Текст книги "Лейтенант и его судья"

Автор книги: Мария Фагиаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Ни один из них не мог дать стопроцентную гарантию, что все образцы почерков принадлежат одному и тому же лицу.

Заключения этих экспертов были для Кунце ударом. Он долго читал их, затем еще раз внимательно изучил заключение Побуды. Из этих трех экспертиз доклад Побуды показался ему самым основательным и авторитетным. Два других были не всегда ясно сформулированы и оставляли много места для разночтений. Кунце понял, что следствие подошло к той стадии, когда подозрение, каким бы оно ни было шатким, оставлять без внимания нельзя. Повинуясь внезапному решению, он отправил оба противоречащих друг другу заключения в ящик стола и попросил генерала Венцеля срочно принять его.

Час спустя, сидя напротив генерала перед его огромным письменным столом, уставленным бесчисленными портретами эрцгерцога, в том числе и с личным посвящением, он сказал генералу:

– Я покорнейше прошу разрешить мне провести проверку десяти выпускников военного училища 1905 года, а именно тех, кто занимал места согласно итоговым результатам с номера 16 по номер 25. Речь идет о расследовании обстоятельств дела, связанного с циркуляром Чарльза Френсиса. Далее я прошу разрешения начать с допроса номер 18, обер-лейтенанта Петера Дорфрихтера.

Венцель реагировал так, как если бы капитан просил его разрешения взорвать гарнизонный суд.

– Вы отлично знаете, что я этого не позволю. Как вы осмелились вообще предложить такую глупость! Я вас всегда считал разумным человеком!

Большие голубые глаза генерала под мохнатыми, но тщательно расчесанными бровями метали молнии. Но тренированное ухо Кунце легко улавливало разницу между истинным и рассчитанным на публику сопротивлением, и он оставался спокоен.

В передовой статье газеты социалистов «Рабочая газета» полицию обвинили в недееспособности, военных – в сокрытии материалов следствия, а Бюро безопасности вообще приписали попытку увести виновных от суда. Кунце взял газету с собой и сейчас протянул ее генералу. Преувеличенно осторожно, как если бы она была заразной, генерал брезгливо взял ее двумя пальцами.

– Только не говорите мне, что вы с проклятыми соци одного мнения. А может быть, вы вообще один из них. Меня бы это не удивило.

Поскольку Кунце не заканчивал кадетского корпуса, он никого из людей вроде генерала Венцеля не признавал за своего. Но это его не трогало. С детства он привык чувствовать себя если не парией, то в какой-то мере отчужденным и научился с этим справляться.

Оставив без внимания колкости генерала, он показал ему заключение Побуды.

– По моему мнению, господин генерал, Петер Дорфрихтер является главным подозреваемым. Но мы должны действовать с величайшей осторожностью. Главное, чтобы при допросах никто – и он также – не заметил, что его подозревают. Таким образом, ни он, ни другие, если они не виновны, никак не пострадают. Только его командир должен быть в курсе дела, но этого не избежать.

В конце концов скрепя сердце генерал дал свое согласие. Было решено, что комиссия в составе доктора Вайнберга, капитана Кунце и генерала отправится поездом в Линц завтра утром. С ними поедут также два детектива из уголовной полиции.

Когда генерал Венцель этим вечером вернулся домой, там царила заметная суматоха.

В доме была мадам Шарлотт, парикмахер, и, кроме этого, Берта – маленькое существо, постоянно занятое гардеробом его жены, а именно внесением изменений в платья и костюмы в зависимости оттого, поправлялась или худела Лили Венцель.

– Что случилось? – робко спросил генерал, осторожно заглянув в будуар жены.

Лили стояла перед трельяжем, а Берта лихорадочно работала с ее роскошным новым платьем, криком моды из дома моделей Ворт. Усилиями покойной императрицы Елизаветы крючки и пуговицы стали немодными; это вынуждало изначально сделать талию стройнее, но имело и недостатки, главным из которых было то, что это в какой-то степени ограничивало аппетит. Для императрицы это не имело значения, она мало уделяла внимания еде, а для Лили умерить свой аппетит было сродни средневековой пытке.

