Текст книги "Если ты назвался смелым"

Автор книги: Мария Красавицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Все правильно!

Суббота – самый приятный день. Не только потому, что короткий. Все остальные вечера я зубрю то, что надо знать каменщику. Учусь читать чертежи. В общем, оказывается, не так-то просто укладывать кирпич на кирпич.

В субботу по окончании работы мы со Славкой остаемся в теплой, тихой конторке. Я отвечаю на его вопросы. С гордым видом слушаю его похвалы.

Слушаю и думаю: вдруг он возьмет меня за руку и скажет:

«Пойдем в кино? Договорились?»

Но Славка, как только мы остаемся одни, отодвигается подальше, смотрит не в глаза мне, а куда-то на щеку или на нос. Смотрит внимательно, каким-то остановившимся взглядом. Иногда мне кажется: грязь на лице. Потру незаметно, гляну на ладонь. Нет, чисто. А он все смотрит мимо моих глаз и вопросы задает чужим, ворчливым голосом. И никуда он меня не приглашает.

Сегодня было все то же самое.

Когда вышли из конторки, уже стемнело. Багровый закат еще полыхал, обещая и на завтра мороз и ветер. И тем и другим мы, что называется, сыты по горло. Земля звенела под ногами, скованная морозом. А снежинки ни одной до сих пор не упало. Мороз от этого кажется особенно жгучим. Ветер носит по улицам тучи мелкого песка. Густым, непроницаемым слоем инея подернуты стекла в домах, витрины, окна троллейбусов.

Мне как-то особенно холодно. Я давно заметила: когда плохое настроение, то и мерзнешь сильнее. Но все равно – нарочно расстегнула куртку не на одну, а на две пуговицы. Дует в грудь невыносимо. Но Славка ничего не замечает. Сдвинул на лоб ушанку, молчит. О чем думает?

Так молча и дошли до папиного подъезда. Славка простился и ушел, не оглядываясь. А мне надо идти в общежитие.

У самого подъезда столкнулась с тетей Анной.

– Рутыня! – воскликнула она и критически оглядела меня.– Бедная девочка – в таком виде! И, наверно, совсем замерзла. Шутка ли, целый день под открытым небом! Идем скорее!

Ни тетя Анна, ни Скайдрите никогда не видели меня в спецовке. Охали и ахали. И никуда от их сочувствия не денешься – наших не было дома. Ушли с малышом в консультацию. Тетя Анна потащила меня на кухню, налила тарелку горячего супу. В комнате, конечно, «бедных родственниц» кормить не положено. Противно. Но я в самом деле замерзла да и проголодалась. Пусть думают, что хотят,– ем с аппетитом.

А тетя Анна и Скайдрите, одинаково сложив руки на груди, стояли возле стола. Жалели меня.

– Вот до чего можно довести девочку! – Тетя Анна, конечно, намекала на Тоню – она ее не любит.– Из родного дома выжили…

– Никто меня не выжил! – Мне вдруг стал противен и ее суп и ее притворная жалость.

– Милая моя!—Тетя Анна всплеснула руками.– Мы-то знаем, какая ты добрая, безответная…

– Ладно,– сердито оборвала я и спросила у Скайдрите, чтоб переменить разговор: – Ну, а твои дела как?

Скайдрите села на табуретку. Положила ногу на ногу. На кончиках пальцев болталась малиновая плюшевая домашняя туфелька. Конечно, заграничная. У Скайдрите все заграничное. Даже поза, наверно, позаимствована из какого-нибудь иностранного журнала.

– Ой, Рута! – Скайдрите раскачивалась на табуретке, и мне хотелось, чтоб она шлепнулась.– Ой, Рута, я с таким молодым человеком познакомилась!

– Стиляга, конечно? – Я нарочно вызывала ее на ссору.

– Что ты! Летчик. Из гражданской авиации.

