Текст книги "Тропами северного оленя"
Автор книги: Мариуш Вильк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Мариуш Вильк
Тропами северного оленя
Памяти Янека Михальского
Подлинный дом человека —
не пристанище, а Дорога,
Жизнь есть путь, который
нужно пройти пешком.
Брюс Чатвин
Гоню свои мысли к северу, за горизонт,
словно стадо оленей.
О, олени моих мыслей
– это мысли моих оленей!
ПЕРВЫЕ СЛЕДЫ
Но они считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянью, о своем и чужом имуществе: беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного – не испытывать нужды даже в желаниях.
Впервые следы саамов – каменные лабиринты – я увидел на Соловецких островах. С их помощью нойды[2]2
Нойд – саамский шаман. Курсивом выделены примечания автора. И. А.
[Закрыть] совершали свои экстатические путешествия на тот свет.
Саамские лабиринты представляют собой каменные спирально-концентрические постройки. На Соловках их более десятка. Лабиринт – что-то вроде храма у христиан, с той лишь разницей, что у саамов туда имел доступ только шаман – нойд. Пока он пребывал в трансе, паства оставалась снаружи. За пределами лабиринта.
Выход из лабиринта был обращен к западу, к загробной жизни. Если нойду удавалось выбраться наружу (задача непростая, особенно под воздействием мухомора), то он «путешествовал» по тому свету и общался с духами. У одних спрашивал совета, других просил о помощи.
Как правило, спустя несколько часов шаман приходил в себя.
Пока он, будучи в состоянии транса, совершал свое путешествие, тело его покоилось неподалеку в кустах. Никто не смел к нему прикасаться. Вернувшись, нойд помогал людям. Одних лечил, других отправлял на тот свет. Для саамов нойд был хозяином жизни и смерти.
На Соловках по сей день верят, что если турист заблудится в лабиринте, душа его навеки останется на островах.
В свое время соловецкий археолог Александр Мартынов устраивал на Заяцких островах для своих студентов «ночи Ивана Купалы». Брат Георгий[3]3
Монах соловецкого монастыря.
[Закрыть] рассказывал мне, что в полночь они прыгали через костер и играли в «девичьи пляски в вавилонах».
«Вавилонами» православные называли саамские лабиринты потому, что язычники якобы загоняли туда девушку, право дефлорировать которую получал тот из мужчин, кому удавалось до нее добраться. Такой вот языческий обычай.
Некоторые ученые поймались на этот крючок, выдвинув гипотезу, будто бы северные лабиринты – «путь от девицы к женщине». Отсюда название – «девичьи пляски».
Академик Николай Виноградов в книге «Соловецкие лабиринты» писал, что каменным строениям саамов не удается найти объяснение, которое удовлетворило бы всех. Одни толкуют про девичьи пляски, другие утверждают, что это ловушки для семги, третьи предполагают, будто лабиринты – тропинки песен, с помощью которых нойды пытались перебраться в иной мир.
Что касается меня, я не склонен к однозначным выводам. Одно, как мне кажется, не подлежит сомнению: каменные лабиринты саамов – символы пути.
Во второй раз я столкнулся со следами саамов на Кузовах – островах в Белом море, между Кемью и Соловками. Это самый крупный на Севере храм сейд-камней.[4]4
Сейд – в переводе с саамского – «дух»; сейд-камень – дух человека, который превратился в камень.
[Закрыть] Впервые мы попали туда с Василем на яхте «Антур», в разгар белых ночей. С одной стороны залива, между Немецким и Русским Кузовом, таяло над самой поверхностью воды расплавленное солнце, напротив наливалась светом луна. Пахло березовыми почками. Душераздирающе – как всегда в эту пору – кричали птицы. Едва мы бросили якорь, Василь принялся варить борщ. А я, не желая мешать сему колдовскому обряду, направился к северной стене Немецкого Кузова. Это самый высокий остров Белого моря. На его мощном гранитном склоне, крутыми террасами спускающемся к водяной кипени, стоят, словно на ступенях храма, священные камни саамов. Духи великих нойдов.
Стоят и словно глядят на север.
