Текст книги "Если ты назвался смелым"
Автор книги: Мария Красавицкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Молодой специалист
Целый месяц изо дня в день я делаю одно и то же: беру из кучи камень и бросаю его в бадью. Вот и все, чему я научилась. Не болит больше по утрам, как побитое, все тело. Даже Расма перестала называть меня маменькиной дочкой. За месяц мы сделали два фундамента (я тоже произношу это слово с неправильным ударением). На очереди – еще три. Ну, сделаем. Что дальше? Для меня лично что?
Таскать на носилках мусор, подносить раствор, доски, гвозди – все, что надо тем, кто имеет специальность? Я разнорабочая. Это для пущей важности так говорят. А правильней – чернорабочая. Самая низшая ступень на пути к моему призванию.
Раньше я направо и налево бросалась этим словом. Теперь Скайдрите нет-нет да и спросит с невинным видом:
– Ну, что же твое призвание?
Ей хорошо, она студентка. Ее учат. Меня никто ничему не учит. Только покрикивают:
– Быстрей, Рута!
– Шевелись, Рута!
А стоит мне запнуться или бросить камень мимо бадьи, тотчас Расма с издевкой комментирует этот факт. Да и другие то и дело говорят обо мне то ли с сочувствием, то ли с жалостью:
– Да непривычная же она!
Я из кожи вон готова вылезть, чтоб доказать: нет, я привычная. Всем доказать, особенно Славке Баранаускасу.
Сто раз я приходила в отчаяние, думала: «Уйду, поищу что-нибудь полегче». И всегда бывало так: я еще и мысль эту не додумала, а Славка уже смотрит, прищурив глаза, и насвистывает. Словно гипнотизирует меня этот свист. Сам же привел меня в бригаду, сам же больше всех сомневается!
…Да, трудный был месяц. А сегодня я выполняю ответственное задание: помогаю Пете составлять наряды. Строймастер наш болел-болел да и ушел на пенсию. У Петьки же образование, как он сам говорит, четыре класса и пятый – коридор. Зашился с нарядами.
Пошептался со Славкой, подошел ко мне, посмотрел, как я бросаю камни, глубокомысленно посмотрел: не иначе, опыт мой обобщает. Потом очень важно изрек:
– Кончим класть фундаменты, поставлю учиться. Хошь – на каменщика. Хошь – на штукатура. Хошь – на маляра,– просто передо мной ворота в рай открыл. Прибавил веско:– Заслужила. Зря я сомневался.
Если бы год назад мне сказали, что от таких слов я возгоржусь, я бы посмеялась: тоже мне—предел мечтаний. Теперь – я и сама этому удивляюсь – очень приятно, что я не сплоховала, не хуже других.
– У меня к тебе просьбица, Рута,– заискивающе сказал Петька.– Ты у нас грамотная. С аттестатом. Помоги с нарядами разобраться.
– Что же я в нарядах понимаю, Петя? Я их и в глаза не видывала.
– Вместе, вместе.– Петька хлопнул меня по плечу.– Надо же… Ребят же без зарплаты оставим…
И вот мы с Петей сидим над нарядами. Сначала я просто ничего в них не могла понять. Теперь разобралась, теперь бы и одна справилась. Но Петька считает своим долгом присутствовать. Курит папиросу за папиросой. В окошко смотрит. По мере того, как я откладываю готовые наряды в сторону, приобретает вид все более гордый: вот как у нас хорошо дело идет!
Сижу в тепле. Не надо «нянькаться» с камнями. Казалось бы, все хорошо. Но мне нехорошо. Стоит отложить в сторону наряд, глаза сами тянутся к окошку. Гляну – и становится нехорошо. Наши кладут фундамент. Девчата бросают камни. Ребят вижу только по пояс: опалубка поднялась над землей.
