Текст книги "Лейтенант и его судья"

Автор книги: Мария Фагиаш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Правительство, в своих безуспешных попытках спаять население монархии, состоящее из многочисленных национальностей, в единую нацию, в числе других мероприятий практиковало посылать венгерские, например, полки стоять в Галиции, австрийские – в Сараево, полки из Словении – в Зальцбурге, а чешские – в Дебрецене. Это, по замыслу правительства, должно было способствовать укреплению двухсторонних братских отношений, но на самом деле вызывало у военных как острую тоску по родине, так и лютую ненависть к каждому клочку чужой земли и к каждому жителю, за исключением молодых особ женского пола. Сознание того, что он некоторым образом является участником крестового похода, никоим образом не уменьшало отчаяние обер-лейтенанта фон Хедри. А тот факт, что он к тому же потерял Лебовица, делало его страдания бесконечными.

Лебовиц был его домашним евреем, лучшим из всех, кто у него был. Худой человечек неопределенного возраста, он был умен, изворотлив, понимал все с полуслова и был неутомим. Они познакомились в тот день, когда Хедри вышел из поезда Вена – Гродек – Тарнополь и не нашел ни носильщика для своего багажа, ни фиакра, который отвез бы его в город. Лебовиц ехал этим же поездом в третьем классе – он возвращался с похорон из соседнего городка. Увидев, что молодой офицер находится в затруднении, он немедленно взялся за дело. Тут же нашлись машина для господина обер-лейтенанта и повозка для его багажа. В лучшем отеле была снята комната, доставлена коробочка с порошком от клопов, чтобы обеспечить спокойный сон, на следующий день была найдена приличная квартира с ванной и отдельным входом, а также рекомендательные письма в закрытые бордели Тарнополя и Пршемышля.

И вот это сокровище теперь решило покинуть родную Галицию и отправиться в Соединенные Штаты. Для обер-лейтенанта это стало полной неожиданностью, но для Лебовица и большого числа его единоверцев это было результатом долгих приготовлений. Двадцать три человека, некоторые со своими семьями, присоединились, себе на радость и на горе, к молодому раввину, организовавшему этот массовый исход. У большинства были родственники в Америке, и они считали, что рискуют немногим. Лебовиц в этой чужой стране не знал ни единой души, но он был первым, кто присоединился к этой группе. Когда Хедри пытался его отговорить, рассказывая кровавые истории о зверствах индейцев или про ужасы Дикого Запада, Лебовиц только смеялся.

– Господин обер-лейтенант, да мне, нищему, который двадцать лет на побегушках у военных, чтобы только на хлеб насущный заработать, индейцы ангелами покажутся. – И тут же поспешил добавить: – Конечно, я говорю об уланах, а не о гусарах. Уланы и поляки нас, евреев, терпеть не могут. Венгерские господа относятся к нам лучше и никогда не колотят, когда они трезвые.

Прошло уже десять дней, как он уехал. Хотя Лебовиц поручил своему племяннику заботиться о господине обер-лейтенанте, Хедри чувствовал себя осиротевшим. Племянник был тощим юношей с вечно мокрым носом, который за десять дней ни разу не сменил рубашку, не вычистил ботинки и не воспользовался носовым платком.

Придя домой, Хедри испытал замешательство и понял, что его мечты о горячей ванне отодвигаются на неопределенное время. Его ожидал унтер-офицер с приказом немедленно явиться к командиру. Идигес, его конь, уже стоял под седлом, накрытый попоной, во дворе. Обер-лейтенанту показалось, что и в глазах лошади отразилось его собственное недовольство. «Идигес» по-венгерски означало «нервный», и животное полностью оправдывало свою кличку. От всего, что двигалось – будь это орудие, велосипед, автомобиль или приближающийся к Идигес еврей, – он шарахался и вставал на дыбы, если не чувствовал по бокам шенкеля обер-лейтенанта. Тогда он был смирным как овца, хотя Хедри никогда грубо с ним не обращался. У него был особый дар быстро находить общий язык с лошадьми. С людьми так было не всегда.