– Так влюблен в Скайдрите!– прибавила тетя Анна восторженно.– Так влюблен! Дня без нее прожить не может!

Перебивая одна другую, они выложили мне все подробности о летчике. И о подарках, которые он делает Скайдрите. Больше всего, конечно, о подарках.

Чтоб перебить поток их восторженных сообщений, спросила:

– А в институте как дела? – лелеяла тайную надежду, что тут у нее особых успехов быть не может.

– А, что институт! – Скайдрите махнула рукой.– Скучища. Нет, ты послушай… Перед отлетом говорит…

Не хочу знать, что он говорил перед отлетом. На полслове перебила Скайдрите, начала рассказывать о нашей бригаде.

У нас последнее время идут споры: как строить наши пять домов? Одна часть, во главе которой Лаймон, стоит за поточный метод, как самый передовой. Грачев и Славка настаивают, чтобы за зиму сделать стены всех зданий. Летом, по теплу, вести внутреннюю отделку – «начинку», как они говорят. Тогда квартиры будут хорошие. Штукатурка просохнет, столярка– тоже. Я до сих пор не разобралась, к какой «группировке» примкнуть. Вроде и те правы и другие.

Об этом я и пыталась рассказать. Но у Скайдрите на лице появилась скука. Тетя Анна взялась мыть посуду, загремела тарелками, ложками. В общем, это их не интересовало.

– Ты бы пошла, помылась,– сказала тетя Анна. Уж лучше сидеть в ванне, чем слушать трескотню Скайдрите. Горячая вода всегда исправляет настроение.

С наслаждением залезла в ванну. Почти задремала. Вдруг стук в дверь.

– Это я,– сказал Тонин голос.– Открой, Рута, на минутку.

Открыла задвижку. Тоня в щелку просунула пушистый, весь в крупных цветах фланелевый халатик.

– Подарок тебе. От папы.

Знаю я, как от папы. Тоня фланель выбирала. Тоня шила. И, увидев в передней мою рабочую куртку, сообразила, что халат мне сейчас придется кстати.

В комнату я вошла довольная, умиленная. Вообще теперь, когда я бываю здесь гостьей, я никогда им не мешаю. Нам хорошо втроем. Нет, теперь уже вчетвером.

Братик лежал на кровати. Дрыгал в воздухе голенькими ножками. Ему третий месяц. Он стал толстенький– так и хочется потискать. Глаза синие-синие, как у папы. А волосики темные, как у Тони.

– Как жизнь, рабочий класс? – спросил папа и задержал мою руку в своей.

– Лучше всех! – ответила я Славкиными словами. Папе и Тоне я могу рассказать о наших делах.

Они поймут.

Долго сидим за ужином. Я все рассказываю, рассказываю.

– Поточный метод, конечно, передовой,– говорит папа. И Тоня согласно кивает.

– Да,– возражаю я,– но тогда часть отделки придется на зиму.

– Плохо будет сохнуть,– соглашается папа.

– Вот именно,– теперь я «процитировала» Петьку.– Качество отделки ухудшится.

– Логично. Значит, лучше второй способ.

– А тогда летом упадут заработки. «Начинка» – невыгодное дело.

– Конечно,– подтверждает Тоня.– Швы прострочить – пустяк. А начнешь отделывать – массу времени займет.

– Грачев и Баранаускас говорят: «Сознательно идем на трудности».

– По-хозяйски, по совести. Молодцы ребята!– хвалит папа.

– Конечно, деньги – это еще не все,– поддерживает и Тоня.

Вот теперь я знаю, куда примкнуть.

Хорошо, когда все ясно, все правильно. Лежу на своем старом месте – братик пока спит в коляске, и потому мой диван не вынесли. Знакомый квадрат лунного света лежит на полу.

Ничего, что Славка меня никуда не приглашает. Это впереди. Я верю. Очень хорошо, что здесь, в этой комнате, я только гостья и никому больше не мешаю. Очень хорошо, что «начинку» будем делать летом. Все ясно, все правильно.