– Мы ужинаем сегодня у Ауффенбергов, ты что, забыл? Ой, вы меня обожгли, как так можно? – закричала она на мадам Шарлотт, которая пыталась привести в порядок непослушные локоны на затылке с помощью горячих щипцов.

Спустя полчаса Лили зашла в кабинет генерала.

– Ну, как я выгляжу? – спросила она.

– Прекрасно, – ответил он машинально, но, бросив взгляд на жену, отметил, что она действительно – он пытался подобрать слово – выглядит «потрясающе».

С того момента, как он занялся делом Мадера, Венцель не мог уделять жене много времени.

Сейчас он с удивлением обнаружил, что к Лили снова вернулся веселый нрав. Ее летаргия и постоянное в последнее время упадническое настроение исчезли, не слышно стало неизменных колкостей и обидных замечаний.

– Бедный парень был, значит, импотентом, – сказала она.

Генерал посмотрел на нее с недоумением. Но тут ему, чья голова была постоянно занята мыслями об отравлении цианистым калием, стало понятно, что она говорит о Мадере.

– С чего это ты взяла? – спросил он.

– Иначе он не стал бы принимать эти таблетки с цианистым калием, не так ли?

– Капсулы, – поправил генерал. Он был педантом.

– Не имеет значения – главное, он принял их. Значит, ему нужен был стимулятор.

Лили Венцель считала себя современной женщиной, но иногда в разговорах, касающихся секса или подобных тем, заходила слишком далеко, что приводило к ссорам между супругами. Генерал не раз называл ее бесстыдной, развратной и непристойной.

Венцель поднялся, хотя знал, что они приедут на добрых четверть часа раньше.

– Может быть, мы уже поедем?

– Еще рано. Я не хочу приехать туда в то время, когда Ида еще показывает всем свои бесталанные этюды. – Она говорила о хозяйке дома, фрау Ауффенберг.

Генерал послушно уселся снова.

– Газеты пишут, что он спал с Анной Габриель.

– Да, это правда.

– Понятно, раз он был импотент, ему нужно было кого-то вроде нее – ну, чтобы стать мужчиной. Но как раз с ней-то это и не получилось. Поэтому ему и пришлось эти пилюли – извини – капсулы принять.

– Ну, допустим, он был импотент. Ну и что с того? – Тема начинала его раздражать.

– Эх вы, христианские рыцари-крестоносцы, арийские казановы и трубадуры! Что вы из себя строите, как вы пыжитесь и увиваетесь за нами, а как доходит до дела, то тут вам все и отказывает. – Лили говорила громким пронзительным голосом, который он хорошо знал и который терпеть не мог.

У них была молчаливая договоренность не касаться сомнительного происхождения Лили. Она, как и он, была строгой католичкой, и единственное, что они неукоснительно выполняли, так это посещение воскресной мессы в гарнизонной кирхе. Неожиданно резкий тон жены озадачил генерала. Был ли этот выпад направлен на него или на умершего Мадера? Он снова поднялся.

– Идем, наконец, – сказал он своим ледяным тоном судьи, от которого многих обвиняемых прошибал холодный пот. – Лучше приехать чуть раньше, чем опоздать. Кроме того, мне завтра вставать чуть свет. Я еду в Линц, черт побери.

Он не стал уточнять, что поездка связана с делом Мадера. Иначе она снова начнет болтать о капитане и его импотенции.

Город Линц был окутан осенним туманом. Температура понизилась до минус трех градусов и продолжала падать дальше. Деревья и кусты стояли голые на холодном ветру, который постепенно разгонял туман. Дунай еще не замерз, и в его серой воде отражалось унылое осеннее небо. В такие дни солнце кажется таким же нереальным, как мечты подвыпившего поэта. Как может солнце вообще пробиться через толстый слой облаков, окутавших всю землю?

Несмотря на все принятые меры, сохранить в тайне поездку комиссии не удалось.

