Текст книги "Лейтенант и его судья"

Автор книги: Мария Фагиаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

10

Широкоплечий, довольно большого роста человек стоял с самого полудня, когда он сменил своего коллегу, в насквозь продуваемом проезде. Сейчас было уже четыре, ноги промерзли до костей, и искушение зайти в пивную на углу и там сквозь окно наблюдать за входом в дом было велико. Но тогда была вероятность упустить ту женщину, за которой он следил накануне весь день и с трудом поспевал за ней. Она была на редкость шустрая и непредсказуемая и в конце концов в уличной суете просто исчезла.

Он все еще боролся с собой, не вправе ли он пропустить стаканчик вина, как она вынырнула из тени въездных ворот. В наступавших сумерках она казалась еще меньше, чем он ее представлял. Рост один метр двадцать пять сантиметров – написал он в своем рапорте, но сейчас он прикинул, что не больше одного метра пятнадцати сантиметров. Когда комиссар Вайнберг попросил описать ее, он не знал, как ее назвать – женщиной, похожей на карлицу, или карлицей большого роста. На ней было то же темно-серое зимнее пальто с каракулевым воротником, что и вчера, и муфта из того же меха. Она была похожа на маленькую девочку, собравшуюся на маскарад.

И в этот раз, прежде чем отправиться в путь, она задержала взгляд на тротуаре и оглядела улицу слева и справа. «Делает она это из предосторожности?» – спросил себя детектив. Знает она, что за ней следят? Скорее всего нет, она двинулась в путь размеренным шагом, не оглядываясь. Он должен был дать ей удалиться, что, конечно, осложнило слежку. Когда женщина свернула на Турецкую улицу, стало ясно, что ее цель – квартира Грубер в Хангассе, номер 32. На Дойчмайстерплац детектив, вместо того чтобы следовать за ней, нырнул направо и почти бегом устремился вдоль Дунайского канала. Едва переводя дух, он быстро миновал переулок Грюненторгассе и появился у дома Грубер за минуту до женщины. Перед тем как войти в дом, детектив обернулся и увидел на противоположной стороне улицы своего коллегу. Поднимаясь по лестнице, он услышал стук ее каблуков на каменных ступеньках и замедлил шаг. Женщина как раз пыталась пройти мимо него, когда он протянул свою огромную лапищу и схватил ее за руку. «Как маленькое хрупкое птичье крылышко», – подумал он. На какую-то секунду растерявшись, она тут же грязно выругалась и попыталась вырваться.

– Полиция, фрау Пауш, – прохрипел он. – Вы арестованы!

Между тем второй детектив бегом поднялся по лестнице, схватил женщину за другую руку, и они повели ее вниз, к фонарю у входа.

– Вы не имеете права так обращаться со мной! – закричала она. – Вам здесь не Россия! Я порядочная женщина! Я австрийская гражданка! Вы мне за это заплатите! В этой стране еще есть суд! Да я до самого кайзера дойду!

– У кайзера хватает дел, фрау Пауш, – пробормотал детектив. Он часто удивлялся, насколько бессовестны люди. Поймают вора на месте преступления, и первое, что от него слышишь, – это имя кайзера. – Отдайте мне письмо, фрау Пауш!

– Какое письмо? – спросила она.

– Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Если вы не отдадите письмо добровольно, мы вынуждены будем вас обыскать.

– Без ордера на обыск вы не имеете права!

– Вот ордер, фрау Пауш. – Дюжий детектив показал ей при свете фонаря выданный накануне ордер на обыск. Он был заполнен четким канцелярским почерком, и в подлинности его сомневаться не приходилось.

Она прочитала ордер, нахмурив брови.

– Ну, ладно, – сказала она. – Я отдам вам письмо, но не здесь. Я его запрятала в кофточку.

Ее упрямый взгляд давал ясно понять, что она не собирается доставать его оттуда.

На другом конце провода звучал голос доктора Вайнберга.

– Ваша интуиция вас не подвела. У Дорфрихтера была связь с его женой. Уже довольно давно. Мы поймали почтового голубка с его письмом под крылышком.