Как хорошо спится, когда все правильно!

Второй разряд

Шлеп! – Раствор падает на кирпич. Столько, сколько надо. Ни больше, ни меньше.– Р-раз! – одним движением кельмы, почти так же ловко, как Славка, расстилаю раствор. Еще раз: – Шлеп! – Кирпич лег на место.– Стук, стук! – Кельмой выровняла его. Теперь подобрать капельку выдавленного кирпичом раствора. Нагнуться, подцепить из ящика новую порцию раствора – и все сначала.

Светит ослепительное зимнее солнце. Все на диво бело кругом – только кончилась метель. На досках, на штабелях кирпича – пышные шапочки снега. Кто-то успел пройти от стройки к конторке. Следы сначала рыжие, а потом совсем белые, чистенькие. Хочется смотреть и смотреть на эту нетронутую белизну. Но некогда. Потом. В обеденный перерыв. Наклониться, ловко подхватить кирпич, выпрямиться. И вовсе он не тяжелый. И кто сказал, что холодно? Рывком распахиваю стеганку – мне жарко. В такт движениям напеваю гимн бригады: «Если ты назвался смелым…»

Я – смелая. Я – выдержу. Я – докажу. И пусть Лаймон сколько угодно говорит, что все это мне ни к чему. Даже если я стану инженером-строителем (вот назло ему стану!), все равно незачем самой уметь класть стенки. Это он так утверждает.

Он часто приходит к нам в красный уголок. На танцы. Из-за меня. А я делаю вид, что ничего не понимаю. С Лаймоном хорошо танцевать. Он ловкий. Никогда не наступит на ногу. А руку держит так, будто она фарфоровая и он боится ее уронить.

– Бедная лапка! – сказал он вчера.– Жесткая, шершавая!

Ну и пусть! Зато как ловко «лапка» хватает кирпич. Хватай, хватай, «лапка»! До обеда еще ряда три уложу. Я кладу внутреннюю перегородку. Стою спиной к Славке – он, как всегда, ведет наружную.

Странно, вот не вижу, а все равно каждой клеточкой чувствую его присутствие. Иногда пою, а он подсвистывает мотив.

Раз в неделю – с воскресенья на понедельник – ночую у папы. Утром караулю у окна: когда выйдет Славка. Сверху хорошо виден его подъезд. Как только он появится – кубарем по лестнице. Иногда, если лестница пуста, притаясь, стою в подъезде, пропускаю Славку, а потом догоняю. Если нельзя постоять – выхожу, иду медленно и жду, когда он догонит и скажет: «Здравствуй, Рута!»

Делаю вид, что удивлена: ах, опять нечаянно встретились! Славка только ухмыляется:

– Да, бывает.

Нарочно пробовала поскользнуться – пусть поддержит. Однажды перестаралась, шлепнулась. Он и не пытался поддержать. Только смеялся. Ах, Славка, Славка!

Ганнуля, когда мы с ней вдвоем, с особенным чувством поглядывая на меня, поет:

 
Зачем, зачем на белом свете
Есть безответная любовь!
 

И при этом так забавно, по-белорусски выговаривает слова, что я и рада бы пригорюниться, да невозможно: смешно.

Не верю я, что моя любовь безответная. Тогда зачем он по десять раз в день застегивает верхнюю пуговицу на моей стеганке? Другим-то не застегивает. Зачем тогда я ловлю на себе тот особенный, со светом изнутри, его взгляд?

Хорошо работать, петь и думать. Мысли мои прервали Славкины слова:

– Ну, как, а? – Гордость, вот что в этих словах. Оборачиваюсь. Сзади – Славка и Петька.

– Годится!—отвечает Петька тоже с гордостью.– Кладет—вот именно. А как с теорией?

– В порядке. Пора, а?