Потом мы бывали там еще много раз. В последний – сразу после смерти Редактора.[5]5
Ежи Гедройц (1906–2000) – польский публицист, политик, мемуарист, основатель и редактор польского эмигрантского журнала «Культура» (1947–2000) в городке Мезон-Лаффит неподалеку от Парижа.
[Закрыть] На Кузовах как раз полыхало бабье лето. Мох сделался особенно мягким, ягоды покраснели, словно покрылись стыдливым румянцем, а березы казались золотыми. Я присел на одной из верхних террас. Под ногами, далеко внизу бурлило Белое море, взбивая пену на овальных гранитных камнях. В ушах все звучал голос Брата:[6]6
Один из Соловецких монахов.
[Закрыть] «Только что умер твой старец из Мезон-Лаффита». Звучал отчетливо, словно Брат стоял за спиной… Я обернулся. За мной был сейд-камень. Потом я сообразил, что видел его в другом месте.
В своих северных скитаниях я еще не раз встречал священные камни. И в Заонежье, и на Терском берегу. Год назад в Вегоруксе саамский камень показали нам две девушки, из местных – они только что вышли из воды и всю дорогу отжимали волосы.
В последний раз сейд-камни я видел неделю назад на берегу священного озера саамов Сейдъявр[7]7
Явр – в переводе с саамского – «озеро», Сейдъявр – озеро Духов.
[Закрыть] на Кольском полуострове. Вечером мы сидели с Наташей[8]8
Жена Мариуша Вилька.
[Закрыть] возле палатки, у костра, на северном берегу озера у подножья горы Куйвачорр (то есть у самого подножья Куйвы, хозяина этих мест). За спиной у нас медленно заходило солнце, подсвечивая Нинчурт, Тавайок и Маннепахк. Над разделяющими их долинами и ущельями подымался туман. Позади несколько дней изматывающего маршрута, назавтра – возвращение в Ревду через перевал Эльморайок. В общем, мы сидели и угощались вином да соленым сигом. В какой-то момент выглянул из тумана Нинчурт – словно воспарил. Издалека гора напоминала две мощные груди Земли. Каждую венчал священный камень.
Потом были Бесовы Следки под Беломорском и сам Бес с огромным членом – саамские петроглифы, возраст которых насчитывает семь тысяч лет, – на гранитных плитах острова в устье реки Выг, у самого Белого моря. Мы с Василем видели их, когда шли по Беломорканалу на «Антуре». Васю впечатлил член Беса, меня – его следы.
В трехстах верстах отсюда – Бесов Нос. Знаменитая галерея наскальных рисунков периода раннего неолита. Великая саамская летопись-палимпсест, более тысячи петроглифов, высеченных в красноватом граните. Зачастую одни поверх других.
Удивительная книга!
Профессор Надежда Лобанова[9]9
Надежда Валентиновна Лобанова (р. 1953) – археолог, научный сотрудник Института языка, литературы и истории Карельского Научного центра РАН. С ранних студенческих лет и до настоящего времени ее научная деятельность связана с эпохой неолита и карельскими петроглифами. С 1981 г. проводит самостоятельные полевые исследования онежских, а с 2000 г. – беломорских наскальных изображений. Основное направление научных интересов Н. В. Лобановой связано с датировкой петроглифов, раскопками неолитических памятников в районе Бесова Носа. В 1998–2002 гг. Н. В. Лобанова являлась координатором и руководителем карельско-норвежского проекта «Сохранение петроглифов Карелии». В рамках этого проекта были открыты новые гравировки на Онежском озере и Белом море, создана электронная база данных, включающая всю необходимую информацию о наскальных памятниках: цветные и черно-белые фотографии петроглифов, графитные копии, описания, трактовка рисунков различными исследователями, степень сохранности и обрастания лишайниками и т. д., созданы детальные карты и схемы расположения памятников.
[Закрыть] из Петрозаводска утверждает, что карельские петроглифы – уникальное собрание охотничьего наскального искусства эпохи неолита. Мы познакомились на Бесовом Носе летом 1999 года. С неба изливался жар. Полный штиль. Онего мы пересекли – вширь, от Брусно до Беса, – не подымая паруса, на моторе.