Ночью были заморозки – побелели крыши, остатки травы на стройплощадке стали курчавыми от инея и хрусткими. Листья на деревьях потемнели, свернулись. Чуть потянет ветром – летят на землю.
Славка сегодня первый раз надел стеганку. Другие ребята давно в них обрядились, а он все ходил в пиджаке. В стеганке он стал какой-то квадратный. Кажется, что голова у него растет прямо из плеч, без шеи. Настоящий медведь!
И топчется с вибратором на одном месте, совсем как медведь. Наверно, попался большой камень и Славка обминает вокруг него бетон. Смотрю на его коротко остриженный затылок, будто гипнотизирую: оглянись!
Нет, не чувствует, не оглядывается. Мне стало стыдно: все работают, а я… Я ведь тоже работаю. Камни в бадью легче бросать, чем высчитывать бесконечные кубометры кладки и умножать их на рубли с копейками. Но все равно гляжу в окошко, и как-то стыдно мне перед нашими. Скорей бы уж кончить!
Со вздохом берусь за наряд. Бросаю последний взгляд в окно.
Славка теперь стоял лицом ко мне, обеими руками опирался на вибратор. Внизу, возле него, незнакомый, очень высокий худой парень. Почему-то мне подумалось: «Вот еще один выпускник школы, как и я когда-то, ищет работу».
Славка показал незнакомцу в сторону конторки. И парень пошел сюда, к нам.
Порыв ветра сорвал с большого дерева пожухлые листья. Они полетели прямо в лицо парню. Он отвернулся, пригнулся. Так, пригнувшись, и вошел в конторку. Распрямился с опаской – потолки наши на его рост не рассчитаны. Поздоровался, красиво склонив голову.
– Привет! – важно ответил Петя. Только что не прибавил: «Чем могу служить?» Он любит поважничать.
– Вы бригадир? – Парень шагнул поближе. Глаза у него карие, а коротенькие, остриженные под «ежика» волосы светлые, курчавятся на висках.
– Мы будем бригадир,– с достоинством ответил Петя.
– Меня к вам послали,– в точности как я когда-то, сказал парень и полез во внутренний карман кожаной коротенькой курточки.
– Кто послал? – Петя был по-прежнему полон достоинства.
Вот сейчас незнакомец ответит: «Не знаю… Такой… седой…» – и тогда я обязательно расхохочусь.
– Начальник участка,– ответил парень.– Вот,– подал Пете бумажку.
«Тов. Грачев! Направляю в качестве строймастера молодого специалиста Лаймона Лиепу. Ознакомьте с объектом, окажите соответствующую помощь».
Вот оно что! Инженер. Счастливец! А я-то решила – школьник-выпускник. Впрочем, он и теперь не кажется мне старше. Стесняется, как мальчишка. Я бы на его месте не стеснялась. Ишь, стоит, как по стойке «смирно». Руки по швам. Очень прямой– только что не уперся головой в потолок. «Ест» Петьку глазами.
А Петька разважничался окончательно. Осмотрел «молодого специалиста» со всех сторон, спросил, будто сомневаясь:
– Значит, инженер?
– Инженер.– Лиепа так ответил, словно и сам этому не верит.
– Что ж,– Петька скривил губы и стал в точности похож на нашего начальника участка Ивана Алексеевича,– соответствующую помощь, конечно, окажем. С объектом ознакомим,– покосился в бумажку, наверно, подумал: «Что бы еще такое завернуть —позаковыристее?» Ничего не придумал и сразу стал обычным, нашим Петькой.– Да садись же, чудак. Чего стоишь? – потянул строймастера за рукав, усадил рядом с собой. А сам отодвинулся, полюбовался мастером, как своей собственностью.
– Значит, молодой специалист? – еще раз задал вопрос.
– Да уж так…– Лиепа развел руками.– Теорию, конечно, знаю. А вот насчет практики, честно скажу, слабовато. В проектировщики готовился. А пришлось на производство.