– Голубка? – переспросил Кунце.

– Одну женщину.

– Кто она?

– Портниха по имени Софи Пауш.

– Никогда не слыхал.

– У нас тоже не проходила. Я ее задержал. Она у нас в бюро. Не хотелось бы говорить об этом деле по телефону. Лучше, если бы вы выбрали время и зашли как-нибудь после обеда. Вас устраивает?

Кунце бросил взгляд на часы на письменном столе.

– Конечно. Я сейчас же приду.

На первый взгляд женщину в потрепанном кресле в кабинете доктора Вайнберга можно было бы принять за ребенка. Но, когда она подняла голову, при свете лампы стали видны желтая, как пергамент, кожа и неизбежные следы возраста. Только глаза смотрелись молодо, были темными и блестящими, как у пойманной в ловушку мыши. Под зимним пальто у нее было шерстяное зеленое платье, на ногах – двухцветные сапоги со шнуровкой.

Вайнберг и Кунце пожали друг другу руки, и комиссар обратился к женщине:

– Это капитан Кунце. Вы не должны его бояться. Расскажите ему все честно и откровенно, и он позаботится, чтобы вы отделались незначительным наказанием.

– По мне, так он может меня расстрелять, мне наплевать. – Ее голос был пронзительным, как у уличного мальчишки. – Я переживаю только за моего брата. Что с ним будет? – Она вскинулась на Кунце с видом боевого петуха.

– Ее брат? – Кунце вопросительно посмотрел на Вайнберга.

– Это как раз то, что я не хотел говорить вам по телефону. Она сестра старшего надзирателя Туттманна, – с несчастным видом сказал комиссар.

Кунце смотрел на Вайнберга не находя слов.

– Нет, – наконец сказал он, и его удивление сменилось злостью. Он не мог бы сказать, злостью на Туттманна, Дорфрихтера или на эту карикатурную пичугу. – Он что, сошел с ума? – Он обратился к женщине: – Что его заставило пойти на это? Деньги? Кто его подкупил? Фрау Дорфрихтер? Доктор Гольдшмидт?

– Никто его не подкупал, – ответила женщина, повысив голос. – Его никакими деньгами не купишь. Вы, наверное, этого не знаете, господин капитан. Если он не офицер, вам и дела нет, что он за человек. Вы, господа, смотрите только на форму, а никогда на человека, который ее носит.

Это был просто водопад слов. Кунце с Вайнбергом безуспешно пытались ее остановить. Наконец комиссар потерял терпение и рявкнул так, что, как показалось Кунце, зазвенели стекла окон.

– Тихо! Ни слова больше, черт побери! Отвечайте только на вопросы господина капитана. Если не будете отвечать, ваш брат всю жизнь проведет в кандалах!

Взгляд, который она бросила на него, был довольно странным:

– Меня вы, господин комиссар, не запугаете. В наше время никого в кандалах не держат. Ну ладно. – Она повернулась к Кунце: – О чем вы хотели меня спросить?

– Кто вас заставил это делать?

– Никто меня не заставлял. Я это делала добровольно.

– Я вам не верю.

– А я от вас другого и не ожидала. Вы человек, который таких, как я, понять не может.

– Ближе к делу, черт побери! – заорал на нее комиссар.

– Хорошо. Так вот. В газете я увидела фото этой бедной милой женщины, которая только что родила, а от моего брата я слышала каждый день, что Дорфрихтер очень хороший человек. Никогда за свою жизнь он не видел такого мужественного заключенного, говорил мой брат! И вот однажды вечером я ему и говорю – он холостяк, и я веду его хозяйство: Йоханн, говорю я, мы должны помочь этим несчастным. Это наш христианский долг, Йоханн. Он долго не хотел и слышать, но я все время заводила разговор об этом, и наконец он сказал, что поговорит с обер-лейтенантом. А я побежала между тем к фрау Дорфрихтер. Долго пришлось ее уговаривать, пока она наконец мне поверила. Я ей говорю: «Проверьте разок меня, вы же ничем не рискуете!» И тогда она дала мне коротенькое письмецо, я передала его брату, а он – господину обер-лейтенанту. Потом мой брат положил пачку бумаги и карандаш под подушку господина обер-лейтенанта. А я отнесла его письмо фрау Дорфрихтер. В жизни не видела такого красивого почерка, каждая строчка как бисером написана!

