Текст книги "Шестнадцать карт (роман шестнадцати авторов)"

Автор книги: Мария Чепурина

Соавторы: Нина Хеймец,Иван Наумов,Сергей Шаргунов,Герман Садулаев,Ирина Мамаева,Евгения Доброва,Ирина Павлова,Ильдар Абузяров,Александр Морев,Сулиман Мусаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава XV
Ирина Мамаева
Межевой портал

Ирина Мамаева (1978) – живет в Петрозаводске. Писатель, драматург, сценарист. Автор книг “С дебильным лицом”, “Любить и жалеть”, “Земля Гай”. Печаталась в журнале “Дружба народов” и др. Лауреат премий “Открытая Россия” (2004), “Соколофф-приз” (2005), “Эврика” (2006), Валентина Распутина (2007) и Антона Дельвига (2008).

Время перевалило за полдень. Небо было прозрачно-синее, без единой тучки, и солнце висело над головой яркое и бескомпромиссное. Запах конского пота забивал ноздри, и больше не было ничего: никаких других запахов, звуков, ни птицы, ни мухи – только солнечный свет и земля, ровная, немного потрескавшаяся, простиравшаяся до самого горизонта, как будто вся земля была плоским блином и покоилась на трех китах. Только небо и земля. Говь, как говорят монголы, пустота.

Лошади шли той мелкой, нетряской рысью, которая здесь зовется шохшиг. Бух-бух-бух-бух – свой мерный ритм отбивали копыта. Но он скорее ощущался телом, чем слышался, – удары тонули в сухой земляной пыли. Мне казалось, что я и сплю, болтаясь в седле, и бодрствую одновременно. И вижу, и не вижу. Свои колени, переметные сумки с едой и водой, ноги, опирающиеся на стремена, лошажьи плечи, двигающиеся вперед и назад…

Чтобы выплыть из этого забытья, я оглянулась на Дашку. Она тряслась справа и немного позади меня, расслабившись, распустив поводья, почти уткнувшись подбородком в грудь. Голова ее крупного по монгольским меркам серого коня сонно болталась где-то около моего колена, нижняя губа отвисла, глаза были закрыты. С таким же точно видом, наверное, бежал и мой маленький хитрый гнедой.

Но если я почти сплю, теряя счет времени и пространства, если спит в седле Дашка, если спят на ходу наши кони, то кто ведет нас, кто смотрит вперед, держит хоть какой-то ориентир в этой сине-коричневой пустоте? Куда мы едем, черт побери?

Последнее я сказала почти вслух. Наподдала слегка ногой по морде Серого, отчего тот вскинул голову, сбился с шохшига и вернул в реальность Дашку.

– Что? – тут же испуганно вскинулась она.

А я вытащила из кармана камуфляжных штанов карту. Мы остановили коней.

– Я же говорила, надо было взять проводников! – тут же вставила свою любимую фразу Дашка, потягиваясь в седле и озираясь по сторонам.

У подножия горы Хад-Овоо мы свернули с дороги, что вела от Эрдене-Худаг в Галбынговь, запаслись водой и едой в Улзийт и направились ровно на юг. При себе у нас была карта, где старым монголом строго на юге от Хад-Овоо, за солончаком, был нацарапан кривой маленький крестик – цель нашего путешествия, монастырь Зууне-Харын. Сверяясь по солнцу, компасу, навигатору и карте, мы двигались в пустоте, лишенной каких-либо ориентиров. “Недалеко это, дней пять, а о-двуконь – три”, – напутствовал монгол. На “о-двуконь” у нас не было денег. Но и без сменных лошадей, по нашим расчетам, вчера мы должны были миновать солончак, а сегодня днем – добраться до монастыря.

– Надо было взять верблюдов! – снова высказалась Дашка, вытирая со лба пот.

В общем-то, понятно, что она хотела сказать: мы заблудились.

– Сама знаешь, что уж теперь, – сказала я, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

Вялые, обвисшие переметные сумы болтались у меня за коленками: для нас вода еще была, для лошадей – уже нет.

Я с умным видом приподнялась на стременах и внимательно оглядела горизонт. Не было ничего, ровным счетом ничего, за что мог бы зацепиться глаз. И только воздух кругом, само пространство было густым, таким плотным, что приходилось через него продираться, даже просто вскидывая ко лбу руку, чтобы вытереть пот.

