Текст книги "Осень"
Автор книги: Мария Прилежаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Больше часа обсуждалась очередная война физика с кем-то, кто за его таланты копает ему яму.
– Надежда Романовна, – уже усталым голосом от никчемности и пустоты разговора распорядилась завгороно. – Сходите завтра к ним в школу, разберитесь, что там.
Словом, весь день был занят разбором различных малых и немалых, иногда серьезных, но чаще мелких событий и случаев.
– Ну и денек! – вздохнула Анна Георгиевна.
Но денек продолжался, и под конец вовсе нехорошая узналась история, сильно расстроившая и рассердившая Анну Георгиевну. Она говорила о ней по телефону, когда вошел Артем.
– Тёма! Здравствуйте, Тёма! – дружески приветствовала Надежда Романовна, знавшая его по приездам домой на праздники и каникулы.
– Здрасьте! – холодно бросил он и не сел, будто не заметил приглашения.
Стоял, опершись на спинку стула, и не глядел на нее.
– Что с вами, Тёма? – обеспокоилась она.
Поглощенная трудным телефонным разговором, мать поначалу не заметила странной угрюмости сына, так не свойственной его открытой и простодушной натуре.
– История! – кладя телефонную трубку, вздохнула она. – Тёма, хорошо, что зашел. Надежда Романовна, трудно поверить! Принимают девочку в комсомол, отличницу, во всех смыслах чудесная девочка! Вызвали на бюро и подумайте, какая бессовестность! – томят у двери комитета, в коридоре, час, полтора. Потом секретарь, школьник же, девятиклассник (не старше шестнадцати, а уже бюрократ) вышел к девчонке: "Ступай домой, сегодня не успеем, вызовем после".
Девочка на людях сдержалась, а дома в слезы. А после из-за экзаменов отложили прием до осени. Теперь зовут на бюро, а она ни в какую. Волновалась, готовилась как на праздник... А теперь ни в какую. Вот формализм так формализм. А учителя были где? А мы? Вот о чем, товарищ спецкор газеты, надо писать бы.
Артем молча, исподлобья глядел на мать. Только теперь она заметила его недружелюбие.
– Тёма, что-то случилось?
– Мне надо поговорить с тобой наедине.
Его тон и ответ показались ей грубыми и обидными для Надежды Романовны.
– Если о деле, можешь говорить сейчас, обычно мы сообща решаем дела.
– Наедине.
Мать удивленно, не понимая, смотрела на сына. Он молчал.
– Тогда ступай домой. Кончу работу, поговорим дома.
Он повернулся уйти.
– Артем! – все более удивляясь, окликнула мать. – Ты не простился с Надеждой Романовной.
Он оглянулся через плечо, кивнул. Как кивнул! Мать похолодела от его кивка.
– Боже мой, что с ним такое? – испуганным полушепотом спросила старший инспектор после ухода спецкора газеты.
– Извините, – растерянно ответила мать. – Что-то, должно быть, его огорчило. Извините, Надежда Романовна.
13
Не укладывается в голове! Хорошую учительницу вынуждают уйти на пенсию, вместо нее назначают другого учителя, знакомого зав. гороно, Анны Георгиевны Зориной, матери Артема. Так прямо спецкору и сказали: по рекомендации завгороно.
До сего дня Артем о матери знал: справедлива. Именно это качество он уважал в ней более всего.
Второе – добра.
Когда в областном центре мама работала методистом Дома учителя, учителя толпами валили в ее кабинет и сплошь и рядом домой, без боязни выкладывая неудачи, заботы и нужды. Мама если и не знала что посоветовать, то хоть выслушает, хоть посочувствует.
Отец сердился.
– Покоя нет! Когда это кончится? Анна, ты превращаешь дом в учреждение. Мало тебе службы?
– Игорек, – мягко возражала она. Учителя такой народ, что нельзя быть с ними формалистом. И так уж обюрократили школу. Планы, планы, отчеты, бумаги.
– Не на войну ли с бюрократизмом поднялась?
– Что смогу.
– Что ты сможешь на своей тихой должности, Анна?
Мать старалась переменить тему.
– Игорек, раздобыла тебе важную книгу "Некоторые вопросы психотерапии". Новинка.