– И когда это началось? – спросил Кунце.

– Недели две назад. Поверьте, мой брат в жизни этого бы не сделал, если бы не Рождество. Это просто бесчеловечно, невиновного человека запереть в клетке, как дикого зверя, чтобы он и поздравление с Рождеством не мог получить от своей семьи.

– Откуда же вы знаете, что он невиновен? – История была малоправдоподобна, но Кунце был склонен в нее поверить.

– Потому что он так говорит. Вообще-то все так думают. Всякий считает, что он невиновен.

Это было Кунце известно. Каждый день он получал анонимные письма: в одних его умоляли освободить заключенного, в других оскорбляли и даже угрожали. Появляющиеся в газетах фотографии изображали молодого офицера, который с абсолютно невинным взглядом улыбался в камеру. В нем не было ничего отталкивающего. Он излучал теплоту и любезность. Многие женщины вырезали его фото из газет и прикрепляли рядом с изображениями своих театральных кумиров. Шарм, который ощущался при личном общении с ним, был таким непреодолимым, что даже такой человек, как старший надзиратель Туттманн, не устоял и поставил под удар всю свою карьеру.

– Вы утверждаете, что ни вы, ни ваш брат денег от Дорфрихтеров не получали?

– Конечно нет, господин капитан. – И она гордо выпрямилась во весь свой рост.

– А вам предлагали деньги?

– Да, фрау Дорфрихтер. Но я отказалась.

– Очень благородно, – сказал Кунце, покачав головой. Он бросил комиссару полный удивления – на что еще способны люди, – но и с долей сомнения взгляд. – И что было дальше?

Доктор Вайнберг протянул ему сложенный листок бумаги.

– Это письмо, с которым мы ее поймали.

Листок был покрыт с двух сторон красивым беглым почерком. Строчки были подобны нитям с нанизанным на них жемчугом. Кунце пробежал письмо. В нем Дорфрихтер признавался своей жене в глубокой, непоколебимой любви. Кунце поразило, что человек со столь высоким интеллектом, подобно школяру использовал такие избитые и местами пошловатые обороты. «Видимо, для выражения любви, – подумал Кунце, – арсенал слов довольно ограничен; но кому не кажутся неистовые страсти других мужчин чем-то преувеличенным?» Мысли постоянно возвращались к письму Дорфрихтера: его никогда не сломить, пока Марианна Дорфрихтер в него верит. Он, мол, невиновный, который борется с огромной несправедливой силой. Но благодаря ее любви он в этой борьбе может победить.

Когда фрау Пауш была уведена, комиссар Вайнберг сказал:

– Я вам не завидую, господин капитан. Вот уже тридцать пять лет я в полиции, но такого сложного дела не припомню. Я имею в виду такого запутанного для следователя.

Кунце продолжал разглядывать письмо.

– Верите ли вы, господин комиссар, что он невиновен? Я имею в виду, закрадывалось ли у вас сомнение?

Вайнберг на секунду задумался.

– Не могу сказать определенно. Иногда да. Но я, вы понимаете, не нахожусь в таком тесном контакте с этим человеком, как вы. Тот факт, что такой безупречный служака, как Туттманн, пошел у него на поводу, я бы не слишком преувеличивал. Самый искусный соблазнитель, которого я за всю службу встречал, был один растратчик. Он был такой замечательный собеседник, что я чувствовал себя просто покинутым, когда пришло время передать его судье. Это одна из опасных сторон нашей профессии – иногда нам преступники кажутся гораздо привлекательнее, чем честные граждане, зачастую более интересными как личности. Они воплощают в себе нечто загадочное и угрожающее, что у простых граждан встречается редко.

У Вайнберга было такое чувство, что Кунце его вообще не слушал. Капитан о чем-то задумался.