Под Бесом стоял на рейде «Эколог» – экспедиционный катер Карельской академии наук. Мы бросили якорь у самого Носа. На мысе крутились какие-то люди, командовала ими невысокая дама в шортах. Это и была Надежда Валентиновна. Поначалу она отнеслась к нам недоверчиво, приняв за туристов – местное бедствие (они мусорят и разжигают на петроглифах костры). Польский акцент говорил не в нашу пользу. Лишь когда Надежда увидала на яхте книгу Владислава Равдоникаса[10]10
Владислав Иосифович Равдоникас (1894–1976) – профессор, выдающийся советский археолог, крупный специалист в области изучения древнего монументального искусства, первооткрыватель группы петроглифов Старая Залавруга, Ерпин Пудас 1–2 и Бесовы Следки (южная группа). В. И. Равдоникас положил начало изучению наскальных памятников в СССР. Одной из самых больших его заслуг являются обстоятельные публикации наскальных изображений Онежского озера и Белого моря (1936, 1938) – результат тщательных и интенсивных полевых исследований. В своих работах ученый (автор «солярно-лунарной гипотезы», основной научный оппонент А. М. Линевского) рассматривал наскальные изображения Карелии не как простые снимки с натуры, а видел в них фантастические образы, наделенные символическим содержанием. Работы В. И. Равдоникаса являются актуальными и в настоящее время, а его интерпретация загадочных онежских знаков в качестве солярных символов принимается большинством ученых.
[Закрыть] «Наскальные изображения Онежского озера и Белого моря» 1936 года, лед был сломлен.
С тех пор мы и дружим. Надя научила меня читать наскальные саамские письмена: где нужно смочить скалу водой, чтобы рисунок проявился, где – воспользоваться черной пленкой, чтобы свет падал косо, где – зеркало поставить. Не одну ночь мы провели в ее тесной квартирке в Петрозаводске, на улице Анохина, за разговорами о каменном веке и нынешних временах, об археологах и их книгах.
Надя многое рассказала мне об арктическом палеолите и о технике обработки каменных орудий; узнал я и о том, какую цену заплатили ученые за раскапывание чужих могил: Равдоникас спился и умер, всеми забытый, Линевский[11]11
Александр Михайлович Линевский (1922–1985) – писатель, историк, археолог, этнограф и фольклорист. Первооткрыватель петроглифов Белого моря в 1926 г. (группа Бесовы Следки, более 300 изображений). Начиная с этого времени и вплоть до 1930 г., А. М. Линевский работал на Беломорских и Онежских петроглифах. Его деятельность послужила стимулом для интереса к карельским гравировкам со стороны других известных ученых (А. Я. Брюсова, В. И. Равдоникаса, А. Д. Столяра, Ю. А. Савватеева).
А. М. Линевский первый сделал петроглифы предметом специального научного исследования. В своих основных научных трудах – «Петроглифы Карелии» (1939) и «Очерки по истории древней Карелии» (1940) – пытался реконструировать смысловое значение наскальных изображений, выделить хронологические пласты. Выдвинул и обосновал «капканную» гипотезу трактовки загадочных знаков Онежского озера. Кроме того, А. М. Линевский получил особую известность как автор повести для школьников «Листы каменной книги», основанной на исследовании карельских петроглифов. Книга получила мировую известность, издавалась много раз, в том числе за рубежом, став одним из лучших произведений о жизни и быте древних людей.
[Закрыть] окончил свои дни в сумасшедшем доме… В конце концов я сам задумался – подобно Чатвину[12]12
Брюс Чатвин (1940–1989) – английский писатель. Был экспертом по импрессионизму в аукционном доме Сотбис. С 1972 года работал в отделе искусства журнала «Санди Таймс». Изучал археологию, много путешествовал по Европе, Латинской Америке, Западной Африке, Ближнему Востоку, Индии, Австралии, России, что дало ему материал для путевых заметок и художественной прозы, отличавшихся крайней экономностью и, вместе с тем, образцовой экспрессивностью «номадического письма», как называл его сам автор.
[Закрыть] в «Тропах песен»: не тяготеет ли над археологией какое-то проклятие?
Несколько дней назад Надя подарила мне удлиненный камень, который сразу удобно лег в ладонь. Я почувствовал исходящее от него тепло. Волну энергии.