Начинало моросить, и темнота уступила серому рассвету, когда он подъехал к казарме.

Кабинет командира находился на втором этаже мрачного двухэтажного здания недалеко от ворот. Дежурный по штабу фельдфебель немедленно доложил о нем.

Граф Петофи был высокий, властного вида человек, обладавший, по слухам, самой прямой спиной и самым большим носом в австро-венгерской армии. От стального взгляда его голубых глаз самых бывалых гусар бросало в холодный пот. Хедри решил, что его ожидает порядочная взбучка за вчерашнюю попойку. Он был сильно растерян, когда увидел, что эти беспощадные глаза смотрят на него почти по-отечески. «Всемилостивый боже, – подумал он, – кто-то умер в нашей семье! Мама? Боже, сделай, чтобы это была не мама! Я ей уже сколько недель не писал!»

Тут он заметил, что полковник в своем кабинете был не один. Капитан, которого он до этих пор никогда не видел, поднялся и представился как военный юрист Кунце.

– Капитан Кунце является аудитором военного суда в Вене и расследует одно преступление. Вам будут заданы вопросы, постарайтесь на них ответить в полном объеме, – указал Хедри полковник. – Потребуется помощь, обращайтесь. Я сказал капитану, что вы один из моих лучших офицеров и готов за вас поручиться.

«Удивительно, – подумал Кунце, – австрийский полковник в Линце и венгерский полковник в Гродеке реагируют абсолютно одинаково, когда один из их людей попадает под подозрение. Может быть, это некий вселяющий надежду знак? Значит ли это, что монархия на самом деле становится единой нацией, а не мозаикой из разных народов? И что она не обречена на медленный распад или, наоборот, взрыв, вызванный химическим взаимодействием таких разных рас, вынужденных жить вместе? И что именно армия является той властью, которая обеспечивает их совместную жизнь если не навечно, то по меньшей мере на следующие сто лет?»

Капитан вынул из своего бумажника конверт и протянул его Хедри.

– Вам знаком этот конверт, господин обер-лейтенант?

Хедри растерянно посмотрел на него.

– Так точно, господин капитан. Это мое письмо к покойному капитану Мадеру.

– Почему вы послали ему письмо?

– Мы были друзьями. Когда я узнал, что он переводится в Генеральный штаб, я поздравил его.

– Невзирая на то, что вас при этом обошли?

Кровь прилила обер-лейтенанту к лицу.

– Я не понимаю, господин капитан, какое это имеет отношение к моему письму Мадеру.

Кунце на секунду закрыл глаза. Он никогда не мог спать в поездах, а поездка в Гродек была долгой и утомительной.

– Вы уезжали из Гродека после тринадцатого ноября?

– Нет, господин капитан.

– А как же получилось, что ваше письмо Мадеру было отправлено в Вене, утром четырнадцатого ноября?

– Его отправил мой домашний еврей, когда он был в Вене по пути в Америку.

Кунце удивленно поднял брови.

– Ваш домашний еврей?

– Это местное выражение, – объяснил полковник. – Гродек как гарнизон отнюдь не райское место. Особенно для молодых офицеров. Даже приличную квартиру найти проблема. В этом смысле евреи незаменимы. Они могут найти и обеспечить буквально все. Может быть, это связано с их религией. Наши местные, сдается мне, еще лучше, чем Моисей. Они могут из скалы не только холодную, но и горячую воду высечь.

Кунце принял шутку с вежливой улыбкой и обратился вновь к Хедри:

– Почему вы отправили письма с этим человеком, а не опустили их в почтовый ящик здесь, в Гродеке?

– Я посчитал, что так будет быстрее. Почта здесь работает, мягко говоря, плохо.

– Это было единственное письмо, которое вы передали с этим человеком?

– Нет, господин капитан. Я передал ему три или четыре письма. Все были адресованы друзьям в Вену.

– Так три или четыре?

Хедри, на секунду задумавшись, сказал:

– Три.

– Друзьям среди военных?

– Нет, господин капитан, штатским.