– Спасибо. К твоим способностям да побольше бы житейской хватки, Анюта. Никто твой идеализм не оценит, – так обычно заключал споры отец.
Однако оценили. Назначили Анну Георгиевну заведовать гороно, правда, в районном, но довольно большом городе с перспективами роста. Это уже работа ответственная.
– Смотрите, пожалуйста, выходит в руководители наша мать, – шутил и удивлялся отец. – Егоровна, справишься?
Она улыбнулась:
– Боишься?
– Как-то не представляю тебя чиновником, женушка.
– А непременно надо быть чиновником?
– Богиня Афина, спустись с Олимпа, оглянись на нашу грешную землю.
Она шутливо грозила пальцем:
– Давай-ка без аллегорий.
У каждой семьи свое лицо, своя обстановка. Речь не о сервантах, полотерах, сервизах, вазах чешского стекла – речь о нравственной обстановке. Посторонний взгляд не сразу ее уловит, но поведение отцов и детей в обществе решительно направляется ею. В хорошей семье плохие дети редки. Они могут вырасти не очень умелыми, не очень волевыми и сильными, и, конечно, эти свойства характера с отрицательной частицей "не" крупными достоинствами не назовешь, – но они, дети умной, честной семьи, не вырастут плохими людьми. Как нужны нашему обществу хорошие люди! Потребуют обстоятельства, хороший человек сумеет стать и сильным и смелым.
Так размышляла Анна Георгиевна. Она еще не догадывалась, в каких рискованных обстоятельствах оказался ее сын Артем.
Он заперся от старухи и Ляльки в кабинете отца, упал в кресло и, опершись на письменный стол, сжав кулаками виски, думал, думал, думал о матери. Артем не задавался вопросом: "Какая у меня семья? Похожа на другие или сама по себе? В чем сама по себе?" Но образ дома благодарно и нежно жил в сердце.
Он любил мать. Все было в ней ясно. Она серьезно судила о жизни. Артем любил говорить с ней о серьезном.
Отец посмеивался над их философствованиями. Кроме медицинской литературы, на письменном столе отца постоянно лежал очередной детективный роман. Отец смотрел телевизор, решал все кроссворды, какие попадались на глаза, и не имел склонности рассуждать на отвлеченные темы.
Что касается Артема, "философствования" более всего и сближали его с матерью.
С отцом отношения были другими. Отец был веселым, шутливым человеком, отчасти даже гулякой, но в меру – веселость и легкость сочетались в нем с благоразумием. Вот, например, он приучил всех домочадцев к утренней физзарядке, приохотил к лыжным походам, летним вылазкам по грибы – словом, всякого рода укрепляющим здоровье занятиям. "В здоровом теле здоровый дух" – это мудрое изречение, начертанное едва ли не метровыми буквами, он вывесил на стене своего кабинета и неукоснительно ему следовал.
...Артем думал о матери. Могла она не знать о выдворении против воли на пенсию пожилой учительницы н устройстве на ее место молодого Утятина? Если бы кого-то другого. Но Утятина!.. Артем его знал. Правда, бегло, мать Утятина работала когда-то вместе с мамой и областном Доме учителя и приходила к ним в дом, и Артем помнил их телефонные разговоры по разным деловым вопросам.
Не случайно появился на горизонте Утятин. Мама рекомендовала его по знакомству.
Неужели все было так, как Артем узнал от посторонних людей?
Первым человеком, с кем спецкор областной газеты встретился в школе, был худощавый, стройный блондин с ярко-синими глазами н выписанным на лбу в виде узенького полумесяца светлым чубом.
"Кабинет истории", – прочитал Артем табличку на двери, возле которой тот стоял.
– Выгнан с урока?
– Удален, – поправил Гарик Пряничкин.
– Причина?
– Задал неуместный вопрос.
– Именно?
– Спросил Марью Петровну, как она относится к произведению Окуджавы "Похождения Шипова, или Старинный водевиль".
– А она не читала?
– Уи, – играя синими глазами, по-французски ответил юнец. – Марья Петровна оскорбилась: "Разыгрываешь! Окуджава гитарист, пишет песенки для гитары, сама слушала пластинку. А водевили в наше время не печатают".