– Ничего, ничего.– Петька похлопал его по плечу.– Поможем соответствующим образом. Народ у нас опытный.
Ну, сейчас начнет хвастаться бригадой! Но со двора доносится крик: обычная история в конце дня – шоферы отказываются сделать еще одну ездку. Петя срывается с места.
Мне как-то неловко наедине с новым мастером. Сделала вид, что углубилась в наряды. Чувствую его взгляд, и от этого еще хуже.
О любви
К Ганнуле часто приходит парень из нашей бригады– Тадеуш Лукьянчик. Поистине неисповедимы пути, которыми приходит к людям любовь! Рядом с крепкой, крупной Ганнулей Тадеуш просто мальчишка. Худенький, маленький, юркий. Лицо скуластое. Бойкие, веселые, широко поставленные глазки так и стригут по сторонам. А язык! Второго такого нет в бригаде.
С Ганнулей Тадеуш тих и послушен. Придет, сядет, следит за нею преданными глазами. И поддакивает. Что бы она ни сказала,– он согласен.
Расму и Юзю присутствие Тадеуша ничуть не стесняет. Они и переодеться при нем могут. А я гляжу на Ганнулю и Тадеуша и вспоминаю папу и Тоню. Вот же судьба: и здесь я кому-то мешаю!
Однажды мы были с Ганнулей вдвоем, когда пришел Тадеуш. Идти мне было некуда, но я собралась и вышла: пусть побудут вдвоем.
Спустилась в вестибюль, села возле нашей вахтерши тети Мицы в кубовой. За окном шумел дождь. А здесь тепло, уютно, тихо. В топке кипятильника малиновым огнем рдели угли. Тетя Мица, еле слышно позвякивая спицами, вязала. Я раскрыла книгу.
Только начала читать, хлопнула дверь. С хохотом вскочили с улицы насквозь промокшие Расма и Юзя. Кинулись наверх по лестнице.
– Девчата! – окликнула я их.– Не ходите. Там Тадеуш.
– Ну и что? – Расма продолжала подниматься.
– Не надо! – взмолилась я.– Пусть побудут вдвоем!
– Подумаешь, условия им создавать!—рассердилась Расма.– Получат комнату – пусть хоть целый день милуются.
– Правда, не надо,– вмешалась Юзя.– Чем они виноваты? Куда пойдут – такой дождь?
Расма поворчала, но наверх не пошла. Сидели все в кубовой. Тетя Мица шевелила спицами и ласково так на нас посматривала.
С тех пор повелось: Тадеуш на порог – мы куда-нибудь уходим. Расма и сердится иной раз, но уговора не нарушает. Впрочем, и Расма и Юзя вечерами редко бывают дома. А я всегда ухожу, как только появится Тадеуш.
Ганнуля стала ко мне очень доброй. Оказалась она простой, бесхитростной, откровенной. Никогда ни с одной подругой не было мне так легко и просто, как с нею.
Вечерами часто остаемся вдвоем. Я все-таки устаю и охотно валяюсь с книжкой. Ганнуля учится в пятом классе и корпит над учебниками.
Вот и сейчас она, сдвинув широкие брови, писала, зачеркивала, снова писала. Шевелила губами в такт тому, что читала или писала.
За окном лил дождь – которые сутки, как подрядился. За день мне стеганку на плечах пробило насквозь. Намокли косы. И вот я лежу с распущенными волосами. Собиралась пойти к папе – он один, Тоня с братиком еще в родильном доме. Но вымылась под горячим душем, переоделась в сухое, прилегло на полчасика – только косы просушить. А вставать, идти под дождь не хочется. Уютно нам вдвоем с Ганнулей. Мир и тишина.
Тишину нарушил тяжкий вздох. Знаю, что за этим последует, но молчу. Ганнуля вздохнула еще раз, покосилась на меня. Я сделала вид, что увлечена книгой. Снова вздох, еще более горестный.