Этим же поездом поехала дюжина репортеров. В Линце они сопровождали фиакр комиссии, как стая голодных воробьев, надеющихся поживиться тем, что оставляют лошади по дороге.

Полковник фон Инштадт, принявший комиссию в своем служебном кабинете в комендатуре полка, реагировал на обвинения против обер-лейтенанта Дорфрихтера точно так же, как и при первом разговоре по телефону, – он отказывался этому верить.

– Нет, господа, – сказал он. – Во-первых, я не допускаю даже мысли, что офицер нашей армии способен на такое отвратительное преступление. Во-вторых, по моему мнению, Петер Дорфрихтер является именно тем, кто в наименьшей степени может иметь к этому отношение. Вы говорите о разочарованном честолюбии, о ревности, о паранойе. Все это ни в малейшей степени не имеет какой-либо связи с характером Дорфрихтера. Случайно я знаю его довольно хорошо. Когда мой полк участвовал в занятии Боснии и Герцеговины, он был офицером связи с 15-й бригадой. Я был тогда вследствие одного происшествия – о котором я не буду распространяться, чтобы это не увело нас слишком далеко, – временно отстранен от моих обязанностей. Хотя многие офицеры знали, что я был жертвой некоторых не зависящих от меня обстоятельств, лишь один Дорфрихтер отважился послать рапорт в военное министерство с изложением действительных событий. Такой шаг идет вразрез с уставом и мог стоить ему карьеры. Он знал это. Если бы Дорфрихтер был параноиком, как вы его представляете, он бы никогда не встал на мою сторону, рискуя вызвать сильное неудовольствие министерства. В-третьих, он на редкость способный человек, который и в гражданской жизни сумел бы занять достойное место. Конечно, сейчас он концентрирует все свои усилия на военной службе. Дорфрихтер много читает и гораздо образованнее любого из моих младших офицеров. Он говорит и пишет на шести языках: немецком, французском, английском, итальянском, венгерском и чешском. Лично я убежден, что это большая ошибка и потеря для армии, что он не был переведен в Генеральный штаб.

– Я от всей души надеюсь, что вы правы, дорогой Инштадт, – ответил генерал Венцель. – Тем не менее наш долг – продолжить следствие. Само собой – под девизом: такт и осторожность. К настоящему моменту никто – ни Дорфрихтер, ни кто-либо другой – не должен знать, что он находится под подозрением. Мы не хотим бросить тень на невиновного. Разговор должен производиться в непринужденной, товарищеской атмосфере. Я предлагаю вызывать офицеров в алфавитном порядке.

Доктор Вайнберг обедал у шефа полиции Линца, генерал Венцель принял приглашение полковника фон Инштадта быть гостем в офицерской столовой. Капитан Кунце был также приглашен, но отказался, сославшись, что ему еще многое предстоит сделать.

До возвращения в Вену ему хотелось поближе познакомиться с городом. Он обедал в отеле «Усадьба» и убедился, что поступил правильно – там кормили превосходно.

Построенный еще при императрице Марии Терезии примерно в 1770 году, отель раньше был дворцом, а потом местом проведения городских собраний. Это был прелестный образец старинной благородной семейной усадьбы: широкие въездные ворота, отделанная деревом прихожая, низкий уютный обеденный зал со стульями – на которых и дамам в кринолинах было удобно сидеть, – мощеный двор в тени роскошных дубов. Официанты соответствовали обшей атмосфере – они были в годах и полны достоинства. Неторопливость, с которой они обслуживали посетителей, не мешала ни гостям, ни персоналу. Все были единодушны в одном: хорошее не терпит суеты – ни в еде, ни в любви.

Капитан Кунце смог выбрать себе столик по своему вкусу, так как в этот пасмурный день посетителей было немного. Он долго изучал меню, никак не решаясь сделать окончательный выбор между жареной зайчатиной по-охотничьи и венским ростбифом.