– Пора.

Это они о том, что мне пора получать второй разряд – первый рабочий разряд каменщика.

– Если ты назвался смелым! – на всю стройку пою я.

– Доказала, доказала! – смеются Славка с Петькой.

– На той неделе пойдешь сдавать,– говорит Петя озабоченно.– Смотри не подкачай!

Нет, я не подкачала. Без запинки отвечала на вопросы. Без запиночки показала, как умею работать. Не у себя, где сами стены вроде защита тебе. На чужой стройке, в чужой бригаде, под десятком проверяющих тебя взглядов.

– Что удивительного – ученица Чеслава Баранаускаса! – так сказали обо мне.– Со средним образованием. Так и должно быть.

Не чуя под собой ног, мчусь к себе, взлетаю на третий этаж, ни разу не споткнувшись, не поскользнувшись на мостках. Мой сияющий вид, наверно, сказал больше всяких слов.

– Молодчина! – И Славка обнял меня.

На одну секундочку обнял. А потом пожал мне руку. Как равный равному.

Корреспонденты

 Не успела я, захлебываясь, перескакивая с одного на другое, рассказать окружившим меня нашим все подробности – появился Грачев. За ним – двое незнакомых мужчин в шляпах. У одного на груди раскрытый фотоаппарат. «Корреспонденты»,– догадалась я.

Вид у Петьки странный. Он преисполнен важности, словно подрос даже.

– Ну как, Эзериня? – снисходительно и покровительственно спросил он.– Так сказать, в порядке?

Я начала было рассказывать заново. Но Петька не стал слушать. Сохраняя тот же важный вид, пожал мою руку.

– Поздравляю! – И при этом состроил такую рожу, что ребята за моей спиной фыркнули.

Петька обернулся к тем, в шляпах, и сказал нудным, скрипучим голосом:

– Вот, имеется у нас героиня дня – Рута Эзериня. Молодая, так сказать, поросль. Сегодня успешно защитила честь бригады, вступила, так сказать, равноправным членом в нашу семью. Между прочим, у нее имеется аттестат зрелости. На стройку пришла, вот именно, по зову сердца…

Вроде все, что он говорил, правильно, а слушать противно. И откуда набрался таких слов?

Один из мужчин записывает Петькины слова в блокнот. Второй целится в меня фотоаппаратом.

– А это,– продолжал Грачев, указывая на Славку,– на данном этапе лучший каменщик участка Чеслав Баранаускас. Эзериня – его ученица.

Славка поморщился и отвернулся. А фотокорреспондент взял меня под руку, подвел к Славке.

– Вас сфотографируем втроем – бригадир, каменщик и девушка.

– Не стоит,– вмешался тот, что с блокнотом.– Лучше вдвоем: учитель и ученица. На две колоночки.

Петька отступил на шаг, но по лицу видно – это ему не понравилось. Фотограф заставил нас со Славкой принять дурацкие позы: будто Славка поздравляет меня, жмет руку. Ну и вид у нас, наверно!

– Нет, нет.– Фотограф вертел нас и так и этак.– Не годится. Скованно очень. Ну же, улыбнитесь, девушка, покажите зубки! – Попробовал бы сам улыбнуться по заказу! – И не смотрите в аппарат. Смотрите друг на друга.

По крайней мере раз десять мы меняли позы, обменивались рукопожатием. Фотограф щелкал затвором аппарата. Славка начал злиться.

– Хватит,– заявил он и взял кельму.

Тут Петька подвел к корреспондентам Тадеуша, покровительственно обнял его за плечи. Спросил елейным голоском:

– Ну, Тадеуш, как она, жизнь молодая?

– Так сама…– Тадеуш прикинулся дурачком.

А Петька все теми же затасканными словами принялся излагать все о Тадеуше. Корреспондент торопливо записывал, а фотограф тем временем со всех сторон «общелкал» Тадеуша и Петьку. Грачев старательно делал вид, что не замечает этого, а сам пыжился, надувал губы, выкатывал глаза.