– Ну, что там у тебя? – Каменное сердце не выдержало бы таких вздохов.
– Арихметика.– Ганнуля развела руками.
Ясно, арифметика. Вечно у нее дважды два получается пять. Ладно, так и быть, помогу.
– Пустяковая задачка,– через минуту сказала я и попыталась коротко объяснить, почему один бассейн наполняется быстрее другого.
Ганнуля смотрела на меня стеклянными глазами: не поняла. Начинаю снова. Даже рисую ей бассейны. С кранами. Из кранов течет вода. Бассейны наполняются. Один раньше, другой позже.
– Поняла?
– Не,– огорченно и чистосердечно призналась Ганнуля.
Вот тупица! В третий раз объясняю. В четвертый. Злюсь.
В конце концов Ганнуля делает вид, что ей все ясно. Положим, ничего ей не ясно. Но у меня нет больше ни сил, ни слов. Радуюсь:
– Наконец-то! – и ложусь на прежнее место. Ганнуля собирает книжки. Гасит верхний свет. Ложится рядом со мной. Большая, уютная, теплая.
Лежим и болтаем. О любви, конечно. Что может быть интереснее?
Любовь у Ганнули и Тадеуша спокойная, без волнений и переживаний. Впрочем, однажды волнения были: когда распределяли комнаты в «Доме молодоженов». Бригада волновалась за Ганнулю и Тадеуша.
Тадеуш без конца бегал в конторку, звонил по телефону. Возвращался злой и взъерошенный: нет, еще не решили. И только Ганнуля была спокойна.
– Дадут, чего там, своими руками строили, да не дадут.
– Сходите вы, зарегистрируйтесь,– за неделю до сдачи дома советовал Петя.
Но Ганнуля была, как кремень:
– Своего угла нету—и огород городить нечего.
Вечером после работы Ганнуля поехала в стройучасток сама: за ключами и ордером.
Вернулась очень быстро. Будто слиняло ее румяное лицо. Вошла прямая-прямая, как палка. Рухнула ничком на кровать – пружины звенели, так она плакала.
Я побежала за Тадеушем. Он как сидел в нижней рубашке, так и кинулся к нам.
Тадеуш говорит на любом из бытующих в бригаде языков: латышском, русском, литовском. Ганнулю утешал по-белорусски:
– Ты ж моя ягодиночка солодэнькая! Земляни-чинка ты ж моя,– бормотал он и гладил ее растрепанную голову, прижимал к своей груди.– Птушечка[7]7
Пташечка.
[Закрыть] ты моя…
Это Ганнуля – птушечка!
«Птушечка» залила слезами его чистенькую рубашку. На том все и кончилось. Непорядка Ганнуля терпеть не может. Достала чистую рубашку: все вещи Тадеуша хранятся у нее. Вытирая рукавами неправдоподобно огромные слезы, шмыгая распухшим носом, заставила Тадеуша переодеться. Застегнула пуговицы на груди. Отступила, осмотрела его озабоченно, сказала стоически:
– Будем ждать еще!
В своем Тадеуше Ганнуля может рассказывать без конца. Послушать ее – так лучше его и нету. Но Ганнуля хорошо умеет слушать. Задает «наводящие» вопросы: «А он что сказал?», «А он как поглядел?». Я подробно довожу до ее сведения, как на меня поглядел и что мне сказал строймастер Лаймон Лиепа. С первого дня я пользуюсь его вниманием.
Пройдет мастер утром по стройплощадке. Со всеми очень вежливо, но вот с каким-то холодком поздоровается. А мне поклонится по-особенному. Пожалуй, одному Петьке он кланяется так почтительно.
Петька же старательно «создает авторитет» мастеру:
– Докладываю: состояние дел такое-то. Думаем за день сделать то-то и то-то. Какие будут указания?