– Получатели, значит, не друзья-офицеры?

– Нет, господин капитан. Только капитан Мадер. Остальные – ну, в общем, женщины.

– Все трое?

– Так точно, господин капитан.

Капитан Кунце спросил фамилии и записал их.

– А как фамилия этого, – он запнулся на секунду, – вашего домашнего еврея?

– Лебовиц.

– Имя?

– Я не знаю. Я его звал только по фамилии. Но это можно выяснить. Его заменил у меня его племянник. Я могу спросить, если вы считаете это необходимым.

– Это бы нам очень помогло.

Разговор протекал спокойно и непринужденно. Обер-лейтенант все еще был слегка озадачен, но показал себя готовым всячески помочь капитану.

– Девятнадцатого ноября вы получили циркуляр, подписанный неким Чарльзом Френсисом, и немедленно передали его командиру. Это так?

– Так точно, господин капитан.

– Вы вскрывали конверт?

– Нет, господин капитан.

– А почему нет?

– Я не вскрывал его, так как все офицеры гарнизона получили приказ немедленно передать циркуляр господину полковнику, если таковой будет получен! – Впервые с начала разговора в тоне обер-лейтенанта прозвучали нотки раздражения.

Кунце бросил на него долгий вопрошающий взгляд. Этот молодой человек оставался для него загадкой. Перед поездкой в Гродек Кунце ознакомился с его биографией.

Хедри происходил из старинной и очень богатой семьи. Тот факт, что ему удалось не только поступить в военное училище, но и закончить его, свидетельствовал о том, что он был способнее, чем обычный кавалерийский офицер. Но на данный момент он находился в состоянии глубокого похмелья и с трудом сдерживал зевоту.

В предписанном офицерским кодексом, четком, подчеркнуто почтительном тоне его ответов уши Кунце улавливали некий оттенок надменности. Один из фон Хедри говорил с неким Кунце. Снова для Кунце было загадкой, каким магнитом тянет к себе армия? Почему такой молодой фон Хедри с его прекрасными физическими и духовными качествами выбирает карьеру офицера, которая не может ему предложить ничего, кроме оглупляющей рутины, недалеких друзей-офицеров и тягостного принуждения?

– Какие у вас планы на будущее, господин обер-лейтенант?

Молодой человек сморщил лоб. Он не понимал вопроса.

– Относительно чего, если позволите спросить?

– Вы собираетесь продолжить службу?

– Разумеется, господин капитан.

– Несмотря на разочарование, что вас не перевели в Генеральный штаб?

Обер-лейтенант больше не выглядел сонным. Он сделал глубокий вдох.

– Так точно, господин капитан, вопреки разочарованию, что меня не перевели в Генеральный штаб.

Голос Хедри стал тише, но был полон язвительного презрения. Князь, который ставит своего шута на место. В тот же момент Кунце стало ясно, почему Чарльз Френсис поместил фамилию обер-лейтенанта в список своих жертв. Если он хотя бы один раз с Чарльзом Френсисом говорил таким тоном…

– Вы помните обер-лейтенанта Дорфрихтера? Он был вашим сокурсником в военном училище.

Обер-лейтенант потряс головой, как если бы ему попала вода в уши. Смена темы была слишком резкой.

– Я не успеваю за вашей мыслью, господин капитан, – сказал он с оттенком вызова.

– Обер-лейтенант Петер Дорфрихтер. – Кунце произнес фамилию подчеркнуто медленно и отчетливо. – Вы его помните?

– Так точно, господин капитан.

– Как вы относились друг к другу?

Хедри пожал плечами.

– Он был товарищем по учебе. Просто один из однокашников.

– Вы дружили с ним?

Ответ последовал мгновенно.

– Нет, господин капитан. – И потом, с несколько извиняющейся улыбкой: – Дорфрихтер был не из тех, с кем можно легко подружиться. Да и я не из таких.

– Вы с ним когда-нибудь ссорились? Вы были номером 19, а он номером 18. Это означает, что вы были конкурентами.