– Все,– облегченно вздохнул фотограф и спрятал аппарат.

Второй, с блокнотом, прицепился к Славке.

– Расскажите о себе. О ваших учениках. Много их у вас?

Добрая половина ребят в бригаде – Славкины ученики. О каждом он может рассказывать. Но Славка, не прекращая работы, проворчал:

– Бригадир расскажет, если надо.

– Конечно, конечно,– засуетился Петька.– Пойдемте в конторку, а то вы озябли, наверно.

И то озябли: носы посинели, руки тоже. После их ухода мы намеревались обсудить события дня, но Славка прикрикнул:

– Работать за вас кто будет?

Что поделаешь, работать за нас, конечно, никто не станет.

Ядро или скорлупа?

 —Не утерпел, расхвастался?—с оттенком презрения спросил Славка Грачева в обеденный перерыв и передразнил: – На данном этапе.:. Молодая поросль…

– А что такого? – Петька невозмутим.– Напишут. Похвалят. Смотришь, и неудобно будет не дать звания. Сам знаешь: до лета не выскочим – пиши пропало. Начнется «начинка», и сядем с выработкой. Ради того и от поточного отказались…

– Нет, не ради того,– резко перебил Славка. Отложил кусок хлеба, закурил, недобро посмотрел на Петьку.– Лично я, да и все ребята, думаю, тоже, ради того от потока отказались, чтоб не сдавать людям сырые, некрасивые квартиры.

Петька насупился, промолчал. А Славка спросил язвительно:

– И, скажи, на кой черт тебе звание, раз так?

– Смешно,– обиделся Грачев.

– Очень даже. Ответь-ка: что важней в орехе – ядро или скорлупа?

Петька не счел нужным отвечать. Скривил губы.

– Молчишь? – зло засмеялся Славка.– Потому и молчишь, что за скорлупу, а не за ядрышко воюешь. И сам понимаешь это. Звание, звание! Год соревнуемся. Год ты шум поднимаешь. А что изменилось в бригаде?

– Ни черта,– поддержал Тадеуш.– Какими были, такими и остаемся.

– Слыхал? – Славка подтолкнул Грачева локтем.– Не дали звание и правильно сделали. Ты сюда посмотри,– показал на косо висящий пыльный транспарант со словами: «Один за всех, – все за одного».– Смотри, смотри, нечего.

– Ну как же ты за всех нас болеешь? Вот Тадеушу с Ганнулей не дали комнату. Ты повоевал за них?

– Как же, стал бы он с начальством заедаться!– вставила Ганнуля.

– Своими руками написали в обязательстве: все будут учиться…

– Можно подумать – ты учишься! – взорвался Петька.

– И я отвильнул. И еще кое-кто. Ты, например. Так за что же звание-то нам давать? Что не пьянствуем, не хулиганим, материться вот, слава тебе господи, перестали. За это? Нет, браток, мало этого. Все это скорлупа. А мне ядро, мне пользу нужно.

Удивительный он человек, Славка. Наверно, обо всем том, что происходит у нас в бригаде, он думает больше, чем, например, Лаймон.

Помню, когда Славка начал учить меня, Лаймон сказал с нехорошей такой усмешечкой:

– Что ж, денежки лишние между делом пойдут – за ученицу.

– Конечно, пойдут,– спокойно ответил Славка.– За любую работу положено платить. Учить – тоже работа.

Но я-то знаю, сколько раз Славка, полдня провозившись со мной, оставался потом после работы, чтобы догнать остальных. Не занимайся он со мной, за день больше любого другого сделал бы. Вот она, какая ему от меня была «выгода»!

Уж если на то пошло, вот теперь, когда я научилась сама вести кладку, ему выгодно было бы подержать меня в ученицах. Учить меня больше не надо, а денежки шли бы и шли. Но ведь он не сделал этого, он первый заговорил о том, что пора мне получать разряд.