Ребята переглядываются и прячут в глазах улыбки: какие же указания? Мастер наш еще птенец, не оперился. Вот годик-другой поработает, тогда другой разговор. А пока его никто не принимает всерьез.
Лаймон часто приглашает меня в конторку —якобы помочь разобраться с нарядами. Первый раз он попросил меня об этом при Славке. Славка сощурился, брови на переносице сошлись. Я шла за Лаймоном, и все мне казалось: Славка смотрит вслед.
В конторке Лаймон заговорил не о нарядах, а о новом кинофильме.
– Я его еще не видела.
– Как? Такой фильм! Слушай, пойдем сегодня. С удовольствием посмотрю еще раз.
Меня никто никогда не приглашал в кино, и я растерялась.
– Договорились? – спросил Лаймон и пожал мою руку.
Вот с этого вечера и пошло. То Лаймон меня позовет в конторку, то вечером пригласит куда-нибудь. Как ты ему откажешь: красивый парень, приятно.
– А что? – комментирует Ганнуля.– Мастер, инженер. Самостоятельный.
Вот по вечерам я и рассказываю Ганнуле о Лаймоне. Но об одном я ей не могу сказать: о том, что Славка, наверно, осуждает меня за это. Сама на пойму – почему-то перед Славкой мне неловко.
Шумит за окном дождь. Тяжелые наступают времена– холодно, ветрено, мокро. Наверно, мы одновременно подумали об этом.
– Давай буду учить на штукатура? – предложила Ганнуля.– Все-таки под крышей.
– Нет. Я на каменщика хочу. Вчера Славка сказал:
– Давай начну учить,– и показал, как держать лопатку-кельму.
И мне очень захотелось, чтобы именно он учил меня.
– На каменщика?—удивилась Ганнуля. Помолчала, подумала и глухо, прямо в подушку, обронила: – Вон что…– подняла голову, посмотрела мне в глаза.– Смотри, девка, не влюбись…
– Ну, чепуха какая! – смеюсь я беззаботно.– Зачем он мне сдался – старый такой? Просто нравится эта профессия.
Оставив без внимания вторую часть моего ответа, Ганнуля села, обхватила колени руками, сказала задумчиво:
– Славка не старый. Ему двадцать семь всего. Он враз, в одну ночь поседел…
Я тоже села. И сердце отчего-то забилось быстро-быстро.
Ганнуля обняла меня. Сама покачивалась и меня качала, как маленькую.
– Славка действительную служил матросом. На катере. Ну, шли куда-то в учебный поход. Ночью. Подорвались на мине. Мало ли их с войны еще осталось? Славку выкинуло в море. Так до утра и плавал. Без сознания. На куртке. У них куртки такие – вата воду не принимает. Утром подобрали, а он седой…– Ганнуля умолкла.
Затененная маленьким колпачком лампа бросала свет только на тумбочку, на часть подушки. Не дождь шумел за окном, не порывы ветра швыряли капли по стеклам – шумело море. Дыбились черные, гривастые валы. Один за другим, один за другим. Кидали бессильно распростертое, с разметанными руками Славкино тело. Такое большое, сильное тело. А теперь слабое, вялое. Откинулась голова. Вода полощет волосы…
– Не надо, Рута, на каменщика,– после долгого молчания сказала Ганнуля.– Трудно и… не надо. Славка у нас такой… Девчат не уважает… Был, знаешь, женат. Ушла от него жена. С тех пор никто не подступись к нему. Не надо, Рута…– В голосе Ганнули тревога. За меня тревога.
Она долго рассказывала мне о Славке: он дружит с Тадеушем.