– Тебе не кажется, что мы вовсе не в пустоте? – решила поинтересоваться я у Дашки. – Как будто кроме нас здесь еще много-много… всего. Просто мы этого не видим.

– Кажется, – охотно согласилась она. – Только я не могу понять чего.

Я надвинула панаму на самый нос и тронула коня вперед, прямо на ослепительное солнце, висящее в пустоте.

– Чем дольше я нахожусь здесь, тем больше мне кажется, что это… ну, то, что кругом, здесь… что это – время. У нас на севере – лес. Трава, кустарники, деревья. Они поглощают время, они им питаются, вбирают его в себя, формируя свои годовые кольца. А здесь нет ничего живого. И время остается невостребованным. Оно бесконечно наслаивается пластами, если так можно выразиться, друг на друга. Минута на минуту, час на час, год на год, век на век…

Дашка ехала со мной стремя в стремя, как будто прижималась ко мне в испуге. Или это я приписывала ей свое состояние? Чем больше я говорила, тем все больше пугалась сама.

Я посмотрела на Дашку.

– Как будто все эпохи, все великие народы никуда не ушли отсюда, как будто все битвы происходят здесь разом и прямо сейчас, – она с трудом выговорила это и побледнела.

Мы одновременно в ужасе обернулись, как будто сзади в нас могла прилететь стрела.

– Как будто стоит пришпорить коня, чтобы он сделал прыжок и…

И я в ужасе вцепилась в подругу, вдруг поверив, что она действительно собралась отправиться куда-нибудь во времена Чингисхана из школьного учебника по истории.

– Напугала! – Дашка вырвала руку. – Ты что так неожиданно вцепляешься?! У меня волосы дыбом встали. Везде, – нервно рассмеялась она.

Я хотела что-то ответить, как…

Прямо верхом я оказалась в толпе монахов в ярких красно-желтых дээлах [9]9
  Дээл – традиционная монгольская одежда, халат, у монахов – халат особого покроя.


[Закрыть], которые были напуганы моим появлением не меньше, чем я сама, и в ужасе кинулись в разные стороны. Испуганный конь прыгнул что есть силы в сторону. Закрутились блестящие “колеса Мани” – буддийские молитвенные барабаны…

– Маша! – раздался откуда-то с небес приглушенный, но такой знакомый голос, и…

Я снова была рядом с Дашкой. В седле. В пустоте. С выпрыгивающим из груди сердцем.

Но не успела я ничего сказать, как мимо нас…

Проскакал всадник. И крикнул:

– За мной!

По-русски.

Мы, не понимая совершенно, что происходит, помчались следом. Напряжение, скопившиеся за последние дни, страх, беспомощность, отчаяние и надежда гнали нас вперед. Куда? За кем? Мне казалось, что еще секунда, и я наконец все пойму, все и сразу…

И тут я вдруг понял, что я – женщина.

Продолжая нестись вперед на уже неуправляемом коне, я в ужасе, бросив поводья, вцепился в собственные крепкие груди – не меньше, чем четвертого размера.

На меня – обалдевшего, с выпученными глазами и отчаянно хватающегося за грудь – с удивлением смотрела скакавшая рядом неизвестная мне девушка.

– Бретелька порвалась? – участливо спросила она.

– Би чамдт хаэртай [10]10
  Би чамдт хаэртай! (монг.) – Я люблю тебя!


[Закрыть]! – прогремело у меня в ушах. Знакомым голосом бабы Лены.

Я, Антон Непомнящий, очнулся в мокрой траве на берегу северной реки Поной и, не разбирая дороги, на четвереньках пополз в туман. К тому, что во сне – в другой жизни? – другом измерении? – меня звали Миша, я почти привык, но Маша – это уже был перебор.

И тут я наткнулся на почти новенькую, целенькую байдарку с палаткой, спальными мешками, провизией, котелком и прочим нехитрым скарбом путешественников. Я приник всем телом, щекой к шершавому боку байдарки:

– Би чамдт хаэртай, сёй, сёй, мать твою за ногу! – и заплакал.