– Это тесло с Бесова Носа. Эпоха раннего неолита. Вот этим они и выбивали рисунки на скале. Возможно, делали записи?.. Можешь считать, что держишь вечное перо. Долото из коричневого кварца.
– Интересно, сумел бы Генри Миллер написать таким пером свою «Черную весну»?
– Жизни не хватит.
Слово «кварц» восходит к древнеславянскому «кварды», то есть «твердый» – это двуокись кремния, обычный кристаллический минерал. Сегодня его используют для производства стекла. В природе он встречается в разных видах – от прозрачного горного хрусталя до синеватых аметистов. Бывает и темно-коричневым (дымчатый кварц). Древние римляне делали из горного хрусталя линзы.
Возраст высеченных кварцевым долотом петроглифов на скалах Бесова Носа – более семи тысяч лет.
Такое долото – инструмент универсальный: им можно и ладью из сосны вытесать, и зверя убить, и тушу освежевать, и врага отогнать, а в свободные минуты выдалбливать на скалах рисунки. Зачем? Гипотез много.
Александр Линевский видел в петроглифах символы охотничьей, промысловой магии, Равдоникас – символы Солнца и ладьи умерших, а Лаушкин[13]13
Константин Демьянович Лаушкин (1922–1994) – археолог и этнограф, специалист в области первобытной идеологии, сторонник взглядов В. И. Равдоникаса. Его основная публикация «Онежское святилище» (1959) посвящена расшифровке ряда сюжетов (всего около 20 композиций) наскальных полотен, трактовке некоторых гравировок на основе археологических (Оленеостровский могильник), этнографических (саамский фольклор и древняя мифология) данных, а также на материалах эпоса «Калевала». К. Д. Лаушкин полагал, что с их помощью можно восстановить смысл древних гравировок. Саму территорию Онежских петроглифов исследователь считал грандиозным полифункциональным святилищем, где основным был культ Солнца.
[Закрыть] связал изображения на Бесовом Носе с «Калевалой». Одна Лобанова не стала фантазировать. Надежда Валентиновна копирует петроглифы и постоянно открывает новые. Тем летом на Залавруге она обнаружила под скопированными еще в 1936 году Равдоникасом рисунками двести пятьдесят более старых петроглифов. Позднейшие изображения наложились на них, как палимпсест, и потому до сих пор оставались незамеченными. Наде удалось их увидеть благодаря норвежскому методу. Раньше его на Залавруге не использовали.
Укрывшись черной светонепроницаемой пленкой, словно палаткой, нужно постепенно приподнимать один край, тогда дневной свет – вне зависимости от погоды – будет падать на скалу с петроглифами косо, словно на закате. Это новейший метод прочтения саамских петроглифов.
Я, однако, предпочитаю читать их по старинке. Так, как смотрели на свои рисунки сами саамы. При низком солнце.
Мне часто вспоминается тот вечер на берегу Онего. Надя со студентами отправилась на «Эколог» ужинать. Мы остались на Носе. Местные привезли нам малосольного лосося, на камбузе нашлась бутылка красного вина, и за трапезой мы дождались минуты, когда солнце начало садиться. На том берегу, примерно на уровне Оленьих островов.
Вот тогда они и предстали передо мной во всей красе! Косые лучи солнца высвечивали на сверкающем граните рисунки – поочередно, один за другим – по мере того, как солнечный прожектор медленно передвигался вдоль горизонта. Константин Лаушкин назвал этот спектакль кинематографом каменного века. Я бы сказал – японский театр теней. Каждая деталь монументальной каменной композиции казалась словно бы тенью изображения. Как будто сами рисунки находились где-то выше – может, в сознании их автора? А может, на Небесах?
Сколько же времени понадобилось художникам неолита, чтобы добиться такого эффекта? Сперва долгие наблюдения за движением солнца, его изменчивыми, в зависимости от времени года, траекториями, потом тяжкий труд с долотом в руках. Чтобы спустя тысячи лет молчания мы наконец услышали их голос.
Вопрос: зачем?
Воспользовавшись библиотекой и советами Надежды, я стал рыться в книгах о саамах, пытаясь понять, откуда они тут взялись. И обнаружил, что хотя о саамах писали много – как, пожалуй, ни об одном другом северном племени, – они и по сей день остаются наиболее загадочным народом Европы. Ведь самые горячие дискуссии разгорались именно вокруг проблемы их происхождения.