Но я почти не слушала Ганнулю. Так и стояло перед глазами бурное ночное море. Вода полощет Славкины поседевшие волосы…
Случайная встреча
Долго не могла уснуть в эту ночь. И снился мне потом один и тот же сон: мчится в бурной, темной ночи крохотное суденышко. Гремит взрыв, высоко вздымается столб воды и огня. И нет больше суденышка. Только разъяренные волны швыряют Славкино тело…
…Сладко спится по утрам. Со злостью зажимаешь назойливый звонок будильника. Подберешь коленки к самому подбородку – минуточку, одну-единственную поспать…
Сегодня еще целый час можно спать – светящаяся в темноте зеленоватым огоньком стрелка будильника едва переползла через цифру «шесть». Но мне не спалось. Ворочалась с боку на бок. Сбилась простыня. Жарко под одеялом. А думается все об одном: о Славке.
Нет, не могу больше. Тихонько, чтоб не потревожить девчат, оделась в темноте. Хочу как можно скорее увидеть Славку. Зачем? Что я ему скажу? Не знаю. Просто надо мне его увидеть – вот и все.
Еще в первые дни работы я как-то заночевала у папы. Утром вышла и столкнулась со Славкой. Оказывается, он живет рядом, за углом, на шестом этаже большого красного дома. Спуститься под горку, и будет его дом. Почему я никогда не встречала его раньше?
Сегодня встречу. Он будет подниматься в гору, и я его увижу.
Заспанная тетя Мица изумленно посмотрела на меня сквозь очки, когда я на цыпочках пробиралась по общежитию в сушилку.
– Ты что? – спросила она.– Куда так рано? Не заболела ли?
– К папе надо,– вдохновенно соврала я.– Тоня с братиком сегодня, может, выпишутся. Может, помочь что надо…
– А, это хорошо, это правильно,– одобрила тетя Мица.
Какое все теплое из сушилки: брюки, ботинки, стеганка! Одеться – пять минут. И вот я уже бегу по тихим, пустынным, чисто вымытым дождем и просохшим улицам.
Хуже нет стоять утром в подъезде дома, где тебя знает каждый. То и дело хлопают на гулкой лестнице двери, спускаются соседи. Изволь-ка, делай каждый раз вид, что только вошла!
– Здравствуй, Рута!
– С добрым утром, Рута!
Только бы папа не вышел раньше времени!
Сквозь зеркальное стекло подъезда вся улица на виду. Как много народу на ней по утрам! И как много похожих на Славку мужчин. Но я безошибочно узнаю: не он. Опять не он.
Вот теперь – он. Только он один умеет так, чуточку набекрень надеть фуражку. Широко, уверенно шагают его ноги в кирзовых сапогах. Чуть покачивается на ходу. Ну, как же—моряк!
Наискосок переходит улицу. Остановился, пропустил машину. Рано, рано. Еще минуточку надо обождать!
Кто-то опять спускался по лестница. Не хочу никого видеть!
Выскочила из подъезда. Пошла по тротуару. Догонит ли? Нарочно замедляю шаги, и все-таки кажется– лечу по воздуху. Нет, не узнает, не догонит – слишком быстро я иду.
И вдруг у самого моего плеча:
– Здравствуй, Рута!
Вздрогнула, будто и не ждала этого голоса.
– Тихо больно идешь,– пошутил Славка. —Как раз и опоздаем!
Разве тихо? Да ведь я лечу, лечу, не касаясь ногами тротуара. Славка что-то спросил. Ответила невпопад. Он рассмеялся:
– Не проснулась еще? – и заглянул мне в лицо. Я и в самом деле шла, как во сне.
– Эх, соня, соня! – Славка покачал головой.– На ногах еле стоишь. Признавайся, где протанцевала полночи? – и вдруг взял меня под руку.
Крепко. По-хозяйски. Подладил свой шаг к моему.
Трудная ученица
Как говорится: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» К 7 ноября по принципу: кровь из носу, а сделаем! – закончили пятый фундамент. Радовались: план перевыполнили. Никаких нарушений дисциплины. Можно сказать, звание бригады коммунистического труда вот оно, в кармане.
И вдруг постройком, как гром с ясного неба, вынес решение: звание не присуждать. Бригадир сквернословит. И другие кое-кто тоже.