Автоматически я нашарил среди пожитков в байдарке белую пластиковую пятилитровую почти, но еще не совсем пустую канистру. Из горлышка смачно пахнуло парами этилового спирта. Я щедро налил его в лежавшую рядом алюминиевую кружку, разбавил водой Поноя и выпил. Закусив сделанным по ГОСТу “Завтраком туриста”. А потом нечеловеческими усилиями вытолкал – один! – байдарку в реку.

– Мать моя женщина, праудедки, Катька, хариусы – Господи! – вывези меня в Чальмны Варэ! – взмолился я, лег на дно байдарки, головой на нежно-голубой спальник, сложил руки на груди и закрыл глаза.

Течение понесло меня.

Бух-бух-бух-бух – болталось на ниточке и отсчитывало ритм разогнанное алкоголем сердце. Мне виделись какие-то страшные старухи с обвисшими до пояса грудями, тянущие ко мне руки, хватающие меня. Мне казалось, что я – Картограф, Хранитель карты – миллионы лет сижу где-то глубоко под землей и постоянно рисую, черчу, размечаю на бумаге города и деревни, горы и океаны, дороги и болота, бывшие и будущие, красивые и безобразные, хорошие и плохие… А если я вдруг останавливаюсь, обессиленно опуская руки с кровавыми мозолями на пальцах, то гадкие старухи хватают меня своими мертвыми, холодными пальцами за пятки, и я в ужасе начинаю снова рисовать карты, тем самым спасая Россию…

Я очнулся в холодном поту и с мокрыми, заледеневшими ногами. В висках пульсировал страх перед женщинами, который до этого я успешно скрывал сам от себя.

Я подскочил в ужасе и снова на автомате нащупал спасительную канистру.

Байдарка мягко покачивалась, уткнувшись носом в заросший подтопленный берег. На берегу по пояс в траве стояли разоренные временем, пустые, почерневшие избы.

А прямо перед байдаркой в землю были воткнуты два шеста, на которых крепились вывески следующего содержания. На первой, верхней, сколоченной из досок, углем было накарябано: “Добро пожаловать!” Нижняя же сообщала: “Посторонним В”.

После второй кружки разведенного спирта я решил, что “посторонним В” не являюсь, а потому верхняя надпись относится именно ко мне. Проверил в карманах паспорт гражданина Российской Федерации, карту и деньги, прихватил канистру и кружку, выбрался из байдарки и уверенно направился вперед. Благо в траве кем-то была заботливо выкошена тропинка, которая, чуть попетляв между избами, вывела меня к дальней из них. В ней горел в окошке свет, а над дверями также углем было выведено: “Межевой терминал”. Дверь была закрыта, но вверху двери была маленькая дырочка, через которую с той стороны выходила веревочка, шла вниз и крепилась аккуратным бантиком к дверной ручке. Спирт произвел свое волшебное действие, изменив и меня, и мир. Я с умилением посмотрел на веревочку и даже немного прослезился. А потом дернул за нее. Дверка и открылась.

В сенях, впрочем, я решил все-таки постучаться.

– Входи! – откликнулись из горницы.

Я вошел.

На меня пахнуло теплом, влагой, лесом, грибами и травами. И только тут я понял, как нечеловечески устал за последние дни, как проголодался и замерз.

– Садись. Есть будешь? – спросила, выходя из дальней комнаты, женщина.

Я вздрогнул.

Незнакомка была невысокого роста, с распущенными светлыми волосами, в каком-то народном костюме-платье, в цветастой шерстяной кофте поверх и в валенках на босу ногу. Ей можно было дать как двадцать, так и все сорок лет. И внешность у нее была характерная: так, в моем понимании, и должны были выглядеть лопарки. Или карелки. Или вепсы? Одним словом, настоящие северные женщины. Ни костяной ноги, ни горба у нее не было, а потому я спокойно уселся на предложенную мне скамью у стола и вытянул ноги.

– Буду.

Передо мной тут же организовался котелок с картошкой, тарелка с кусками сочного рыбьего мяса, по-деревенски нарезанные куски хлеба.

– Надень! – хозяйка протянула мне толстые шерстяные носки и валенки.

Я переобулся.

Позже, сытый и с теплыми ногами, я снова обрел способность мыслить критически.

– А вы, простите, кто? – строго спросил я.

– Наташа, – немного кокетливо представилась хозяйка и спокойно уселась за стол напротив меня.