– И такие суждения бывают, – усмехнулся Артем. – А Ольга Денисовна?
– Фью-ють! Хватились. "Иных уж нет, а те далече". Скинули Ольгу Денисовну.
– Отчего?
– Не пришлась ко двору. А вам зачем? Впрочем, мне безразлично. Ольга Денисовна про-про-про-шлый век. За деталями обращайтесь к Королеве Марго. Она в курсе. Что до меня, я музейными древностями не интересуюсь.
"Типик", – подумал Артем.
Однако, встретив "типика", удаленного с урока истории за неуместный вопрос, спецкор газеты между прочим выведал два важных факта. Первый. Ольга Денисовна не пришлось ко двору. По мнению школьников, Ольгу Денисовну "скинули". Что и требовалось доказать. О чем и сообщалось в письме, подписанном учительницей М. К.
Второй важный факт: учительницу М. К. ребята называют Королевой Марго.
Воображение Артема заиграло, рисуя обольстительный образ!
Но что воображение, что самая богатая фантазия по сравнению с правдой жизни? Она, эта правда, явилась Артему в виде легкой девушки в полудлинной юбке колоколом и белой кофточке с воланами и черным бантиком; волосы прямыми прядями спадали ей на плечи – девятнадцатый век и что-то ультрасовременное уживалось в ней с покоряющей прелестью.
Артем остолбенело уставился на Королеву Марго.
Она, приказав ученикам продолжать писать контрольную, не закрыв для наблюдения за ними дверь в кабинет математики, вышла в коридор и, выслушав сумбурную, может быть, слишком эмоциональную речь спецкора газеты, ответила:
– Да, Ольгу Денисовну выжили. Почему? Директору понадобилось устроить своего протеже, что ли... Ребята видят. Мы убиваем в ребятах веру в справедливость. Развращаем ребят. Не говоря, что учительница несчастна, страдает...
Артем слушал, соглашался, негодовал. Но в процессе беседы выяснилась деталь, вернее, сокрушительное обстоятельство, поколебавшее пафос рождавшейся в голове Артема статьи в защиту справедливости. Учительница давно в пенсионном возрасте.
Невольно Артему вспомнилась ирония синеглазого блондина по поводу древностей. Артем без иронии думал: когда учительница уходит на пенсию, а молодой парень идет ей на смену, скажите, в чем несправедливость? Где? Старость есть старость. Биологическая трагедия, и... ничего не поделаешь.
– Ольга Денисовна не хотела уходить, ее выжил директор. Я подозревала, но... смутно, не верила своим догадкам. Как я ругаю себя, что не вмешалась тогда, не помогла Ольге Денисовне. Не поймала директора. Его надо было поймать, вы понимаете? И еще инспектор. Есть у нас такая кикимора, рыжая... Сдирижировала инсценировку добровольного (в кавычках) ухода. Вам понятно, товарищ спецкор?
Прелестная Королева Марго! С ее прямыми до плеч волосами и челкой, которую она отводит на обе стороны и при этом строго и требовательно глядит на спецкора.
– Но ей много лет... – беспомощно лепетал Артем.
– Ну и что! Ну и что! Она моложе вас, вы рядом с ней осторожный, пугливый старик! – отрезала Королева Марго и захлопнула перед его носом дверь в кабинет математики.
Директор был третьим свидетелем по вопросу о "происшествии в школе номер один", как назвала уход на пенсию Ольги Денисовны в письме в газету математичка М. К.
Артем сознавал, что допустил тактическую ошибку, обратившись к Королеве Марго раньше, но был достаточно дипломатичен, чтобы не проговориться об этом директору. Однако дипломатии его не хватило скрыть от Виктора Ивановича, что именно знает он об уходе из школы учительницы.
Неважным спецкором оказался Артем Новосельцев! Такому ли корреспонденту поручать расследование сложных ситуаций, где требуется максимум смекалки? Он выложил напрямик, да еще именуя себя в третьем лице множественного числа, что "нам сообщили, учительница Ольга Денисовна не по своей воле вышла на пенсию. Ее вынудили, мы точно это знаем. И по какой причине, и кто, и зачем допустил несправедливость по отношению к талантливой учительнице – мы все знаем!"