И разве одну меня он выучил? Он ведь все умеет: и стены класть, и штукатурить, и плотничать, и малярить.

Ладно, за меня он получил все-таки деньги. А Юзя, допустим. Она пришла из ремесленного с разрядом штукатура. Так ей и платят. А малярному делу ее Славка выучил. И ни копейки ему за это никто не платил. Тадеуш пришел совсем без специальности. Сейчас он наравне со Славкой работает. Славка же и выучил. Какой корысти ради?

И теперь вот этот разговор. Ядро или скорлупа? Петьке звание ради звания нужно – так выходит. А Славке что-то совсем другое, гораздо большее нужно.

Ядро или скорлупа? Что же во мне, по его понятию, ядро, а что скорлупа? Перебираю день за днем всю свою жизнь только здесь, в бригаде. Ой, сколько же скорлупы!

Я как-то, по глупости своей, сказала Скайдрите, что мне нравится один каменщик, имея в виду Славку.

– Каменщик? – переспросила брезгливо Скайдрите.– В грязной спецовке? С такими вот ручищами? И сам серый, как его спецовка?

Я тогда не нашлась, что ответить. Просто пожалела о своей откровенности. Теперь, после сегодняшнего разговора, я показалась сама себе такой маленькой. Душевно маленькой. Да, у меня аттестат зрелости. Да, меня в первый день резнуло произнесенное с неправильным ударением слово «фундамент».

И все-таки не Славка, а я сама серая, как спецовка.

Славке во всем нужна польза, смысл. А я об этой пользе подчас и не задумывалась. Теперь буду думать. Обязательно буду.

Болезнь

 Не зря я с первого дня невзлюбила шаткие мостки, заменяющие лестницы. Позавчера бежала вниз, поскользнулась, слетела прямо к ногам поднимавшегося наверх Лаймона. Хотела вскочить – куда там! Никогда я не испытывала такой боли!

– Что, Рута, что? – Лаймон подхватил меня под руку.

А я встать не могу – от каждого движения красные круги перед глазами. И стыдно стонать и не удержаться.

– «Скорую помощь»! – закричал Лаймон.– Звоните в «Скорую помощь»!

Славка сбежал сверху, поднял меня на руки, вынес во двор. Тут как раз самосвал разворачивался.

– Стой! Погоди! – закричал Славка шоферу. Донес меня до кабины. Ганнуля села рядом. Славка залез наверх.

– Гони в больницу!

В больнице сделали рентген: трещина в какой-то там кости, на самом подъеме. Наложили гипс. Ночь пролежала в коридоре, на жесткой, обитой клеенкой кушетке – в палате мест нет. И нога болела, и бока отлежала, и ходили все время мимо меня – спала плохо.

Утром дверь коридора приоткрылась, заглянул Славка.

– Ну как? – шепотом спросил он.– Жива? Почему не в палате?

Пытались его сестра с нянечкой выставить – как бы не так! На помощь Славке появились Петька, Ганнуля, Тадеуш. Шум, крик подняли:

– Как это смеют больную в коридоре держать!

Пробовала я их урезонить, руками на меня замахали: молчи!

Кончилось тем, что дежурный врач разрешил забрать меня домой. Принесли мне костыли. Ребята сбегали за такси. До лестницы я кое-как дошла и остановилась в недоумении: как же ее «форсировать»?

Не говоря ни слова, Славка подхватил меня, донес до машины. И вот я лежу одна. Пусто и тихо в общежитии – все на работе.

За окном идет снег – редкий, сухой, спокойный. Я смотрю на снежинки, и учебник алгебры, которую я решила подзубрить, праздно лежит у меня на одеяле.