– Мы все там были конкурентами. Весь класс. Так обстоит дело в военном училище. Никакой дружбы. Путь к успеху мог пролегать только через трупы тех, кто перед тобой. Вам же это известно, господин капитан. Так это было, по крайней мере, когда я там учился. Может быть, сейчас все по-другому и отношения носят благородный характер, но я сильно в этом сомневаюсь.

«Он абсолютно прав», – подумал Кунце.

– Но какое-то мнение о Дорфрихтере тем не менее у вас сложилось, – настаивал Кунце.

– Ну конечно. – Хедри пытался быстро собраться с мыслями. – Он был довольно умен и очень способен. По правде сказать, он был способнее многих тех, кто обошел его по списку. Вся проблема была в его нервах: в сложной обстановке, в стрессе он терял голову. Во время экзаменов он получал гораздо более низкие оценки, чем он заслуживал. К тому же его страх перед лошадьми! – Хедри быстро поправился: – Не страх, я имел в виду антипатию к лошадям. И со спортом у него не ладилось. К несчастью, майор фон Кампанини задался целью сделать из него именно спортсмена. Он давал ему только самых упрямых жеребцов. Много раз они сбрасывали Дорфрихтера на землю. Его иной раз можно было пожалеть, бедного парня. – Он улыбнулся: – Да и лошадь тоже.

– У вас репутация одного из лучших наездников монархии, господин обер-лейтенант, – заметил Кунце.

Хедри пожал плечами.

– Об этом мне ничего не известно, господин капитан. По мне было бы лучше сказать – я умею ездить на лошадях. Это нельзя считать каким-то особым достижением, если учесть, что я практически вырос в седле. Конечно, это было преимуществом перед Дорфрихтером, которое у меня было изначально.

Кунце встал.

– Благодарю вас, господин обер-лейтенант. На данный момент это все. Хотел бы только попросить вас дать мне полное имя и адрес этого Лебовица. И название группы, с которой он отправился в поездку.

– Когда они вам нужны?

– Как можно быстрее, – тихим голосом, но все же категорическим тоном сказал Кунце.

Обер-лейтенант поклонился своему командиру, щелкнул каблуками и вышел из кабинета. Снаружи, на плацу, он приказал первому из галопирующих там гусар подвести его коня. Одним ловким движением он впрыгнул в седло и поскакал в направлении местного гетто.

Несколькими часами позже Моисей Лебовиц, проживающий со своей группой в одном из пансионов Вены, получил повестку, в которой значилось, что он должен незамедлительно явиться в бюро полицай-президента Бржезовски. Момент был на редкость неподходящий, так как все препятствия были преодолены, все необходимые документы получены и на вечер был назначен отъезд.

Хотя Лебовиц за две недели пребывания в Вене никаких следов недружественного к себе отношения не почувствовал, он счел за благо взять с собой адвоката. Этот адвокат был товарищ по школе молодого раввина, который организовал их отъезд. Он уже давно жил в Вене, и большой город сделал из него общительного, находчивого человека и, по мнению Лебовица, уже не совсем еврея.

Полицай-президент принял их немедленно. После нескольких дружелюбных слов, которые должны были успокоить заметно нервничавшего Лебовица, Бржезовски перешел к разговору об обер-лейтенанте Хедри. Это произошло так неожиданно, что Лебовиц был сильно испуган. Тело его под тяжелым кафтаном покрылось холодным потом, он судорожно вцепился своими скрюченными пальцами в обивку стула.

Господина обер-лейтенанта ограбили, наверное даже убили, размышлял он, и его, Лебовица, подозревают в этом преступлении. В детстве и юности Лебовиц неоднократно переживал погромы, но они пугали его меньше, чем явно участливое поведение полицай-президента. Погромы Лебовиц понимал, а полицай-президента и его мотивы он понять не мог.

Так точно, он оказывал господину обер-лейтенанту услуги. Да, он получал небольшие суммы в качестве платы за эти услуги, но это все, что он может сказать по этому поводу. Господин обер-лейтенант не раз повторял, что он им очень доволен.