Артем выпалил залпом известные ему факты, улики и доказательства и ожидал.
В школе тихо. Идут уроки.
Они говорили в пустой учительской, директор и он.
Виктор Иванович медлил с ответом, в раздумье выстукивал по столу шариковой ручкой какой-то бодрый мотив.
– В нашей школе учится Ляля Новосельцева, дочка, гм... вы не родственник? – спросил он.
– Абсолютно нет, не имею представления, – соврал Артем, не отдавая отчета зачем. Просто какая-то интуиция подсказала: соври.
– Ни капли правды, ни намека на истину в сведениях, которыми кто-то вас вооружил, – без тени волнения начал директор, – именно вооружил, так очевидна тенденция. Вас настроили обличать и разоблачать. Кто-то намеренно извратил факты. Ольга Денисовна подала заявление об уходе на пенсию. Естественно? Вам сколько? Двадцать? Объясните, товарищ спецкор, в чем дело? Областная газета командирует корреспондента. Повод? Старая учительница уходит на пенсию. Где конфликт? Где нарушение законности? Серьезно вас прошу, объясните.
Он бросил шариковую ручку, сложил руки на животе, директор школы номер один, солидный, респектабельный мужчина интеллигентной, располагающей внешности, и с любопытством глядел на Артема. Он казался незлым, даже добрым, во всяком случае ничуть не раздраженным вмешательством корреспондента в дела школы.
Артем почувствовал, почва колеблется у него под ногами. "Да, если бы не обратный адрес, если бы письмо пришло из Коломны или какой-нибудь Кинешмы, помчался бы я вникать в обстоятельства ухода на пенсию старой учительницы? Нет. Неэффектное дело. Я загорелся, потому что..."
В дверь постучали. Вошел молодой человек, светловолосый, светлоглазый, с девичьей ямкой на подбородке.
– Добрый день, Виктор Иванович, я... вы приглашали заходить... я просто так, поделиться, – промямлил он и, увидя Артема, в удивлении: Новосельцев!
– Утятин! – так же удивленно ответил Артем.
– Вы знакомы? Отлично! – обрадовался почему-то директор. – Стало быть, все в порядке, – проговорил он, довольно потирая руки, улыбаясь неясной улыбкой. – Поделиться? – приветливо переспросил он Утятина. – Ступайте уж, ступайте, беседуйте с другом. Наши школьные дела не убегут, с утра до ночи с нами.
– До свидания, – вежливо простились с директором нечаянно встретившиеся в его кабинете знакомцы и вышли.
– Артемка! Мы с тобой мало общались, а здесь, на чужбине, я тебя прямо в охапку готов заграбастать, – возбужденно говорил Утятин. – Знаю, ты там у нас в газете подвизаешься. Где логика? У тебя здесь семья, жилье – и тебя оставляют в области. У меня там семья, дом, девушка – отсылают в район. Где логика?
– Тебе что, неважно здесь? – спросил Артем.
– Вовсе бы швах, если бы не твоя мать. Загнали бы куда-нибудь в дыру, куда Макар телят не гоняет.
– А что мама? – дрогнувшим голосом спросил похолодевший Артем.
– Как что? Все. Устроила в центре города.
– Она? Тебя? Моя мать?
– Да. А что? Что ты скис? Не буквально сама. Инспектрису мобилизовали. С ребятами у меня пока неладно, признаюсь тебе. Дьяволята какие-то, советские варианты Тома Сойера. Так бы и отлупил. Домострой бы на них!
Он протяжно вздохнул, мигнув короткими ресницами.
– Ладно, хныкать не будем, поглядим, как дальше пойдет. Три положенных года как-нибудь протрублю – и домой. Главное, знаешь что – не жениться. То есть не в том смысле, конечно, ты понимаешь, а в смысле – не регистрироваться. Холостого меня, когда отработаю срок, на родительскую площадь пропишут, с женой ни за что, ищи свою крышу. Такие порядочки, да. Эх, Тёма, придется тянуть лямку. А все-таки, пожалуйста, передай Анне Георгиевне от меня и мамы спасибо. Все-таки это лучший вариант, что со мной...