– Если вы не возражаете, господин комиссар, – сказал Кунце, – я бы хотел проделать один эксперимент. Я хочу, чтобы обмен писем между Дорфрихтером и его женой продолжился.

Вайнберг кивнул.

– Да, это, я думаю, стоит сделать.

– Но как? Я не думаю, что эта Пауш согласится сотрудничать. Идеалистам трудно внушить что-то разумное. В принципе они ужасны.

– Я тоже не думаю, что с ней что-то получится. У нас в Бюро безопасности есть одна сотрудница. Она могла бы отправиться с письмом Дорфрихтера к его жене и сказать, что фрау Пауш заболела.

Кунце кивнул.

– Туттманна я распоряжусь сегодня арестовать, но не в служебное время, а у него на квартире. Его арест должен держаться в тайне, особенно от прессы. На место Туттманна я поставлю абсолютно надежного человека. Он скажет Дорфрихтеру, что Туттманн заболел. Остается только надеяться, что Дорфрихтер ничего не заподозрит.

– И что вы хотите этим добиться?

– Минуту, я еще не закончил. Я хочу проинформировать прессу об истории с Митци Хаверда.

Комиссар посмотрел на него озадаченно.

– Когда?

– Чем скорее, тем лучше.

– Вы хотите, стало быть, сломать Дорфрихтера морально.

– Да, именно этого я и хочу.

– И вы полагаете, с оглаской этой истории вам это удастся?

– Да, я надеюсь. Его жена будет оскорблена до глубины души и, возможно, даже окажется в стане его противников. Этого-то он и боится, иначе не просил бы меня сохранить эту историю в тайне.

На следующий день в «Новой свободной прессе» появился эксклюзивный материал об афере с Митци Хаверда. Марианна Дорфрихтер еще спала. С момента ареста ее мужа сон был единственным убежищем от всего этого ужаса. За ночь она вставала дважды покормить ребенка, но быстро засыпала снова. Йоханн Людвиг – его крестили днем раньше, Йоханн – имя в честь деда со стороны отца, Людвиг – со стороны матери – был на редкость спокойный ребенок. Марианна боялась, что все треволнения перед родами могли сказаться на ребенке, но этого не случилось.

Радость материнства, обычную для молодых мам, Марианна как-то не ощущала. Ей трудно было представить, что это крохотное существо – ее дитя и она за него всю жизнь, по крайней мере пока он не вырастет, несет ответственность. Будущее внушало ей и без того страх, а иногда и моменты отчаяния, когда разлука с мужем казалась вечной, особенно теперь, когда визиты фрау Пауш стали редкими. Теперь она знала по крайней мере, что Петер по-прежнему ее любит. Его письма успокаивали ее, но и вызывали очаянную тоску по нему. Ночами Марианну преследовали сны, а когда она просыпалась, все тело ныло от неутомленной страсти. И это тоже пугало ее, так как до сих пор сексуальные потребности она считала привилегией мужчин; женщины для того и были созданы, чтобы идти навстречу этим потребностям, и совсем не обязательно при этом получать еще и удовольствие.

Хотя Марианна и любила своего мужа больше всего на свете, в номер отеля в Бадене недалеко от Вены, где они должны были провести свадебную ночь, она зашла, дрожа от страха, как овечка перед закланием. Она понятия не имела, что ей предстоит.

Свадебная ночь была позади. Но еще день после этого она пребывала в каком-то трансе. Переход от пьедестала к постели был слишком быстрым. Марианна никогда еще не видела мужчину в кальсонах, а еще меньше мужчину в кальсонах, который бы рядом с кроватью мочился в ночной горшок. Она закрыла глаза, заткнула пальцами уши и взглянула на него только тогда, когда он был полностью одет в свою форму с золотыми галунами и блестящими пуговицами. Даже тогда он показался ей совершенно чужим, и она не могла обнаружить в себе ни малейшего проблеска той любви, которую еще недавно к нему питала. «В душе глухо и пусто, – отвлеченно думала она о себе. – Остается только монастырь или покончить с собой». И вдруг все изменилось. Момент этого необъяснимого превращения навсегда остался в памяти. Они собирались на прогулку, и он спустился вниз раньше и ждал ее возле отеля. Она вышла из дверей, и, когда увидела его стройную, грациозную фигуру на фоне полного осенними красками сада, ее как пожаром охватило любовью к нему. Казалось, что он был в отъезде и, когда она считала его уже погибшим, вернулся целым и невредимым. Она побежала и прижалась к нему изо всех сил. Тело, которое ей казалось прежде чужим, стало таким же близким, как и ее собственное. Она никогда не рассказывала ему о муках этих первых дней. Если он что-то и заметил, то принял это, вероятно, за естественную реакцию девушки, потерявшей свою невинность.