– Господин обер-лейтенант фон Хедри дал вам несколько писем, которые вы должны были отправить в Вене. Помните, сколько их было? – спросил полицай-президент.

Лебовиц с недоумением уставился на него вытаращенными глазами.

Почему вдруг письма? Лебовиц сильно забеспокоился. Что же было в них такого важного? Может быть, деньги?

– Их было четыре, господин полицай-президент, – заикаясь, пролепетал он.

– Вы уверены, что не больше?

– Так точно, с вашего позволения, господин президент. Я их сосчитал, когда господин обер-лейтенант отдал их мне, а потом еще раз на почте.

– Вы их бросили в почтовый ящик?

– Нет, с вашего позволения, господин президент. Мне надо было знать наверняка, что они не потеряются. Поэтому я их на стол положил, где почту сортировали. – Он заговорил погромче: – Если их потеряли, то я, с вашего позволения, здесь ни при чем, а виновата почта!

– Вам господин обер-лейтенант именно так поручил отправить письма?

– Нет. Как я уже говорил, я только хотел, чтобы они не потерялись. И чтобы они скорее были отправлены. Я всегда старался служить моему господину офицеру как можно лучше.

– Вы прочитали, куда были адресованы письма?

– Нет, с вашего позволения, господин президент.

– Почему нет?

– Я не умею читать, милостивый господин. По-немецки то есть. На иврите я могу читать. Но вы же не подписываете ваши письма на иврите.

– Как правило, нет, – сказал Бржезовски, и по его губам скользнула улыбка.

Допрос длился около часа. По окончании допроса полицай-президент сообщил Лебовицу, что тот должен оставаться в Президиуме, чтобы его смог допросить капитан Кунце, который вернется только завтра.

– Но милостивый господин, я же должен сегодня ехать в Гамбург! – закричал Лебовиц. Он начал рыться в своих карманах и достал оттуда аккуратно свернутую бумагу, на которой молодой раввин изобразил ему план поездки. – Мы пересаживаемся в Праге и Лейпциге и приезжаем завтра в обед в Гамбург. На другой день, двадцать восьмого, мы отплываем на «Кримхильде». Если я останусь в Вене, милостивый господин, я опоздаю на пароход.

– Ну тогда вы отправитесь на следующем пароходе, господин Лебовиц, – сказал Бржезовски.

Никогда в жизни никто в Галиции не называл Лебовица господином. Эта необычная честь привела его в еще большее смятение.

– Но я ни за что не смогу решиться отправиться в такое далекое путешествие один, милостивый господин! Один я бы даже сюда никогда не приехал. Я родился в Гродеке и всю жизнь там прожил – один раз только ездил в Пршемышль и два раза в Краков. Никуда я больше не ездил. Я никак не могу отстать от моей группы.

Бржезовски встал и обратился к адвокату:

– Боюсь, мы вынуждены задержать господина Лебовица. Возможно, он будет одним из важных свидетелей, и мы не можем пойти на риск потерять его.

Когда Лебовиц в отчаянии зарыдал, полицай-президент ободряюще похлопал его по спине и, обратясь к адвокату, продолжал своим дружеским, но и одновременно приказным тоном:

– Я распоряжусь, чтобы с ним хорошо обращались. Закажите ему еду в каком-нибудь кошерном ресторане. Я не возражаю. Мы не задержим его ни на минуту сверх того, что необходимо. Я еще раз хочу сказать, что он только свидетель, а отнюдь не подозреваемый.

Полицай-президент и адвокат обменялись рукопожатиями, и Моисея Лебовица увели.

Группа галицийских эмигрантов, как и предполагалось, уехала вечером в Гамбург.

Спустя три дня Лебовиц был отпущен, так и не будучи допрошен капитаном Кунце.

Новый поворот в деле Чарльза Френсиса был виной тому, что о Лебовице в полиции просто забыли. Если бы адвокат не стал наводить о нем справки, он просидел бы, наверное, еще несколько дней. К сожалению, есть определенные недостатки быть не подозреваемым, а гостем в полиции, сказал адвокат Лебовицу.