– Мне сюда, – сворачивая в первый попавшийся переулок, торопливо сказал Артем. – Срочное дело. Опаздываю. До свидания. Прощай.
14
Стиснув кулаками виски, он сидел за письменным столом отца, над пустой страницей. Как писать статью? Что писать? Что главная виновница происшествия в школе номер один его собственная мать, действующая через подчиненных ей лиц? Так?
С другой стороны, что чрезвычайного случилось? Смена поколений. Во всем мире на место старых приходят молодые. Естественно.
И дальше. Кто-то должен направлять и регулировать распределение кадров или как это там называется? Расстановка и регулирование кадров одна из обязанностей матери. Если здраво судить, есть, скажите мне, происшествие?
Артем схватил карандаш и лихорадочно написал: "Есть происшествие или нет?"
Дальше мысли его опять побежали вразброд. Еще вчера с таким жаром он мечтал о своей первой корреспонденции! Где его тщеславные грезы прогремят, именно прогремят, меньшее не представлялось.
Если происшествие было, кто главный виновник? Как ни верти, прямо или косвенно главная виновница – мама. Неопровержимая улика – Утятин. Мамин знакомый. Для его устройства надо было вытеснить другого.
"Уважаемые читатели! Мне трудно рассказывать вам о происшедшем событии, потому что главное действующее лицо, виновное в совершенной несправедливости, – моя собственная мать, заведующая гороно, депутат горсовета, член партии Анна Георгиевна Зорина", – написал Артем. Написал и охнул.
Нет! Он не может поднять руку на собственную мать, если даже она тысячу раз виновата. "Нет, что это я! Что я наговариваю? Справедливая, ласковая мама моего детства, ты ни при чем. Утятин врет, что ты устраивала его таким нечестным, тайным способом. Королева Марго ошибается. Королева Марго порох: пых – и взорвалась. Сейчас побегу к Ольге Денисовне, сейчас, сейчас все разъяснится, что она сама захотела уйти, никто не думал ее выживать, а тем более завгороно".
Он вскочил, готовый опрометью мчаться к Ольге Денисовне. И вообще с ума он своротил, уселся писать о беде человека, не увидев, не расспросив, не узнав. Он вскочил.
Но вернулись с работы родители. Обыкновенно Игорь Петрович возвращался раньше, сегодня задержало собрание. Они пришли почти одновременно. Мама, заметно встревоженная встречей с Артемом в роно. Отец, как всегда, жизнерадостно-громкий.
– Строчишь? – весело прогремел отец, входя в кабинет. – Строчи, строчи. Или уже?
– Нет, – буркнул Артем.
– Отчего такой мрак? А-а, понимаю. Муки творчества. Ничего, товарищ спецкор, поднатужимся, подредактируем, добьемся конфетки. – Он щелкнул пальцами: – Конфет-ка! Впрочем, нет, полная ума и темперамента, обличающая или напротив статья. Артем Новосельцев. Звучит? Давай рассказывай. Егоровна, слушаем.
– В чем дело, Тёма? – спросила мать.
– Плохое дело, – буркнул Артем.
– Тёма, голубчик, объясни...
"Мама, неужели ты так ужасно умеешь притворяться? Так искусно? Но что это я! Она ведь не подозревает даже, о каком деле я говорю".
Он отрывисто спросил:
– Учительницу Ольгу Денисовну из школы номер один знаешь?
– Ты странно держишься, Тёма, – удивленно сказала мать.
Она была грустна и неспокойна, и у Артема защемило сердце от жалости и убийственного разочарования в матери. Он жалел и не прощал.
– Слышала... припоминая, с запинкой ответила мать, – да... слышала, хорошая учительница, а внешность не помню. Должно быть, не видела близко, Тёма. Несколько десятков школ только в городе. Конечно, хорошую учительницу должна бы знать ближе.
– Как, ты сказал, учительницу зовут? – заинтересовался Игорь Петрович.
– Ольга Денисовна.
– Она что, не работает в школе?
– Работала. Теперь нет.
– Гм.
Игорь Петрович хмыкнул: "Гм". Закурил. Он запомнил ту старую учительницу, державшуюся с подчеркнутым достоинством и даже высокомерием, что не очень свойственно учительницам, казалось ему. Что-то с ней не совсем ладно, чутьем угадал он. Но не стал углубляться. В обязанности его не входило выяснять личные обстоятельства больных, а кстати, она вовсе и не больна.