Наконец он сдался и попросил кельнера подать что-нибудь на его выбор. Мясо было нежирным, но сочным и очень вкусным. Кунце не преминул сообщить кельнеру, который, словно ангел с фрески Альтомонте в Соборе францисканцев, кружил все время вокруг его стола, как ему все понравилось.

– Ах, вот еще что, – непринужденным тоном и как бы между прочим заметил Кунце, – мой друг просил меня, когда я буду в Линце, найти обер-лейтенанта господина Петера Дорфрихтера. Вы его случайно не знаете?

Лицо кельнера на долю секунды застыло, но мгновенно приняло прежнее выражение. Только такому юристу с опытом, как Кунце, удалось бы заметить этот мимолетный знак.

– Пехотные офицеры здесь почти не появляются, господин капитан, – сказал кельнер. – Они посещают в основном отель «У почты». У нас же частые гости в основном – господа офицеры из 2-го драгунского полка.

– Так-так. А все же вам знаком господин обер-лейтенант?

– К сожалению, нет, господин капитан. – Голос кельнера был холоден. Он сделал попытку отойти от столика.

– Но вы все же знали, что он пехотный офицер, – не отступал Кунце.

– Это я сказал так, к слову, мой господин. Я знаю практически всех кавалерийских офицеров в округе. А поскольку такая фамилия мне незнакома, это и навело меня на мысль. Могу предложить господину капитану поговорить с портье. Хотя я не думаю, что он сообщит вам больше.

Прежде чем уйти из отеля, Кунце постоял некоторое время у регистрации. Он не представился портье, но было ясно, что человек в курсе дела, кто такой Кунце и что он входит в комиссию из Вены. Все это было знакомо – новости в маленьких городах распространялись мгновенно из уст в уста, быстрее, чем в больших городах по телеграфу.

Тем более что портье сидел у телефона.

– Как вы сказали: господин обер-лейтенант Дорфрихтер? – переспросил портье с чересчур равнодушным видом. – Думаю, этот господин никогда у нас не останавливался.

Кунце решил оставить свои попытки, заметив про себя реакцию и кельнера и портье.

Из девяноста одного выпускника 1905 года девять офицеров служили в 14-м пехотном полку Линца, входящего в военный округ Инсбрука. Из этих девяти только трое служили в самом Линце: Дорфрихтер и еще двое. Чтобы не вызвать подозрений, в своих комендатурах были допрошены еще двадцать других младших офицеров.

Очередь Дорфрихтера подошла около одиннадцати часов утра. Это было на следующий день после приезда комиссии. К этому моменту комиссия получила по результатам совместной работы венских полицейских и их местных коллег дополнительные доказательства, что преступление готовилось именно здесь, в Линце. Выяснилось, что писчебумажный магазин Кирххаммера, расположенный недалеко от комендатуры, торгует именно такой бумагой, которую использовал Чарльз Френсис, а картонажная фабрика здесь же, в Линце, – владелец Карл Плой – в числе прочих производит именно такие коробочки, в каких были упакованы капсулы с цианистым калием.

Петер Дорфрихтер был третьим из опрошенных офицеров. Как и другие, он был вызван в кабинет полковника фон Инштадта. Его умышленно заставили около часа ждать в приемной: доктор Вайнберг считал, что это заставит обер-лейтенанта понервничать.

Генерал Венцель был в принципе против подобного эксперимента, но, когда Кунце предположил, что, возможно, это поможет ускорить дело, согласился. Полковник фон Инштадт также присутствовал при допросе, но только в качестве наблюдателя.

Было похоже, что долгое ожидание в приемной не оказало на обер-лейтенанта Петера Дорфрихтера никакого воздействия. Когда он наконец был вызван, то вошел в кабинет твердым чеканным шагом. Щелкнув каблуками, коротко кивнул и согласно уставу доложил о своем прибытии своему полковнику. Члены комиссии встали и пожали ему руку, убедившись при этом, что рука у него была холодная, но сухая и его рукопожатие было крепким.