От этого Петька совсем пал духом. Даже заявил мрачно:
– Слагаю с себя бригадирство!
Заявление его во внимание не приняли, а дружно решили: ограничить выбор «терминов» до «черта» включительно. С этого дня многие наши парни превратились в заик. Трудно пришлось и Славке.
Стою я целый день с ним рядом. Ученица. Тупица, а не ученица!
Чего проще – подцепить кельмой[8]8
Кельма – стальная лопатка с изогнутой рукояткой. Используется в строительстве как ручной инструмент, позволяющий производить кладку кирпича, расшивку швов, укладку плитки.
[Закрыть] раствор, бросить его на уложенный ряд кирпичей, разровнять – Славка говорит: расстелить – положить на эту «постель» новые кирпичи. Проще простого.
Я так и делаю. Моя стенка – внутренняя. Славка рядом кладет наружную, из белого силикатного[9]9
Силикатные кирпичи состоят из смеси кварцевого песка (около 90%), извести (около 10%), а также добавок.
[Закрыть] кирпича, под расшивку[10]10
Расшивка —придание определенной формы лицевым швам кирпичной или каменной кладки, производится до засыхания раствора.
[Закрыть].
Один, другой, третий кирпичи уложены. Отступаю, любуюсь делом рук своих и радуюсь: на глазах растет перегородка.
– Что ты натворила?! – возвращает меня с небес на землю Славкин голос.
Гляжу и не понимаю: чем плоха моя работа? Славка с тяжким вздохом тычет ручкой кельмы в мои кирпичи. Вот теперь вижу: уложены криво и косо. Славка сбрасывает кирпичи, счищает раствор, спрашивает:
– Забыла, как я тебя учил? Раствору немножко. Чуть-чуть. Ну, бери.
Подцепляю кельмой раствор. Славка стонет:
– На кой… на кой черт столько?.. Это не шов будет, а… Вот так. Клади. Разравнивай. Куда, куда… за… зачертыхала? Смотри, какая зараза получилась!
По-моему, все идет нормально. Наверно, вид у меня недоумевающий, и Славка начинает объяснять теми же словами, что напечатаны в маленькой брошюрке «Памятка каменщику», которую я вызубрила наизусть.
Своими словами Славка объясняет куда проще и понятнее. Но ему, наверно, кажется, что так, «по-ученому», я лучше пойму. И Славка мучительно старается вспомнить слова памятки. Так ему это трудно, что, несмотря на пронзительный ветер, на мороз, капельки пота выступают у него на лбу. Славка вытирает их рукавом, сдвигает ушанку, и я вдруг вижу седой висок. Вспоминаю бурную ночь, суденышко, взрыв и волны, швыряющие Славкино тело.
Мне так жалко его – и за ту ночь и за сегодняшние мучения со мной. Говорю тихонько:
– Ты уж лучше своими словами…
Славка оторопело посмотрел на меня. Одно мгновение посмотрел. Потом что-то блеснуло в глазах. Взял меня за руку. Стряхнул с кельмы раствор. Умоляюще сказал:
– Ну, еще разок, Рута. Вместе. Смотри хорошенько.
А как я могла смотреть? Я теперь вовсе ничего не соображала. Рука у Славки теплая-теплая. А моя – как ледышка.
На полпути к ящику с раствором Славка остановил мою руку – наверно, почувствовал, какая она холодная.
Сжал, грея, мои пальцы, спросил шепотом:
– Зазябла?—и стал растирать мои пальцы. Но они не становились теплее.– Что же мне делать-то с тобой?
Когда он ругается, еще ничего. Но когда жалеет,– не могу. В носу сразу становится мокро, того и гляди повиснет капля на кончике.
– Опять куртка расстегнута! – деланно рассердился Славка. Схватился за борта моей стеганки, встряхнул так, что, кажется, ноги мои отделились от подмостей. Застегнул верхнюю пуговицу. Шершавая кожа его руки скользнула по моему подбородку.