Но Тёмка на что-то напал. Что он там откопал, дурень? При чем тут мать?
– При чем мать? – холодно спросил сына Игорь Петрович.
– При всем, – отрезал сын. – При том, что учительницу выживают из школы, внушают болезнь, устраивают на ее место...
– Постой, что ты мелешь? – удивилась мать.
– Павку Утятина забыла? – все горячее распаляясь, продолжал допрашивать сын.
– Не забыла, пожала она плечами. И, поясняя, мужу: – Сын моей сотрудницы по областному Дому учителя. Кончил институт, прислали сюда. Я еще и повидать его не успела, не знаю, как он у нас приживается в школе. Няня говорит, на днях заходил, нас с тобой не застал. Тёма, так что же?
– Что ты намерен писать, товарищ спецкор? Кого собрался разоблачать? Уж не мать ли? – о чем-то догадываясь, с усмешкой спросил отец.
– Я еще не видел Ольгу Денисовну. Увижу, если подтвердится, расскажу все, как есть. Прятать виновных не буду. Не буду! – с дрожью в голосе крикнул Артем.
– Анна, ты понимаешь, что с ним творится? – поразился отец. – Анна, что ты молчишь?
– Слушаю.
У нее стал вдруг совсем подавленный вид. Что-то в ней изменилось, уже не тревога, а страх глядел на Артема из глаз матери.
– Происшествие или нет? – допрашивал сын.
Отец уничтожающе фыркнул:
– Выеденного яйца не стоит твоя история, Тёмка. Выискал сюжетик, эх ты! Провалилась статья, никто не напечатает – печатать-то нечего. Не станешь же ты разоблачать собственную мать... если она и допустила какую-то ну... – Он поискал подходящее слово, не нашел. – Да что! Ни черта она не допустила. А если бы был не Утятин, а какой-нибудь Иванов?
– Тогда другое.
– Почему другое, глупая твоя башка?
– Для Иванова не стали бы отправлять хорошую учительницу в музей древности, а для Утятина отправили, потому что он – мамочкино протеже.
Как язвительно прозвучало это "мамочкино протеже"!
– Мама, мне надо знать одно: ты хотела устроить Утятина?
– Да, хотела послать на работу.
– Все! Мне ничего больше не надо. Все, все.
Он схватил листок, зачеркнул название, написал новое: "Происшествие в школе номер один".
– Не ждал, не ждал, не ждал! – обхвативши ладонями голову, раскачиваясь всем туловищем, исступленно твердил он: – От кого другого, а от тебя, мама...
– Истерика, – пренебрежительно бросил отец. – Слушай, а как же тебя послали спецкором по делу, к которому имеет отношение твоя собственная мать? Завгороно? Твой редактор должен бы сообразить, неудобно посылать сына по делу...
– Я скрыл, – густо краснея, прервал Артем.
– Дай-ка статейку, – сказал отец.
Артем машинально протянул отцу листок, где, кроме заглавия, и написана-то была всего одна первая мучительная фраза. Игорь Петрович без слов разорвал лист на мелкие клочья, кинул в корзину под стол.
– Надо быть круглым дураком или карьеристом, чтобы заварить эту кашу. Из-за кого? Из-за какой-то старухи, которой давно пора на печку греть кости. Надо было сдать письмо в архив. Вы, газетчики, на все письма мчитесь с проверкой? Черт знает, поглядите на этого остолопа – первая командировка, и куда? По какому поводу? Судить собственную мать.
– Я был уверен, мама не виновата, даже в голову не приходило про маму! – бурно прервал Артем.
– Она действительно не виновата, – с холодным спокойствием ответил отец. – Анна, что ты молчишь?
– Слушаю.
– Так вот, не очень умный наш сын, – продолжал Игорь Петрович, представляешь ли ты, какие последствия могла иметь твоя дикая статья, если бы появилась на свет? Подумаешь, разоблачения! Вон в газете "Труд" и не такое печатают. А здесь что? Собственно, что? Что? Старой учительнице предложили на пенсию. Так ведь это закон. Ни один более или менее соображающий читатель и не подумает сочувствовать. Но твоя статья, если бы появилась на свет, – сенсация. Сын разоблачает собственную мать – вот ведь изюминка в чем. Шумиха обеспечена, да какая! Завгороно, депутат... Анна, что ты молчишь?