Первым попытался докопаться до корней саамов шведский натуралист и врач Карл фон Линней. Создатель знаменитой классификации животного и растительного мира в молодости много путешествовал по северным рубежам Европы, причем посетил и тамошних кочевников (известна гравюра меццо-тинто,[14]14
Меццо-тинто – вид гравюры на металле.
[Закрыть] изображающая ученого в саамском костюме с ритуальным бубном у пояса), после чего написал книгу «Iter Lapponicum»,[15]15
«Путешествие в Лапландию» (лат.).
[Закрыть] в которой, правда, не разрешил вопрос о происхождении лапландцев (саамов), но по крайней мере высказал мнение, что они не имеют ничего общего с другими северными народами.
Спор продолжился в XIX столетии. Начали его сторонники «азиатской теории», во главу угла ставившие внешний вид современных саамов: низкий рост, цвет кожи, черты лица. Одни, подобно немецкому антропологу Иоганну Фридриху Блуменбаху,[16]16
Иоганн Блуменбах (1752–1840) – немецкий физиолог, анатомист, основатель физической антропологии.
[Закрыть] относили их к монголоидной расе (вместе с финно-угорскими и палеоазиатскими племенами), другие доказывали, что саамы перекочевали в северную Европу из алтайских долин Центральной Азии, а третьи и вовсе отказывали им в самобытности, утверждая, что это просто отколовшиеся от племени самоеды. Затем пришло время теорий европейского происхождения саамов – размышлений об их связях с древними лигурами и с альпийскими племенами. В дискуссии приняли участие самые разные специалисты – археологи, этнографы и лингвисты, так что новые концепции появлялись, словно грибы после дождя. Одни археологи доказывали, что северные кочевники прибыли из междуречья Оки и Волги, другие твердили: ничего подобного – из долин Дордонь и Везер. Этнографы ломали копья по поводу того, к кому ближе саамы – к хакасам или к гуцулам. А лингвисты выискивали в их наречии сходство с диалектами баскского, финского, юкагирского языков. Время от времени возникали идеи и вовсе фантастические. К примеру, одна из гипотез гласила, будто саамы являются потомками народа, проживавшего на Севере еще до схода ледника и укрывшегося в какой-то теплой пещере. В конечном счете ни одна из сторон не взяла верх, и споры о происхождении саамов продолжаются по сей день.
Для меня наиболее убедительна версия о европейских корнях саамов (в частности, мнение профессора Захария Ефимовича Чернякова,[17]17
Захарий Ефимович Черняков (1900–1997) – лингвист, педагог, исследователь саамской культуры, создатель первого саамского букваря.
[Закрыть] патриарха советской саамистики), согласно которой в период верхнего палеолита (называемого также эпохой северных оленей) огромные пространства Европы – от Пиренеев до Урала – вдоль южной границы ледника населяли охотники на оленей. О них напоминают великолепные наскальные полотна в пещерах Испании и Франции (Альтамира, Ласко), а также останки человека в пещере Кро-Маньон. С потеплением климата (конец эпохи Мадлен) ледник начал пятиться на север, следом потянулись олени, а за оленями двинулись охотники. Так что не прав был Херберт, написавший в книге «Варвар в саду», будто «человек остался один, покинутый животными и богами». Европу в это время населяли аграрные племена из бассейна Средиземного моря – оставшиеся охотники были вытеснены ими в горы (поэтому саамов часто сравнивают с басками) или полностью ассимилированы.