Петер Дорфрихтер был немного выше среднего роста, и его узкая фигура, казалось, состоит только из костей и мышц. Держался он безупречно, а движения его по своей элегантности были сродни движениям танцора балета, но при этом – ни следа жеманности. Он производил приятное впечатление: гладкие темные волосы, бледная чистая кожа, ухоженные усики над полными губами, умные глаза, напомнившие Кунце глаза ирландского сеттера, когда-то верного его друга. Лицо Петера выражало удивительно милую прелесть безгрешности.

Венцель предложил ему стул.

– Мы расследуем одно очень прискорбное дело, – начал он, – и должны задать вам несколько стандартных вопросов. Пожалуйста, постарайтесь на них ответить, по возможности, самым обстоятельным образом.

– Именно этого я и хочу, господин генерал, – кивнул Дорфрихтер. Для человека тридцати лет голос его был удивительно юным.

На Кунце голос произвел особое впечатление. Звук этого голоса, так же как и спокойная беззаботная манера держаться, сбивали его с толку. Его охватила злость на этого молодого человека, хотя он тут же стал себя упрекать в этом. Как юрист, он постоянно пытался придерживаться того основного положения, согласно которому человек оставался невиновным вплоть до той поры, пока его вина не доказана. А сейчас ему было досадно, что подозреваемый вовсе не вел себя соответствующим образом, да и не выглядел как подозреваемый.

– Где вы находились тринадцатого ноября между одиннадцатью часами вечера и восемью часами утра? – спросил Венцель.

Дорфрихтер на секунду задумался, сосредоточившись.

– Здесь, в Линце, у себя дома, господин генерал. – Затем он хлопнул себя по лбу, как если бы что-то внезапно пришло ему в голову: – Нет, я ошибся, вы ведь сказали тринадцатого, не так ли, господин генерал? Как раз тринадцатого в полночь я сел на поезд и в шесть часов тридцать минут прибыл в Вену, на Западный вокзал.

Лицо генерала выражало явную досаду.

Ответ никак не подходил под его убеждение, что они допрашивают абсолютно невиновного человека. Он бросил на Кунце укоризненный взгляд, как будто тот был виноват в появлении этого нового подозрительного обстоятельства. Властным движением руки он предложил Кунце продолжить допрос и, скрестив руки, откинулся на спинку стула – строгий, но нейтральный наблюдатель. Чаша весов начала склоняться в пользу версии Кунце, но это не уменьшило его необъяснимой антипатии к этому человеку. Мелькнувшая на лице молодого офицера улыбка обеспокоила его.

– Первым же омнибусом я отправился в город и вскоре был уже на квартире моей тещи в переулке Хангассе.

– Вы получили отпуск одиннадцатого ноября, разве вы не сообщили в своем рапорте, что хотите навестить своих родителей в Зальцбурге?

Почти всю вторую половину дня накануне Кунце потратил на изучение полковых протоколов. А ещедо поездки в Линц он собрал все, что можно было узнать о Дорфрихтере – его отметки в военном училище, оценку его спортивных достижений и акты медицинских обследований из его личного дела, а также все имеющиеся характеристики. Из всего этого вырисовывался образ высокоодаренного, добросовестного, но типичного офицера. Человек, который сидел напротив него, не вписывался в этот образ. Петер Дорфрихтер был каким угодно, но не типичным.

– Совершенно верно, господин капитан, – ответил он. Это прозвучало так, словно бы ему льстил проявляемый к его персоне интерес. – Так я вначале и предполагал. Но моя жена, которая в это время гостила у своей матери, написала мне, что чувствует себя не очень хорошо и не хотела бы возвращаться домой одна. Поэтому я должен был ее забрать. Она в положении, господин капитан.

– Вы ждете ребенка? – спросил генерал Венцель. Тон его голоса был дружеским, почти теплым, как будто офицер, чья жена ждет ребенка, не может быть отравителем.

– Так точно, господин генерал.

– Когда должен родиться ребенок?

– В конце месяца, господин генерал.

На какой-то момент все замолчали. Затем Кунце продолжил:

– Господин обер-лейтенант, вам известно о случае, который расследует наша комиссия?