От нее веяло такой непоколебимой силой и уверенностью в себе, какую я встречал в людях лишь однажды, когда брал интервью у российского долларового миллиардера, разбогатевшего после того, как расставил дома всю мебель по фэн-шую. Я тут же почувствовал собственное ничтожество. Но Наташа ласково накрыла мою руку своей, и я вдруг ощутил себя сильным и значимым.

– Я ждала тебя, – сказала она.

– Это и есть терминал? – спросил я, недоверчиво оглядываясь по сторонам.

На стенах висели оленьи шкуры, травы, рыболовные сети и какие-то сыромятные ремни, похожие на сбрую. А прямо передо мной, за спиной Наташи, был пристроен бубен, ровно такой же, какие я видел на канале “Дискавери” в программе про алтайских шаманов. Женщина перехватила мой взгляд, обернулась, а затем снова ласково уставилась на меня. Я аккуратно вытащил свою руку из-под ее маленькой теплой ладони.

– Вы это… что? – осторожно спросил я. – Тоже – колдунья? Нойд? Шаманка?

– Догадался! – удовлетворенно кивнула она.

– А почему изба? Почему не чум, не юрта или как его?

– Кувакса. Мы называем наше жилище кувакса. Потому что мой дом – далеко отсюда. А здесь я просто ожидала тебя, – она перехватила мой взгляд. – Хочешь рассмотреть? – и протянула мне, легко подхватив со стены, бубен.

Он был круглый: деревянная основа и туго натянутая шкура, закрепленная на ней оленьими жилами. Я взял из чистого любопытства. И вдруг увидел, что вся его поверхность разрисована мелкими, но четкими узорами. Которые чем дольше я смотрел на них, тем быстрее складывались в… карту, в Mappae mundi. Здесь были север и юг, запад и восток, подземный мир и земной и небо, прошлое, настоящее и будущее. Картинки менялись, рельефы и люди перетекали с одного места в другое. Я сидел и смотрел, смотрел, смотрел, не отрываясь, на бубен и не мог ничего ни сказать, ни спросить…

А потом быстро нашарил ногой в валенке канистру со спиртом, втихаря тиснутую мной под скамейку.

– Можешь выпить, – мягко разрешила шаманка.

– Спасибо, – почему-то поблагодарил я и быстро налил себе спирта в кружку.

Наташа подала ковш воды, я разбавил и выпил почти залпом. Третья порция алкоголя радостно воссоединилась в желудке с первыми двумя. От тепла и спирта меня окончательно разморило.

Я смотрел на Наташу, а она смотрела на меня. И чем дольше я смотрел, тем красивее мне казалась блондинка, сидящая напротив. И вдруг я понял, что вот прямо сейчас она схватит бубен, скинет с себя всю одежду и пустится в безумную пляску. И я тоже скину всю одежду и пущусь в безумную пляску. И мы будем прыгать и скакать под раскаты бубна, такие близкие к природе, такие свободные, вне всех границ и правил… А потом… мы это… В общем, потом я пройду священный обряд инициации, и моя шаманка благословит меня на… на революцию. И я пойду с бубном в одной руке и знаменем в другой бороться с коррупцией, с социальной несправедливостью, бороться за свободу, равенство и братство, за сильную Россию…

– Бух, бух, бух, бух… – снова послышался знакомый ритм.

Я очнулся и увидел, как, только лишь скинув кофту, по-прежнему сидя напротив меня, осторожно постукивает по своему верному коню-бубну Наташа. Наверное, я всегда был сентиментальным, но… Но я снова немного прослезился.

– Наташа! Я столько всего пережил за эти дни! Я уже не такой, как был до этого. Я – Хранитель карты. Вот она, – я вытащил карту и разложил ее на столе. – Я шел к тебе, чтобы узнать наконец, зачем это все, для чего. Можно ли кого-то спасти с помощью этого клочка бумаги… Наташа!

И тут снаружи раздался какой-то все усиливающийся шум. Наташа замерла, прислушиваясь. Вернула бубен на стену. Я тоже замер. А потом аккуратно пододвинулся к окну и чуть-чуть заглянул в него. Но ничего не увидел.

– Вертолет, – пояснила шаманка.

Без стука распахнулась дверь, и на пороге сначала появился, а потом зашел и по-хозяйски расположился на стуле с высокой спинкой среднего роста пузатый мужик. Вместе с ним вошли двое, с которыми я уже встречался. Это были Вагиф и голубоглазый крепыш.