Он был опытным любовником и сумел, после того как прошел первоначальный шок, разбудить в ней женщину. Она наслаждалась каждой минутой, когда они были вместе, но принимала физическую близость как венец. Когда они обставляли свою квартиру, то позаботились о хорошей спальне с достойными супружескими кроватями, но она предпочитала спать с ним вместе в его кровати. Она испытывала ревность к каждой минуте, которую он проводил с другими, и заставила его держаться подальше от холостяцких привычек его друзей, их карточных игр и мужских вечеринок. Ее беременность была первым перерывом в их счастливой супружеской жизни. В конце июля, на пятом месяце, появились кровотечения, и врач посоветовал им полное воздержание от супружеских радостей; с этого времени они спали с Петером в разных кроватях. Она стала считать свою беременность отвратительной, а свою располневшую фигуру непристойной. Петер был по-прежнему нежен и мягок и заверял ее, что половое воздержание совсем не такая большая цена за этот бесценный подарок – их дитя. Она верила ему, потому что хотела верить, но чутко прислушивалась, когда он возвращался домой, к интонациям его голоса и внимательно его разглядывала. Его пребывание на службе казалось ей ужасно долгим, но он был всего несколько месяцев назад переведен из Сараево в Линц, а она знала, что в каждом гарнизоне свои порядки. Нетерпеливо считала она дни до родов, но прежде, чем это время наступило, все вокруг нее рухнуло.

В это январское утро, проснувшись, она бросила взгляд на часы. Было пять минут десятого. Йоханн спал, и в квартире было тихо. Мать, вероятно, была внизу, в магазине, а горничная ушла, скорее всего, на рынок за покупками. Марианна поднялась, накинула халатик и новые домашние туфельки, подарок к Рождеству от сестры Тильды, и направилась в столовую взять утреннюю газету. Это было всегда первым, что она, проснувшись, делала. Втайне она надеялась однажды утром прочитать, что Петер свободен. Когда к делу подключился доктор Гольдшмидт, на короткое время все они воспрянули духом, но после того, как ничего не произошло, Марианна была горько разочарована. Однако она продолжала верить в адвоката, как и в то, что муж ее в конце концов будет освобожден.

В столовой газеты не было. Обычно мать клала ее всегда на буфет. Марианна в душе обругала горничную, которая во время уборки комнаты куда-то ее засунула. Она собралась идти на кухню, чтобы поискать там, как открылась входная дверь и появилась горничная с двумя тяжелыми сумками в руках. За ней в комнату хлынул морозный январский воздух, прямо Марианне в лицо.

– Где сегодняшняя газета? – спросила она.

Девушка пожала плечами:

– Откуда мне знать? – Она поставила сумки, подула на ладони и принялась распаковывать продукты.

– Пойди на улицу и купи газету на углу.

Девушка, не глядя на нее, спросила:

– Что, прям сейчас?

– Да, прямо сейчас.

– На вашем месте я бы ни в жисть седни газету не читала, – сказала она с явным оттенком неприязни в голосе.

У Марианны внезапно закружилась голова. Наверное, в газете были плохие новости, поэтому мать ее спрятала. «Петер признался», – пронеслось у нее в голове, но она тут же постаралась взять себя в руки. Мысль эта все равно не уходила.

– Принеси мне газету! Немедленно!