– Так точно, господин капитан, как всякому, кто читает газеты.

– Тогда вы должны были прочесть, что письма с ядом – причем все десять – были брошены в почтовый ящик в части города, которую обслуживает почтовое отделение номер 59 в районе Вены Мариахиль. Между семью и семью пятидесятью письма были вынуты из ящика и в восемь часов утра проштемпелеваны. Вы только что сказали, что утром четырнадцатого ноября вы прибыли в шесть тридцать в Вену. Один из почтовых ящиков, относящихся к 59-му отделению, стоит перед домом номер 28 на Мариахильферштрассе, в трех минутах ходьбы от Западного вокзала.

Первый омнибус после шести часов тридцати минут отправляется в шесть сорок два. Это означает, что у вас между прибытием поезда и отправлением омнибуса было двенадцать минут, в течение которых вы легко могли дойти до этого почтового ящика, бросить письма и вернуться на остановку омнибуса. Что вы можете на это сказать?

Дорфрихтер слушал с преувеличенной вежливостью, не отводя глаз от лица Кунце. Теперь на его губах играла слабая, слегка виноватая улыбка.

– Я не знаю, какой ответ вы ждете от меня.

– Только то, что было в действительности.

– А в действительности, господин капитан, я не ходил к Мариахильферштрассе, не опускал никаких писем и не возвращался также к остановке омнибуса.

– А что же вы делали, когда вышли из здания вокзала?

– Я спустился по лестнице к улице и перешел к ближайшему фонарному столбу напротив, а потом вернулся к остановке, где и сел в омнибус.

– К ближайшему фонарному столбу? Зачем? – В момент, когда Кунце задавал этот вопрос, он уже знал, что не должен был спрашивать об этом.

– Я был со своей собакой, господин капитан.

Кто-то рассмеялся. Кунце посмотрел в ту сторону, откуда послышался смех, – это был доктор Вайнберг.

– Ни один нормальный человек не возьмете собой собаку, если он собирается отправлять письма с ядом, – сердито проворчал полковник фон Инштадт.

Кунце не обратил на это внимание.

– Сколько вы пробыли в Вене, господин обер-лейтенант?

– Только два дня, господин капитан. Шестнадцатого ноября я вернулся, а семнадцатого вышел снова на службу.

– Но вы не доложили вашему командиру, что свой отпуск провели в Вене, а не в Зальцбурге.

– Так точно, господин капитан.

– Вы можете объяснить почему?

– Господин капитан, – перебил полковник фон Инштадт Кунце, – здесь гарнизон, а не лагерь для заключенных. До тех пор, пока мои офицеры выполняют достойно свой долг, их личные дела меня не касаются. Естественно, если они ведут себя прилично.

Дорфрихтер бросил на полковника благодарный взгляд. Кунце почувствовал, что к нему возвращается первоначальная злость.

– Благодарю, господин полковник. – Он кивнул фон Инштадту и повернулся вновь к обер-лейтенанту. – Если я правильно припоминаю, вы сказали нам, что оформили отпуск с тринадцатого ноября. Но в документах полка стоит, что вы были в отпуске с двенадцатого по семнадцатое число.

Дорфрихтер на секунду задумался:

– Это правда, господин капитан, я перепутал даты.

– Означает ли это, что вы уже двенадцатого числа поехали в Вену?

– Нет, я поехал тринадцатого числа и прибыл в Вену четырнадцатого ноября утром, как я уже сказал.

– Чем вы занимались двенадцатого ноября?

– Ничем особенным. Занимался всякими мелочами по дому.

– Значит, вы провели весь день дома?

– Практически весь день. Не считая того, что я трижды выходил с собакой.

– Минутку, Дорфрихтер, – неожиданно вмешался в допрос генерал Венцель. – Даже если вы и не должны этого знать: ваш почерк подвергся сравнению с почерком, которым были подписаны конверты Чарльза Френсиса, и эксперт однозначно подтвердил, что они идентичны. – Генерал выглядел довольно рассерженным, но было трудно судить, вызвано ли его недовольство Дорфрихтером или оно направлено против Кунце.