– Это он? – по-деловому осведомился пузан, кивнув на меня.

Я моментально протрезвел.

– Он, сволочь, – с готовностью подтвердил голубоглазый крепыш, он же Павел.

Я оказался примерно посередине между вошедшими, которые блокировали выход, и Наташей, стоявшей у двери в дальнюю комнату. Мне только и оставалось, что переводить взгляд с непрошеных гостей на хозяйку и обратно, покорно ожидая своей участи. И тут вдруг я в ужасе понял, что карта, которую я должен был хранить как зеницу ока, по-прежнему разложенная, лежит на столе у всех на виду. Но только я протянул руку, как меня опередила Наташа, подхватив листок и… буквально растворив его в воздухе.

– Зачем пожаловали? – спокойно осведомилась она у гостей.

– Сама знаешь, – угрожающе откликнулся пузан.

Опять повисло напряженное молчание.

В котором я вдруг снова явно услышал странный звук за окном. Но не успел я толком прислушаться, как дверь распахнулась, и на пороге… появился Степан Лембоев.

– Привет честной компании, – буркнул он.

– Степан, а ты как… – не удержался я.

Но оленеводьевский ассенизатор меня перебил:

– Как-как – ударился об землю, обернулся серой утицей, – мрачно пояснил он, снимая грязные кирзовые сапожищи. – Ты меня задолбал, если честно: на хрена тебя в Монголию понесло? Думаешь, легко постоянно за тобой гоняться и возвращать тебя назад из всех переделок?

Проходя к Наташе, Лембоев бесцеремонно отвесил мне подзатыльник.

Но не успел я опомниться, как дверь снова распахнулась, и на пороге возник Иван – мой старый знакомец по травмпункту. Иван несколько опешил, увидев такое сборище людей, но быстро взял себя в руки.

– Андрюха, – он протянул руку пузану, который оказался не кем иным, как банкиром Андреем Валентиновичем Шерстобитовым.

– Лепота, Ванька, – в ответ подал и свои пять тот.

Внешне все выглядело, как будто встретились два старых, добрых приятеля. И только играющие желваки выдавали напряжение обоих мужчин.

– Значит, и ты тоже, – тихо себе под нос сказал Иван.

– Да уж не без этого, – откликнулся Шерстобитов.

– И ты, Вагиф…

Вагиф сделал вид, что не слышит.

– А это ваще кто? – осведомился у Наташи Лембоев, тыкая пальцем в бизнесменов.

– Дурачье, – грустно вздохнула она в ответ.

И тут снова открылась дверь, в которую почти скопом ввалились: мужик, который представился мне Маркаряном. Мой редактор Станислав Львович Варский. Светочка в камуфляжной куртке нараспашку и полупрозрачной блузке под ней. Уже вовсе не вонючий и небритый бомж, а такой, каким был со мной на Поное, Володька. И еще одна неизвестная мне дама с дробовиком.

– Доигрался? – с явно угрозой спросил у меня лже-Маркарян.

Я моментально отпрыгнул в сторону и спрятался за спиной Наташи. Мне вдруг стало ужасно весело. Так что я даже не удержался и показал ему оттуда язык.

– Это ты правильно, – похвалил меня Лембоев. – Она – более сильный, пожирающий шаман.

Володька молча встал рядом со мной.

– Всем вам нужна карта, да? – Наташа так же, как будто из воздуха, материализовала мою карту в своей руке. – А что вы собираетесь с ней делать?

– Она дает силу! – вперед всех выскочил лже-Маркарян. – С ее помощью можно получить все!

Остальные – Шерстобитов, Иван, Вагиф-Вахид с Павлом, мой редактор Варский – одобрительно загудели вслед за ним.

– А чего вы хотите? – с интересом глядя на собравшихся, спросила Наташа. – Что вам нужно?

Русские, как обычно, растерялись.

У меня, например, в голове стали прокручиваться картины расового, этнического и гендерного равенства, социальной справедливости, уменьшения дистанции от власти в России и полного уничтожения коррупции, исполнения важнейшего закона нашей страны – Конституции РФ – и равенства всех перед законом, достойной оплаты врачам и учителям, мирного атома и вообще мира во всем мире…

– У меня все есть! – вдруг гордо заявил Шерстобитов, а потом алчно добавил: – Мне нужно всего этого же, но побольше!