Девушка передернула плечами, бросила на Марианну злобный взгляд и вышла, громко хлопнув дверью. Прошло пятнадцать минут, пока она не появилась снова. Марианна сидела на кухне, спрятав лицо в руках. Когда горничная появилась, Марианна подняла голову.

– Почему ты ходила так долго? – спросила она страдальческим голосом.

– Сичас все расскажу. Должна была бежать аж до Шоттенгинга. Ни в одном киоске во всей округе ни единой газеты не осталось. – Она смотрела на Марианну выжидающе.

Марианна схватила газету и ушла из кухни. В своей комнате она раскрыла газету на кровати. История с Митци Хаверда помещалась на третьей странице. Газета проделала большую работу: ее репортеры успели побеседовать и с Митци и с детективом. Информация полиции Линца полностью подтвердила сведения, полученные капитаном Кунце.

Марианна прочитала статью три раза подряд, пока до нее дошел весь смысл изложенного. Она вспомнила, что Митци Хаверда была одной из претенденток, которые откликнулись на ее объявление в сентябре о том, что им требуется горничная. Она вспомнила даже фотографию: симпатичная девица в прилегающем деревенском платье, с косами, уложенными на голове  à laкоролева Елизавета. Повинуясь какому-то инстинкту, Марианна сразу же ответила ей отказом. Она отдала фотографию Петеру, чтобы он отослал ее назад. Вместо этого он ушел и вызвал эту потаскуху в Линц, снял для нее комнату, в то время как она с трудом ходила и выглядела ужасно из-за его ребенка. «Я не поверю больше ни единому его слову!» Заверяя, что любит только ее, он тем временем спал с этой дешевкой, которая требовала платить ей сорок крон в месяц, не желая при этом ни окна мыть, ни полы.

Боль была такая нестерпимая, что она застонала. Ребенок проснулся и изо всех сил начал плакать. Марианна вскочила с кровати. Она убьет себя и ребенка. Вместе с ним выпрыгнет из окна. Она была уже у кроватки и схватила дитя, когда до сознания вдруг дошла вся абсурдность ее намерений. Его тельце будет наверняка разбито об асфальт, а она останется в живых. Ее руки опустились, она упала на колени, уткнувшись лицом в детскую подушечку с вышитыми словами: «Не забывай меня» – подарком ее сестры Тильды. Марианна чувствовала вокруг себя смертельную пустоту. Один круг замкнулся, и она не видела никаких оснований начинать новый. Существует два сорта людей: солнце и спутники. Она была урожденным спутником, а теперь ее солнце под собственным огнем обратилось в пепел, и она, Марианна, кружит в пустом пространстве. Странным образом ее гнев обратился не против супруга, а против самой себя, как будто она совершила тяжкий проступок. Марианна хотела для себя наказания, причинить себе боль и страдания, как искупление за ее неизвестно какие прегрешения. В отчаянии окинула она взглядом комнату, на глаза ей попались ножницы, лежавшие на начатой детской распашонке. Не помня себя схватила она ножницы и вонзила их в левую руку. Резкая боль пронзила ее, из вены хлынула кровь. Она закричала и упала, потеряв сознание.

Когда Марианна пришла в себя, кровотечение остановилось. Ее халат был весь в крови, кровь попала и на ковер. Других повреждений не было. Она сполоснула халатик в ванной и перевязала себе руку полотенцем. Пятна на ковре почти не видны. Это было одним из достоинств персидских ковров – они принимали на себя грязь столетий, не теряя при этом своей красоты. «Жаль, что люди не такие», – подумала она.

В дверь позвонили. Марианна слышала, как горничная открыла дверь. Чужой женский голос спрашивал фрау Дорфрихтер. Прежде чем горничная впустила незнакомку, Марианна вышла в прихожую.

Женщина была не молода, но и не стара, одета в поношенный твидовый костюм, с большой сумкой в руках.

– Фрау Дорфрихтер? – спросила она.

Марианна кивнула утвердительно.

– Меня послала фрау Пауш. Ее брат неожиданно заболел, врач полагает, что у него воспаление легких, и она должна за ним ухаживать. – Она бросила взгляд на девушку. – Мы не могли бы поговорить наедине, фрау Дорфрихтер?