Впервые Дорфрихтер несколько смутился.

– Господин генерал, неужели вы хотите сказать, что меня подозревают в покушении на десятерых моих товарищей офицеров? Что я убил Рихарда Мадера? Вы не можете всерьез так считать. Тот, кто утверждает, что письма с ядом посылал я, просто сошел с ума.

– Но вы же были в Вене в тот день, когда были отправлены эти письма?

– Там были еще два миллиона других! Нет, господин генерал, я даю мое честное слово, что я к делу Чарльза Френсиса не имею никакого отношения.

Генерал Венцель встал, все остальные последовали его примеру. Он повернулся к Кунце и движением руки дал понять, что теперь его очередь.

– Я покорнейше прошу, господин генерал, – сказал Кунце, – вашего разрешения на проведение обыска в квартире господина обер-лейтенанта, – конечно, при его согласии на это.

– Хорошо, – вздохнул генерал. – После того как мы зашли так далеко, мы можем идти и дальше.

Дорфрихтер ответил на вопрос, едва он был задан.

– Конечно, я даю свое согласие.

Кунце внезапно охватило чувство подавленности. Он смотрел на этого молодого, на восемь лет моложе его, офицера, на его по-детски обиженное лицо, и Кунце охватило желание тут же с извинениями прекратить допрос и покончить таким образом с этим мучительным делом. Искушение было велико, но одновременно он представил статьи в газетах, вопросы, которые будут задавать дотошные журналисты, бюрократы и полицейские, и ему было абсолютно ясно, что запушенная машина следствия уже не может быть остановлена, во всяком случае без скандала.

– Вы можете быть уверены, Дорфрихтер, – услышал он голос генерала, который звучал по-товарищески, – мы верим вам потому, что хотели бы вам верить. Есть, однако, известные неприятные факты, которые кое-кто вряд ли согласился бы придать огласке. Преступление Чарльза Френсиса может бросить чудовищную тень на офицерский корпус, и это в тот момент, когда дальнейшее существование монархии в определенных обстоятельствах будет зависеть от репутации этого корпуса. Мы все хорошо знаем, что война неизбежна. Она может разразиться завтра или только через десять лет, но, когда это случится, лишь благонадежность войск и авторитет, которым будут пользоваться офицеры у своих солдат, будут решать, победим мы или проиграем войну. – Он на мгновение остановился и, глубоко вздохнув, продолжил: – Если вы виновны, Дорфрихтер, ваш долг судить себя самому и вынести приговор, не дожидаясь решения военного суда. Вы понимаете меня, не так ли, Дорфрихтер?

Обер-лейтенант стоял, вытянувшись по стойке «смирно».

– Слушаюсь, господин генерал, – сказал он громким четким голосом.

Венцель опять вздохнул.

– Не желаете ли вы пойти к себе домой до того, как мы к вам придем? – Он посмотрел на свои часы. – Сейчас одиннадцать сорок восемь. Мы хотим дать вам время, – он остановился, – сделать то, что вы посчитаете необходимым.

– Например, господин генерал? – спросил Дорфрихтер.

– Проклятье, – какой-то момент, казалось, генерал не находил слов. – Предупредить ваших домашних, черт побери!

Дорфрихтер улыбнулся в третий раз за время допроса, на этот раз почти с озорством.

– Я бы предпочел, чтобы мы пошли все вместе, господин генерал. Нет никакой необходимости предупреждать моих домашних. Моя жена очень хорошая хозяйка, и я убежден, что квартира в идеальном порядке.

Снова стало ясно, что поведение Дорфрихтера тревожит и беспокоит генерала.

– Черт побери, Дорфрихтер, – взорвался он. – Против вас собрано столько доказательств! У вас есть все основания подумать о своей судьбе. На вашем месте я бы так не веселился!

Лицо молодого человека мгновенно стало серьезным.