Примерно в IX или VIII тысячелетии до нашей эры (мнения расходятся) охотники за оленями встретили на своем пути к северу естественное препятствие – огромные карельские озера: Ладожское и Онежское. Часть племен проникла дальше, постепенно заселив Кольский полуостров и северные территории Скандинавии, прочие надолго осели здесь. К этому периоду относятся древнейшие следы человека на этих землях: могильник на Оленьем острове и наскальные изображения на Бесовом Носе. Ученые также предполагают, что именно тут люди предприняли первые попытки приручить оленя. Доказательство тому – изображения лыжников (древнейшие в мире!) среди онежских петроглифов: ведь, как утверждает Роберто Боси, охотиться на оленей без лыж можно, а вот пасти стада – нет. Я же обратил внимание на изображение лучника – ведь с луком можно охотиться и в одиночку…[18]18
Паскаль Киньяр в книге «Секс и страх» пишет: «Взяв лук, первобытный охотник сыграл на единственной его струне смертоносный звук (то есть изобрел музыку смерти) – речь, направленную на добывание пищи». И, далее: «Читать – значит искать глазами, через века, эту единственную стрелу, выпущенную изнутри, из глубины, от начала начал». Признаюсь, что интуиция французского писателя во многом вдохновила меня на то, чтобы отправиться по тропе саамов.
[Закрыть]
И только одно не давало мне покоя. Ведь если согласиться, что создателями карельских петроглифов были потомки художников эпохи Мадлен, то чем объяснить очевидную примитивность их стиля по сравнению с «полотнами» Альтамиры или Ласко? Схематичные контуры лебедей, человечки, словно бы высеченные неумелой детской рукой, фигурки оленей, нанесенные на скалу будто бы походя. Где же великолепный реализм искусства верхнего палеолита? Чем объяснить этот регресс: условиями жизни, твердостью породы, другим освещением? Может быть – просто разучились?
Ответ я нашел в книге Збигнева Флорчака «Искусство прерывает молчание». Оказывается, так называемый «кризис» случился не здесь, на Севере, а еще в пещерах Пиренеев. «Так называемый», потому что на самом деле просто изменилась функция наскальных рисунков и петроглифов. Теперь речь шла не об эстетике, а об обмене информацией.
Фигуру заменили символ и знак. «За счет утраты некоторых форм красоты, – предполагает Флорчак, – человек приблизился к изобретению письма, без которого невозможно дальнейшее развитие цивилизации».
Другими словами, может быть, и саамы рисовали не красоты ради, а пытались что-то записать на скалах Бесова Носа. Остается вопрос: зачем? Хотели сохранить какую-то информацию или же передать ее кому-то другому? Порой о том же я спрашиваю и себя.
– Ну, а чем объяснить монголоидные черты некоторых скелетов из могильника на Оленьем острове? – спрашивает Надежда, слушая мой рассказ о выводах Флорчака. – Как соотнести этот факт с кроманьонцами?
Надежда – археолог-материалист, ее убеждают только результаты раскопок: глиняные черепки, обломки костей, каменные орудия. Теориям, плодам праздных раздумий искусствоведа, она не доверяет. Надежда предпочитает задавать вопросы, а не отвечать. Она осторожна, а потому не ошибается. Часто подталкивает к дальнейшим размышлениям.
– Что ж, и на этот вопрос у Флорчака есть ответ. Около пятнадцати тысяч лет назад на юге Франции в долине реки Везер, прежде населенной кроманьонцами, появились новые племена, которые Флорчак, кстати, называет охотниками на оленей. Это были шанселадцы (по названию местности Шанселад, где, в частности, выкопали останки древнего человека). Реконструкция скелета, произведенная доктором Лео Тестю, позволила понять, как выглядели люди из этих племен. Вот послушай: «Охотники на оленей напоминали сегодняшних эскимосов и монголов. Низкорослые, коренастые, большеголовые. Череп, имеющий правильную форму, превосходил по объему наш – тысяча семьсот кубических сантиметров. Выпуклый лоб, мощные надбровные дуги, выступающие скулы, квадратная челюсть, прямой нос. Рост шанселадца не превышал одного метра шестидесяти сантиметров, так что по сравнению с кроманьонцем он казался карликом». Точь-в-точь тот тип из могильника на Оленьем острове, о котором ты рассказывала. Дальше Флорчак пишет, что, по всей видимости, произошло скрещивание кроманьонцев с шанселадцами, и на протяжении пяти тысяч лет они жили вместе, создавая шедевры эпохи Мадлен, после чего вместе ушли на север вслед за оленями. Стоит также добавить, что в могилах шанселадцев находили загадочные «волшебные палочки» неизвестного происхождения. А ведь это просто-напросто палочки от шаманских бубнов, которыми еще недавно пользовались саамские нойды.