– Чего конкретно? – рассмеялась Наташа.

– Всего!

Так же не знал, что сказать, Лепота.

И только Вагиф, он же Вахид, четко и ясно сформулировал свои требования:

– Я хочу узнать, кто убил моего брата, и отомстить, – и в подтверждение своих намерений он мрачно сверкнул глазами.

– А ты уверен, что ты на самом деле хочешь именно этого? – грустно спросила шаманка, сочувствующе глядя ему в глаза.

Вагиф не выдержал ее взгляда и отвернулся.

– Я хочу… Я хочу… Чтобы мой брат Ваха был жив, – тихо сказал он.

Все одновременно замолчали.

Я лично тоже сразу подумал, что отдал бы любое свое желание за то, чтобы был жив мой отец (мама, слава Богу, еще жива).

И тут Наташа… протянула карту Вагифу. Он же взял ее в руки с некоторым трепетом. Стал разглядывать. И чем больше разглядывал, тем более недоуменным становилось его лицо…

Я же почему-то очень испугался. Я так долго хранил эту карту, так носился с ней, столько всего пережил, и тут эта странная женщина запросто так отдает ее – и кому?! – негодяям, которые только и мечтали – заполучить эту карту, чтобы, чтобы… Тут я немного запутался, а потому не стал додумывать эту мысль. Остановившись на том, что совершенно необходимо немедленно отобрать мою карту у злодеев. Тем более что я неожиданно обнаружил стоящую рядом со мной неизвестную мне даму с дробовиком. Непонятно, было ли оружие у бандитов, но у нас, по крайней мере, один ствол имелся. Хотя на счет самой дамы у меня были некоторые сомнения…

– Это – Маркарян, – наклонившись ко мне, прямо в ухо прошептал Лембоев.

– Кто? – одними губами, без звука спросил я, не понимая, о чем он.

Лембоев покосился на даму с дробовиком и шепнул:

– А ты думал, настоящий Маркарян – мужчина? Вот тебя и провели, прошлец ты наш, – издевательски хихикнул Лембоев.

– Иннокентия, – дама с дробовиком протянула мне руку для рукопожатия. – Так вот вы какой, Антон…

Руку я пожал, но что сказать в ответ – не нашелся.

Между тем оказалось, что Вахид-Вагиф уже не держит карту в руках, а положил ее на стол, рядом с чугунком картошки, моей грязной тарелкой и алюминиевой кружкой.

– Ваху не вернуть, – грустно пояснил он.

Все остальные – Шерстобитов, Павел, Лепота, лже-Маркарян, Варский, Светочка – уставились на этот клочок бумаги и смотрели на него завороженно, даже загипнотизированно или, я бы даже сказал, как зомби. Не знаю, как со стороны выглядел я сам. Но внутри у меня снова появились самые разные мысли. Например, я отчетливо понимал, что сейчас, вот именно сейчас все и решается. Что кто-то должен взять эту карту и… И хрен его знает, что с ней делать. Хранить, как я, постоянно бегая, как заяц, боясь всего на свете. Или использовать ее. Правда, неизвестно как. Или уничтожить ее. Или, как объяснял ассенизатор, отправиться через портал в неизвестность. Мне казалось, что на мне есть некая ответственность за этот клочок бумаги, но судьбы мира – это было для меня чересчур.

– Я возьму, – тоном, как будто она делает всем одолжение, заявила Светочка и взяла карту.

– Бери, – согласилась Наташа.

– Бери, бери, – в один голос подтвердили ее решение Лембоев и Иннокентия Маркарян.

– Раз мы не знаем, чего хотим, то я просто буду ее хранить, – пояснила Светочка и обратилась напрямую ко мне: – А ты, Антон, прости, конечно, все-таки дурень. Лох. Добрый, искренний, бескорыстный, но все-таки лох.

И тут я понял, что она права. И… мне стало легко и весело. Я понял, что мне так надоело играть в супергероя, что я хочу быть самим собой. Антоном Непомнящим, корреспондентом газеты “Невская звезда”. Писать дурацкие – но веселые и беззлобные – статьи, пить по пятницам пиво с друзьями, по субботам ходить в кино с Аленой, а потом гулять по набережным и болтать обо всем на свете, как это было когда-то… Поэтому я вовсе не рассердился на Светочку. Я даже был ей за это благодарен. И если совсем честно, я вспомнил про бубен. Может, теперь хранить надо именно его?..