– Слушаю.
Она повторяла, как автомат, одно слово, и теперь Артем совсем не узнавал маму – у нее было чужое лицо, наглухо замкнутое.
– И Ляльке не поздоровится, задразнят, – продолжал Игорь Петрович. – И в меня рикошетом. Словом, мальчишка, и думать не смей. Вернешься в газету, доложишь, – существенного не нашел. Много шуму из ничего. Иди. Проветри мозги на воздухе.
Артем выбежал стремглав. Слышно было, грохнула в передней входная дверь. И Лялькин зов:
– Тёма, куда? Я с тобой, Тёма!
– Дурак! – фыркнул Игорь Петрович.
В ожесточении он смял папиросу о пепельницу, закурил другую, нервно пуская темные витки дыма. Сел в кресло. Анна Георгиевна, как, войдя, стала у двери, так и стояла.
– Сядь.
Она покачала головой. Нет. Она казалась раздавленной. Он поразился, до чего она казалась раздавленной!
– Вот что, Анна, прошу тебя, не паникуй. Не вижу никаких криминалов. Ты ни при чем. Инспекторша твоя ни при чем. И директор. Господи боже, старой учительнице предложили на пенсию, так ведь не до ста же лет ей занимать место? А молодым дорогу надо давать? И вообще... Единственно неприятно...
Он поскреб в досаде затылок.
– Что еще? – испугалась Анна Георгиевна.
– Ничего, решительно ничего. Сущий пустяк! – засмеялся Игорь Петрович так естественно, что Анна Георгиевна не стала допытываться о его пустяке. Он ведь юморист, заметил что-нибудь в Тёме. Всегда заметит смешное.
Она скрестила на груди руки, крепко держась одной за другую, и неподвижно стояла у двери.
"Каждую мелочь готова раздуть до трагедии, бывают же люди!" раздраженно подумал Игорь Петрович.
Но у него все же немного скребло на душе. Принесла нелегкая к нему на прием ту учительницу! Ведь здоровешенька. Они все, пенсионеры, от безделья копаются в себе, несуществующие болячки отыскивают. Но неприятно, если кто-то вышестоящий, у кого может на Анну быть зуб, или завистник какой-нибудь, недоброжелатель – их на каждом шагу – раздуют историю, распознают, что учительницу отпустили, гм... между нами признаться, не отпустили, а по всему видно, выпроводили на пенсию по болезни, а она здоровешенька...
"Надо же было мне, остолопу, записать в карту... в случае скандала побегут справки наводить, а я черным по белому, гм... Недальновидным я товарищем оказался, Егоровна, признаюсь".
Он не признался, конечно. Жизнелюбие и оптимизм доктора Игоря Петровича Новосельцева подсказывали ему, что все так или иначе образуется. "Анну уважают, не станут из-за какой-то пенсионерки съедать. Главное, выработать тактику".
– Идем обедать, – со здоровым аппетитом позвал Игорь Петрович жену. Нянька, наверное, изворчалась. Богиня Афина, идем. Голоден, как слон, корми скорее слона, или сейчас тебя слопаю.
15
На двери кабинета завгороно вырванная из тетрадки, косо приколотая страница лаконично объявляла: "Приема нет".
Сотрудники отдела, за две-три минуты или вовсе впритык являясь на службу, удивленно перешептывались: "Когда вывесили объявление? Кто? Должно быть, сама. С чего бы?"
Никто не знал. Может быть, только старший инспектор.
Задолго до начала работы Анна Георгиевна была в своем кабинете. Шагала от стены к стене. Присядет. Встанет. Снова шагает. Одна...
Всего лишь вчера, рисуя в блокноте квадраты и кружки, притворяясь, что занята делом, она слушала внутри себя радость. Приехал Артем! Взрослый сын. С ответственным поручением, что прямо так и было написано на его расплывшемся от удовольствия и гордости лице.