Пышет теплом от радиаторов отопления. Нежно согревает меня пушистый фланелевый халатик. Нога не болит. Даже самой не верится, что может быть на свете такое блаженство. Лежу в тепле, в уюте, на мягкой постели, смотрю на снег и думаю о Славке. Будто по волшебству, раздался стук – и вошел Славка.

Я хотела соскочить с постели, но спустить вниз запаянную в тяжелый гипс ногу не так-то просто. Все же я спустила. Встать мне Славка не дал. Подошел, прижал мою голову к своей куртке. Куртка – вся в бисеринках воды от растаявших снежинок.

Не знаю, сколько так продолжалось. Наверно, долго. Потом Славка ослабил руки, я подняла голову и глянула на него. Славка смотрел на меня странными, блестящими глазами. Без тени улыбки. Будто спрашивал у меня что-то. Я не успела сообразить, что он спрашивает, как Славка наклонился и поцеловал меня. Губы у него обветренные…

Наверно, ему стало жарко. Пробежался пальцами по пуговицам куртки, распахнул ее и сел со мною рядом. Взял мои руки и просунул себе под куртку. Там было очень тепло.

Опять мы долго молчали. Сидеть было неудобно. Гипс резал под коленкой. Я хотела засунуть туда кончик одеяла. Славка не дал.

– Ложись-ка. Я совсем забыл про твою ногу. Я легла. Славка укрыл мои ноги одеялом и опять сел. И еще раз, чуть коснувшись губами, поцеловал меня. Отстранился, долго смотрел на мои губы. Провел по ним мизинцем.

– Нежные какие. А целоваться не умеют,– рассмеялся.– Совсем.

«Что же тут уметь?» – хотела я спросить и не успела.

– Никогда-никогда? Ни с кем? – спросил Славка и опять провел пальцем по моим губам.

– Никогда-никогда. Ни с кем,– его же словами ответила я.

Славка приподнял меня с подушки, откинул ее в сторону, пересел к спинке кровати и как-то очень ловко примостил мою голову к себе на плечо.

– Ma-аленькая еще! – протянул он и потерся щекой о мою щеку.

И еще раз поцеловал меня. Теперь – совсем по-другому. Долго-долго. Я не могла перевести дыхание и отстранилась. Только вот теперь сообразила, что можно ведь было дышать и носом.

– Ну вот,—сказал Славка, и я поняла, что он хотел этим сказать: теперь ты уже не скажешь – «Никогда-никогда. Ни с кем».

– И пусть,– ответила я и потянулась к нему.

В не застегнутом на верхнюю пуговицу вороте пестренькой, выцветшей ковбойки сильно, мерно, быстро бился пульс. Прижалась к этому месту виском. Мне казалось, что и у меня пульс бьется так же. В одном ритме. И Славка чувствует это.

Опять мы молчали, Славкина рука в точности, как делает это папина, собирала и распускала у меня на затылке косы.

– Надо идти,– вздохнул Славка.– Не хочется. Так бы и просидел… всю жизнь. А ты?

– И я… Не уходи.

– Надо…– Славка уложил меня. Провел рукой по гипсу: – Больно? Очень?

Я отрицательно замотала головой.

– Ври! – обрадовался Славка и строго приказал:– Лежи спокойно. Вечером зайду.

Он еще раз поправил, подоткнул одеяло и быстро пошел к двери. От его сапог на полу остались мокрые отчетливые следы. У двери Славка оглянулся. Глаза его светились теплом и лаской.

«Сейчас вернется и поцелует!» – подумала я.

Но он только улыбнулся рассеянной улыбкой – как папа, когда влюбился в Тоню, и вышел. Опустилась вниз, подскочила вверх ручка двери. Быстрые, уверенные шаги по коридору. Звонко стучат подковки на каблуках. Стук глуше, тише. И вот я опять лежу одна. Было это или не было?

«Было! Было! – взволнованно и торжествующе выстукивало мое сердце.– Было! И будет снова! Сегодня вечером».