После своего освобождения Лебовиц заплатил адвокату его гонорар, забрал проездные билеты и паспорт, которые оставил для него раввин, и отправился пешком на Северный вокзал. Несколько часов до отправления поезда он провел, забившись в угол в зале ожидания третьего класса. Когда объявили его поезд, он кинулся бегом на перрон.

Это был скорый поезд с вагонами разных классов. Лебовиц пошел вдоль поезда, рассматривая лица пассажиров через чисто вымытые окна вагонов. Не было никого, кто хотя бы как-то походил на него, все, даже пассажиры третьего класса, выглядели страшно чужими.

Когда раздался сигнал к отправлению, он все еще стоял на перроне и, не двигаясь, смотрел, как поезд все быстрее и быстрее уносил свой груз из металла и людей, пока не исчез из вида.

Он вернулся в город, на этот раз в туристическое бюро, где покупались билеты для всей группы. Билеты назад у него не приняли, так как было уже поздно и пароход из Гамбурга давно находился в пути. Ему вернули только стоимость проезда до Гамбурга. Лебовиц отошел от окна и равнодушно порвал пароходный билет на мелкие клочки.

Вечером он сел на поезд Вена – Гродек. Даже потертые деревянные сиденья напоминали что-то родное. Старушка, сидевшая в углу напротив, жила на той же улице, что и он, двое мужчин ехали в соседние Винники. Впервые за последние дни он почувствовал себя спокойно и умиротворенно. Как ему вообще пришла в голову эта сумасшедшая мысль ехать в Америку?

Капитан Кунце вернулся в Вену двадцать восьмого ноября, проведя еще одну бессонную ночь в поезде. Он отправился с вокзала прямо в свое бюро и попросил соединить его с генералом Венцелем, который все еще был в Линце.

– Я убежден в том, – сказал он ему, – что обер-лейтенант фон Хедри не имеет к делу Чарльза Френсиса никакого отношения. Еврей, который сдавал письма – всего четыре, находился у него в услужении. Я поручил своим сотрудникам найти получателей писем. Три женщины подтвердили показания Хедри. Четвертое письмо было адресовано Мадеру. Нет никаких оснований считать, что в нем было еще что-нибудь, кроме поздравления Мадеру с переводом в Вену.

Венцель слушал его молча, не перебивая. В конце доклада он сказал:

– Приезжайте, пожалуйста, ближайшим поездом сюда. Здесь появились интересные новости. Во всяком случае, так считает доктор Вайнберг. Я лично не хочу без вас ничего предпринимать. Вы заварили всю эту кашу, и вам доводить дело до конца.

Вздох, с которым Кунце встретил эти слова, был достаточно громким, чтобы его услышали на другом конце провода. У него кружилась голова от усталости, он надеялся добраться наконец до дома и выспаться. Но он отлично знал, что возражать – просто терять время. Это был приказ.

– Хорошо, господин генерал, я еду, – ответил он, не спрашивая, что за интересные новости генерал имел в виду.

Как раз этим же утром в Линце аптекарь Ритцбергер проснулся раньше, чем обычно.

Несмотря на свои пятьдесят шесть лет, он чувствовал себя отдохнувшим, полным сил и энергии, и у него было еще целых полчаса в запасе. Почему бы ему не заняться любовью со своей молодой женой, которая еще спала, подумал он. Только он протянул руку, чтобы дотронуться до жены, как ему вспомнился случай, который произошел две недели назад. Он решил воздержаться от семейных радостей, вскочил с кровати, оделся и быстро зашагал к дому шефа полиции, с которым еще вчера вечером играл в карты.

А вспомнилось ему следующее. Поздним вечером к нему в аптеку зашел солдат, пехотинец 14-го полка, и попросил цианистый калий, довольно большую дозу, насколько он помнил. На вопрос, зачем ему это понадобилось, солдат сказал, что калий нужен его лейтенанту для каких-то фотографических опытов. Аптекарь объяснил, что, во-первых, у него цианистого калия нет, а во-вторых, если бы даже и был, то без особого рецепта яд он продавать не имеет права. Он посоветовал солдату, чтобы его лейтенант получил рецепт в отделе здравоохранения и с ним пошел в гарнизонную аптеку, единственную в Линце, в которой есть цианистый калий.