Она понимала его воодушевление, рой мыслей, гнев, самолюбивые надежды. И самолюбивые надежды, да. Кто не хочет успеха? Он приехал с честными намерениями постоять за правду и, если удастся, смело исполнить свой самостоятельный долг, и люди заметят, и в журналистике появится новое имя Артем Новосельцев.
Пожалуй, вчера с его каштановыми усиками, так аккуратно и вместе щегольски выведенными двумя узкими полосками над губой, его широко распахнутыми почти ребячьими глазами, отражавшими бурю чувств, капельками пота от переживаний на лбу, Артем открылся матери глубже, чем раньше. Правдивый, мечтательный и... немного тщеславный. Ну и что?
Анна Георгиевна взглянула в окошко.
Ранняя осень мазок за мазком, как художник на холст, кидала буйные краски и в темную зелень сада, куда выходило окно кабинета посреди еще густолистых, легко тронутых желтизной стариков длинный кленок, вытянувшись, как мальчишка, пламенел, источая яростный свет. День начинался празднично ярко, а сердце все сильнее болело и ныло. "Тёмка, тебе наговорили дурного о матери, ты и поверил. Правдивый, и в других лжи не видишь, а как же во мне, своей матери, так сразу и разуверился?"
– Можно? – послышалось вкрадчиво в полуоткрытую дверь.
– Придете в назначенный час, Надежда Романовна.
Назначенный час близился, и Анна Георгиевна в пустом кабинете заняла свое место во главе не очень длинного стола, где обычно велись заседания, склонилась над бумагами, подготовленными старшим инспектором для подписи. Машинально листала бумаги, не вчитываясь.
Первым пришел спецкор Артем Новосельцев. Сел в углу, возле кадки с пальмой, острые, как лезвие ножа, листья которой казались вырезанными из зеленой глянцевитой бумаги, достал блокнот, уткнулся в него, не глядя на мать. Тогда завгороно, нажав кнопку электрического звонка на столе, вызвала в кабинет старшего инспектора. Надежда Романовна неслышно вошла. Бессонная ночь оставила следы на ее хотя и подкрашенном, но осунувшемся и измятом лице. Она была все в том же коричневом трикотажном костюме с оранжевым джемпером, и янтарные бусы оставались неизменны, только Надежда Романовна теребила их чаще обычного, что единственно выдавало смятение духа старшего инспектора.
Виктор Иванович известил ее о причине приезда спецкора, оказавшегося сыном завгороно.
"Юнец! Прискакал. Не спросив броду, сунулся в воду. Невдомек, что мамаша команду давала. Теперь гадает, как выпутаться. Спокойствие, Надежда Романовна, и выдержка. В крайнем случае... рекомендация сверху была? Но учтите: сошлемся только в крайнем случае, Надежда Романовна".
Он внушал ей спокойствие тем уверенным, почти властным тоном, как обычно держалась с ним она. С ним и другими руководимыми ею товарищами.
Всю ночь старший инспектор решала, как вести себя на предстоящем разговоре. И не решила. Между тем приглашенные собирались на совещание. Впрочем, секретарь роно, юная девица с подсиненными веками и искусственной проседью в волосах, приглашала по телефону не на совещание: "Анна Георгиевна неофициально просила зайти".
Пришел директор. В пестрой сорочке, отглаженном темно-сером костюме, желтых летних туфлях. И не подумаешь, что провинциал! Приоделись наши учителя. Нынче редко встретишь учителя в потертых брючишках, тем более учительницу в пережившем моду платье.
Директор приветствовал завгороно почтительно, но с подходящим его положению достоинством. Однако когда вслед за ним появился известный всему городу депутат Верховного Совета фрезеровщик Павел Васильевич Оленин, которому завгороно быстро поднялась навстречу, протянув руку, зовя сесть с собой, как бы в президиум, директор внутренне съежился. Приход депутата представился ему подозрительным. Пугающие предчувствия ознобом пробежали по телу. О депутате директор был много наслышан разного от разных людей. Одни говорили: "Правильный человек". А что значит правильный? С какой стороны поглядеть: для кого правилен, а кому наоборот.
Другие откровенно ругали: "Депутат! Пятый год жилья дожидаемся. У самого квартира небось".