Марианна провела ее в столовую. Как только за ними закрылась дверь, женщина передала Марианне сложенный листок бумаги.

– Это от вашего супруга. Он передал это вчера надзирателю Туттманну. – Ее глаза остановились на перевязанной руке Марианны. Рана, по-видимому, еще кровоточила, так как на ткани проступило розовое пятно. – Что у вас с рукой?

– Ничего, – резко ответила Марианна. Она развернула письмо. Это были признания в вечной любви. Ее внезапно привело в раздражение, что женщина все это время неотрывно на нее смотрела.

– Фрау Пауш сказала, что один солдат из охраны подсунет ответ господину обер-лейтенанту.

– Никакого ответа не будет, – решительно сказала Марианна.

– Что должен этот человек сказать господину обер-лейтенанту, когда он спросит об ответе?

Женщина с каждой минутой нравилась Марианне все меньше. Маленькая фрау Пауш была так сердечна и участлива. Подруга же ее со своим безучастным, холодным видом казалась только любопытной.

– То, что я вам сказала. Ответа не будет.

Женщина пожала плечами.

– А надзирателю Туттманну передайте, пожалуйста, чтобы он больше не утруждал себя передачей писем от господина обер-лейтенанта.

– Я так и передам.

В комнате повисло тягостное молчание.

– Ну что же, наверное, это все. – Женщина пошла к двери.

– Подождите минутку, – закричала Марианна ей вслед. – Я передумала.

Она прошла в свою комнату, и теми же самыми ножницами, которыми она себя поранила, вырезала из газеты статью. На полях она лихорадочным почерком написала: «Между нами все кончено. Я не хочу тебя больше видеть и слышать о тебе тоже ничего не хочу».

Марианна сложила статью и положила ее в конверт.

– Пожалуста, передайте это господину обер-лейтенанту. – Только тут она поняла, как невежливо обращается с человеком, который оказывает ей услугу. Она быстро добавила: – Большое вам спасибо за все. Я вам очень благодарна, и если я могу что-нибудь для вас сделать, – ей подумалось, что, возможно, подруга фрау Пауш рассчитывала на денежную благодарность или хотя бы на возмещение платы за проезд. – Вы, наверное, потратились. – Она замолчала, так как женщина энергично затрясла головой.

– Ничего я не потратила. Я была рада помочь, фрау Дорфрихтер. До свидания.

В последние годы Кунце взял себе за правило приходить в свое бюро немного раньше своих сотрудников. Ему нравилось провести полчаса одному, спокойно просмотреть утренние газеты без постоянной Розиной болтовни. Со второго января он жил в меблированной квартире в Траунгассе, недалеко от Розы.

Сегодняшние новости были просто удручающими. На Балканах неспокойно. В Сербии царила военная лихорадка, которая вначале, после отказа кронпринца Георга от трона, затихла, но затем снова возобновилась. На Кипре решили послать депутатов в греческий парламент в Афины, и можно было ожидать, что это приведет к конфликту между Турцией и Грецией. Италия вновь заявила о своих притязаниях к Триполи. К тому же тайные переговоры Италии с Францией и Англией уже привели к тому, что Италия выходит из союза с Германией и Австро-Венгрией при условии, что страны Антанты поддержат территориальные претензии Италии в Северной Африке. Об афере с Митци Хаверда в газетах сегодня ничего не было. После того как «Новая свободная пресса» поместила всеобъемлющий материал, она великодушно предоставила возможность раздувать эту историю бульварным газеткам.

С утра лейтенант Стокласка положил на стол Кунце отчет ветеринарной клиники о собаке Дорфрихтера Тролле.

– Самое подходящее время, – буркнул Кунце.

Сверху значилось: «Клиника ветеринарного института Вены». Сообщалось, что собака ни под каким видом не желала принимать порошки от глистов, даже если они были замаскированы влажной облаткой. Единственная возможность – это поместить порошок в капсулу и силой ввести в глотку. В этом смысле обер-лейтенант сказал правду. С другой стороны, у собаки нет глистов и нет ни малейших указаний, что в недавнем прошлом они у нее были.