Капитан Кунце отправился в Линц одиннадцатичасовым поездом. Он дал проводнику две кроны чаевых и получил в свое распоряжение отдельное купе, где немедленно отправился на боковую. В Линц он приехал уже относительно отдохнувшим и, взяв фиакр, поехал в комендатуру 14-го пехотного полка, где его уже ожидали генерал Венцель и доктор Вайнберг.

Заседание началось не под счастливой звездой. Показания Ритцбергера, которые еще утром казались таким весомым свидетельством против обер-лейтенанта Дорфрихтера, к обеду свелись к нулю. Когда аптекарю показали ординарца Дорфрихтера, Ритцбергер заявил, что он не имеет ничего общего с тем солдатом, который спрашивал цианистый калий. Ординарца отпустили, но аптекарь остался.

– Я вот тут еще раз подумал, – сказал он, – мне кажется, что все-таки мне этот парень знаком. Должно быть, я пару раз видел его в аптеке. Уверен, что не так давно я его сам обслуживал.

– А не припоминаете ли вы, что он покупал? – спросил Кунце.

– Так, что же это могло быть? Должно быть, что-то без рецепта, иначе бы я помнил. – Аптекарь задумался, и вдруг глаза его блеснули. – Капсулы! Капсулы с облатками! Несколько дюжин капсул с облатками!

Он описал эти капсулы, они были точно такими, что пришли с циркуляром Чарльза Френсиса. Скрепя сердце генерал Венцель объявил, что он согласен на повторный допрос обер-лейтенанта Дорфрихтера.

Дорфрихтер и при втором допросе был так же безмятежен и спокоен, как и при первом. Да, это верно, он посылал своего ординарца за капсулами. У его собаки Тролля были глисты, но пес никак не желал глотать прописанное ветеринаром лекарство. Он, Дорфрихтер, и придумал давать собаке это лекарство в облатках. Лечение помогло, и скоро глисты исчезли.

Приписанный к 14-му пехотному полку ветеринар подтвердил показания Дорфрихтера, и комиссии не оставалось ничего другого, как поблагодарить Дорфрихтера за сотрудничество и отпустить его.

В течение вечера были допрошены все ординарцы полка на предмет загадочной покупки цианистого калия. Поскольку поиски результата не дали, опросили всех ординарцев гарнизона. В итоге генерал Венцель вместе с доктором Вайнбергом ночью вернулись в Вену. Кунце остался в Линце. До обеда он попытался еще раз проанализировать все показания свидетелей. В полдень он принял приглашение полковника фон Инштадта отобедать в офицерской столовой. Несмотря на проявляемое внешне гостеприимство, он чувствовал как со стороны полковника, так и со стороны других офицеров за столом неуловимую антипатию. Это его не удивляло. С самого начала он прекрасно осознавал, как относится весь гарнизон к этому расследованию.

Он сделал вид, что не замечает холодного приема, а просто наслаждается едой и прежде всего их обществом.

Разговор зашел о новых достижениях в воздухоплавании. Один из лейтенантов, сидевших за столом, будучи летом во Франции, принял участие в качестве наблюдателя в историческом перелете Луи Блерио через Канал. Молодой офицер заявил с энтузиазмом, что это самое значительное событие в его жизни.

– Я не думаю, что аэропланы смогут когда-нибудь играть существенную роль в войне, – заметил полковник фон Инштадт. – Возможно, их будут использовать при рекогносцировке, но главный недостаток этих этажерок – они чертовски громко шумят. Их слышно за много километров до того места, куда они должны добраться. С кавалерией совсем другое дело.

После семи лет службы в армии Кунце не переставал удивляться ограниченности военных. Кроме стратегии, для них ничего не существовало. Все достижения прогресса, по их мнению, имели смысл только тогда, когда они служили разрушению.