– Отлично! Какой сюжет! – пришел в себя Варский, засуетился, вытащил откуда-то из кармана цифровую мыльницу. – Светлана Иванова – какая у тебя, Светочка, замечательная русская фамилия! – встань, пожалуйста, на фоне шкур и сетей. Светлана Иванова спасает мир!

Светочка послушно встала позировать, а Варский начал отчаянно жать на кнопку фотоаппарата.

– Хотя на самом-то деле Иванова я по бывшему мужу. А в девичестве – Гольденберг, – вдруг решила восстановить справедливость Светочка.

– Ну вот, как всегда, – почему-то расстроился Варский и стал фотографировать уже как-то сдержанно…

– Я, между прочим, тоже хочу спасать Россию, – неожиданно и почему-то обиженным тоном заявил Иван Лепин, он же – Лепота. – Я хочу, чтобы… чтобы…

– Чтобы наши дети ходили по чистым, а не загаженным улицам, и чтобы их не страшно было отпускать на эти самые улицы, – неожиданно влез в разговор молчавший до этого Павел.

– Чтобы их не били смертным боем за порванные штаны нищие, озлобленные родители. Чтобы даже в маленьких городах работали театры и музеи, бассейны и ледовые дворцы, чтобы дети ходили туда, а не на улицу, – поддержала его Маркарян.

– Чтобы по улицам не бродил нищий, озлобленный пролетариат, чтобы мне выгодно было платить этому пролетариату нормальную человеческую зарплату! – снова вступил Лепин. – Да! Я хочу, чтобы не было кругом отчаявшегося быдла, а все были бы культурные, и чтобы было уважение к труду и чужой собственности.

– И чтобы дети нормально питались, носили красивую одежду, ходили в кружки. И занимались спортом не из-под палки на уроке, а в той секции, которая им по душе. Чтобы родители их работали на любимой работе, по образованию, по велению души, если угодно, и получали нормальную зарплату, и дома бы у них царили мир и уверенность в завтрашнем дне, – вернулась к своему Маркарян и грустно подытожила: – И тогда не надо будет изо всех сил, насильно, отводя на это половину учебного времени, учить детей любить Родину…

– Да что вы меня все перебиваете! Беспредел какой-то! – снова обиделся Лепота. – Я тоже этого хочу. Вот, в натуре, возьму, возьму… Возьму и уеду в родной Урюпинск, и буду баллотироваться там в городской совет, и…

– И выдержишь полгода в лучшем случае, – мрачно перебил его Шерстобитов. – Потому что зарплата у тебя будет 50 000, и никаких других доходов тебе будет нельзя иметь. Это с одной стороны. С другой – дефицитный бюджет, прогнившие коммунальные сети, загаженные улицы и озверевший пролетариат в неприватизированных, также насквозь прогнивших бараках. И все они будут стоять перед тобой с протянутой рукой. А с третьей стороны будут стоять с протянутой рукой те, кто, как бы это сказать, над тобой. И придется делиться, чтобы выжить. А с четвертой стороны будет стоять большой бизнес. Который делится сам понимаешь с кем, а потому имеет полное право сказать тебе: мне нужно это, вот это и вот то. И вот те бараки снести, а землю в центре города – мне. Одним словом, все тебя будут иметь во… кхе-кхе… Понятно, в общем. Что ты так на меня смотришь, Ваня? Я пробовал… Поэтому и нельзя у нас никак по-другому. Только с картой-фигартой. С колдуном-ассенизатором, – он кивнул на Лембоева. – Чудом. Потому что это – система. И она сильнее меня, тебя, его. А вот вы, товарищ правозащитник, – Андрей Валентинович повернулся к Иннокентии Маркарян, – правильно делаете, что с дробовиком ходите. У нас только у того есть права, у кого дробовик в руках…

– Это реквизит для школьного спектакля, – обиделась Маркарян. – Это – во-первых, а во-вторых, вы все-таки не правы. Спасать Россию, спасать Россию… А что такое Россия, вы вообще понимаете? Это березки, что ли? Это люди! Это Евдокия Лембоева, которой восемьдесят лет. А нам вот удалось добиться для нее как малолетней узницы льготы на покупку дров, и это уже – наша маленькая победа.

