишь, что не напиться г-ну Непомнящему в обстоятельствах сих было, как сказал бы классик, “решительно невозможно””: что ж, г-н Deus явно не лишен ч/ю, пусть и своеобразного.

[расклад второй]

Можно было проделать это прямо у барной стойки, на которой я только что оттанцевала: белая ворона в алом пончо и высоченных сапогах. Девицы, крутившиеся тут же, с любопытством поглядывали на экзотку, чей, как они выражались, прикид резко контрастировал с боевой их экипировкой, созданной для того лишь, чтобы выгодно оттенять тату и пирсинг… (примеч. авт.: музыка заглушает голос). Итак, мысленно мы проделали это не раз и не два: и проделывали ровно столько времени, сколько требовалось френдше, дабы расслабиться в моноотрыве (я называла это “аутодайвинг”), – белая ворона в черном пиджаке и красной шляпе, моя френдша, как выражались истекающие слюной boy’чики, зажигала: на нее смотрели, ее оценивали, но и только – она извивалась для себя, причем довольно эффектно. Что ж! Давно я не видела таких самодостаточных, если угодно, танцеff в клубе с сомнительной репутацией. Давно не пила столько текилы. Давно не позволяла незнакомому boy’чику обнимать себя. А ведь, мелькнуло, он чудо как хорош: волнистая шевелюра, ямочки на щеках, горящие глаза… да еще и крепыш… раньше мне нравился подобный типаж.

Раньше, гм.

Boy’чик интересуется, кем я работаю, – не хочется врать, я говорю правду, правду, правду и ничего, кроме правды; boy’чик сатисфакнут ответом – boy’чик улыбается и тут же тянет одеяло на себя – к тому же давит на жалость: сами мы не местные, к тому же ни черта не помним, бла-бла… конечно, он врет, ну конечно: мне нет до этого дела, впрочем, и от скуки я спрашиваю, сколько ему лет; столько-то, докладывает питерский boy’чик, а тебе?..

Чем чаще я говорю правду, правду, правду и ничего, кроме правды, тем выше взлетают брови – густые, темные, ага, – у моего потенциального, гм, партнера, с которым мы проделали это мысленно раз этак пять. Он искренне удивлен. Он не может поверить: нет-нет, не может быть, ты шутишь, тебе от силы двадцать ше… Ja-ja, boy’чик, ja-ja, не парься! Ты потрясающая, шепчет boy’чик, гладя мое лицо, ты потрясающая, ты ведь не уходишь? Еще текилы?..

Я киваю и запрыгиваю на барную стойку – мое тело кажется мне невесомым, мое тело кажется мне бестелесным, мое тело кажется мне не моим: э, кажется, ребят и впрямь “заводят” мои конечности; boy’чик не сводит с меня глаз, boy’чик целует меня и кладет в карман брюк несколько пятитысячных: его пальцы скользят по атласу, его пальцы касаются моей спины – кажется, мы и впрямь сделаем это у барной стойки… “Эй! – френдша хлопает меня по плечу. – Пора сва…” – я обожаю ее за трезвость мысли. Шестьдесят процентов населения ЮАР ВИЧ-инфицированы, говорю я boy’чику и развожу руками: статистика-с! Риск ЗППП блокирует любые безумства, к тому же boy’чик всего лишь boy’чик, а у меня – Sasha (“Sasha, kak pogoda na Marce? Moja po tebe skuchaet…” – смс).

Мы уносим ноги из “Голодного койота”; boy’чик, впрочем, увязывается за нами – никто, собственно, и не против – не против, несмотря даже на то, что шестьдесят процентов населения ЮАР ВИЧ-инфицированы. “В конце концов, мы не в Южной Африке, – говорит boy’чик. – В конце концов, я никогда в жизни не изменял жене… В конце концов, даже если я тороплю события…” – boy’чик явно смущен; похоже, у него и впрямь нелады с головой – впрочем, до головы его нам с френдшей нет дела: барный поход в самом разгаре! Так мы оказываемся в Gogol’e, быстренько опрокидываем серебряную текилку, а затем сворачиваем в одно чу-удненькое местечко, упоминать которое я, пожалуй, даже не стану. Вoy’чик заказывает шотландский Auchentoshen Three Wood (расшифровка в меню “Очентошен” забавляет): пятьдесят миллилитров – восемьсот рэ; я же останавливаюсь на штучке под названием “В постели” – “Хеннесси”, светлый ром, апельсиновый ликер, сауэр микс… Что такое “сауэр микс”, я понятия не имею – френдша, впрочем, тоже: френдша немного грустит, но в целом держится молодцом – особенно приятна молодцеватость, когда, глядя в окно, она очень четко и внятно произносит: “Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все, что угодно. В любое время. Мгновенно”. Что-то знакомое, говорю я, листая меню и соображая, взять ли, скажем, “Белого русского”, отдающегося со всеми своими потрохами в виде калуа, водки и сливок по четыреста пятьдесят за сто сорок, или замахнуться на “Оргазм” по той же цене, но за сто тридцать, – неизвестно, можно ли рассчитывать на boy’чиковский бумажник. “Кастанеда”, – зевает френдша. “Ага…” – киваю я и натыкаюсь на коктейль “Хиросима”: самбука, бейлис да гренадин с абсентом: нормальный такой шот-дринкс… становится неуютно. Я вспоминаю – всплывает – Плеснера, твердившего не только о реакциях на стимул, но и о рефлексиях по поводу этих самых реакций. В общем, я рефлексирую, а следовательно, существую. Да что с тобой, изумляется френдша, ты сама не своя. Хиросима души моей, пошло стебусь я и беру boy’чика за руку: “Ты действительно не помнишь, где живешь?”, которую он – мамадорогая, представьте себе – нежно целует со словами: “Я не помню не то что где – я не помню зачем!”; кажется, он делает все возможное, чтобы не расклеиться окончательно: точно, мамин клиент! Я звоню ей и спрашиваю, можно ли приехать; вид boy’чика больше не возбуждает – похоже, ему и впрямь нужна помощь…. Черт! Могли бы догнаться… а утром – “Дарджилинг”: чай, известный в планктоне как “Ох…нное утро”: впрочем, при отравлениях и с похмелья трава эта действительно помогает. Где взять траву, которая обеспечит мне нуль-транспортировку на Марс? Уж теперь-то я точно знаю, что там есть жизнь!..