– Ну вот, так будет теплее. Давай,– снова взял меня за руку.
Три кирпича с его помощью легли, как по ниточке.
– Поняла?
Я бодро кивнула: как не понять?
– Теперь сама,– и Славка взялся за свою кельму: наружную стенку за него никто класть не будет.
Увлекся. Насвистывает. Так и ходят лопатки под старой, выгоревшей добела стеганкой. Как будто и не торопится, а вот уже ушел от меня на несколько метров.
А моя злополучная перегородка – ни с места. То мало раствора возьму, то слишком много, и он, придавленный кирпичом, ползет во все стороны. Не шов, а…– ох, как мне сейчас хочется выругаться!
– Опять у тебя!..– Славка не смог подобрать подходящего слова.– Елки-палки, я же только что показывал…
Капля все-таки повисла на кончике носа. Смахнула ее, а заодно и слезы. Не могу больше. Руки закоченели. Стеганка опять расстегнулась. Не могу. Уйду.
Швырнула кельму в ящик с раствором. Побежала по подмостям. Славка вслед насмешливо насвистывал. Ненавижу, ненавижу! Ну, пусть, пусть я ничего не доказала! Пусть. Лучше уж мусор таскать!
Грачев поднимался по мосткам. Мне не удержаться было на скользкой лестнице. Налетела на него.
– Взбесилась? – рассердился Петька и тут же заметил мои слезы.– Э, атмосферные осадки в виде дождя. Давненько не было, соскучились.
Кое-как разминулись. Опрометью кинулась в конторку– там сейчас, наверно, никого нет. Хоть пореветь в свое удовольствие!
Распахнула дверь и сразу попала в изумительное тепло. За столом сидел Лаймон, разбирал чертежи. Нет уж, при нем реветь не стану: и так не бог весть какая красавица.
– Ты что? – сочувственно спросил Лаймон: наверно, и он заметил слезы.
– Погреться,– сунув руки к жарко пылающим в печке щепкам, беззаботно ответила я.– Ну и ветер! Аж слезы из глаз.– Отлично выкрутилась – свалила все на ветер.
– Бедная девочка! – Лаймон подошел, наклонился, взял мои руки.
У него руки теплые, как у Славки. Но… не хочу, чтоб Лаймон брал меня за руки!
– Садись.– Лаймон притащил от двери длинный толстый чурбак.
Села. И он рядом. Долго молчал, смотрел на огонь. Отблески пламени танцевали на его красивом, тонком лице.
– Ну, может, хватит себя испытывать? – тепло, дружески спросил Лаймон.– Переходи.
Ему нужен помощник – наряды заполнять. Лаймону дали еще один объект – в другой бригаде. Теперь ему положен нарядчик. Он давно предлагает мне эту работу.
Согласиться? То-то хорошо: в тепле, не надо мерзнуть и мокнуть. Шевелю перед огнем опухшими пальцами. Думаю. Колеблюсь.
А за дверями – крик.
– Учитель… чертов! – распинался Петька. Передразнил: – «Не соображает ни… ни черта!» Так учишь, бабушке твоего черта холера в живот!
Ого, какую фразу сочинил! Он теперь вообще ругается страшно замысловато. Сейчас Славку ругает. За меня. Так и надо!
Завизжала дверь. С виноватым видом вошел Славка, спросил:
– Отогрелась? – и тронул меня за руки.
– Решай, Рута,– поторопил меня Лаймон.
– Пошли,– сказала я Славке.
Он за руки поднял меня с чурбака.
– Опять расстегнулась, ну что ты скажешь!
«И расстегнулась! – мысленно с вызовом ответила я.– А ты застегнешь!»
Вытащил из кармана английскую булавку. Долго не мог проткнуть вату. Шершавая рука терлась о мой подбородок…