– Вообще-то посыльный, который принес отчет, сказал, – заметил Стокласка, – что пес будет усыплен, как только ты сообщишь им, что удовлетворен отчетом.

Кунце, который все еще смотрел отчет, не сразу среагировал на эти слова. Внезапно до него дошло их значение.

– Усыпить собаку? – он почти кричал. – Но почему же? Как им в голову пришло убивать пса?

Стокласка смотрел на него с удивлением.

– Этого я не знаю, Эмиль. Посыльный больше ничего не сказал.

– Позвони этим живодерам и скажи, что собака ни в коем случае не должна быть умерщвлена, или зарезана, или как-то еще, что они там проделывают с бедными животными. – После короткой паузы он добавил: – И вообще, кто разрешал им усыплять собаку?

Стокласка позвонил в ветеринарную клинику.

– Семья дала разрешение, – сообщил он. – Они написали фрау Дорфрихтер, и она ответила, что в ее нынешнем положении она не в состоянии взять собаку. Она спросила, не смогут ли в клинике найти кого-нибудь, кому можно было бы отдать собаку в хорошие руки. По-видимому, они никого не смогли найти.

– Она, видите ли, не в состоянии взять к себе, эта особа!

Кунце не мог справиться со своим гневом к Марианне Дорфрихтер. Стокласка и Хайнрих были поражены его вспышкой.

– Я и не знал, что ты так любишь животных, – посмеиваясь, заметил Стокласка.

Это было безобидное замечание, но Кунце оно не понравилось. Он сделал вид, что его не слышал, и сказал недовольным голосом:

– Позаботься о том, чтобы собаку доставили сюда. – Стокласка добродушно ухмыльнулся, и Кунце вновь обрел чувство юмора. – А почему бы и нет? Если он будет выдрессирован, как военная собака, его можно будет тут же использовать в войсках. У него мозгов больше, чем у некоторых моих знакомых офицеров.

Тролля доставили в этот же день после обеда. Он сильно отощал, шерсть была сбита в клочья. Пес стоял, поджав хвост и опустив уши. Но, увидев Кунце, с тявканьем пустился вокруг него вскачь и улегся в конце концов у него в ногах.

– Похоже, что ты с ним никогда не расстанешься, Эмиль, – заметил Стокласка. – Разве что отдашь его заключенному.

– Ни в коем случае, – сказал Кунце.

Поведение собаки льстило ему. Но что с ней делать? Сможет ли он найти приличных людей, готовых заботиться о собаке? Поначалу ничего не оставалось, как взять Тролля домой. Против ожидания, не возникло никаких осложнений. Обе соседки по квартире, фрейлейн Балдауф и фрейлейн Кнолль, не возражали, что он будет держать собаку.

Роза же, напротив, проявила гораздо меньше понимания.

– А вот это никуда не годится, – приветствовала она его, когда он появился у нее с Троллем. Как и во всякий вечер, она ждала Кунце, но совсем не Тролля. – Ты же знаешь, как он линяет! Горничная недавно три дня потратила, пока всю шерсть из ковра вычистила.

– Тролль не единственный, кто линяет, – ухмыльнулся он. – Каждое утро я нахожу твои волосы на моем кителе, но не делаю из этого трагедии!

– Это плохая шутка, – обиделась она. – В квартире не держат таких больших собак. Я вообще не понимаю, почему люди держат дома животных. Попугаи еще куда ни шло, они хотя бы говорят. Но собаки?

– Возможно, именно потому, что они не говорят, – сказал Кунце.

На место Туттманна был поставлен довольно молодой человек с круглым лицом, коротко остриженными светлыми волосами и роскошными à laкайзер Вильгельм усами. Его и женщину в твидовом костюме из Бюро безопасности пригласили в бюро Кунце. Ее звали Паула Хайнц. Безучастным тоном стороннего наблюдателя она обрисовала свой визит к Марианне Дорфрихтер.

Кунце обратился к надзирателю:

– Как воспринял господин обер-лейтенант Дорфрихтер письмо своей жены?