Мысли швыряет. Так, если верить статистике, в сортире человек проводит в среднем три года. Двадцать три с лишним – спит. Два года курит. Еще пару лет сливает в “шопинг”. Три года ленится. Дорога занимает восемь с половиной лет… Восемь с половиной, ага: я морщусь. Вот вам и заливные луга с озерами да лесами девственными, вот вам и цапля, вот и сапсан!.. Оказывается, “снять” boy’чика – целая проблема! Только решишь развеяться – и тут же: кто я, где я… Как говорит френдша, “boy’чики – как мыши: отдельно смотришь – хороший, трогательный зверек, а как в доме заведется – сразу хочется отравить”, – welcome: эти, конечно же, назовут смех и плач непроизвольным выражением переживаний… Ок, смеяться после лопата.

[расклад третий]

Квартира, в которой я оказался, напоминала музей: классика, барокко, модерн – все смешалось в странном этом пространстве, до которого, по правде сказать, мне не было никакого дела. Койотская барышня, подтолкнув меня к массивной двери, шепнула: “С маман не спорь – спрашивай, что надо, и уходи… а моя спальня во-он…” – последнюю фразу я, что называется, не расслышал: до плотских ли утех, как пишут в особого рода романах, “с таинственной незнакомкой”, когда ты в прямом смысле с самого утра только и делаешь, что ищешь себя? Я кивнул и вошел в пропахшую благовониями комнату; алкогольный туман в голове потихоньку рассеивался.

Дама, сидевшая в кресле, – нечто среднее между колдуньей и феей, если, конечно, допустить, будто они все-таки существуют: про себя я окрестил ее ведьмой, – едва кивнув, указала мне на колоду карт и велела взять в руки. Что ж, наверное, лишь безысходность толкает человека на такие вот жалкие, как мне тогда казалось, попытки прочтения ситуации. Впрочем, терять было действительно нечего: внутренне я сдался, а как только это произошло, словно бы впал в транс, – да так оно, по сути, и было. “Огонь, Земля, Вода, Воздух, дайте мне силы! – зашептала ведьма. – Дайте силы, чтобы свершить могла я то, что задумала! Огонь, Земля, Вода, Воздух…” Перед глазами поплыло: все это напоминало гипноз – словно книгу, листал я “главки” из прошлого (они, как ни странно, более всего походили на шелуху, отслаивающуюся от луковицы), но нигде – нигде! – не видел себя настоящего… Не скажу, сколько продолжался сеанс, – скажу лишь, что отождествиться со своим прошлым, несмотря на мастерски снятое “кино”, мне так и не удалось, ну, а когда ведьма сказала, что со мной “хорошо поработали”, имея в виду целенаправленное воздействие на ментал, точнее – стирание некоей информации, я совсем приуныл. “Перемешай Старшие Арканы, вытяни четыре и, не открывая, положи сюда…” – сказала она; сделав это, я снова неожиданно отключился, а очнувшись от резкого щелчка по носу, увидел, что ведьма все еще колдует над картами: “Дурак, Дурак рулит, причем Дурак перевернутый. Неподконтрольные силы. Не той дорогой идешь, знаков не видишь… вслепую все! Опасность большая. – Ведьма посмотрела на меня в упор и медленно, почти по слогам, произнесла: – Память за три сеанса верну, остальное отрабатывать будешь: карма, boy’чик! – криво усмехнувшись, она вдруг крикнула: – Сёй! Сёй! – Баба Лена, едва не тронулся умом я. – Сёй, сволочь! Когда Русь-то крестили, не все добровольно шли… В речке обращали: кто не хотел, того к воде и сволакивали… Вот те и сволочь… Нехристь ты, Непомнящий, тетеря беспамятная…”

Баба Лена подкладывает в тарелку дымящуюся оленину. Я, кажется, теряю сознание. В маленькой лесной избушке тепло.