– С вашего позволения, господин генерал, у меня нет никаких оснований для беспокойства. Я уверен, господин генерал, что вы на моем месте вели бы себя точно так же.

Дорфрихтер смотрел генералу прямо в глаза, и генерал, не выдержав, отвернулся.

– Хорошо, – уже спокойно проговорил он.

Он хотел еще что-то сказать, но передумал. Откашлявшись, он достал платок и стал протирать свои очки. В комнате повисла тишина.

– С вашего разрешения, господин генерал, позволю себе сделать предложение, – нарушил тишину голос Кунце. – Я хотел бы просить обер-лейтенанта подождать нас здесь, пока будет производиться обыск. Я полагаю…

– Но почему же, господин капитан? – Впервые с начала допроса Дорфрихтер, казалось, потерял терпение. Раздраженным тоном он перебил старшего по званию. – Я не вижу никаких причин, почему я не могу при этом присутствовать. Можно представить, как разволнуется жена, когда вдруг чужие люди в доме все перевернут вверх дном. В ее состоянии каждое волнение может ей навредить.

– Пардон, господин обер-лейтенант, – впервые произнес комиссар Вайнберг. До сих пор он следил за разговором молча. – Весь гарнизон Линца, включая вашу жену, наверняка знает об этих обысках. Многих из ваших товарищей офицеров уже допрашивали и у многих побывали в квартирах.

– Но при этом никаких обысков не производилось! – воскликнул Дорфрихтер.

– Это так. Тем не менее я не думаю, что фрау Дорфрихтер заметит разницу. Во всем этом деле военные власти действуют со всей деликатностью – думаю, некоторые скажут, с чересчур большой деликатностью. Вы можете быть уверены, господин обер-лейтенант, что к вашей жене отнесутся со всем уважением.

– Вы еще можете отказаться от своего согласия, Дорфрихтер, – заметил генерал Венцель. – В конце концов, вам не предъявлено еще никакого обвинения. – Было очевидно, что он недоволен вмешательством комиссара.

– Покорно благодарю, господин генерал. – Дорфрихтер, снова взяв себя в руки, чинно поклонился. – Я не отказываюсь от своего согласия. Где бы вы хотели, чтобы я ожидал результатов обыска? – обратился он к Кунце.

Ему ответил полковник фон Инштадт:

– Займитесь чем-нибудь здесь, на плацу. Изображайте занятого делом, черт побери. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из проныр репортеров раньше срока гронюхал, что одич из моих офицеров замешан в этом проклятом деле с убийством!

Марианна Дорфрихтер действительно ждала ребенка. До беременности она была стройной и хрупкой женщиной, с талией, которую можно было охватить пальцами рук. Сейчас она казалась себе бесформенной и безобразной и ни за что не хотела показываться днем на людях, соглашаясь гулять только с наступлением темноты. Она надевала для таких прогулок широкое шерстяное пальто и не разрешала мужу сопровождать ее, а прогуливалась со своей горничной и собакой. Она не любила вместе с мужем навешать старых друзей. Ей казалось, что каждый, кто их видит вместе, непроизвольно представляет их голыми в постели за тем занятием, которое и привело ее в нынешнее состояние. Ей казалось, что выйти куда-нибудь вместе с мужем – это выставить себя напоказ любопытным зевакам.

Марианна полулежала на шезлонге в спальне, когда Алоизия, ее горничная, неуклюжая крестьянская девица с фигурой японского борца и куриными мозгами, влетела в комнату и сообщила, что пришли пять офицеров, которые хотят с ней говорить.

– Наверное, с господином обер-лейтенантом что-то случилось, – добавила она при этом и начала реветь. – Господи милосердный! Когда господин майор Далмайер упал с лошади, то только три офицера приходили, чтобы сказать фрау Далмайер, что он умер.

Марианна с трудом поднялась и подошла к туалетному столику. Она причесалась и велела Алоизии пригласить господ офицеров в гостиную и сказать, что она сейчас же выйдет.

– И не строй из себя дуру! – сердито добавила она.