Судя по выражению ее лица, Надежду я не убедил, хотя она и не нашла что возразить. Большинство наших бесед кончается одинаково, но для меня они очень важны. Благодаря Наде я открыл для себя «эпоху молчания» человека. Прежде я пребывал в тени написанного слова, и мой временной горизонт очерчивали древнейшие памятники письменности. Теперь я поглаживаю ладонью тесло из кварца и прислушиваюсь к голосу огня.
Да что там… В последнее время мне все чаще случается смотреть на сегодняшний мир со стороны, словно бы глазами охотника на оленей верхнего палеолита. А восторги по поводу достижений цивилизации значат для меня не больше, чем глухое урчание пещерного брата, радовавшегося изобретению лука.
Сегодня в Карелии нет ни оленей, ни саамов. Олени начали мигрировать дальше на север во II тысячелетии до нашей эры в результате очередного потепления климата, саамы же исчезли отсюда в середине прошлого тысячелетия, вытесненные или полностью ассимилированные финно-угорскими племенами и христианской Русью. Эхо конфликтов между аборигенами Карелии и новыми поселенцами можно обнаружить в рунах «Калевалы», записанных Элиасом Лённротом[19]19
Элиас Лённрот (1802–1884) – выдающийся исследователь и издатель карело-финского эпоса «Калевала», языковед, врач по образованию.
[Закрыть] в XIX веке, а также в текстах православных миссионеров. Например, Лазарь Муромский,[20]20
Лазарь Муромский (Мурманский; 1286–1391) – преподобный Русской церкви. В 1352 году переселился на необитаемый полуостров Мурму, или Мучь на Онежском озере, где крестил многих лопарей; некоторые из них приняли иночество в основанной им обители. Житие Лазаря было описано им самим в предсмертном завещании. По преданию, преподобный Лазарь собственными руками построил небольшую деревянную церковь в честь Воскрешения Лазаря, сохранившуюся до наших дней.
[Закрыть] основатель одного из крупнейших монастырей на берегу Онежского озера близ Бесова Носа, жаловался в своем «Житии» на богомерзких язычников-людоедов, осыпавших его камнями и угрожавших съесть! Сегодня память о карельских саамах хранят только топонимы.
Вот так этот древнейший народ Европы во второй раз почти бесследно исчез с территорий, которые населял на протяжении тысячелетий. Хорошенькое memento для современных европейцев, не правда ли? В наши дни, когда так ратуют за сохранение корней европейской цивилизации и остерегаются пришельцев из других частей света, стоило бы повнимательнее приглядеться к этому забытому племени. Тем более, что саамы ведь не совсем исчезли с лица земли, подобно этрускам или полабским славянам, – они сохранили язык, традиции и обычаи, просто отступили назад, к самым северным рубежам Европы. Можно сказать, древние охотники на оленей использовали ву-вей[21]21
Ву-вей – в даоизме: не-действие, или жизнь, подчиненная Пути.
[Закрыть] задолго до китайских даоистов.
Поэтому я решил отправиться по следам саамов на Кольский полуостров, где они до сих пор в небольшом количестве проживают. Хочу увидеть, как они пережили беды XX века – индустриализацию, лагеря и колхозы – и как адаптируются сегодня к постсоветской эпохе одичалого потребительства, набегов орд новых русских и заграничных туристов. Ведь дальше идти уже некуда. Дальше на север – только Ледовитый океан.
Интересно, по-прежнему ли они считают себя счастливыми и ничего не боятся – как описывал их греческий историк в начале нашей эры… Это первый след саамов в литературе. Цитата из Тацита[22]22
См. эпиграф к этой главе.
[Закрыть] послужит мне в пути своеобразным виатикумом.[23]23
От лат. viaticum – последнее причастие, пища для последнего странствия, провизия для идущего в бой солдата.
[Закрыть]
Выходя на тропу саамов, я ничего заранее не планирую. Быть может, тропа уведет меня за пределы настоящего времени, зараженного фанатизмом или капиталом. Возможно, я встречу на ней мудрого оленя и увижу в его глазах отражение самого себя тысячелетней давности? А может, следуя по ней, доберусь до Крайнего Севера? Туда, где кончается земля людей и начинается пустота. Важен ведь Путь, а не цель.
Конда, осень 2005