– Да, она – хваткая баба, всем помогает, – радостно подтвердил слова Иннокентии Лембоев.

– Система, говоришь… – снова вступил Лепота. – Сильнее тебя, меня, его, ее… Но не нас всех, ведь так? Базар о том, у кого хата с краю, а у кого – нет, – и он с интересом уставился на Шерстобитова.

– Да, хочу я спасать Россию, хочу, – почти взвыл в ответ на его слова тот. – Евдокию Лембоеву спасать хочу, – и вдруг схватился за голову: – Господи, что я несу?

– С меня хватит, – неожиданно для всех заявил лже-Маркарян и решительно вышел из горницы, хлопнув дверью.

Все почему-то растерялись.

– Анекдот вспомнила, – вдруг всплеснула руками Светочка. – В больнице висит реклама: “Доктор Прохин, лечу от всех болезней”, больной проходит мимо: “Лети, лети, далеко не улетишь…”

– У-а-ха-ха! – единственный из всех, загнулся от смеха оленьеводьевский ассенизатор.

И тут же за окном раздался звук поднимающегося в воздух вертолета.

Я не хотел, но тоже немного глупо хихикнул. Хотя, если разобраться, с уходом самого главного злодея – черта, как про него сказал колдун-Лембоев, – мне стало, мягко говоря, не по себе. А твердо говоря, я почему-то перепугался до смерти. Ибо уже если черти начинают во всем разочаровываться, то что же тогда нам остается?..

Между тем Наташа уже вытащила откуда-то огромный самовар, нащепала лучинок, собрала безумный русский агрегат, выведя самоварную трубу в общедомовую, и, собственно, засамоварила сам чай. Лембоев охотно помог ей собрать на стол.

– Какие же вы странные, странные люди… – Шаманка сама первая уселась перед самоваром, опершись о столешницу и подперев щеку рукой. – Что-то вам вечно надо хранить, кого-то спасать, верить в сверхъестественное… Да вы садитесь, чайку попьем.

– Да ладно тебе, Наташка, хватит, может, над людями издеваться, а? – по-свойски толкнул ее локтем в бок Лембоев. – Межевой терминал-то работает. Силищи-то сколько – ё-моё.

В первое мгновенье я не понял, о какой силище говорит Лембоев, а во второе меня накрыло. Я чувствовал себя сильным и… добрым. Это было именно ощущение доброты. Любви ко всему живому. Мне хотелось всех спасти. Я всё и всех любил. Я обвел глазами комнату и вдруг понял, что не только я переживаю подобные чувства, но и все остальные…

– Спасите себя для начала. Сделайте счастливыми своих близких. Помогите с дровами старушке Лембоевой. А потом, глядишь, и мир изменится, – улыбнулась Наташа. – Да они и сами начинают это понимать.

Пришибленные пониманием Лепота, Шерстобитов, Вагиф с Павлом, Варский со Светочкой подтягивались к столу.

– А карта… Карта – это все ваше страстное желание чуда, моментального и всеобщего преображения, – Наташа говорила это как будто себе под нос, разливая чай.

– А потрудиться ради этого чуда не хотите, ленивцы, – неожиданно обозвал всех Лембоев.

Мне сразу стало стыдно.

– Мишка, что стоишь как пень? Давай чаю пофурындаем, что ли? – обратился впервые за все это время ко мне Володька.

…И тут у меня снова случился когнитивный диссонанс, или, попросту, немного поехала крыша.

Непроизвольно я пошарил руками по груди – еще не хватало, чтобы у меня при всех отросли сиськи четвертого размера и я превратился в Машу…

– Я – Антон! – осторожно сказал я Володьке.

– Мишка, ты что? – удивленно уставился он на меня.

И тут дверь в комнату распахнулась. И на пороге появилась некая чопорная леди преклонных лет с сердитым подбородком и мопсом под мышкой.

– Listen [11]11
  Послушайте (англ.)


[Закрыть]… – первая обратилась она.

– Я не понял, а кто здесь “лысый”? – мрачно перебил ее Лепота, который был слегка полысее Шерстобитова.