– Англичане, я слышал, собираются устанавливать на аэропланах пулеметы, – сообщил один из лейтенантов.

– Я тоже слышал об этом, но мне кажется это сомнительным. Что же, один аэроплан должен нападать на другой, как рыцари Средневековья? Да ведь они страшно дорогие. Ни одно правительство не сможет себе позволить такие затраты.

– Можно применять аэропланы и для бомбардировки с воздуха.

– Исключено. По крайней мере, пока армией командуют офицеры. Враг может во всех отношениях отличаться от нас, но в одном мы одинаковы: его командование состоит из джентльменов. Война, конечно, это кровавый ад, но сохранились некоторые, еще с рыцарских времен действующие правила. Ведь при такой бомбардировке бомбы могут не попасть в цель, а упасть на мирное население. Ни один командующий, не важно, с какой стороны, не захотел бы взять на себя ответственность за такое преступление!

Кунце не хотел спорить с полковником; он не стал напоминать ему о впечатляющих успехах немцев при бомбометании. В конце концов, он принял приглашение на обед не для того, чтобы обсуждать перспективы воздухоплавания.

Разговор перешел от аэропланов к Франции и ее армии. Есть слухи, сказал один молодой лейтенант, что они хотят изменить военную форму: Генеральный штаб предложил упразднить сверкающие кирасы у кавалерии и красные рейтузы у пехоты – они являются сейчас для современной дальнобойной артиллерии прекрасной мишенью.

Большинство за столом высказалось, однако, в том смысле, что с малозаметной формой теряется военный лоск солдата и подрывается мораль войск. Беседа о французах привела к обсуждению недавно нашумевшего случая в Вердене. Солдат пытался убить восемьдесят своих товарищей, подмешав им яд в пищу, только из-за того, что одному из них был должен сто пятьдесят франков. Капитан Кунце счел момент подходящим, чтобы перейти к разговору о Чарльзе Френсисе. Он достал из кармана коробочку и протянул ее полковнику фон Инштадт.

– Вот одна из коробочек, в которых был отправлен цианистый калий. Это показывает, насколько тщательно все было запланировано. Если коробочка хотя бы на несколько миллиметров была толще, конверт не прошел бы в щель почтового ящика.

Коробочка из тонкого картона пошла по рукам, пока не попала светловолосому лейтенанту на другом конце стола. Он смотрел на нее несколько мгновений, после чего поспешно, как будто обжегшись, передал ее соседу. От внимания Кунце это не ускользнуло.

– Вы уже видели где-то такую коробочку, господин лейтенант?

Офицер смотрел на него, не отвечая. Возникло тягостное молчание. Лейтенант ответил растерянным, тихим голосом:

– Да, господин капитан, в такой коробочке я получил писчие перья. В подарок ко дню ангела.

– Писчие перья ко дню ангела?

– Это была шутка. Я однажды попросил перо у товарища, и оно мне понравилось. На следующий день случайно был мой день ангела, и он подарил мне дюжину таких перьев.

– Как зовут вашего друга?

– На этот вопрос, пожалуйста, позвольте мне не отвечать, господин капитан.

Лейтенант говорил вежливым, но решительным тоном.

– Почему же нет?

– Потому что мы все находимся под подозрением, господин капитан. Весь гарнизон. И я не хочу подводить никого из моих товарищей.

За столом царило гробовое молчание. Кунце вглядывался в лица – они были похожи на статуи: глаза, которые ничего не видели, уши, которые для доводов разума глухи.

Полковник фон Инштадт прервал молчание:

– У меня есть предложение, Дильманн. – В слегка гнусавом аристократическом голосе сквозила некоторая досада. – После обеда вы назовете имя господину капитану тет-а-тет. Все это мне представляется не столь важным, чтобы терять на это время.

Хотя своим вмешательством полковник помог Кунце, сделал он это скрепя сердце. Капитану же было давно ясно, что следователь, если он хочет добиться успеха, должен уподобиться бесхозной кошке – позволять каждому делать с ней кто что хочет, но не пропускать ни одного мусорного ведра, как бы оно ни воняло.